Мари Сав
Пять мгновений любви
Глава 9.
Она все еще не в силах была отвести от него взгляд, а он высоко задрал подбородок и посмотрел на нее с вызовом, будто ожидал, что она сейчас над ним будет смеяться.
– Да, я – неудачник, – горечь сквозила в его голосе, и Юра резко отвернулся от нее.
– О чем ты? – прошептала Яра. – Неудачница тут только она.
Он хмыкнул и встал, чтобы убрать посуду в раковину, но на самом деле, чтобы прервать этот неприятный разговор.
– Юра, это правда не так, – она не на шутку разволновалась. Вся ее уверенность в себе разом испарилась, оставив снаружи лишь растерянную девушку, которая не знала, как себя вести и в половине таких ситуаций.
– Ты не знаешь, о чем говоришь, – и снова этот холод. Посуда слишком громко стукнулась об раковину, отчего Яра вздрогнула. – Я вообще не замечал ее измен или, возможно, не хотел замечать. Лишь, когда Савелий носом меня ткнул… только тогда прозрел. Вел себя как настоящий. Влюбленный. Идиот.
Такая смена настроения ее здорово напугала. Яра растерянно взирала на него со своего стула, все еще с лепешкой в руке. Быстро положила её на стол и отряхнула руки, чтобы ногтями вцепиться в колени. Сердце громко бухало в груди, но это была не жалость, а какая-то слепая и разрушающая ревность и ненависть к этой девице. Хотелось забрать его себе и унести в свою норку, спрятать ото всех.
– Но было слишком поздно, до свадьбы оставалось две недели… – уже тихо договорил Юра, глядя перед собой в кафельную стенку, будто на ней, словно на экране, прокручивалась заново эта сцена.
– Ты так сильно ее любил?
– Не знаю. Наверное, раз утонул в депрессии с головой. До нового года, точнее до тебя, я вообще с девушками не разговаривал, не воспринимал никак. У меня теперь чуть ли не фобия. Я в целом боюсь думать об отношениях. И это, наверное, самое ужасное – ощущать, что тебе в одиночестве комфортнее чем с кем-либо. Но потом это одиночество начинает сжирать изнутри, и кажется, что ты предан своим единственным другом, – он горько усмехнулся.
– А она что?
– А она сказала, что поторопилась с ответом, не хотела меня огорчать, что мы не видели еще жизнь и кого-то, кроме друг друга. Вот она, видимо, и пошла узнавать других…
Сердце Яры уже не выдерживало и разрывалось на части, его надо было срочно склеить. Поэтому она не дала Юре договорить, а обняла со спины так же, как и часом ранее. Уткнулась между лопаток, вдохнула его запах, который будоражил до чертиков.
– Она не достойна твоих переживаний, а тебя – так тем более, – произнесла порывисто, крепко прижимая к себе, будто была способна впитать в себя его боль. – Тебе надо ее отпустить.
– Легко сказать, – проворчал он, но из объятий так и не вырвался. – Сложно этого добиться, когда был с человеком с пятнадцати лет, а она еще и продолжает мельтешить перед глазами ежедневно.
– Что? Где? Она учится с тобой?
– Давай просто закроем тему, ладно? – Юра наконец повернулся к ней лицом, глядя сверху вниз. Она могла разглядеть каждую волосинку, падающую на глаза, каждую черту лица, осознала, что едва достает ему макушкой до носа.
– Надо обработать тебе бровь. И можно мне сходить в душ? – проговорила она спокойным голосом, давая понять, что между ними после этого разговора ничего не изменилось. Ее душа продолжала болезненно ныть, но ему это было не нужно. По крайней мере не сейчас. Было нужно раньше, тогда, когда он пытался вылезти из всего этого дерьма самостоятельно. И у него практически получилось, осталось лишь его поддержать, чтобы он смог выкарабкаться наружу.
Юра с грустью и немой благодарностью улыбнулся, крепко взял ее за руку и повел в темноту коридора, по пути включая для нее свет.
Он привел ее в просторную комнату, которая казалась пустовата из-за отсутствия кровати, вместо нее лежал небольшой матрас, аккуратно застеленный бельем, а сверху покрытый пледом. Стены обклеены плакатами старых групп «AC\DC», «The Rolling Stones», «The killers», «U2», «Oasis», так, что обоев не было видно. Около стены стоял металлический стеллаж со всем собранием «Ведьмака» Анджея Сапковского и множеством пластинок, а на самом верху стоял проигрыватель. На небольшой тумбочке располагался старенький телевизор-коробка, кажется, как раз такой же был у ее бабушки в деревне.
– В общем, располагайся.
– То есть ты итак все это время спал на полу, а в новогоднюю ночь не хотел мне уступать кровать?! – возмутилась она, тыкая пальцем его под ребро.
– Ай! Держи руки при себе. Это что еще за приставания?
– Я еще даже не начинала, – лукаво подмигнула она, пытаясь разрядить обстановку.
– На всякий случай тебе объяснить разницу между приставаниями и пытками?
– Ааа, я поняла, Юра Богданов боится щекотки! – она победно расхохоталась, понимая, что нашла волшебное оружие.
– Ее все боятся, – он сделал шаг назад.
– Неправда, я не боюсь.
– Проверю это, когда ты меньше всего будешь ожидать, – ухмыльнулся и полез за полотенцем в небольшой шкаф, а она уже ожидала его проверки. Если его пальцы будут касаться ее, то оно того будет стоить.
– А ты мне дашь одежду? А то я в своей на полу сидела, не хотелось бы в ней в постель ложиться.
Юра вздохнул, немного колеблясь, но все же положил еще свою футболку поверх полотенца.
В ванной комнате правило настоящее женское царство. Повсюду были тюбики с кремами, косметика, баночки, фен висел на полотенцесушителе. Таким количеством всего этого добра даже не могла похвастаться вся семья Воронцовых.
Яра неспешно приняла душ, надела футболку, которая вкусно пахла порошком и едва уловимым его ароматом. Стоять и вдыхать запах с одежды казалось таким правильным, будто это обычная бытовая процедура, как чистить зубы или протирать обувь, смывать косметику и мыться. В этом списке обязательно должен быть этот пункт: нюхать одежду любимого человека.
Когда она закончила и вышла, то обнаружила, что Юра заботливо оставил ей свет в коридоре, словно провел дорожку к своей спальне.
Он уже переоделся в домашнюю одежду: серые штаны и белую майку и расправил постель. В комнате было заметно прохладно, о чем она поспешила сообщить, пока Юра буквально отдирал глаза от ее голых коленей.
– Отопление еще не дали.
– Неси аптечку. Или на кухню пойдем? – Яра все еще переминалась с ноги на ногу, стоя на ледяном полу.
– Нет, сиди, грей кровать пока, а я принесу.
– У тебя шикарный музыкальный вкус, – крикнула ему вслед, заправив мокрую прядку за ухо, и принялась разглядывала коллекцию пластинок. Юра обернулся. – Мне так интересно: в универе ты слушал одну музыку, дома – другую, а играешь вообще третью. Как в тебе так все это уживается?
Он подошел, достал сверху проигрыватель, подцепил одну из пластинок, все настроил. По комнате немного постукивая и шурша, словно опавшие листья, полилась песня The Rolling Stones – «She’s a rainbow», а ей вторил шум дождя за окном.
– Просто я умею их разделять. Никто не будет слушать эту песню в клубе, как бы ее не миксовали, поэтому она – лишь для меня.
– А я бы слушала, – она улыбнулась и села на колени перед инструментом, завороженно наблюдая за движением, которое умиротворяло.
Юра принес аптечку и покорно сел рядом с ней. Ярослава достала ватный тампон, смочила его перекисью и, стоя на коленях, подползла к своему пациенту. Она провалилась в мягкий матрас, но все равно стала чуть выше, что позволило ей, как и день назад в медпункте, аккуратно придержать его за подбородок и начать промывать рану.
На этот раз Юра не касался ее, не спешил схватиться или обнять. Он услышал ее слова, и Яре было приятно, что воспринял всерьез. Сидел и сжимал в кулаках одеяло, хмурил брови, жмурил глаза, но достойно терпел. Она обработала порез йодом, подула, чтобы успокоить кожу, и… не удержалась. Мимолетно коснулась губами лба.
Он сразу же открыл глаза, а кончик одеяла, весь измятый, выпал из его рук. Они были до одури волнующими, штормовыми, казалось, только дай им повод, и они затянут тебя в бурю навеки вечные.
– У кошки боли, у собаки боли, у Юры не боли, – проговорила Яра, стараясь сделать непринужденный вид, будто так все и было запланировано. – Теперь заживет быстрее.
Пластинка закончилась и лишь издавала шипение и мерный стук, дождь за окном продолжил выплакивать слезы. И больше никаких звуков, даже дыхания, пока не раздался громкий заливистый смех.
***
Юра повалил Ярославу на импровизированную кровать и начал щекотать, пересчитывая ребра сквозь тонкую ткань футболки, которая нещадно задралась, обнажая стройные ноги. Она визжала и всячески отбивалась, пыталась отвечать и захлебывалась собственным смехом.
– Так нечестно! Нечестно! Нечестно! – вопила Яра, пока не поняла, что попала в ловушку из его рук и выбилась из сил. Ее грудь тяжело поднималась, ткань задралась выше, оголяя живот и черное нижнее белье.
Он навис прямо над ней, и оба замерли в нерешительности.
“Раз. Два. Три…” – мысленно считал, чтобы успокоить разбушевавшуюся кровь. Она бурлила по венам и творила с ним что-то немыслимое. Все стало в разы острее ощущаться: ее запах, который даже не смылся душем, пьянил; тяжелое дыхание возбуждало; прекрасные глаза не отпускали; свет слишком яркий, постель – мягкая, а кончики пальцев стали неметь.
– Врушка! – выдохнул ей прямо в губы, перекатился с нее и ушел в ванную, где включил ледяную воду, чтобы остыть, сбросить напряжение и выгнать Воронцову из своих мыслей. Хотя какой был в этом толк, если она прямо сейчас находилась в его постели и никуда оттуда не собиралась деваться.
“Это все ошибка. Одна большая ошибка”, – ругал себя Юра за то, что она оказалась сейчас у него дома. Казалось, пережить пытку куда легче. Но он также и осознавал другое, что специально давал ей свободу действий: делать что хочет, прикасаться к чему хочет, чтобы в каждом предмете была она, проникала в его пространство, заполняя теплом, уютом, нежностью и радостью. Он даже приоткрыл свою душу, чтобы Яра и там похозяйничала, и словно сработало. Зажгла в кромешном мраке лампочку, поставила перевернутую мебель и сорвала печать “Закрыто”.
Судьба как будто сжалилась над ним и подкинула Юре эту ночь: “На, смотри, как можно жить!”
Целая ночь, чтобы окончательно разобраться в себе, сделать выбор и понять, готов ли он пойти на риск.
Проведя в ванной комнате катастрофически много времени, он вернулся в спальню. Яра лежала укутанная в одеяло, словно в кокон, и смотрела телевизор, который и освещал комнату холодным светом. Шторы и тюль были широко распахнуты, прогоняя кромешную тьму, а свет она выключила.
Ярослава услышала его шаги и оглянулась.
– Ты что, решил устроить заплыв в ванной на дальнюю дистанцию? У меня пингвины тут, – она, высвободив руку из-под одеяла, указала пультом на телевизор, где был включен канал National Geographic, – успели уже целый океан пересечь. А еще все говорят, что это девушки в ванной долго торчат! – она так забавно возмущалась, что Юра не удержался и фыркнул, плечом подпер косяк и сложил руки на груди, слушая ее. – Что можно там так долго делать?
– Ты еще маленькая для того, чтобы знать, что я там так долго могу делать.
Воронцова распахнула глаза и резко захлопнула рот, не зная, что ему на это ответить.
– Яра, мне придется лечь с тобой. Мама после ночной смены придет, сразу спать у себя ляжет.
– Хорошо.
– И у меня одна подушка.
– Ладно.
– И одеяло тоже одно.
– Я как раз его нам с тобой нагрела, – она раскуталась, расправив одну половину стеганного и тяжелого одеяла. – Клянусь, я не буду его отбирать ночью.
“Было бы дело только в одеяле”.
Юра вздохнул и лег рядом, на заботливо нагретое место, мысленно уже готовясь к бессонной ночи, хотя время в ванной не прошло в пустую и его уже начинало клонить в сон.
– А я спать не хочу, – Яра повернулась к нему лицом. Она лежала так близко, что он мог бы запросто погладить ее по щеке, даже не выпрямляя руки. Несмотря на включенный телевизор и крик альбатросов, казалось, что тишину можно есть ложкой, а громкий стук сердца должен уже сам вызывать скорую помощь. Было странно, что она его не слышит.
– Мне кажется, что я никогда не была предоставлена самой себе на такой длительный срок, поэтому… не хочется, чтобы эта ночь кончалась, – прошептала она.
– Что там по телевизору есть? – уступил Юра, а Яра улыбнулась, повернулась лицом к экрану и по-хозяйски стала нажимать на кнопки пульта.
– Шрек, вторая часть, – радостно провозгласила она и посмотрела на него через плечо. – Ты, если будешь засыпать, скажи мне, ладно?
– Ладно. А что со светом?
– Мне тебя достаточно. Не в том плане, что ты светишься в темноте, а в том, что, главное, я не одна в комнате. Да и шторы открыты.
Раздалась знакомая мелодия из детства, пошли первые кадры. Ярослава весело говорила фразы за героев, смеялась с каждой шутки и пихала его локтем в бок, чтобы сказать: “Вот, вот тут сейчас смешно будет!”
– Балбеска такая, – не удержался от насмешливого комментария Юра после исполнения очередной роли Ярославы в образе Осла. Она ткнула его локтем и скосила глаза, чтобы убедиться, что он это сказал с улыбкой на лице.
Юра все чаще стал ловить себя на том, что смотрел совсем не на экран, а не нее. Он лежал на боку, подперев голову рукой, чтобы ему был виден телевизор из-за ее головы, но при этом впитывал в себя каждую ее эмоцию. Рассматривал, как прядь заправлена за ушко, родинку неправильной формы на виске, складочку между шеей и плечом, уходящую под ворот футболки, когда она к нему поворачивалась, короткие темные ресницы.
Веки ее начали тяжелеть, она все еще боролась со сном, но уже клевала носом, и все реже слышались ее комментарии. Юра тихонько достал пульт из ее ослабевшей руки, когда увидел, что она уже пару минут глубоко дышала и не открывала глаза.
Немного отодвинулся, натянув одеяло, отложил наушники, осознавая, что под ее мерное посапывание они ему не нужны, и уставился в потолок, прислушиваясь к себе.
Через какое-то время Яра завозилась и придвинулась ближе, он – дальше, она еще ближе. Так продолжалось до тех пор, пока не послышался грохот. Это Юра свалился с матраса, тихо ругаясь сел и уставился на бесстыжую моську, которая заспанно на него глядела.
– Во имя всех святых и братьев Гримм, куда ты двигаешься?!
– А ты куда уползаешь?
– Очевидно, подальше от тебя. Чего ты хочешь, Воронцова?
– Мне холодно, хотела к тебе прижаться, чтобы в спину не дуло, потому что ты натянул одеяло! – Она отвернулась и спряталась в нем по самый нос. Юра вздохнул, мысленно помолился, не братьям Гримм, конечно, и лег к ней поближе. Яра продолжала обиженно сопеть, он закатил глаза и придвинулся еще. Кажется, притихла.
Теперь некуда стало пристроить руку. Какое-то время мучился, пока не услышал:
– Ты чего возишься, как уж на сковородке?
– Неудобно, руку отлежал, – проворчал Юра, действительно разминая затекшую конечность.
Ярослава повернулась к нему своей растрепанной макушкой, откинула волосы с лица, взяла его за руку и отвернулась обратно, так, чтобы он обнял ее сзади. Он уткнулся ей в шею, прижался и наконец расслабился. Почувствовал ее тепло и, кажется, даже биение сердца. Подумал, что теперь точно не сможет заснуть, находясь в такой близости от Ярославы. Между ними сейчас была лишь одежда – тонкий барьер, отделявший реальность с безграничной фантазией. Но он наоборот успокоился, вдыхая ее запах и почему-то вспоминая рекламу Баунти с ее райским наслаждением, позволил течению просто нести себя.
– Что это?
– М? – он все еще не мог вынырнуть из мира снов, поэтому не понимал, что Яра имеет в виду. Она вдруг провела ягодицей по его тазовой выступающей косточке.
– Что это? – еще раз настороженно поинтересовалась она.
Юра фыркнул ей в шею, ощущая, как Ярослава поежилась.
– Это моя кость, а ты о чем подумала?
– Ни о чем, – слишком быстро произнесла, чтобы быть правдой.
– Если будешь продолжать, так тереться, то…
– Замолчи! – она ощутимо ущипнула его руку. Юра лишь посмеялся и так и погрузился в сон с улыбкой на лице.
***
Ярослава проснулась задолго до будильника. Небо лишь начинало светлеть, а по стеклу продолжали барабанить капли. Юра сладко спал, продолжая обнимать ее. Она повернулась к нему и стала рассматривать, не упуская такую возможность. Его губы были немного приоткрыты, он смешно сопел, обычно аккуратно лежавшие волосы теперь находились в беспорядке. Яра не удержалась и провела пальчиками по острой скуле, спустилась по линии подбородка, прочертила идеально прямой нос сверху вниз. При этом он так нахмурил брови, что они соединились в одну. Это такое обычное и повседневное выражение лица показалось ей родным. Хотелось зацеловать до одури, а реакция тела, которое вспыхнуло, словно спичка при этих мыслях, ее напугала. Ноги стали ватными, по низу живота разлилось сильное желание, словно горячая лава.
Она резко встала, положила ему под руку свою часть одеяла, которую Юра тут же прижал к себе, схватила одежду и отправилась в ванную комнату, подсвечивая себе путь фонариком. Умылась, привела себя в порядок, переоделась, аккуратно сложив футболку на стиральной машинке, и пробралась на кухню, где зажгла свет. Здесь до сих пор витал запах выпечки и ягод. Снова взгляд приковался к их семейной фотографии.
Мальчик, что был на ней, не боялся улыбаться и смотреть на мир открытым простым взглядом, но ему пришлось быстро повзрослеть. Это самое ужасное, что может произойти с ребенком.
Сердце Яры болезненно сжалось, и она поняла, что многое бы отдала, чтобы задержаться здесь, на этой кухне, в благоговейной утренней тишине, зная, что Юра сладко спит в соседней комнате.
Это мгновение искрилось, "звенело", ощущалось так ясно и отчетливо, будто она познала всю суть жизни. И жизнь эта была вот здесь: в маленькой квартирке, с посудой в раковине, одеялом на двоих и поеданием выпечки ночью. Когда кажется, что никаких запретов не существует, границы стерты, есть только здесь и сейчас, и рядом находится нужный человек.
Яра захотела порадовать его, поблагодарить за то, что он выручает второй раз, поэтому, стараясь не шуметь, принялась изучать полочки кухонного гарнитура и холодильника в поисках ингредиентов для блинчиков. Они были ее коронным блюдом, ими она могла гордиться и даже участвовать в конкурсе на масленицу.
Пока приготовление шло полным ходом, а по квартире разносился аппетитный аромат, за окном почти просветлело. Даже темные тучи уступили место пасмурно-серым, стал слышен шум проезжающих машин и голоса строгих родителей, что заставляли детишек идти в детский сад, на который как раз выходило окно.
Яра как раз домыла посуду, когда скорее почувствовала, нежели услышала, что в комнате уже не одна, и ей почему-то стало неловко. Она так нагло влезла в их маленький монастырь, даже не поинтересовавшись ждут ли ее там со своим уставом.
– Доброе утро! Я завтрак приготовила, не знаю, может быть, ты был против… а я… – она все еще стояла к нему спиной, боялась оглянуться и увидеть неодобрение или хмурый взгляд, который разорвал бы глупое влюбленное сердце на части.
По коже пробежал мороз. Яра почувствовала, как к ее спине нежно прикоснулись одними подушечками пальцев, пробежали от самой поясницы вверх, останавливаясь между лопаток, немо прося повернуться. Она оглянулась и в следующее мгновение воздух был выбит из легких. Юра обнял ее, прижал так сильно, что казалось ребра захрустели, а мир закружился на чёртовой карусели. Она невольно сделала шаг назад, и он оперся руками о столешницу, заключая в свой плен, наклонился к ее лицу и замер, словно предоставлял ей выбор: поцеловать или оттолкнуть.
Дыхание сбилось, а предательские коленки подкашивались. Яра тонула-тонула-тонула в океане своих эмоций, которые никогда в жизни еще не испытывала. Ей нужен был глоток воздуха, поэтому она привстала на носочки и потянулась навстречу к его губам, которые обещали спасения.
О последствиях она подумает потом, потом…
Послышался щелчок в замке входной двери и скрип. Мгновение разлетелось, оставляя на своем месте обоюдную растерянность.
– Мама, – практически одними губами прошептал Юра, отворачиваясь к окну, одергивая майку и запуская руку в растрепанные после сна волосы.
На пороге кухни застыла женщина. Уставшая, под глазами пролегли тени цвета неба за окном, в сером свитере и джинсах, которые подчеркивали ее худощавость. Черные длинные волосы, тронутые сединой, еще хранили в себе тот блеск, что передался ее сыну. Юра удивительно точно унаследовал черты ее лица и глаза, лишь морщинки у него отсутствовали.
Она удивленно смотрела на Ярославу, которая заправила прядь волос за ухо и пыталась понять: ей самой представиться или сейчас ее представят.
– Мама, это… – наконец произнес Юра, останавливая на ней взгляд. Она уже напряглась. Чтобы услышать свой статус, требовалось все ее мужество. – Ярослава.
“Выкрутился”.
– Здравствуйте…
– Роза Эдуардовна, – любезно подсказала она, внимательно сканируя ее взглядом.
– … Роза Эдуардовна, – эхом откликнулась Яра. – Простите за беспокойство, просто произошло недоразумение, и я не смогла попасть домой, а Юра мне помог. Я рада знакомству и вот блинчики напекла, – улыбнулась она, теребя край рукава толстовки от такого пристального внимания к своей персоне.
– И я рада. А еще я очень голодная, – в уголках ее глаз появились лучистые морщинки, что могло лишь означать одобрение. – Сейчас переоденусь и приду.
Юра поставил чайник, и они молча посмотрели друг на друга под шум нагреваемой воды. Оба не знали, как себя вести после произошедшего, оба снова тянулись друг к другу, а неловкость, что образовалась между ними, тяготила.
– Садись, я чай налью, – наконец он прервал их немой диалог, так ни до чего и не договорившись.
Роза Эдуардовна вернулась к ним в домашнем костюме, состоящем из голубой рубашки и широких брюк, что ей очень шло. А еще Яра отметила, что она сразу помолодела и посветлела, но что сказалось на такой разительной перемене, понять не могла. Она начала что-то весело рассказывать, разряжая обстановку, хвалить блины и даже попросила Ярославу написать рецепт в ее “кулинарной книге” – обычной тетрадке с собакой на обложке и пятнами от жира. Было видно, что в ней хранятся целые сокровища, которые она накапливала весь свой сознательный возраст.
Так они перешли на обсуждение разных блюд. Яра с удовольствием делилась тем, каким бы рецептам хотела научиться, ведь, к своему стыду, умела готовить только блинчики и вафли, остальное у нее редко получалось. Роза Эдуардовна зачитывала свои записи в тетради, мило улыбалась и довольно покачивала ножкой под столом.
Юра все это время молчал и иногда удивленно поднимал брови, забывая о боли, которая раз за разом заставляла его хмуриться.
Ярослава пошла в ванную, чтобы помыть руки от жирной выпечки, немного постояла, разглядывая себя в зеркало. Без привычного макияжа казалась себе еще младше, так ей нельзя было дать больше пятнадцати. Ресницы слишком короткие, волос таких шикарных, как у Влады, нет, кожа бледная с небольшими красными пятнышками, которые без крема стали заметны.
Возвращаясь обратно, она услышала голоса, доносившиеся с кухни. Любопытство родилось раньше всех девушек на земле, поэтому было грех ему не поддаться.
– Мама, что это вообще такое? Ты сама-то знаешь, чем отличается соус бешамель от болоньезе? Да? А я вот не знаю, потому что не ел никогда, но по твоему рассказу, мы только ими и питаемся, – он старался говорить шепотом, но ворчливые интонации все-таки пересиливали.
– Мне она нравится, – еле различила она.
– Мне вас поздравить? Совет да любовь.
– Перестань ерничать, ведешь себя, как подросток. Мне нравится, что она такая простая и не старается мне понравиться.
– Зато, кажется, ты стараешься, – послышался звон собираемой посуды.
– А что в этом плохого? – дальше было неразборчиво. – Я хочу лишь одного, чтобы ты и твоя сестра были счастливы. Хочешь услышать мой материнский совет? Если она тебе нравится, не упусти ее и дров не наломай, – послышались шаги, и Ярослава юркнула в комнату Юры. Вот теперь щеки пылали так, что ими можно вместо запрещающего сигнала светофора регулировать дороги. Она приложила к ним ледяные ладони, чтобы немного остудить.
– Яра, пошли! На репетиции пора, – Юра окликнул ее в коридоре. – Савелий меня уже ждет.
– Я как раз проверяла, ничего ли я не оставила, – подала голос, оглядывая комнату грустным взглядом.
“Сердце оставила”.
