Лина Вальх
Влюблённые
И теперь лишним оказался Уильям.
Алан бросил короткий взгляд на выглянувшую из-за туч луну и, вытащив из кармана портсигар, рассмеялся:
– Конечно, Уилл. Потому что, кажется, на этот раз я наконец-то, кажется, успел.
Глава IV. Театрал
Длинные алые языки пламени взметались ввысь. Они жадно облизывали мечущееся в дыму апельсиновое небо и обгладывали обгоревшие кости деревьев, попадавшихся на пути всепожирающего пожара. Он аплодировал крикам людей хрустом ломающихся домов и агонией мечущихся в западне животных, медленно, но верно продвигаясь вперёд по растянутому белому полотну экрана.
Хуже спецэффекты Уильям видел разве что в девяностые, когда в руки умельцев попали первые графические редакторы, а некоторые режиссёры решили, что больше графики – лучше фильм.
Как показала практика, это мнение было ошибочным.
Низкий покосившийся дом с проломившейся крышей стал невольным свидетелем царившего вокруг него безумия. Он молчаливо наблюдал за всем пустыми глазницами окон и тихо поскрипывал ставнями в такт резким порывам искусственного ветра от огромного закулисного вентилятора. Маленькие фигуры суетились на сцене. Они подпрыгивали, танцевали и, кажется, всеми силами пытались изобразить сумасшествие.
Но вместо этого у них выходили только припадки людей на подступах к магазинам в черную пятницу.
Музыка резко смолкла, и из-за тёмного бархата появился невысокий юноша. Уильям приподнялся в кресле и подался вперёд: с заднего ряда ему было на слишком много видно, и все же он рассмотрел, как сидящий на краю сцены Алан тут же возбуждённо подскочил на ноги и отошёл на несколько шагов.
Парень хмурился, одёргивал тогу и переминался с ноги на ногу, пока Алан не рявкнул на него и кто-то не подтолкнул подростка – ему было не больше шестнадцати – на середину сцены. Искусственный картонный огонь, подсвечиваемый прожекторами, отбрасывал на белые одежды юноши оранжевые всполохи. Парень сделал еще несколько неуверенных шагов, пока не остановился около сидящей на табурете девушки. Рука потянулась к ее щеке и тут же рухнула, когда та отвернулась.
Это была худшая актёрская игра за всю жизнь Уильяма. Нет, он был уверен, что встречались ситуации и похуже, но даже его возраста оказалось достаточно, чтобы убедиться в несостоятельности Алана Маккензи на посту режиссёра.
Парень на сцене снова потянулся к девушке, и та подскочила на ноги, в несколько шагов оказавшись в недосягаемости от чужой руки. Она смотрела на партнёра с яростью, зло трясла огненно-рыжим париком и что-то шипела – кажется, они пытались разыграть что-то напряженно-трагичное. Но шоколадный батончик в руках Уильяма, недосып и противный голос в голове, не затыкавшийся все последние недели с аукциона у Куэрво, превратили греческую трагедию в комедию.
Изображение на экране погасло, как и весь свет в зале. Несколько разочарованных голосов недовольно забормотали. Алан же, обернувшись, прикрикнул на кого-то за спиной Уильяма. Развернувшись из интереса, он заметил сидящего за пультом конопатого паренька в очках – тот судорожно бил сразу по всем кнопкам, пока Алан не подошёл, не перегнулся через весь стол и не нажал одну единственную большую синюю кнопку. Раздался щелчок, проектор снова негромко загудел, выводя на белую ткань заставку операционной системы, а Алан подмигнув Уиллу, вернулся к своим подрастающим актёрам.
По правде говоря, предложение Алана сходить в театр, Уильям воспринял немного по-другому. Он даже нашёл костюм, чтобы выглядеть солидно. Но все же время спектакля в два часа дня настораживало, и Уильям с опаской перешагнул порог школьного театра, еще по запаху плесени и старого помещения, узнав эту студию.
Театральный кружок Эйлин.
В том, что Алан принял на себя руководство не было ничего удивительного. Ни для Уилла, ни для попечителей этой самодеятельности. Хотя лицо Элеонор Куэрво, выходившей ему навстречу из зала, не вызвало ничего, кроме желания поскорее вымыть себе глаза с мылом, купить билеты в Казахстан и больше никогда не появляться в Чикаго. Лишь бы не видеть еще хоть раз лицо любого носителя фамилии Куэрво. И пока на сцене расставляли реквизит, а школьники суетились под руководством Алана, Уилл успел найти ближайший рейс до Астаны.
Но его попытки сбежать закончились вместе с последним процентом зарядки на телефоне. Поёжившись от холода и выругавшись на идиотский мобильный, Уилл сунул его в карман и смирился со своей участью первого зрителя.
Кривой венок из картонных виноградных лоз. Искусственные кусты винограда вокруг. Кажется, к Дионису местные школьники относились с меньшим уважением, чем древние эллины. Уильям вздрогнул: пронзительный крик оглушил зал, и несколько людей выбежали на сцену. Они тряслись, плясали, извиваясь своими телами и выкрикивали бессвязные слова. И чем дольше длилась эта сцена, тем яростней становился их танец, а огонь на экране расползался все сильней.
Что-то хрустнуло. В последний раз вскинув руки, танцоры упали на пол. Нарисованный на экране дом взорвался ярким сиянием, выплюнул сквозь пустые окна оранжевый воздух, а затем огонь стих. Теперь его длинные языки лишь робко касались сухих веток, еще не тронутых пожаром стен дома и не смели подступить ближе к ногам девушки. Кривой птичий крик разорвал повисшую в зале тишину.
Молчание казалось Уильяму неестественным, но он даже перестал нервно играться с вытащенной из кармана зажигалкой. Юноша на сцене стоял напряженно: его плечи приподнялись, и он переступал с ноги на ногу, взметая в воздух клубы пыли. Юноша улыбался, рассеянным взглядом бегая по сцене. Алан недовольно качал головой, но молчал, опустившись на подлокотник кресла.
Вентилятор тихо загудел, и лёгкий порыв прохладного ветра промчался по сцене. Девушка задрожала, обхватив себя руками. Уилл закатил глаза: еще одна худшая сцена слез в его жизни. Она медлила несколько мгновений, прежде чем броситься в объятья юноши, перескакивая через развалившихся на полу коллег. Тот сразу начал что-то шептать ей на ухо, целовать протянутые к нему руки, а затем Уильям смог наконец расслышать первую реплику за все время:
– Остановись…
Измазанные серой гуашью волосы девушки безвольными прядями струились по ее спине. Маленькая ладошка дотронулась до руки юноши, переплетаясь с ней пальцами, и актриса прижалась к сухой груди.
– А теперь она скажет, что не может остаться.
Уильям вздрогнул: он не заметил, как Алан оказался рядом с ним. Закинув ноги на спинку впередистоящего кресла, он сложил на животе руки и улыбался, косясь на Уильяма.
– Писал сценарий? – Уилл хмыкнул, поудобней усаживаясь в кресле, и сжал в ладони зажигалку.
– Ага.
Алан ответил обескураживающей улыбкой, снова напомнив Уильяму, с кем он говорит. Взгляд снова метнулся на сцену, где облачённая в короткий хитон и ближайшего магазина костюмов на Хэллоуин девушка продолжала вздрагивать и прижиматься к партнёру.
– Ты ведь знаешь, что я не могу.
Алан прыснул в кулак, но актёры на сцене все равно услышали это громоподобное хмыканье и обернулись. Актриса вздрогнула: юноша кончиком носа скользнул вдоль ее шеи, – и резко отстранилась. Дом позади них на экране заскрипел и накренился. Вентилятор заработал с новой силой, и девушка, наконец выпустив руку партнёра из своей, отступила на несколько шагов, едва не повалившись, когда запнулась о ногу одного из массовки.
– Лисса!
Юноша протянул руку, но схватил только воздух, безмолвно наблюдая, как девушка медленно уходит за занавес, пока нарисованный на экране огонь разгорается с новой силой, словно разделяя их. В последний раз всколыхнувшись своими языками к небу, огонь стих, унося с собой тень очертания девушки, а затем во всем зале погас свет. Наступившую тишину разрывал только отрывистый звук метронома.
Но вскоре стих и он.
Окружившая Уильяма тишина давила. Происходившее на сцене выглядело неестественным. И не потому что актёрам можно было только пожелать совершенствоваться. Нет, сама сцена была болезненной, надрывной, и Уильям, глухо скользивший кончиком большого пальца по колёсику-кресалу, не мог не уловить сходства с тем, что Алан ему рассказывал.
Это был их история. И она была неправильной.
Тишина утонула в громких и медленных хлопках Алана. Он все еще сидел рядом, и каждая встреча его ладоней сопровождалась болезненными ударами в голове Уилла. Свет вспыхнул щелчком выключателя. Все актёры уже выстроились на сцене, напряженно рассматривая аплодирующего им – весьма иронично – Алана. Когда же звук хлопков стих, плечи всех выступающих опустились, а колени едва не дрожали. Уиллу даже стало жаль этих бедолаг. На маленькую долю секунды. После он вспомнил, что потратил на этот спектакль несколько часов своей жизни, в которые мог бы поспать или изучить очередные иски от недовольных пациентов.
– Я бы сказал «браво», – он говорил тихо, и все же этот тон в зале казался громом, – но это даже в половину не соответствует тому, что вы умеете. Эйдан, разберись пожалуйста, с этой идиотской тогой. Она просто… апчхи… отвратительна. Вообще я хотел, чтобы он кричал, что любит ее, а она в ответ не верила этому, но… посчитал это слишком вторичным.
Только сейчас Уилл заметил стоящего поодаль в углу около сцены молодого мужчину. Он был высоким. Его острыми скулами можно было легко вскрыть столетнюю банку тушёнки, а щетина едва не перешла в бороду. Уильям прищурился, разглядывая Эйдана. Кажется, он уже встречался с ним, но никак не мог вспомнить когда и при каких обстоятельствах.
Услышав слова Алана, Эйдан лениво отлип от стенки, которую подпирал все это время плечом: он даже не выглядел как человек, чьи плечи и ноги затекли. Двигался Эйдан плавно, каждое его движение было выверенным. В отличие от трясущейся группки актёров на сцене. Интересно, кто запугал их больше: Алан своими творческими порывами или мрачный Эйдан, напоминавший больше студента-переростка, проведшего несколько лет в академическом отпуске.
– Ну как тебе?
Алан говорил возбуждённо. Его взгляд горел, а лицо едва не прилипло к лицу Уильяма – пришлось отклониться, чтобы расстояние между ними увеличилось хотя бы на пару сантиметров. Алан заглядывал Уиллу в глаза, как щенок в ожидании похвалы, что было неожиданным. Уильям нахмурился: вблизи лицо друга показалось ему более молодым, чем он запомнил на похоронах. Морщинки разгладились, взгляд потеплел, а покрывшаяся сорокалетними порами кожа затянулась. Теперь Алану можно было дать от силы лет тридцать пять. Маленький ехидный голосок в голове напомнил о чудесах пластической хирургии, но Уильям прекрасно знал ответ.
Алан Маккензи ненавидел быть старым.
Все то время, что они были знакомы, Алан не выглядел старше двадцати пяти, а последние десять лет, что ему приходилось стариться вместе с Эйлин, наводили на него тоску. И он не упускал случая похныкать Уильяму о том, как ужасно, когда у тебя в уголках глаз морщины, кожа начинает отвисать, а живот сам собой выкатывается из-за любви к алкоголю. Баллов к внешнему виду не добавляли и увлечения Алана собственными сигаретами – покрасневшие глаза на сорокалетнем лице выделялись сильнее, крича о своём происхождении.
Сейчас же Уильям в прямом эфире наблюдал «Загадочную историю Алана Маккензи».
– Весьма… – Уилл медленно вздохнул, подбирая самое корректное слово, на которое был способен, – монументально. Но я не уверен, что это именно то, что нужно детям в их возрасте.
– Да брось. – Алан отмахнулся и, отпрянув от Уилла, откинулся на спинку кресла. – Кому не нравятся греческие мифы?
– Мне. Предпочитаю Египет. Тема жизни после смерти всегда казалась мне весьма занятной. Жаль, что вместо Анубиса, я встретил тебя. – Он с удовольствием отметил, каким кислым стало выражение лица Алана за секунду до того, как он снова зашёлся болезненным кашлем. – Хотя суд пером я вряд ли смог бы пройти.
– Как ты плохо о себе думаешь, Уилл, – Алан хрипло, но мягко рассмеялся, прикрывая кулаком рот.
– Я слишком хорошо себя знаю.
Взгляд снова скользнул по залу и остановился на собирающем реквизит Эйдане. Он шуршал картоном кустов и подметал пол концами своего длинного серого шарфа. Школьники уже скрылись за кулисами, и лишь несколько голов попеременно выглядывали из-за плотного занавеса, чтобы узнать, ушёл их надзиратель или нет. Алан смотрел в потолок, запрокинув голову, и только перебирал сцепленными в замок пальцами по костяшкам.
– Что это за парень, который тебе помогает? – Уилл вытащил из кармана помятую пачку и вытащил из неё одну сигарету. – Эйдан, кажется.
– Ревнуешь? – светлая бровь Алана надломленно выгнулась, а губы растянулись в ехидном оскале.
Уилл закатил глаза, зажал в зубах кончик сигареты и уже было поднёс зажигалку, но остановился, поймав на себе испытывающий взгляд Алана.
– Вот еще. – Уилл приглушённо хмыкнул. – Чтобы ревновать, нужно любить. Не припомню, чтобы любовь к тебе, Алан, входила в мои обязанности.
– Осторожней, я могу и обидеться.
– Как хочешь.
Уилл передёрнул плечами и все же щёлкнул колёсиком. Кончик тут же слабо задымился, а на языке осел знакомый терпкий привкус. Кажется, и в этом теле он пожалеет о своём пристрастии к никотину, но это был единственный доступный для него сейчас способ успокоить нервы. Избивание людей карается законом, найти партнёра в карты уже не так легко, как прежде, а Алан… просто игнорировал все намёки Уильяма.
– Это парень Эйлин, – неожиданно, после нескольких минут молчаливого курения Уилла, протянул Алан. – Последний. Очень милый молодой человек, хотя и кажется мне для неё староватым. К тому же он учился у меня, ему нужна была работа, а родители участников уговорили руководство не закрывать студию – школьникам она безумно нравится. Я даже начинаю гордиться Эйлин – она смогла привить им любовь к сцене. Впрочем, любовь к нормальным парням она себе привить не смогла.
– Конечно, ведь она должна была тебя спросить.
– Да. Уж я-то разбираюсь в парнях. Тебе ли не знать.
Алан резко развернулся посмотрев на Уилла, и он подавился втянутым сигаретным дымом. Ударив несколько раз себя кулаком в грудь и прокашлявшись на весь зал, Уильям смог выдохнуть. Глаза слезились, и он поспешил стереть проступившие на ресницах капельки, пока Алан мерзко хихикал под боком.
– Что случилось, Уилл? Не в то горло попало? – Счастье Алана, что под рукой Уилла не было ничего тяжёлого, кроме огнетушителя. Но и его он не был сейчас в силах поднять. – И не кури. Здесь есть датчики. В отличие от дома Куэрво.
– Прекрасно. Могу наконец выйти из этого склепа.
Не глядя на Алана, Уилл подскочил с нагретого и продавившегося под его весом места. Пепел с кончика сигареты тут же опал на спинку впередистоящего кресла серой пылью. Алан сказал что-то еще, но Уилл уже не слышал: он развернулся и широкими шагами, на смотря вперёд, направился к выходу. Чья-то тень мелькнула в свете коридорной лампы, и Уилл едва не столкнулся с кем-то в дверном проёме. Когда же он поднял голову, оторвавшись от созерцания своей обуви, натянутые струны нерв оборвались.
– Прошу прощения, мистер Белл.
Золотистые глаза Ланы Блейк пробирались своим взглядом в каждую мысль, скручивали ее и смаковали, как трдельник6 на городской площади. Они замерли в дверном проёме, разделяемые только сигаретой Уилла и давящим чувством в груди. Он дышал медленно, ощущая, как новый приступ головокружения подбирается все ближе. Он пытался отвести взгляд, но вместо этого лишь больше тонул в усыпанных маленькими звёздами-веснушками радужках глаз Ланы. Они плыли, плясали в своём водовороте и утягивали за собой Уилла. Она смотрела на него, кажется, слишком долго, хотя секундная стрелка на часах показала всего лишь пятнадцать секунд, а мир уже начал скручиваться в спираль. Пока Уильяма из этого водоворота не вырвал знакомый голос:
– О, Лана, не знал, что вы придёте!
Он обернулся: Алан приветливо улыбался, и девушка, еще раз извинившись, проскользнула мимо Уилла. Липкое чувство дежавю с новой силой нахлынуло на него. Алан никогда не был столь же мил с ним. Все, что получал Уилл – приказы. Иногда за ними следовала похвала, как собаке, а иной раз лишь молчаливый укор за несделанную работу. Алан никогда не был с ним добр. Разве что исчезал иногда на двадцать лет, давая Уильяму вдохнуть полной грудью. И то, в такие моменты, Уилл начинал тосковать по своему несносному другу. И считал дни до его возвращения.
Алан раскланивался Лане, хотя на этот раз она активно делала вид, что ей все равно до него. И все же она пришла в театр – Уилл надеялся, что не из-за Алана, – и медленно кивала каждому произнесённому Маккензи слову. Они направились в сторону сцены, оставив Уильяма наедине с сигаретным дымом и разъедающим странным чувством злости.
Смяв пальцами кончик сигареты, Уилл затянулся и вздрогнул, от раздавшегося над ухом тихим голосом:
– Простите, но здесь нельзя курить.
– А… – он оглянулся, рассеянно скользя взглядом по незнакомке перед ним. – Да, я уже ухожу.
Он шаркнул ногой и, прежде чем уйти, зацепился глазами за огненно-рыжую копну перед ним. Знакомая россыпь веснушек, хитрый прищур и лицо, которое он уже недавно видел. Уилл несколько раз моргнул, гадая, наваждение ли девушка перед ним или же он просто уже путает между собой всех встреченных за жизнь людей. Она стояла перед ним, пристально разглядывая его лицо, а затем широко улыбнулась, подпрыгнула и хлопнула в ладоши, едва не закричав «Эврика!».
– Это вы! Вы разговаривали с мамой на аукционе, да? Я Мэри-Кейт. – Она протянула Уиллу руку. – Мэри-Кейт Калверт, а вы…
– Уильям Белл. – Он нехотя ответил на рукопожатие, затягиваясь, и то и дело напряженно поглядывая на односторонний разговор Алана с Ланой.
– Да. Мне даже немного неловко. – Мэри-Кейт заправила рыжую прядь за ухо, опустив взгляд. – Мама так и не представила нас.
– Не представляю, зачем это было бы нужно. – Уилл повёл плечами. – Учитывая, что это нас с ней связывают исключительно рабочие дела. Ты же не представляешь родителям каждого своего учителя.
– Действительно. – Мэри-Кейт неловко усмехнулась, шаркнув ногой.
Они замолчали одновременно. Уилл хотел еще что-то сказать, но забыл, поморщившись от неожиданно пронзившей голову боли. Бросив на Алана взгляд, он едва не смял в руках все еще тлеющую сигарету: Маккензи подмигнул ему и жестом пригласил Лану пройти дальше по залу. В сторону гримёрок. Уилл нахмурился: пальцы нервно мусолили сплющенную бумагу, обветренные губы срывались кровавыми корочками, а Мэри-Кейт как назло пялилась на него своими большими зелёными глазами. Кажется, она чего-то ждала. И сделать первый шаг нужно было Уиллу.
– Мне кажется, – он лениво качнулся с пятки на носок и вышел из дверного проёма обратно в зал, – вы куда-то очень торопились.
– Да, я… – Мэри-Кейт замялась. Она нервно покусывала нижнюю губу, прятала за спиной руки и раскачивалась из стороны в сторону. Наконец, она шагнула вслед за ним, и теперь свет из коридора нимбом освещал ее голову. – Я хотела спросить у вас. Я видела, как вы общались с мистером Маккензи. Вы с ним друзья?
– Предположительно.
– Значит вы знаете, что за девушка стоит рядом с ним?
Вопрос Мэри-Кейт кислым привкусом отразился на лице Уилла, и он скривился. Интерес подростка перед ним к Лане был столько неестественным, как и желание Алана поскорее с ней сблизиться. И все же что-то неуловимо похожее было в Мэри-Кейт и Лане, что-то общее, скрывающееся за россыпью веснушек, по-лисьи раскосыми глазами и упрямым подбородком. Уилл мог бы даже поверить, что они сестры, не знай он, что Лана – сирота.
По крайней мере именно так говорила ему Эйлин Маккензи.
Выпустив вверх струйку сизого в полутьме дыма, Уилл нехотя ответил:
– Кажется, это Лана Блейк. Подруга Эйлин. По крайней мере я с ней лично никогда не был знаком, а вот Алан… – Уилл осёкся, подбирая слова, чтобы они прозвучали не слишком по-сексистски и не вызвали у Алана проблем из-за домогательств, – питает к ней творческое любопытство. Возможно, это последствия травмы от потери дочери. А возможно, Алан просто не может смириться с тем, что ему уже не двадцать, находя утешение в молоденьких девушках.
– Но вы тоже молодо выглядите. И вы с ним… – заключила Мэри-Кейт, – друзья.
– Случайность. Он был другом моего отца. Если можно так сказать. Отец умер. А Алан достался мне. – Хочешь врать – говори правду. Уилл не соврал ни единым словом. Анхель Куэрво действительно казался ему в своё время отцом, будучи с настоящим ровесниками. И он умер. Как и все, кого знал или любил Уилл. – Теперь приходится терпеть его… Что?.. – странный навязчивый писк раздался над головой Уилла, и он заозирался в поисках источника. – Что это еще за звук?
Он не успел среагировать: писк раздался еще несколько раз, прежде чем на Уилла с потолка обрушился поток ледяной воды. Сигарета уныло опала в его руках, волосы налипли на лоб, а язык только успевал слизывать стекающие по лицу струи. Мэри-Кейт, успевшая впрыгнуть обратно в коридор, хихикала. Чего нельзя было сказать о попавшем под неожиданный противопожарный дождь уборщике и Уилле, чьё хорошее настроение смывалось с кожи вместе с сигаретным запахом.
– Здесь все-таки нельзя было курить, мистер Белл, – подавив огромную ухмылку, протянула Мэри-Кейт.
***
– Виски?
– Водку.
Клуб укутывал своей толпой. Затеряться здесь было намного проще, чем в безлюдном зале школьного театра. Волосы Уильяма уже почти высохли. А вот разъедающее изнутри чувство жгло грудь, как и содержимое принесённых ему стопок. Клуб укутывал в сизые оттенки, смешивал краски бьющихся в эпилептических припадках людей – кажется, сейчас они называли это танцами, – и прятал от посторонних глаз заалевшие румянцем щеки Уилла, когда он заметил в углу активно прижимающуюся друг к другу парочку.
Что-то щёлкнуло, и на деревянную поверхность перед Уильямом опустился плещущийся прозрачной ледяной жидкостью бокал на длинной изящной ножкой. Маленькие кристаллики соли по краю играли радугой в свете мечущихся по помещению прожекторов, а кусочек лайма зазывно приглашал опробовать себя.
– Я не заказы… – Уилл попытался отодвинуть от себя причудливого вида маргариту, но бармен с усилием удержал бокал на месте.
– От восьмого столика. – Мужчина кивнул на другой конец бара. – Просили передать, что у вас очень красивые волосы.
Смотреть на неожиданного спонсора алкоголизма не хотелось, и все же Уильям повернул голову, чтобы в следующую секунду вцепиться пальцами в тонкую ножку бокала.
– Что, плохой день? – едко протянул бармен.
– Плохая жизнь, – хрипло ответил Уилл.
Он снова мельком взглянул на восьмой столик. Внутри все похолодело, стоило заметить блеснувшие в неоновом свете рыжие макушки. Или ему только показалось? Уилл спешно зачесал пальцами растрепавшиеся волосы и, подорвавшись, бросился в сторону выхода.
Он не обратил внимания на удивлённо поднятые брови бармена, не махнул ему привычно в ответ рукой и не остановился, чтобы выпить напоследок еще одну стопку. Вместо этого он едва не утонул в наступившей на него толпе, услужливо направившей к выходу из клуба. Тяжёлая металлическая дверь поддалась не сразу: Уилл дёргал ее, нервно бился плечом и толкался, пока не понял, что нужно просто нажать на ручку и ночной холодный воздух сможет обжечь его кожу отрезвляющей пощёчиной.
Город гудел, перемигивался огнями окон и расплывался в полицейских сиренах. Он почти не поменялся за эти годы. Разве что рекламных баннеров стало больше, а магазины на ночь не превращались в черные пустые помещения – теперь над каждой дверью светилась неоновая вывеска, а некоторые заведения предпочитали исключительно ночной режим работы, предлагая больше, чем Уилл мог когда-либо себе представить. Но даже их ассортимент удовольствий не смог бы удавить вертящегося в груди червяка, который словно от яблока откусывал от Уильяма по маленькому кусочку каждый раз, когда в памяти вспыхивала копна грязно-рыжих волос и золотистые глаза.
Он уже давно не ходил этим маршрутом: не было времени, сил, желания или всего и сразу. Но скорее Уильяму просто было… стыдно? оказаться снова рядом с ними, смотреть в их глаза и проглатывать накопившиеся за годы слова обид и боли. И все же очнулся он только перед поросшими мхом каменными надгробиями. Девять молчаливых плит, за которыми спрятано слишком много секретов Уильяма Белла. Девять молчаливых плит, по стёртым надписям на которых едва ли можно было вспомнить лежащего глубоко в земле человека.
К счастью – к счастью ли? – самый крайний камень оказался слишком свежим, а буквы на нем еще не успели стереться. Мэри. Уилл глотнул подскочивший к горлу комок, когда его взгляд зацепился за короткую эпитафию, а затем скользнул ниже, остановившись на высеченных цифрах 2012. Воспоминания больничным писком аварийных сирен взорвались в голове – он хотел бы отвести взгляд, но смог только сжать зубы до скрежета и двинуться дальше. Мэри. Маленькая и подвижная Мэри, для которой он был последним, что она увидела, прежде чем изломанная линия на экране выровнялась, как морщины на ее постаревшей коже. Три следующих камня – Маргарет, Брайан и Алекс, – едва ли отличались друг от друга: пожелтевшие от дождей и наросших слоёв мха, оставлявших для постороннего глаза только даты последнего вздоха своих владельцев. Пятьдесят восемь, сорок четыре и тридцать девять. Это должен был быть он сам, Уилл, а не сгоревшая за месяц от болезни любимая сестра, погибший во Франции брат и случайная жертва перестрелки. И все же он не решался сделать следующий шаг, чтобы остановиться перед камнем, что насмехался над ним близким расположением к двум родительским – Уильям должен был уйти первым. Но вместо этого он только бесцельно слонялся по этой земле в поисках прощения.
Опустившись на корточки перед пёстрым гранитным надгробием, Уилл дрожащими пальцами содрал с него налипшую грязь и размокшую от дождя траву.
«Прощай весна, я больше не влюблюсь…»
Уильям Генри Белл
23.04.1906–27.07.1956
Он даже умереть нормально не смог. Сломанный уродец, который никогда не будет способен на что-то хорошее в этой жизни. Уголки губ Уилла дёрнулись, и он нервно посмотрел на соседний камень, разглядев въевшееся в кожу «Генри Реджинальд. Май тридцать второго». Нет, его отец был прав только в одном – Уильям был сломан. И вина за это лежала только на нем самом.
– Просто посмотри на себя. До чего ты докатился, мой дорогой Уильям?
Он вздрогнул: не нужно было оборачиваться, чтобы узнать владельца этого голоса. Алан Маккензи никогда не упускал случая напомнить о своём существовании в самый неподходящий момент. И все же Уильям нашёл в себе силы подняться на ноги и посмотреть в знакомые серебристые глаза, когда Алан поравнялся с ним, насмешливо рассматривая поросшие годами запустения могилы.
– Уже говоришь сам с собой? – бровь Алана насмешливо выгнулась, и он хмыкнул. – Или это инновационный метод терапии? Прости, я не очень в этом разбираюсь.
Он говорил это с привычным невинно-виноватым видом, но в его глазах не было ни капли сочувствия или уважения. Напротив, все, что Уилл мог сейчас разглядеть на лице своего друга, – искреннее удовольствие от издевательств над другим. Это было в природе Алана, и все же он уже давно не вёл себя… подобным образом.
– Как ты меня нашёл? – слова вырвались из горла Уилла гулким эхом, потонув в ночном воздухе.
– Ну, я решил сесть и задаться вопросом, куда ты можешь пойти. А потом просто вспомнил, что я вроде как Идеал, – язвительно отозвался Алана, – и могу просто подглядеть за тобой. Прости, но мне было слишком интересно. Жаль, что с тем парнем не вышло. Он был милый.
– Не делай вид, как будто не следишь за мной каждую секунду, Алан.
– Нет. Не буду. Потому что мне действительно неинтересно, смотреть за каждым мгновением твой жизни. Это, – Алан помедлил, прежде чем выдохнуть самое подходящее слово для описания всей жизни Уилла, – скучно. Никаких сюрпризов, а ты к тому же из-за этого… становишься слишком скованным. Мне это не нравится. Я за свободу воли и творчество. В разумных пределах. И с моего одобрения.
– И поэтому ты здесь.
– Поэтому здесь мы.
Уилл поёжился: холодный сентябрьский ветер забирался длинными пальцами под лёгкое пальто, а открытое пространство кладбища не могло предоставить им даже деревца, за который можно было бы спрятаться. Единственным напоминанием о некогда существующей здесь растительности оказался пень старого дуба: он был настолько объёмный, что встань Уилл и Алан с противоположных стороны, их пальцы никогда не смогли бы дотронуться до кончиков друг друга. Увы, даже это дерево постигла судьба людей – оно оказалось сломлено, выстояв не одно столетие, по чьей-то глупой прихоти.
– Решил-таки завести себе надгробие? Ой, прости, кенотаф7?
Алан мягко рассмеялся, но это вызвало у Уильяма только разгорающееся раздражение. Он прожигал собственную могилу взглядом, сжимал ладони в кулаки и медленно дышал, чувствуя, как ледяной воздух обжигает его ноздри. Он давно ничего не чувствовал, но сейчас, стоя здесь, Уилл впервые осознал, насколько много он оставил позади себя ради прихоти безумного божка. Ой, то есть Алан Маккензи.
– Я просто шучу, Уилл. Не нужно быть таким серьёзным. И не стоит обзываться. Божки сидят в другом мире, прячутся за своим предводителем и боятся сунуть сюда носа. А жаль, – Уилл заметил, как Алан притворно вздохнул, поднял взгляд к небу и пожал плечами. – Я был бы рад встретиться с ними. Снова.
– Я смотрю ты поправился. – Яд невольно просочился сквозь слова Уилла, когда он повернулся и заглянул в бледные глаза друга. – Головные боли больше не мучают? Лихорадка? Может быть, сводить тебя к настоящему врачу, а не… – он рывком обвёл себя насмешливым жестом, едва сдерживаясь, чтобы горько не усмехнуться, – этому уродливому подобию, в которое я превратился?
– Ты слишком самокритичен, Уилл.
Уильям ничего не ответил. Он молчал, глядя себе под ноги, и продолжал сжимать кулаки. Кончик языка скользнул по ставшими неожиданно солёными губам, и Уилл вздрогнул, возвращаясь в реальность. Восемь могильных плит и одна, ждущая своего часа.
– Я похоронил их всех. – Голос показался Уиллу чужим; губы едва шевелились, когда слова одно за другим начали вылетать из горла, растворяясь в воздухе молочными облачками. – Сначала сестру. Мне было четырнадцать, и я думал, что господь просто наказывает меня за непослушание. Я недостаточно молился, перечил родителям, а затем…
– Превратился в отъявленного грешника, – хохотнул Алан, обходя Уильяма со спины. – Погрузился в пучину отчаяния и хаоса. Стал разочарованием и позором семьи. Наверняка, твоему отцу было стыдно смотреть в глаза знакомым, да? – он разочарованно выдохнул прямо на ухо Уиллу, несомненно привстав для этого на носочки. – Но я не замечал, чтобы ты и сам был против… подобной жизни.
