Лариса Яковлевна Шевченко
Её величество
– А Федька, то же мне! – туз в рукаве, мать его… – опять вскинулась Инна с внезапно вспыхнувшей злостью.
Лена сжала виски ладонями. «И по кругу, и по кругу», – почти беззвучно простонала она.
– Христос до сих пор каждую минуту распинаем нашими грехами, – устало сказала Жанна.
«Инна выбрала единственно правильный тон сопереживания и поддержки. А она не такая уж стерва, как иногда кажется. Внешнее поведение не всегда соответствует внутреннему содержанию», – решила Аня.
– Выстоять можно, но как восторжествовать? – задала Аня сложный риторический вопрос. – Страна наша огромная, и мне иногда кажется, что в ней обязательно для каждого человека есть место, где он может быть абсолютно счастлив.
– К сожалению, в подобных фантазиях ты не одинока. Только не искать, а строить надо свое счастье, – назидательно заметила Жанна.
– А я так сложа руки его ждала или гонялась за туманом! – сердито возразила Аня. – Уж и помечтать не даешь, сухарь недогрызанный. Я вот о чем подумала: принято говорить, что поступки без последствий не бывают, что за всё в жизни приходится платить. А чем заплатили за свою счастливую жизнь Федор и его мамаша? За что их таких гадких хранит судьба?
Комната ответила ей звенящей тишиной.
«Я такая же, как они, болтушка. Я может, даже в большей степени обладаю способностью к словоизвержению, потому что постоянно нахожусь в диалоге с самой собой. Свои мысли я проговариваю внутри себя или выкладываю на бумагу, а они выплескивают их наружу». – Лена опять взялась искать оправдание неугомонности своих подруг.
– Говорят, Эмма довела себя до такого состояния, что уже не способна оценить ни розыгрыша, ни шутки.
– Неправда! Веселые – может. Злые и пошлые не приемлет, – встала на защиту Эммы Аня. И по тому, как побледнело и дрогнуло у нее лицо, Жанна поняла меру ее сочувствия сокурснице.
– Я слышала, состояние здоровья Эммы не очень располагает к юмору, разве что к иронии, – заметила Лена и внимательно посмотрела на Жанну. Та первая отвела взгляд.
В последовавшую секундную паузу у Инны мелькнуло: «О, эти всё замечающие и беспощадно понимающие Ленины глаза!»
– Если бы Эмма отвечала на издевки мужа, он почувствовал бы в ней достойного врага и не рисковал бы связываться. А она берегла его нервы. Только он ее не жалел. Загнал как лошадь на скачках. Эмма теперь больная, а он сохранил себя, здоров как лось. Кардиолог, оценивая Эммино самочувствие, указывал на резкие «всплески» на узкой ленте, вытекающей из прибора, и, полушутя, говорил Федьке, что кардиограмма сердца – картина линии жизни человека и просил создать в семье благоприятный климат. А он взбесился, посчитав, что жена нажаловалась на него врачу.
Этого Эмма ждала от жизни? Этого желал Федька? Она и детям теперь не может помочь в той мере, в какой хотела. Федька не умел заглядывать на много лет вперед, не догадывался, к чему может привести его поведение, как оно повлияет на здоровье жены, так как не задумывался об этом, о себе только радел, но Эмма-то предвидела. Почему же позволяла себя губить? Героиню из себя строила, надеялась всё выдержать без потерь? Как-то сказала мне, мол, если бы я не узнала… если бы не стресс… И что? Была бы счастлива с этим психом? Знаю, что выражаюсь резко, но я говорю правду. – Инна вздернула подбородок кверху в знак неодобрения подобных вариантов в сосуществовании двух разнополых субъектов. Приподняла слегка, ровно на столько, чтобы свидетельствовать не об упрямстве, а о своей внутренней силе и уверенности.
– …В Эмме какая-то непорочная чистота скорби, – вздохнула Аня.
– «Могущество» Федьки зиждется всего лишь на мягкости Эммы. Ее вера в любовь и попустительство подталкивали его к изменам. Попади он в другие руки… Его бы в ежовые рукавицы… Ох и поплясал бы он у меня! Но моя житейская мудрость подсказывает, что такого ничем не удержишь. С ним Эмме надо было сразу расставаться, – повторила уже не раз сказанное Инна.
– Поздно узнала о похождениях. К тому же всегда теплится надежда на перевоспитание Но Федор гад, и теперь это всем ясно, – отреагировала Аня.
– А как же блоковское: «О, я хочу безумно жить… несбывшееся – воплотить»?
– Подозреваю, что эти слова не о фривольном, а о высоком и великом, – ответила Лена подруге.
– Да уж о подавленной или неудовлетворенной женской сексуальности он точно не поднимал вопрос, – рассмеялась Инна. – Помнится, этим первыми заинтересовались английские врачи. Был такой фильм… Забыла название.
Аня смутилась. Она вспомнила фильм, потрясший ее откровением и повергший в недоумение. Лена неодобрительно взглянула в глаза подруге и предупредительно кашлянула.
– Прости. Не подумала. Великое имя не в той связи упомянула. Глупость сорвалась с языка, – извинилась Инна перед Леной и тут же снова рассмеялась:
– Жанна, помнишь, что говорит на эту «опасную» тему христианство? «Бесценный дар Божий надо использовать на благо ближних». Как двусмысленно!
Аня целомудренно опустила глаза к полу.
– Не по твоей части растолковывать религиозные постулаты? – отвратительно приторным голоском проворковала Инна. И наткнулась на каменное лицо Жанны, раздраженно подумавшей в тот миг: «Что угодно способна извратить, мерзавка!»
– Перво-наперво я перестала бы с Федором нянчиться и отказала бы ему от дома, – заявила Жанна.
– Квартира принадлежит Федору и его маме, – напомнила Аня.
– Я бы, оставляя Федьку, так хватила бы дверью, чтобы вокруг короба по штукатурке трещины до самого потолка побежали. Чтобы весь подъезд слышал: «Женщина сама уходит! Муж-подонок, довел», – провозгласила Инна. – А Эмма, как старая собака: хозяин бьет, но она не убегает, а только скулит.
– За что на Эмму нападаешь? А Федора с кем сравнишь? – сердито спросила Аня.
– С хорьком. Живет в одном месте, а бегает по курятникам всей округи.
– Эмма говорила, что из осажденного города не бегут, его защищают, – заметила Аня.
– Об осаде женщинами говорила? Да она с юмором, не совсем закисла, – удовлетворенно отметила Жанна.
– Был бы Федор настоящим мужиком, собрал бы свои далеко не скромные пожитки и ушел бы жить к своей незамужней тетке, оставив квартиру детям. Я слышала, у его старой незамужней тетки шикарные хоромы, – сказала Аня.
– Федька сподобится уйти? Если бы Эмма подала на развод, он бы из кожи вылез, все деньги на адвокатов извел, только бы оставить жену на минимуме или вообще ни с чем. Помнишь, как мой сосед на двух детей платил шесть рублей в месяц, а сам жил припеваючи?
– А пока Федор спускает зарплату на женщин, – пробурчала Аня.
– Успокойся, закон на стороне детей, – сказала Жанна.
– Теперь главный закон – деньги, – напомнила Аня.
– Я думаю, Федор не настолько богат, чтобы судиться.
– На пакости гроши у него всегда найдутся, – усмехнулась Аня. – А из квартиры он назло Эмме не уйдет, чтобы было над кем измываться.
– Это уж точно, – заверила Жанна. – Моя знакомая никак не могла разменять свою квартиру, так муж в отместку за развод водил на свою «половину» «девочек» и громко с ними развлекался.
– Не раз Эмме казалось: вот-вот нащупает путь к избавлению от наваждения, но… А какая была роскошная девушка! Просто загляденье. Совсем чуть-чуть не дотягивала параметрами до артистки Мордюковой. Русская красавица: высокая, статная, крутобёдрая. В ней будто была заложена первозданная мать-природа: естественная, живая, свежая, сильная. И при том – изумительно очаровательная и элегантная. (Обычно женщины женщин не хвалят. На детдомовских это правило не распространяется?) Естественна во всем, общительна, приветлива. Она не стеснялась быть самой собой и это ее очень красило. Говорила, что любит ходить босиком, чувствовать силу земли. И ничего не боится в этой жизни. И вдруг такое…
– В праздники легкая, веселая, солнечная, искристая, как шампанское, в будни серьезная, деловая, – вслед за Аней продолжила делать комплименты Инна. – И если позволительно так выразиться… в ней есть частица глобальной человечности князя Мышкина.
– Достаточно сказать, что ни о ком плохо не говорила, с ней невозможно было поссориться, – вспомнила Жанна.
– А Федька с мамашей сумели. Необъяснимо!
– Хороших людей сближает то, что они любят, а плохих, то что они ненавидят, – усмехнулась Жанна. – С двоими Эмма не справилась.
– И пришлось ей в расцвете сил распрощаться со всем, о чем мечтала в юности. Чморили ее по-черному, а она деликатничала. Не могла позволить себе переступить через свои убеждения, через воспитание. «Старших надо уважать». Было бы за что! И что тут скажешь? Больная на голову. Врезала бы матерком раз-другой, и все вопросы быстро снялись бы сами собой. С такими типчиками иначе нельзя, – уверенно сказала Инна.
– Какой там мат! Эмма была девушкой удивительной искренности и пронзительной трепетности чувств.
– Не могла по вскопанному газону пройти, цветок с клумбы сорвать? – нарушила Инна серьезный тон Ани.
– В студенческие годы выделялась какой-то особой ухоженностью. Во всем чувствовался стиль и вкус: в том, как ходила и говорила, в одежде и в поведении. Не чета нам, детдомовским. (За что нас высекла?) Это у нее от мамы. Эмма существовала удивительно гармонично и в простеньком халатике, и в строгом платье. Вечерних нарядов в ту пору ни у кого из нас по бедности не имелось. И Эмма знала цену каждой копейке, но нам казалось, что у нее не было комплексов. Покинув дом отчима и став студенткой, она расцвела. Ею бы только восхищаться: «Чистейшей прелести чистейший образец», – поддержала мнение Ани Жанна.
Инна иронично отреагировала на Жаннины дифирамбы Эмме:
– Красота, женственность достойная божественного ока! Всё при ней! Просто нашествие совершенств! Мона Лиза! Отличница, прекрасная карьера, достаток. А потом семья, дети. На работе исключительно разумная, а в доме у нее – елки-палки! – почему-то муж – режиссер.
Аня воскликнула горько:
– Бывает ли на свете любовь без страданий? «Чтобы быть красивой, надо быть счастливой!» – воскликнула Аня. – Эти слова звучат в одном американском фильме с участием моей любимой актрисы Одри Хепберн.
– Восхищаться заспанной женой, в застиранном халате орудующей у плиты? – как истинный поборник справедливости возмутилась Инна. И ревниво фыркнула:
– Неотразимая, неповторимая, особенная? Диктовала свой стиль! Красавица, но не Цирцея и не Афродита. Фигуристые уже не в моде. Она опрокидывает современные женские стандарты. Сдержанная, мягкая, женственная? Тощие и плоские теперь в цене, агрессивные, провокативные, не теряющиеся перед авторитетами. Резкие и пылкие, многообещающие и честолюбивые худышки. Женщины-торнадо, злючки. Они всегда поступают по-своему, диктуют правила, задают тон и темп. Может, то, что раньше восхищало в Эмме, теперь Федьку раздражает.
«Я ошибалась на твой счет?» – сердито поморщилась Аня.
«Девчонки, наверное, относятся к Инне как к неизбежному злу», – подумала Лена.
– Это как бы официально. А на самом деле полненькие для мужчин выглядят аппетитнее. Ни один не может спокойно пройти мимо пышногрудой мадонны. В общежитии поговаривали, будто наши ребята считали Эмму одной из самых интересных, мол, она самый яркий цветок на нашей поляне. Не осмеливались к ней подойти, – сказала Аня. – И теперь многие семейные мужчины предпочитают уютных женщин.
«Вот оказывается как?» – удивленно отметила про себя Лена.
– Но теперь это уже неважно, – вздохнула Аня.
– Я сначала переживала, что у меня небольшая грудь, но Коля меня успокоил, когда сказал, что я всегда буду выглядеть как юная девушка.
– Моя мама в молодости гордилась своим роскошным, необъятным бюстом, но сколько мучений с ее-то десятым размером возникало в жару! После двух детей грудь у нее была до пупа. Бывало придет с поля или сенокоса, «разоблачится» во дворе за хатой и начинает лечить потертости. Красная кожа огнем пылает, болячки саднят. Это городским барынькам легко холить свои шикарные телеса. А тут ни ванны, ни горячей воды, ни времени… А на следующий день опять надо идти вкалывать. Жуть! – вспомнила Инна.
– Моду на красоту меняют производители товаров ради наживы. А ее утолить невозможно. Вот они и превращают жизнь женщин «в схватку с возрастом», – сказала Жанна.
– Точно! В нашей молодости считались красивыми изящные ровные зубы и маленькие пальчики на ногах, а сейчас рекламируются длиннющие, как у обезьян, – подтвердила Инна.
– Если в моде двухметровые девицы с размером обуви сорок два, где же им взять маленькие изящные ступни? Все взаимосвязано, – резонно заметила Аня.
– Рабское подчинение мужчин моде? Не в ней дело. Мужчины ищут в женщине что-то особенное, изюминку. Они любят интригу, игру, поэтому стерв предпочитают порядочным и домовитым девушкам. От стервы они готовы стерпеть что угодно. Мол, «брильянту прощаются острые грани». А жене не простят безразличного или неосторожного взгляда мимо себя, любимого, – усмехнулась Инна.
– Жар-птицы им нужны для развлечения, а в жены они все равно предпочитают реальных курочек-наседок. Боятся не сдюжить завышенных требований красоток. Для них ой как вкалывать надо! Я не беру в расчет миллионеров. Мой одноклассник женился на стерве, бывшей проститутке, и считал, что все мужчины должны ему завидовать. Жаль, не знаю, чем эта история закончилась. Помню, она постоянно висела на нем и «лизалась» на виду у всех, а он гордился ею, – с выражением неодобрения сообщила Аня.
– Не все готовы терпеть стерв. Многие хотят семейный уют и друзей. Я не нахожу твой факт заслуживающим внимания, – мрачно возразила Жанна.
– Ну, если только не по карману… Все мужики – птицы одного полета, – уперлась Инна.
– Развенчала мужчин полностью и бесповоротно. Такие-сякие, разэтакие! С дуба рухнула?
– Не совсем, чуть-чуть, с серединки на половинку, – весело ответила Инна на критику Жанны.
– Помню Эмму студенткой: спокойная, чуть ироничная, деловая. Таких уважают и боятся. А теперь о ней с уверенностью можно сказать только одно – несчастливая, – опять грустно вздохнула Аня. (С собой сравнила?)
– И всего-то из-за того, что не повезло с мужем? Не драматизируй. Зато в остальном она на высоте, – небрежно бросила Инна.
– Несокрушимо надежная мать своей любовью на всю жизнь связана с детьми. И как утверждает религия: «отречение от себя есть дорога к себе. Наши страдания – путь к совершенствованию и обретению Смысла Бытия». Женщины страдают ради жизни на Земле, – непререкаемо заявила Жанна.
– От плохих мужей они больше страдают, – фыркнула Инна. – А мужчины от чего отрекается, чем жертвует?
– Они семью содержат.
– Ну да, ну да, конечно… И такое бывает, – досадливо усмехнулась Инна. – А Федька, наверное, придерживается байки о том, что Бог возвысил Адама над Евой, дав мужчине духовное превосходство над женщиной за то, что она его, бедненького, совратила яблочком. А зачем поддавался? Зачем перед Богом плакался, мол, не виноват, это всё она. И этот слабак и слюнтяй дан женщине как надёжа и опора?.. Что-то я этого духовного мужского превосходства не наблюдаю. В нашей жизни все больше с точностью наоборот. Где доказательства в пользу этой версии? Не до конца продумали ситуацию составители религиозных сюжетов. Да и с ребром Адама, мне кажется, у них промашка вышла. – Инна раздраженно махнула рукой.
– Сколько всего наговорила! Будто бездна прошла через тебя и остановилась на ступенях перед преисподней. Сама-то понимаешь, что несешь? – возмутилась Жанна.
– Да уж как ты бездумно, ни бельмеса не соображая, не цитирую вызубренное. Впрочем, каждому свое… Пойми, именно в женщине духовные силы возобладали над животным началом и это возвысило ее над мужчиной. О ней можно сказать – Ее Величество Женщина! Вот поэтому всегда принижали и порабощали ее мужчины грубой физической силой и много еще чем непорядочным.
– Схлестнулись и перепутались две линии мнений. Опять это твой иронический скептицизм! Прекрасная тема для спора в ночи, – усмехнулась Лена.
– …Сладко подчиняться талантливому, приятно радеть о хорошем человеке!
– И если уж умирать, так с музыкой и в гибельном восторге! – Это Инна шутливо перебила и притушила высокую интонацию Ани.
– Женщины думают сердцем – вот в чем причина наших бед.
– Этим твои познания и ограничиваются?
– По-настоящему любящий человек бывает таким трогательным, таким незащищенным.
– Что-то ты, Анечка, совсем расчувствовалась. Луна на тебя влияет? – с легкой насмешкой спросила Инна.
Лена слышит:
– …Случись Эмме погибать на глазах у Федьки, он не спас бы ее, – резко заявила Инна. – И пальцем бы не пошевелил.
– Не может быть, – неуверенно возразила Аня. – А если бы, допустим, обе тонули?
– Ну уж если в ссорах он становился на сторону любовниц… Ни дна ему ни покрышки! Федька как зверь кидался на жену, защищая очередную дрянь, чем окончательно добил бедняжку. Эмма, наверное, до сих пор не может оправиться от унижения. Хвалить любовниц при жене – верх нетактичности и непорядочности, а защищать – верх подлости. Ждать от Федьки добрых дел для жены и детей – все равно что искать свой завтрак в пасти у льва с горящим факелом в руке, – зло фыркнула Инна.
– И все же когда Федор подошел с любовницей к остановке, где стояла Эмма, он сразу направился к жене. А та женщина потопталась, поерзала, и, распсиховавшись, чуть ли не бегом помчалась от них через дорогу. Эмма даже голову не повернула в сторону соперницы, только глаза презрительно сузила. Я сама видела эту сцену, когда приезжала к ней в гости.
– Та женщина, наверное, побоялась публичного скандала. Ох, я бы ей устроила! – воскликнула Инна, услышав уверения Ани.
– Обладание падшей женщиной – а изменяющая замужняя и есть таковая – не доставляло истинного удовольствия, вот Федор намеренно и возвышал ее в своих глазах, мол, порядочная, умная, чтобы гордиться ею и прежде всего собой, мол, какую бабу имею! Он прекрасно знал, что она подлая тварь, но не хотел «слышать» этого, потому что сам был такой же. В его мечтательном воображении любовница – чистая прекрасная возлюбленная, будь она даже Бабой Ягой, а он – прекрасный принц, – предположила Жанна. – А жена в его глазах обыкновенная домработница, независимо от того, кто она вне дома. Любовницу-то он в быту не видит, иначе бы давно от нее сбежал.
«Нам бы «почитать» мысли на этот счет самого Федора», – про себя усмехнулась Лена.
Разговор свернул в другое русло той же темы.
– Эмма, по ее же собственному признанию, не умеет жить одна. Днем еще туда-сюда, вся в делах, а ночью… на нее давила громада горького одиночества и тоскливых мыслей. Страшное дело, «когда ты есть, а тебя не надо», – вздрогнула седыми змейками бровей Аня. – Если Федор долго не приходил домой, Эмма переживала до одурения. Такая вот странная особенность. Вот и молчала. Мне это трудно себе вообразить, тем более что они жили как квартиранты. Да-а, не задалась жизнь Эммы, – печально, но с некоторой запинкой произнесла Аня, очевидно, неоднозначно относясь к рассказанному ею же факту. – Говорят, надо представить себе, что произойдет, если этого человека в твоей жизни вовсе не будет, а потом решать: разводиться или нет. Вот, видно, Эмма и решила.
Моя подруга все время на мужа обижалась. Было за что. И вдруг он скоропостижно умер. На ее глазах рухнул, когда они в театр собирались ее наряды и «брильянты» выгуливать. Подруга разом сникла, потерялась в одиночестве. Все ей стало не мило. Может, поняла как он был ей дорог, как нужен был?
– Ну был бы рядом с Эммой равнодышащий, а так… Не понимаю, – неуверенно пожала плечами Жанна.
– Поплясал бы Федька у меня на горячих угольках!
– На куски порвала бы, в порошок истерла и тесто замесила, – насмешливо отреагировала Аня на привычное хвастовство Инны.
– Ты понимаешь, живя с Федькой, Эмма как бы ежедневно принимает яд, который ее медленно убивает. От яда можно избавиться, лишь поменяв или очистив среду обитания. – четко и однозначно выразила свой взгляд на проблему Инна.
«Ну, положим, я с тобой согласна и что из того? «Обвешиваешься» угрозами: я бы, я бы, и на том все заканчивается», – презрительно передернула плечами Жанна.
– Но как избавиться? – задала прямой вопрос Аня.
И получила не менее прямой ответ:
– Головою в омут! Элементарно! Помнишь эту нашу студенческую фразу? Теперь, правда, говорят: «Элементарно, Ватсон».
– Кому в омут? Мартышкин труд что-то кому-то советовать, – ошеломленная мощным выбросом отрицательных эмоций, попыталась остудить Инну Жанна. – Не лопни от злости. Догадывалась, что ты с «приветом», но чтобы настолько… Если так и дальше пойдет наш разговор, то страшно подумать, чем он может закончиться.
– «Злая ложь и правда мудрая
Пред тобой равны, любовь!»
Осип Мандельштам. Философ! – сказала Лена задумчиво.
А размышляла она совсем о другом: «Завтра Федор не услышит от девчонок ни одного слова порицания, но и добрых слов от них не получит. Будут вежливо не замечать. А Инна может сорваться. Надеюсь, не при всех».
– Прямо убила бы Федора! – вырвалось у Ани. – Хочется схватить черенок от лопаты и дубасить, дубасить… У нас женщина – опора семьи, а не эти… так называемые мужчины.
– Ну что ты, Аннушка, плохих не так уж и много, – успокоила ее Лена.
– Неверных мужей хочешь уничтожить-извести? Новые появятся. Они же как тараканы. Переползут. Их если только ультразвуком… – посмеялась Инна над взбудораженностью Ани.
«Видно, содрогнулось Анино доброе сердце от пронзительного сопереживания, – вздохнула Жанна. – Душа ее закрыта для пустых и холодных глаз… Всю жизнь привыкла обуздывать себя. С детства жила с осознанием обреченности и беспощадности суровой судьбы, потому и жизнерадостности в ней мало. А с возрастом еще и слишком ясное и покорное знание истины, что жизнь каждого человека – миг во вселенной и часто неудачный, наложило свой отпечаток… Ноет, это да. Но ведь по-своему борется за души, работая с детворой, потому что верит во что-то большее, чем материальное потребление. Не стремится к недостижимому, но есть у нее воля к жизни, есть мужество жить достойно. Молодчина».
– Как-то я ехала в такси по карточке детдома. Разговорилась с шофером. И вдруг он так искренне-радостно улыбнулся, вспоминая о любовнице. Тут я ему вопросик на засыпку подкинула, мол, хотелось бы вам, чтобы ваша жена, пока вы на работе, вот так же радовалась с другим мужчиной и тоже считала, что ничего плохого не делает, и говорила бы, что грешки жизнь украшают? За что вы уважаете ту женщину, которая развлекается с вами, а может, и не только с вами? За удовольствие, которое она вам доставляет?
Сказали бы вы своей жене: «Поезжай в отпуск, отдохни от меня, а я с детьми понянчусь». Я абсолютно убеждена, что не предложите. А почему же себе позволяете расслабляться, почему оправдываете себя? Я бы хотела, чтобы мой муж считал, что он женат на женщине, ближе которой у него нет, чтобы он даже не помышлял о флирте. Ох, эта моя глупая неоцененная приверженность к порядочности! – грустно проехалась я в свой адрес и улыбнулась шоферу так называемой контактной, ничего не значащей американской улыбкой – он увидел ее в зеркале. – Ладно уж, не отвечайте. Каждый человек имеет право на личное пространство, которое не рекомендуется нарушать», – помогла я таксисту выйти из щекотливой ситуации без «ярких» эмоций. Он насупился и до конца маршрута больше не сказал ни слова. И куда его обаяние делось!
«У Ани своих приключений мало, вот она и привыкла «питаться» чужими. Сама их выискивает или провоцирует людей на откровенность. Наверное, это сделалось ее потребностью», – подумала Лена.
– Единственное средство от мужской непорядочности, – женский ум, – заявила Жанна.
– А от женской глупости?
– Мужская снисходительность, – влет ответила она Инне.
– Ты с ней знакома?
– Довелось, – не задумываясь отреагировала Жанна.
«Попала-таки птичка в силки Инниной издевки», – мысленно посочувствовала ей Лена и сказала с улыбкой, чтобы отвлечь раздосадованную Жанну:
– Как-то увидела: идет приятный мужчина лет шестидесяти пяти и так хорошо улыбается! Ну совсем как влюбленный юноша. Радостно так, искренне. Лицо сразу помолодело, просветлело. Я порадовалась за него. Часто ли такое встретишь?
– А может, он как тот таксист?
– Испортила Ленину малину, – досадливо отмахнулась от Инны Аня.
– Навстречу ему шла милая немолодая женщина с двумя внучатами, – пояснила Лена и упреждающе выставила руку ладонью вперед.
Заметив этот жест, Инна подумала:
«Фишка в том, что Ленка всю жизнь непоколебимо, упорно и с высоко поднятой головой несет в себе нравственное достоинство. Она, как и Анька, до сих пор краснеет и чувствует себя неловко, когда слышит пошлый анекдот или обнаженные подробности чьей-то личной жизни. Наверняка ее коробит наша болтовня. Ей бы раскрыться. Это многое объяснило бы девчонкам в ее поведении. Так ведь не станет. Не понимаю, с чем связана ее недоступность? Привычка скрывать свои сильные чувства, погружаясь в свой собственный мир, где ей особенно никто не нужен? Ее манера сберегать их в себе, чтобы когда-нибудь выплеснуть на бумагу так, чтобы всю душу свою на палитру? Собственно, каждая из нас – вещь в себе».
– Я вдруг вспомнила, как иногда, бывало, проснусь утром, лежу и улыбаюсь без причины. И так мне хорошо! – искренне и тепло сказала Жанна. – Я думаю, это и есть счастье.
– Со мною подобное часто случалось в студенческие годы, – мечтательно вздохнула Аня. – Студенты и преподаватели с такой любовью и заботой ко мне относились! То был мир прекрасных добрых людей. Я тогда возродилась к жизни.
– То была молодость и предвкушение счастья, – сказала Инна.
– Мне Эмма рассказывала, что любит улыбки пожилых людей, с обожанием и нежностью смотрит на старичков, которые вместе ходят в магазин, поддерживая друг друга. Ей кажется, что они всю жизнь дружно прожили. Она по-доброму им завидует и мечтает, чтобы таких пар вокруг было как можно больше.
– Впадает в иллюзию, в идеализм, – не замедлила жестко отозваться Инна. – Сейчас у этих старичков время, когда не хочется хотеть чего-то хотеть, а где гарантия, что они в молодые годы не изменяли друг другу?
– Твои слова отвратительны! – вспылила Аня.
– Я доверяю только инстинктам, – с серьезным лицом пошутила Инна.
– Я недавно ходила на концерт. Дети выступали. Вы бы видели лица пожилых людей в зале, подхватывающих пионерские и спортивные песни из своего детства. Сколько в них было ребяческого задора и счастья! Глаза сияли, морщинки разглаживались. В их позах и движениях было столько желания активно жить и радоваться! Я любовалась ими, – сказала Жанна.
– Существует ли целесообразность зла? Как можно ему поддаться? Допустим, страх может чуть ли не из любого человека сделать животное. Например, в концлагерях. Там с человека слетал тонкий слой гуманности и культуры, и он становился зверем, нелюдью. И все же человеку почему-то трудно убить человека. Он боится наказания? – спросила Аня.
– Ада в душе боится. Человек отличается от животного тем, что примеряет чужую боль на себя, и она вызывает в нем сострадание. А доброта заключается в том, что один человек пытается облегчить страдания другому, – ответила Жанна.
– А Федору нравится издеваться, и вместо сострадания у него насмешки. Значит, он хуже зверя, – сделала неожиданный вывод Аня. – И что это мы все на бедных животных валим? Человек может выбирать между добром и злом, а звери – нет. «Они живут в раю», не зная ни зла, ни добра. «Они не убивают, они едят». Это люди сознательно мучают и губят друг друга.
– У Природы все под неусыпным надзором, – сказала Жанна.
– Кроме человека. Задавать себе вопрос: убить – не убить – уже заблуждение, а может, даже грех. К этому надо прийти… И это уже жутко. Выбор – трудное дело, а иногда и страшное. Страх делает людей жалкими и мерзкими… Мой сосед в молодые годы «стучал». Не знаю, по убеждению или из страха за сына. Я его ненавидела. Нам повезло не делать этот выбор. Но никто не знает заранее, как он поведет себя под пытками. А одна моя знакомая старушка в войну в немецком штабе секретарем целый год работала. На иностранной машинке печатала, не зная языка. Как я могла ее обвинять? Я пыталась ее понять. У нее было четверо маленьких детей и еще двое племянников. И партизан рядом не было, чтобы помочь ей. Наши поезда она не взрывала, никаких злодеяний не совершала, а ее после войны преследовали, пытались расправиться, мол, заискивала, продукты на детей выпрашивала. А мне в голову приходила дурацкая мысль: «Что же вы, мужчины, герои, допустили…» Я, конечно, понимала, что не права. Я знала, что эта женщина тоже обязана была бороться, но жалела маленькую, худенькую тётеньку и ее неприкаянных, дразнимых, презираемых ребятишек. Может, потому что сама была незащищенным подростком? Я думала: «Как бы я поступила на ее месте? Позволила бы немцам растерзать своих и чужих детей? Ведь нет же. Схитрила бы, но не допустила. В концлагерях люди тоже не по желанию работали на немцев. И ее заставили. Возможно, попади она в другую ситуацию – допустим, ей было у кого-то на время спрятать детей, – эта тетя стала бы героем войны, орденоносцем».
Аня замолчала и вся как-то съежилась под давлением до сих пор неразрешенных вопросов.
«Воробышек, в каждом твоем рассказе обязательно присутствует нотка печали», – подумала Лена.
– …Почему религия внушает нам, буквально «втирает» в мозги, что рай где-то там… Рай на земле. Он в душах людей. Если бы каждый хотел строить хорошую жизнь в своей семье, в своей стране! А то некоторые гребут только под себя… Не хочется верить, что общество в принципе не может быть справедливым… Попробуй выступить против начальника. И чем это закончится? А если скажешь ему правду, да еще и прилюдно, так перекроет кислород на всю оставшуюся жизнь, куда бы ни уехала. Хоть убейте, не хочу я с этим соглашаться! Права была Ахматова, когда писала, поняв, как гадко живут люди: «…И сквозь тлетворный срам не сметь поднять глаза к высоким небесам». Тоже, наверное, мечтала о возвышении человеческой личности. Культура оберегает человека от падения? – вопросом закончила свое бестолковое «выступление» Аня.
– Знать истину – не значит жить по ней. Знания аккумулируются, а этика нет. Натура человека с веками не улучшается, не развивается по спирали. Каждое поколение как бы с нуля обзаводится нравственными нормами. Его обучать приходится. А вот какие эти учителя, зависит от многих причин… Нравственные ценности у нас с Западной Европой вроде бы почти одни и те же, да интересы разные. И себестоимость этих ценностей повсеместно не одинаковая, – усмехнулась Инна.
– Русских отличает идеализм, милосердие, высокая степень духовности, коллективизм… – начала перечислять Жанна.
– Ха, коллективизм! Чтобы за чужую спину прятаться? – съязвила Инна.
