Лариса Яковлевна Шевченко
Её величество
«Я и так у руля. Глупая, поначалу я верила в непреднамеренность поведения Феди, старалась смягчить ему муки совести, хоть и воротило меня от собственной неестественности, наигранности. Своим осторожным, неприметным участием я пыталась помочь мужу выбраться из лжи, чтобы он остался достойным человеком, казнилась, если была с ним резка. Но все это не помогало к нему приблизиться. Я хваталась за соломинку. Конечно, меня преследовало ощущение бесполезности моих стараний. Я совершенно раздавлена, честно говоря, давно ожидаемым…
Сунулась к его отцу – он с ними давно в разводе, – но ушла не солоно хлебавши. Вот тогда-то во мне что-то окончательно, разрушительно изменилось. Я больше не верила в способность мужчин любить. И гнетущие мысли, от которых я упорно старалась отделаться, больше не покидали меня. Собственно, они стали периодически ко мне возвращаться после каждой ссоры, подкрепляя и подпитывая ревность… А Федор еще на мне вымещал и свои неудачи на стороне. Как я поняла, для него такое поведение в порядке вещей. Злится на одних, всех собак спускает на других. Хотя на фоне всего остального эта такая малость!.
Сделав пугающее открытие, я запаниковала. Стала задумываться о своей незавидной доле, всеми правдами и неправдами пыталась держать мужа под контролем, под пристальным вниманием. Как же, семья – это святое! Многие так живут. Была терпелива и добродетельна, худо-бедно склеивала наш общий быт. На многое закрывала глаза, пыталась не придавать значения задержкам. Сквозь пальцы смотрела на Федину нетрезвость. Надеялась, образумится. Но фривольные приключения все равно выплывали наружу, обиды не улетучивались. Они все длились и длились…»
«Нежелание видеть не делает слепым», – зло отреагировала я на плач Эммы.
«Все мои попытки наладить отношения наталкивались на ледяное безразличие. Я чувствовала себя несчастной и полностью опустошенной, но еще не сознавала, что на руинах моей любви уже не воскресить и не взрастить прежних отношений. Не понимала, что дальше будет только хуже», – говорила Эмма задумчиво, точно загипнотизированная этой жестокой мыслью.
Она смолкла, словно нырнула в глубину своих переживаний и затерялась в мире печального воображения.
«Инна, остановись! Я изнемогаю…» – тяжело шевельнулось в голове Лены. Но звукового оформления ее мысли не получили.
«Ничего тут другого не скажешь: в разрушении семьи Федька преуспел. А ты не от мира сего, моя девочка. Ох, попадись он мне, вмиг с него сползла бы самодовольная ухмылка! Я бы пистон ему в одно место вставила… и так отфутболила… Он бы пулей от меня полетел. Я бы так его отделала всем, что под руки подвернулось, век бы меня помнил и больше никогда не посмел…» – говорила я в запале, и глаза мои наполнялись злыми холодными слезами мести.
«Перерождение возможно разве что только в тюрьме, да и то, как правило, в худшую сторону. Вот и я наконец поняла бесполезность своих усилий. А может, исчерпала свое терпение и всепрощение. Но ведь происходило же превращение некоторых наших вроде бы никудышных девчонок в достойных!»
«Там совсем другое было. Они хотели стать лучше».
«Я утвердилась в своем мнении и наконец прекратила бороться. И все у нас покатилось по заведенной Федей наезженной колее. А в голове моей, как на старой затертой пластинке, всё продолжало крутиться: «за что, за что, за что?..»
Ни разумом, ни сердцем я не понимаю, как ослабить неутихающие душевные муки, как положить конец этой пытке. Я не впадаю в прострацию, я не выхожу из нее вот уж несколько лет. Я все эти годы нахожусь в состоянии стресса. Если бы я плакала, мне было бы легче. Но у меня уже нет сил на слезы, на эти тусклые алмазы сердца. Я внутри будто вся высохла и кристаллизовалась».
«Еще бы. После того, как этот гаденыш на слезные железы будто ногами давил…»
«Я почему-то лет пять совсем не могла думать о своей беде, только страдала. Зомбированный мозг настойчиво отвергал все попытки анализа. Душила и держала в тисках обида. Во мне будто сломалась система охраны души. Боль заполонила ее до предела, и она больше ничего не вмещала. Моя любовь как зубная боль. Это не жизнь, а низвержение в ад… Наконец произошел перелом. Как сказали бы врачи, я преодолела кризис и стала осознанно делать попытки рассуждать и запрещать самой себя жалеть», – голосом усталого безразличия рассказывала мне Эмма.
«Мне Ленина бабушка говорила, что такие долговременные «столбняки» для организма бесследно не проходят. Перебарывай себя, – остерегала я Эмму. – И запомни одно жестокое правило: если виновный не наказан, то расплачивается невиновный. А я считаю, что каждый сам должен платить за свои грехи, и стараюсь в своей жизни этого придерживаться».
«Чтобы быть наказанной, не обязательно быть виновной». Это я поняла еще в детстве», – грустно усмехнулась Эмма.
«Да тут целая трагическая поэма! И кто из нас больше писатель? – сквозь дрему слушая подругу, усмехнулась Лена. – Знали бы мужчины мысли и чувства оскорбленных женщин, решающихся на невозможное!.. Еще быстрее сбегали бы от них?.. Да… неизвестно, за какой стеной и за каким забором сумасшедший дом… А мужчины грешат тем же? Они в той же степени чувствительны? Только реакции, наверное, иные, чем у женщин».
Голос Инны опять пробился в Ленино затуманенное полусном сознание.
«Федя лгал, что завязал, что шашней за ним больше не числится. А сам не мог устоять перед искушением и продолжал гулять под прикрытием работы. Но, странное дело, теперь видеть в моих глазах муку стало для него еще большим удовольствием! Да, он не только ходил налево – ему этого было мало, – он с наслаждением издевался. И не считал, что такое поведение вступает в противоречие с кодексом чести мужчины. Получается, что когда Федор таился, то еще немного стыдился, потому что в этих проявлениях он был не полностью самим собой. И только теперь… достиг «совершенства». Я заметила, чем больше он мучает близких ему людей, тем легче успокаивается… Его не трогают ни моя верность, ни моя заботливость, ни ревность».
«Может, все же у него не было понимания того, что он тебя ранит? Вдруг он подсознательно холодно жесток?» – пыталась я хоть как-то расслабить подругу.
«Как можно не понимать такие простые вещи?» – удивлялась Эмма.
«Возможно, он считал, что случай тебе не представился, чтобы изменить? Или, наоборот, рисовал в своем испорченном воображении картины твоих страстных измен. Второе даже вернее. Не понимал, что в твоем презрительном молчании было гордое удовлетворение порядочности. По себе мерил. Беда в том, что подлые поступают с порядочными, как с подлецами, а порядочные с этими гадами, как с нормальными, хорошими людьми. Вот и вся арифметика. А я тебя предупреждала, что цена свободы от негодяев – бдительность или развод».
«Этак Инна договорится до того, что Эмма стопроцентно несчастна. Глупо зацикливаться на мужчине. Просто диву даюсь ее сентиментальности, – неодобрительно оценила Лена эмоции подруги. – Эммина беда – гвоздь сегодняшней программы? Мне, конечно, понятен прицельный смысл Инниных высказываний, но не пора ли сменить повестку дня, то есть ночи? Итак припозднились. Справедливости ради надо отметить, что Инна искренне сочувствует Эмме».
– «Что сделал бы русский мужчина, узнав о неверности своей жены? Побил бы изменщицу и запил в неосознанном ожидании, что всё как-нибудь само собой образуется, рассосется», – попробовала я расслабить Эмму. Но мне это не удалось. Она усмехнулась, дав понять, что моя мысль ею понята и принята, и продолжила свою горькую исповедь.
«Что творится в Фединой темной душе? Он умеет не допускать даже мысли о своей вине, о непозволительности своей жестокости. «Я – хороший. Не верить мне – значит поставить крест на нашей любви», – патетически провозглашает он. И продолжает жить легко и радостно, словно нет людей, которых он оскорбляет, будто они обязаны мгновенно забывать все обиды, как сам он забывает о своих грехах.
В горе люди часто оказываются ближе друг к другу, чем в радости. Но в нашей семье несчастлива только я, а Федя не знает и не желает знать ни о трудностях, ни о бедах. Оберегая себя, он даже о грустном ничего слышать не хочет. Я ли болею, дети ли… он не замечает. Он существует сам по себе.
Где-то у Бунина я читала, что мужчина живет памятью. А какой памятью живет мой муж? О чем он помнит? У него же нет запросов на работу души, в ней прочно обосновался порок. Погулял – забыл, нагадил кому-то в душу – забыл. Чего проще? Вся его жизнь – беспросветная беспрерывная ложь. Всем и во всем врет. Разве это нормально?»
«А ты искала в нем породу, аристократические корни, воображала рыцарем без страха и упрека!» – не сдержалась я.
«Федора не интересует то, что уже прошло, он смотрит только вперед, – язвительно подумала Лена. – Конечно, память – это то, что мы есть. Но цепляться за прошлое, уходить в него с головой неблагоразумно. Это значит умирать вместе с ним. Старое ворошить – только жизнь себе омрачать… Но если настоящее не отличается от гадкого прошлого, чего ожидать в будущем?.. Разговорам девчонок не видно конца. Если я выживу после сегодняшней ночи, мне можно будет поставить памятник», – сказала она сама себе, осторожно вытянула онемевшие ноги и в который раз попробовала отключиться.
– Порода! О человеке, как о животном, говоришь, – неодобрительно качнула головой Жанна. – Случай мне припомнился. Катались мы в Сочи на лошадях. Внучка и говорит: «Морда у лошади неблагородная. Тяжеловес – не арабский скакун. Совсем как у людей…» А я ей: «За непривлекательной внешностью иногда скрывается добрейшая душа».
– Женщина – это уж точно – на самом деле живет памятью своих редких моментов счастья. Иначе свихнулась бы, – вернулась Инна от Жанниных лошадей к обсуждаемой теме. – Федька, наверное, не отрицал, что первое время после женитьбы Эмма была предметом его величайшей влюбленности. Это несколько позже он перестал обращать внимание на боль, причиняемую им жене. Ему стало невыносимо слышать ее спокойный деловой тон. Он хотел видеть ее слезы и всё делал, чтобы довести до истерики и превратить в послушную своей воле…
– Святую мученицу, – дополнила Жанна.
– Не по-ни-ма-ю, – произнесла свое сакраментальное Аня.
– История знает много подобных случаев И нечего тут разводить антимонии, – сарказмом отреагировала Инна.
– Вкусив семейного «счастья», Эмма поняла, что все прежние неприятности в ее жизни были пустяшные и не шли ни в какое сравнение с нынешними. Мстил ли Федор Эмме за что-то выдуманное сплетниками и его мамашей или поначалу это были спонтанные вспышки раздражения, кончавшиеся удовлетворением самолюбия? Поди теперь разбери. Но они привели к жестокости. Да, выпало на долю Эммы… Пылинки с него сдувала, баловала. Вот оно, чистое пламя любви! Только «Оды к радости» Бетховена не хватает, – вслух горько размышляет Аня. – Жене в этом треугольнике приходится хуже всего. Они-то там развлекаются…
– И так будет до скончания дней. И ныне, и присно, и во веки веков. Это неискоренимо по причине человеческого скудоумия. Не скрутишь в бараний рог… Пессимистично? Что голову повесила, безутешная царевна Несмеяна?
– Душераздирающее заявление. Ты права. Видевшие много горя навсегда остаются безутешными, – по-своему расшифровала Аня слова Инны. – Ты думаешь, теперь еще надобность в э т о м у Федора не отпала?
– Я о масштабном, а ты опять о Федьке. Думаю, при наличии денег с возрастом поклонниц у него не убавится. Лишнее подтверждение тому, что не секс их в нем привлекает, – презрительно заметила Инна. – Некоторые мужчины до старости имеют о себе романтические представления, сформированные еще в пору туманной юности, и не могут их вытравить до конца жизни. Как известно, тело стареет быстрее, чем чувства. Вот в чем причина. В этом фишка.
– Хорошо, когда влюбленность со временем переходит в спокойную, глубокую любовь или хотя бы в мудрую привязанность. У Федора не получается, но он не чувствует в этом потребности и не видит необходимости. Не всех мужчин устраивает простая обыденная понятная семейная жизнь. У некоторых проявляется неистребимое своеволие к отклонениям, – сделала вывод Аня.
– Семейная жизнь ответственным людям не позволяет скучать. В ней слишком много забот. Лодыри от безделья маются, вот и тянет их на «сладенькое», – сказала Жанна. – Личная жизнь в замужестве часто оказывается совсем не похожей на ожидаемою. У Эммы – это водоворот нескончаемых страданий.
– Истина постигается в тисках отчаяния, – зло хмыкнула Инна.
– Жить, никому не причиняя боли, не получается. Но надо, чтобы все члены семьи хотели друг другу только добра. И кто это запустил в народ «утку», будто после измены и последующего прощения супруги становятся ближе и дороже друг другу и их отношения выходят на новый, более высокий виток? Ложь! Измена острым шипом, направленным на пострадавшего, всегда будет стоять между ними. Конечно, со временем боль глубоко упрятывают, прикрывают иронией, но ни восстановить, ни склеить любовь уже не удается. Супруги делают вид, что все нормально. Иногда гнойный нарыв прорывается стихийным смерчем ругани, – категорично заявила Жанна.
– Я слышала от мужчин, что измена – это когда душа мужа уже не с тобой, поэтому случайные связи по пьяному делу у них не считаются, – сообщила Аня.
– Фу, какая нечистоплотность с обеих сторон. Даже кошки не любого самца принимают, и кобели не запрыгивают, если… – брезгливо фыркнула Жанна.
Лена неожиданно заговорила.
– Был у меня очень хороший товарищ. И вдруг узнаю о его связи с ассистенткой. Я осторожно намекаю ему об этом. А он мне отвечает: «Вы же знаете, я очень люблю мою Людочку. А эта? Она хочет защититься, я ей помогаю. Она платит мне вниманием, только и всего». «Жена разделяет ваши взгляды?» – спрашиваю. Он настороженно взглянул на меня и неопределенно пожал плечами.
Не знаю, может, для кого-то эта история – маловажный факт, но я перестала уважать своего коллегу. Нет, я ценю его как талантливого преподавателя и отличного руководителя, но как прекрасный человек, как яркая индивидуальность он для меня перестал существовать. Что-то внутри меня разом его отвергло. А я так его уважала! Даже обожала, – с легкой грустинкой поведала Лена.
– Федор оправдывал себя тем, что влюблялся, а не просто так, как животное, – сказала Аня.
– Во всех влюблялся?! Да он гигант! Именно это его как нельзя лучше характеризует! – презрительно рассмеялась Инна.
– Сначала Эмма надеялась, что страсть пройдет, что Федор переболеет влюбленностью и его сердце повернется к ней. Иногда ей казалось, что все недоразумения останутся в прошлом и он снова станет мил и предупредителен, как в первый год ее замужества… Но вдруг без видимой причины на него нападала холодная враждебность, он становился тяжелым, неприятным, начинал сбрасывать на нее дурное настроение и всё, что было плохого в его несносном характере. Отторжение усиливалось, и она понимала, что он завел очередную пассию. И опять его ложь становилась нестерпимой, – вздохнула Аня.
«Девчонки склеивают разные, казалось бы, не связанные между собой события. Начинают одну тему, она незаметно перетекает в другую, которая быстро стопорится как неважная, не главная, и разговор снова возвращается к наболевшему, остро беспокоящему…» – вяло размышляла Лена.
– Ложь – один из действенных методов в искусстве семейной дипломатии, – иронично усмехнулась Инна, выражая солидарность с «потерпевшей». – Такова страшная изнанка некоторых внешне благополучных семей.
– Ложь убивает любовь, – зло сказала Аня.
– Ее много чего убивает, – философски заметила Жанна.
– Зайду с другого конца и спрошу вот о чем: может, мужья, чувствуя свою вину за неспособность удовлетворить жен, легче относятся к их изменам? – предположила неопытная в семейных перипетиях Аня, начиная этим вопросом изучение новой для себя проблемы.
– Насколько я знаю, мужчины, как правило, не признают своей слабости и сваливают всю вину на женщин: сама холодная! или напротив: ты – «бэ» ненасытная, посему реагируют куда злее и стремятся на стороне получить доказательства своей «мощи». И получают. Там же их всегда притворно нахваливают, чтобы получить какую-нибудь выгоду.
Вот и Федька, я слышала, гордится собой, считает себя человеком, температура кипения жизни которого зашкаливает, сравнивает свою энергетику со взрывом. А одна разведенка из их же дома, хохотала, делясь со мной результатами их не совсем, скажем так, удачных проб. Мол, облажался в натуре. Развлекла, не представляешь как! – доложилась Инна.
– Не упрекнешь Федьку в отсутствии гордыни. Понятное дело, герой на час… и каждая новая женщина – другой огромный мир! – насмешливо хмыкнула Инна.
– Он им интересовался? Тогда при чем здесь постель? – опять не поняла Аня. – Включи заднюю скорость.
– С каждой он, не терзаясь муками раскаяния, будто впервые по-настоящему осваивает и обживает неведомое пространство своего и чужого естества, – рассмеялась Инна. – И в эти минуты все самые лучшие черты характера его жены как-то съеживаются, становятся для него незначительными, неразличимыми. Потому что на первый план выходит его восхитительное «я» и секс, в котором, как ему кажется, он неповторимо особенный. Ха! В этот момент он способен весь мир духовного и телесного вместить в единую оболочку!.. О это его поразительное неистребимое самодовольство! Знавали мы таких. Может, для себя Федька и восхитительный, но только не для женщин.
– Зачем ты так? А вдруг, и правда, он способен на самое лучшее и на самое худшее, что может сделать человек? – спросила Аня осторожно.
– Хотела бы я представить себе это его «самое лучшее», – презрительно фыркнула Инна. – С его-то непостоянством, непоследовательностью, нетерпеливостью, подозрительностью и многими другими слабостями, список которых слишком велик, чтобы тут его приводить.
14
– «Зерна зла падали в хорошо подготовленную почву, – жаловалась мне Эмма. – Не на пустом месте возникала эта порочная тяга. Мать подталкивала Федю к загулам».
«Своего безвольного хлюпика», – зло вставила я.
«Ее постоянное влияние на нашу жизнь подобно присутствию постороннего в супружеской спальне. Ему бы задуматься, разобраться в себе, в наших отношениях… Быстро она отвратила сына от семьи».
«Несамостоятельные мужчины вечно стоят перед выбором: мама – жена, жена – любовница. А самостоятельные женщины решают свои ребусы: муж – свекровь, муж – дети, – вклинилась я в ее рассказ со своим удачным экспромтом. – У цельного, с глубоким понятием верности мужчины сердце снаружи твердое, внутри мягкое».
«А у самостоятельных с одинокой душой порядочных женщин – всё жесткое. Такой их натуру делают бывшие мужья. Душу слабого мужчины часто полностью заполняет его мать, – заверила Эмма. – Она порабощает ее».
«Может, именно мамочкина ревность спровоцировала Федьку и повела на «подвиги»? – предположила я. – Нет, я, конечно, понимаю, матери непогрешимы… и тем не менее… У жизни нет логики. А у Федькиных детей кто будет в сердце? Не папочка и не бабушка!» – горячо воскликнула я.
«К сожалению, это не однозначно. Растит жена детей, терпит эту парочку жестоких эгоистов, здоровье на них расходует, и вдруг получает под дых: сынок к папочке уходит. Переманили. Так-то оно… Такое часто случается, если мать из лучших побуждений не охаивает, не порочит бывшего мужа, даже если он с ними не живет. Реальность никого не щадит».
«Лишь бы ложью не восстанавливали против мамы. Некоторые родственнички не страшатся идти путем травли, чтобы заполучить уже взрослого сына или внука. И такое случается».
«Недавно по телевизору один артист хвалился, что у него три прекрасных взрослых сына от двух жен и еще один внебрачный. Сидел такой счастливый! А я смотрела на него и думала: «Чем он гордится в себе? Детей жены воспитали. Не благодаря ему сыновья стали хорошими людьми. Он им даже алименты не платил».
«У меня в основном другие примеры. Я отслеживала судьбы наших разведенных сокурсниц», – успокоила я Эмму.
«Была у меня знакомая: педагог, кандидат наук. Но как только я узнала, что она третирует свою невестку, сразу перестала с ней общаться. Не может, не должен умный человек такое творить. Я ей так прямо и сказала: «Не для себя матери растят детей, а для их счастья и успешного будущего. Если сыновья дались нам трудно – потом и кровью, – это вовсе не значит, что невестки должны их матерям платить за мужей своим счастьем. За всю жизнь не расплатятся, а семьи погибнут».
«А как ты дозналась о проблемах ее невестки?»
«Я сказала той девушке, что свекровь при мне ведет с ней неестественно внимательно и ласково, а та вдруг расплакалась. Ей объяснять мне ничего не пришлось. Насквозь я вижу таких матерей».
– Человек не всегда сам падает с лестницы и разбивается, чаще всего лестница под ним ломается, если ее подпилили. И обычно это делается под лозунгом «хотели как лучше», – поддержала я Эмму. – Бестолковому проведению было угодно и тебе подсунуть далеко не лучший вариант сценария жизни».
«Так бог знает до чего можно додуматься», – прервала меня Эмма. И грустно рассмеялась:
«В старину женщины говорили, что Бог создал три идеальные вещи: женщину, лошадь и розу. И всё это отдал в распоряжение мужчины».
– Они про соловья забыли, – подсказала я Эмме.
– Кому роза, кому соловушка, – задумчиво ответила она, мысленно удаляясь слишком высоко, чтобы быстро вернуться на грешную землю.
Лена отвлеклась от спокойных, убаюкивающих ее воспоминаний и обратила свое внимание на подруг. Жанна проповедовала:
– Не надо забывать, что насильно сделать человека счастливым невозможно. Я, кажется, об этом уже говорила… Так что «жевать» Эмме было нечего.
Жанна нарочно употребила это слово, чтобы ее фраза не прозвучала намеком на остальных. Но оно неожиданно навело ее на мысль о том, что люди очень разные и даже такие близкие для всех слова «радость» и «счастье» каждый воспринимает по-своему. И поэтому они не характеризуют человека однозначно. Веселый человек, допустим, совсем не значит, что радостный. Печальный, против ожидания, может быть счастливым, если печаль его светла. Истина не в словах, а в том смысле, который мы им придаем. В языке, как и в чувствах, столько нюансов! Может, еще и поэтому люди не понимают друг друга.
Молчание затягивалось, женщины не поддержали предложенную Жанной тему. Возможно, не готовы были осознать. Каждая размышляла о чем-то своем. Аня, например о том, что ее поражает удивительное монументальное спокойствие Лены. «Меня распирает от волнения, а у нее годами выработанная привычка не показывать своих чувств или она по рождению слишком спокойная?»
А Инна, глядя на упорную борьбу подруги со сном, тепло думала: «Ее бабушка в таких случаях говорила, что Ленка блымкает глазами. А скажи это вслух, никто кроме нас двоих, ничего бы не понял. Великий и могучий…».
До чуткого даже в полусне слуха Лены донеслись стенания Ани по Эмме:
– …Эмма и раньше весь быт на себе тащила. «Великое счастье» – имея мужа, одной впрягаться в лямку семейных забот. Что является источником ее жизненной энергии?
– Ее несомненная правота, – четко и коротко сформулировала ответ Жанна.
– …Вот почему, разведясь, мужчина может смотреть на их ситуацию с юмором, а женщина, как правило, – нет?
– Женщина острее понимает, что при разводе ее дети теряют много больше, чем деньги. Они теряют уверенность в жизни, в незыблемость ее основ, и это часто плохо сказывается на воспитании их личности, не прибавляет оптимизма ни детям, ни матери. А какой юмор без оптимизма? – ответила Ане Жанна. – Эмма знала, что именно этой малости – присутствия отца в семье – особенно не будет хватать детям для их душевного равновесия, что в дальнейшем может привести к повторению один в один ее судьбы. Вот и терпела, ждала, пока их психика хотя бы немного окрепнет. Ведь детское отчаяние самое горькое и безысходное. Отец ушел – это же трагедия! Но, раздавленная обидами, надругательством над всем лучшим, что было в ней, она приобрела множество недугов, в том числе сахарный диабет. Оттого-то и позже не ушла от мужа. Я это так понимаю. Зря Эмма не давала выхода отрицательным эмоциям, копила их.
– А теперь еще она платит за вспышки раздражительности Федьки сердечными приступами. Видно, ему неизвестно, что основа исцеления и поддержания здоровья – хорошее настроение больного и нормальный климат в семье, – зло фыркнула Инна.
– Ты права. Эмма так и сказала: «Поздно, точка невозврата пройдена». Ее нервы обожжены. Она слабенькой стала, слезы всегда наготове, но держится молодцом. Немаловажная деталь ее характера. Загнала себя, столько лет подряд работала на износ, мужественно вынося невероятные физические и моральные нагрузки. Говорила, повторяя уже не раз слышанное мною от других женщин, мол, я жена, а все эти его… сама знаешь кто… – сказала Аня.
– Судьба подкинула ей загадку, вот она ее всю жизнь и разгадывает. Судьбу не переиграешь.
– Выстояла. Погибая, побеждала, поднималась над ситуацией, – вклинила свое замечание Инна. И было трудно понять, чего в нём было больше: уважения, сочувствия или горечи.
Жанна продолжила анализировать:
– Каждодневная ответственность за детей, постоянные заботы и волнения не дают женщинам шутить на эту тему. Ведь с них при неполноценных мужьях или при их полном отсутствии двойной спрос. Оттого-то в основном они способны только иронизировать. Мужчины худо-бедно позволяют себе расслабляться: то пивко у них, то друзья-товарищи, то бабенка шалая. А женщины считают для себя верхом непорядочности надолго задержаться у подруги, если дети дома одни.
– Значит, они сами себя так поставили, – кольнула ее Инна.
– Можно подумать – как бы точнее выразиться, – у тебя получалось отвоевать свободу без баталий, и мужья по первому требованию добровольно отпускали тебя на все четыре стороны. Небось, не один коготок обломала о своих твердолобых, толстокожих, упертых мужичков, – огрызнулась Жанна. – А тут дети без присмотра… Почувствовала разницу? Соображать надо.
Инна тут же заговорила о другом.
– Эмма мне как-то пожаловалась, что при ее занятости ей не хватает музыки, чтения книг, бесед о культуре, походов в театр и филармонию. «Я так хочу сходить на оперетту! Но Феде мои желания не понятны и не интересны. А из-за меня он не хочет сам сидеть с детьми или, тем более, просить об этом маму. О прогулках на природу я и не мечтаю, – вздыхала она. – Жду, когда детки подрастут. Тогда вместе будем всюду ходить. А пока я коплю деньги на новый телевизор, чтобы старый наконец-то поставить на кухню, где я могла бы слушать любимые программы, и хотя бы «спиной» их смотреть».
А я пошутила: «Мать-Природа тебе прописки пока не дает? Живешь в урбанистической культуре, но чувствуешь, что отрываться от природы не имеешь права?» Я хотела чуть-чуть развеселить Эмму.
– Да, да… конечно… – пробурчала Аня, одновременно что-то усиленно обдумывая.
– …Я вот вдруг подумала: какая боль тяжелее – моральная или физическая? – спросила Жанна, привстав на постели.
– Серьезный вопрос и многоплановый. Пожалуй, сравнивать их нельзя. И чувствительность к разным типам боли у людей неодинаковая. Некорректно поставленная задача, – заметила Инна. – Мне кажется, уровень физической боли и способность ее терпеть сильно зависят от морального состояния человека. Если накрутить себя… В детстве я до умопомрачения боялась зубной боли, не зная, что это такое. А потом, помнится, после онкологической операции я почти не чувствовала боли, меня не волновали уколы, перевязки, потому что я знала – они во имя моей жизни!
– Разделяй два понятия: ощущать боль и терпеть ее, – сказала Аня.
– К не очень сильной долговременной боли можно привыкнуть и почти не замечать ее. Я почками страдаю уж лет двадцать, – сообщила Лена.
– Физические страдания можно ослабить обезболивающими уколами, а моральные – не получится, – сказала Инна. – Моральная боль, как правило, долговременная, и она, что самое гадкое, накапливается и приводит к взрывам, нервным срывам и даже к тяжелым неизлечимым болезням.
– Физическая боль тоже сильно подсаживает сердце, – не согласилась Аня.
– Моральная – еще больше.
Лена предостерегающе подняла руку, и Инна не стала больше спорить.
Женщины молчали, чувствуя свою теоретическую неподготовленность в этом вопросе, поэтому погрузились в воспоминания и осмысление своего личного опыта.
– …В голосе Эммы было столько горькой сдержанной страсти! Ее и сейчас не оставляют опасения.
– Может, космос на Федьку влияет?
Насмешливый тон Инны не смутил Аню.
– Так ведь и влияет. Погода, например.
– Она в глобальном смысле, – обиделась за Аню Жанна. И от ее легкого неглубокого дружелюбия к Инне не осталось и следа.
– Слишком умная? – отрезала Инна.
– Грубость – это всё, чем ты располагаешь? – неожиданно ехидно спросила Жанна. – Течение человеческой жизни подчиняется непреложному закону, властвующему над всем нашим временным миром. В ней многое предопределено. Плюс тонкие случайные события, из которых сотканы индивидуальные человеческие судьбы. Я не боюсь на этом настаивать. В жизни каждого человека есть моменты счастья и несчастья, происходит много странных вещей, и в сумме они составляют некий рисунок, смысл которого ускользает от нас. И только космический голос…
– При чем здесь законы природы? – резко остановила ее Инна.
– Рвешь и мечешь. Тебе бы исповедоваться, облегчить душу, причаститься, – мягко, с благодетельной интонацией посоветовала ей Жанна.
– Дорого не просто дать совет, а суметь сделать так, чтобы человек сам понял, куда ему дальше идти. Я не стану подвергать критике общие религиозные доктрины и исповедоваться перед каким-то там… служителем культа, а абстрагируясь от твоих сомнительных представлений, причащусь великой литературой, мировой сокровищницей исполинских умов.
– Наша компания не полигон для разнузданных высказываний. Не извращай мои слова в угоду своему… тупому… непониманию, – наливаясь праведным гневом, пунцово вспыхнула Жанна.
– Может, обойдемся без взаимных наездов? Не пойму, что первоначально стало камнем преткновения в вашем споре? – пожала плечами Аня. – Зачем нервничать? Избавьте друг друга от необходимости объясняться и оправдываться. Пусть каждый остается при своем мнении.
– Соломоново решение! Так вот, я утверждаю, что беды Эммы – обычная человеческая, индивидуальная ошибка. И судьба здесь ни при чем. В своих избранниках мы видим то, что хотим, а не то, что они есть на самом деле. Тривиальная истина и, тем не менее, большинство людей горят именно на этом. К тому же у всех разные понятия счастья. Одному важнее гулять, принижать, другому – гордиться семьей. Федька в одних случаях мягкотелый и ленивый, а в других – эгоистичный, жестокий и непримиримый. Бороться с природным диктатом инстинктов и с навязанными обществом и матерью понятиями ему не по силам. «Мужчине мыть посуду, смотреть за детьми?! Как можно!» Вот я и доказывала Эмме, что на таких взаимоотношениях надо смело ставить крест. Я бы такому сразу сказала: «А катись ты… и забудь даже как меня звать-величать», – объяснила Инна.
