Лариса Порхун
Счастливая Женька. Начало
Наташа Морозова, она же Натуся, она же, в совсем усеченной и самой в отношении её, употребляемой форме, которое ей, пухленькой и маленькой блондинке со смешными завитками-кучеряшками на висках и затылке, очень шло – Туся, дома отсутствовала, так как была на работе. Но жила она со своей бабушкой, которая и впустила Женьку, так как хорошо её знала. Считалось, что бабушка очень больна, какой-то непонятной, загадочной болезнью, которая не позволяла ей уже много лет не то, чтобы работать, но даже поддерживать свою квартиру и саму себя хотя бы в относительной чистоте и порядке. Однако заболевание это совсем не мешало ей следить за новостями из области шоу-бизнеса, живо интересоваться частной жизнью знаменитостей, а также их, не всегда касающимися творчества, сомнительными достижениями. Нина Ивановна обрадовалась, открыв дверь:
– Ой, Женечка, молодец, что зашла, Тусечка скоро вернется, проходи, – она запахнула черный шелковый халат, с белыми ромашками, надетый прямона грязноватую ночную сорочку и вытерла руки оподозрительной расцветки фартук, – Представляешь, – Нина Ивановна захихикала, как семиклассница, – У Льва Лещенко – 22 сантиметра! – бабушка с вызовом смотрела на девушку, в предвкушении бурной ответной реакции. Женька непонимающе смотрела на неё:
– Что 22 сантиметра?! Вы о чём? – порозовевшие щёчки и хитрый взгляд без тени смущениявыдавали бабулю с головой.
– Нина Ивановна, – укоризненно произнесла Женька, – Перестаньте вы читать этот мусор, фу!
Тусина бабушка, чуть потупившись, отвеларукой, с длинными, правильной формы, но с не слишком чистыми ногтями совершенно белые пряди волос, с прищуром глянула на Женьку и подмигнула ей, как верной сообщнице. Усадив нечаянную гостью к столу, на котором лежали старые газеты, захватанные грязными руками очки с треснутой оправой, тарелки с остатками еды, маникюрный набор с недостающими предметами, чайный гриб, темная отзастаревшего налета чашка, томик Мопассана, что-то ещё, чему Женька затруднялась дать название, Нина Ивановна, как всегда, произнесла: «Извини, тут немножко не убрано». Эту фразу она говорила и месяц, и год, и три назад, когда Женьке случалось бывать у них с Тусей. По навесным, когда-то белым шкафчикам деловито сновали взад и вперед орды тараканов. На полу не желательно было долго стоять: существовала большая вероятность устойчивого прилипания. Бедная газовая плита, со дня своего водворения в этой квартире, вряд ли была знакома хотя бы с самым примитивным моющим средством. Использованные спички после розжига, просто складировались тут же под конфорками, там же, где нашли свой приют всевозможные остатки готовящейся пищи, сгоревшего молока и прочая, прочая. «Почему Туська не наведет порядок, как же можно жить тут?!» – очередной раз подумала Женька. Время от времени Нина Ивановна зачем-то посыпала все это добро толстым слоем пищевой соды, на котором со временем формировался новый слой.
«Интересно, что они будут делать, когда этот слоеный пирог достигнет своей критической точки, то есть станет выше конфорок» – почему-то Женьке казалось это чрезвычайно важным.
– Нина Ивановна, а давайте я вам плиту отмою! – вдруг громко спросила Женька. Туськина бабушка замахала полными ручками и засмеялась, удивительно красивым грудным смехом:
– Что ты, детонька, что ты, я совсем недавно её мыла, не стоит, – тогда Женька, насчитавшая не меньше пяти «слоев», задумалась на секунду и выпалила:
– А знаете, у меня вино есть, хорошее, «Каберне» называется, давайте выпьем! – Женька проговорила это бодрым, радостным голосом и вдруг заплакала. Нина Ивановна растерялась, снова поправила свой халат, который упрямо расходился на груди, потом, как будто вспомнив что-то, просияла и сказала:
– Можно и выпить, только мне немножко, у меня же вегето-сосудистая дистония, ты знаешь, да? – Женька протяжно вздохнула, моментально почистила содой граненый стакан и чашку, липким ножом срезала капроновую пробку и разлила вино, одновременно кивая в том смысле, что, конечно знает про «ужасный» диагноз бабушки Нины. Женька выпила залпом пол-стакана вина и тихо сказала:
– А знаете, мне муж изменяет… А знаете с кем? – судя по тому, какое растерянное выражение снова приняло лицо Нины Ивановны, она прекрасно бы обошлась без этой информации. Женька вовремя спохватилась и, как можно беспечнее выпалила:
– Ой, что это я, расскажите лучше, что вы ещё интересного прочитали за последнее время, но только, чур, не про сантиметры, ладно? – Женька, пользуясь тем, что бабушка, с воодушевлением принялась искать газету, снова налила себе вина и даже успела выпить. Нина Ивановна, усевшись напротив Жени, выудила из-под вороха газет свои очки, вытерла их о грязный фартук и приготовилась читать вслух. Она это занятие очень любила, но поскольку читала Нина Ивановна плохо, видела даже в толстых, всегда залапанных очках ещё хуже, то редкие слушатели уже через несколько минут не выдерживали и под самыми разными предлогами неизменно исчезали с публичных чтений, со скоростью, которой позавидовал бы самый шустрый таракан. Видя её намерения, Женя, чуть не поперхнувшись, успела выпалить:
– Да вы так, сами, Нина Ивановна, вы же прекрасно рассказываете. Нина Ивановна внимательно глянула на неё, сняла очки, в задумчивости пронесла их мимо футляра и опустив в грязную тарелку с засохшими остатками риса, торжественно произнесла:
«Алла Пугачёва и Филипп Киркоров думают о суррогатном материнстве» – озвучила она на память заголовок из очередной бульварной газетенки. Женька остолбенела на секунду и расхохоталась:
– Вы просто чудо, Нина Ивановна, вы это знаете? А у меня чебуреки есть, хотите? – Только они остыли, наверное.
Вернувшаяся с работы через пару часов Туся застала странную картину. В зале, возле громко работающего телевизора посапывала в кресле бабушка. А в маленькой комнате на Тусином диванчике, свернувшись калачиком, спала беспробудным пьяным сном её подруга Женька. На полу валялись пакеты с вещами, а на прикроватной тумбочке стояла почти опорожненная бутылка из-под вина. Оставшиеся напитки, бережно припрятанные их обладательницей в глубине книжного шкафа, Туся обнаружит только спустя два дня, всё это время не понимая, каким образом, не выходящей никуда Женьке, никак не удается протрезветь. После того, как Туся провела небольшое расследование и обнаружила несколько пустых бутылок в том же книжном шкафу, она вышла из себя:
– Ты соображаешь, что ты делаешь? Ты сама врач, ты думаешь своей головой? – Туся стояла посреди комнаты, размахивая перед Женькиным носом вещественным доказательством – пустой бутылкой, – Женя, ты пьёшь с утра, ты пьёшь в одиночку, ты должна остановиться, иначе это плохо кончится.
Женька глянула на Тусю, и в который раз с удивлением отметила, как не соответствует внешний облик её подруги, невообразимому застарелому бардаку в этой квартире. Туська, беленькая, чистенькая, с распушившимися кудельками светлых волос вокруг головы и прозрачными, словно промытыми нежно-голубыми глазами, в самом деле, смотрелась в этой обстановке дико. Но насколько это выглядело нелепым внешне, особенно для постороннего взгляда, настолько же органично и комфортно она себя здесь ощущала каждой клеточкой своего тела. Родители её разошлись, когда Тусе было пять лет, мать вышла замуж за болгарина и жила с тех пор на родине супруга. Воспитала её баба Нина, она выросла в этом доме и, наверняка, очень бы удивилась, если бы ей сказали, что с их квартирой что-то не так. Туся продолжала говорить:
– И вообще, твоя мама опять вчера звонила, а ты в отключке снова, Димка про тебя все время спрашивает, мне надоело врать, понимаешь, – Туся с остервенением гладила накрахмаленный белоснежный халат, который выглядел здесь так же неуместно, как и она сама, – Не стоит он таких жертв, понимаешь, не стоит, плюнь и живи дальше!
Женька, которая с огорчением разглядывая себя в зеркале, думала о том, что подходит этой цитадели хаоса и запустения гораздо лучше Туси, и проигрывает в этом смысле даже Туськиномумедицинскому халату, тем не менее, была настроена благодушно:
– Послушай, выходить мне только в понедельник, отстань, а? Если я тебе мешаю, я уеду, сейчас вот только…найду этот коньяк…на рябине… И где он, интересно мне знать…
– Женечка, да не в этом дело… – Туся не договорила, потому что в комнату, с ярким журналом в руках, зашла Нина Ивановна:
– Девочки! Вы не представляете, с кем застукали Наташу Королёву на отдыхе! – бабушка сделала выразительную паузу…
– Ба, не сейчас, поставь чайник, у нас разговор серьёзный, ну, пожалуйста…
Туся закрыла дверь за бабой Ниной и повернулась к Женьке:
– В общем, так, подруга, я знаю, что Лёнчик твой мудак первостатейный, но ей-Богу, если ты сейчас не остановишься, я ему позвоню, чтоб положил тебя в своём отделении… Конечно, он урод моральный, но врач классный, я это точно знаю… Женя подняла глаза и внимательно посмотрела на Тусю.
– Интересно, – думала она, – Туська вообще меня слышала, про Лёню, про эту мерзкую, насквозь прогнившую,блядь Элю, развратившей и использующей для сексуальных утех родного сына?!
Но поскольку ультиматум от подруги был выдвинут наряду с опустошением Женькой её же алкогольного запаса, она миролюбиво, и подозрительно быстро, согласилась с доводами в пользу трезвости. Попивая с бабушкой Ниной и Тусей этим субботним вечером крепкий чай, и вполуха слушая историю о романтичных приключениях Владимира Кузьмина и неизвестной сногсшибательной блондинки, она уже знала, как поступит дальше.
7
Открывая дверь своей комнаты, Женька только что не пела вслух!Три весенних и три летних месяца она уже работала и жила здесь, и не уставала радоватьсяэтому. Как же здорово открывать дверь своей первой квартиры своим собственным ключом! Правда, это всего лишь комната в коммуналке, в маленьком провинциальном городке Ставропольского края, но зато большая и светлая, и, главное – своя!Жене, как молодому специалисту после завершения ординатуры предложили и этот вариант в том числе, и она, не задумываясь, согласилась, так как здесь кроме полной ставки в городской поликлинике, новенькому доктору предоставлялось отдельное жильё, и не в общежитии, а в двухэтажном кирпичном доме, в самом центре города, до работы – 10 минут пешком! Женька ликовала! Соседи очень приятные и душевные люди, благодаря которым у неё в комнате остался письменный стол, чудесная резная этажерка, три разномастных стула и другие приятные вещи. Тахту, посуду, одежду и мелкие, но необходимые предметы обихода, взялся перевезти отец. В конце августа она едет за Димкой, который пойдет здесь в первый класс. Школа тоже рядом. В этом городе, как она заметила сразу, основные муниципальные учреждения находились не только в одном районе, а даже на одной улице. На работе, вопреки её опасениям, все складывалось хорошо, в определенном смысле, здесь было даже проще, чем в ординатуре.Рабочий день стал, наконец, нормированным и упорядоченным, шел по годами отработанному, четкому алгоритму: регистратура, запись, талон, приём. Пациентов возле её стоматологического кабинета всегда было много, только успевай поворачиваться. Женька очень уставала, но была довольна, а местами так и вовсе счастлива. К ней относились уважительно, обращались:«Евгения Валерьевна», время от времени медсестра благоговейно переходила на шепот,а больные внимательно и серьёзно выслушивали её рекомендации. У неё были легкие, умелые руки, – работала Женя сосредоточенно, быстро и четко, с минимальным беспокойством для пациента, – молниеносно входила в корневой канал, чистила, пломбировала или виртуозно удаляла, то, что уже нельзя было спасти.
С тех пор, как в феврале1998-го, они официально развелись, она Лёню не видела, а при нечаянном воспоминании, испытывала легкое неудовольствие и изрядную долю презрения. Она знала, что он сейчас в Москве, работает в частной наркологической клинике и вроде бы, снова собирается жениться. Туська, которая всегда была в курсе всех событий, хотела рассказать подробности, но Женька отмахнулась, – мол, не интересуюсь. Если не считать трехдневного запоя в квартире у Туси и её бабушки, Женька не выказывала более никаких чувств по поводу их с Лёней развода. Никто не видел её подавленной или расстроенной этим обстоятельством. Осознание того, что их браку конец, принесло, скорей, облегчение. Она, как в известной песне тех лет «в прошлое закрыла дверь», изначально пресекая любые проявления сочувствия и жалости и не позволяя себе никаких сентенций на тему, – «почему? за что? и как он мог так поступить?» Да у неё, собственно, на это не было не только желания, но и времени. Она заканчивала ординатору, переезжала, устраивалась на новом месте и на новой работе. К тому же у неё появились новые коллеги, новые друзья и новые соседи. Гостеприимство, доброжелательное и участливое отношение к новенькой, иногда принимало у них характер чрезмерной опеки, местами переходящей в навязчивость. Женька не решалась устанавливать границы с этими радушными людьми, боясь оскорбить их чувства. Соседи жили, хоть и несколько странной, но весьма дружной и сплочённой семейной коммуной, в четырехкомнатной квартире, с общей кухней и санузлом. Председательствовала у них баба Маня – женщина без определенных занятий и возраста: говорливая и бойкая, как сорока. Она жила вместе со своим мужем тихим и безобидным алкоголиком Пашей в самой большой комнате и очень этим гордилась. Это она совершила обход и в добровольно-принудительном порядке рекомендовала жильцам «уважить дохторшу и встретить по-человечески». Благодаря ей, Женьке достался деревянный письменный стол, который она не дала вынести бывшему жильцу, на том простом основании, что он ей был должен. «Сколько я тебя, подлеца, по утряни пивом отпаивала, а сколько пил на халяву, помнишь, Толь?» – обратилась она за поддержкой кнедавно вернувшемуся с первой чеченской компании, соседу Толику. Тот мрачно кивнул. Бывший владелец стола благоразумно спорить не стал, хотя,насколько помнил, он регулярно вносил свою лепту в общий котел, да и, посылая бабу Маню за пивом, не только давал ей деньги, но и никогда не требовал сдачу. Но взглянув на Толика, по прозвищу «Чечен», тихо смотал удочки оставив прекрасный, двухтумбовый стол на прежнем месте. Сама баба Маня в первый же вечер, когда отмечали новоселье, подарила этажерку и два горшка с фиалками, Толик притащил откуда-то книжную полку и сам прибил её над столом, ну а дальше,как прокомментировала баба Маня, «так, по мелочи»:Катерина Егоровна, мать Толика вручила несколько тарелок с чашками и стул. Жившая в самой последней, дальней комнате полностью укомплектованная семья Винокуровых, – папа, мама и две дочки, ничего не подарила, но пришла на новоселье с небольшим тазиком капусты собственной закваски и двумя бутылками водки, которую глава семьи – Алексей Винокуров, совсем не по-доброму оглядев присутствующих, демонстративно установил возле себя.У него был повод выражать недовольство. Можно пальцы загибать: три месяца назад его жена счастливо разрешилась от бремени новеньким младенцем, а долгожданного расширения семья так и не получила – это раз, баба Маня живет припеваючи в огромной комнате с этим своим алкашом-недоумком и наотрез отказалась переезжать в винокуровскую комнату в порядке культурного обмена – это два, пигалица-докторша, не успела приехать, как тут же отхватила большую прекрасную комнату, – это три, и вообще, почему он, Лёха Винокуров, газоэлектросварщик четвертого разряда, работающий уже шесть лет в родном строительно-монтажном управлении, должен вчетвером жить в крошечной комнате, когда все эти тунеядцы, алкоголики и проходимцы, хотят на его Лёхином, натруженном горбу въехать прямиком в рай, – это четыре, и пять и, если хотите, восемь.
Лёха сам ни за что ни пошёл бы на это новоселье, – ещё чего, сиди там с этими дармоедами, занимающими самые лучшие и большие комнаты, – но жена Майка сказала, – надо пойти, мало ли, с новой соседкой, доктором, ссориться не выгодно, да и с остальными тоже, неизвестно, сколько им ещё здесь торчать, да и не их вина, что Лёху профком всё завтраками кормит. Тем более, напомнила Майка, Сапрыкины только что ордер получили, а Серёга дольше Лёхи работает, на три года. Его жена, подумал, и чуть не сказал вслух Лёша, когда была в небольшом, но радостном утреннем подпитии, как сейчас, мыслила очень разумно. Новоселье, как и большинство других мероприятий, стихийно организуемых на общей кухне, по поводу и без, прошло по интенсивной и насыщенной программе. Сначала знакомство, – его проводила баба Маня под одобрительный, протестующий или дополняющий комментарий присутствующих.Вне зависимости от характеристики и реакции на неё, само собой нужно было выпить за здоровье аттестуемого.Затем выступал Толик с песнями под гитару собственного сочинения «Зачем мне, мама, воевать» и «Западло», потом все дружно будили Лёху, который заснул в уборной. Как только его, осоловевшего, проводили на место, и вставили в руку стакан, Клавдия Егоровна начала рассказывать о конце света, который по многим приметам, – а ей это совершенно точно известно, – уже недалек. Видимо, эта тема была у неё в числе излюбленных, так как Майка, едва она начала, закатила глаза, изображая невероятную скуку и посоветовала ей заткнуться, так как, в противном случае, её личный персональный конец света наступит прямо сейчас.Потом долго мирили обе стороны и утешали всхлипывающую Катерину Егоровну. Только враждующие стороны под напором дружественных соседей выпили мировую, – подал голос Толик-чечен, до этого с самым невозмутимым видом, перебирающий струны своей гитары, – в том смысле, что неплохо бы Лёхе научить свою жену разговаривать со старшими, иначе это придется сделать ему. Лёха, который вообще не понял о чем речь, так как был увлечен демонстрацией Женьке своего кариозного зуба, что время от времени его беспокоил и «который, надо вырвать к монахам», так как на длительное лечение у Лёхи, в отличие от этих, – он презрительно махнул вихрастой головойв сторону остальных, – времени нет.Всё ещё находясь под впечатлением от этих добрых, простых и честных людей, Женька и не заметила больших изменений: просто секундой назад рабоче-крестьянский палец Лёхи, указывал ей на больной зуб, а сейчас его трудовая мозолистая рука одним рывком усадила на место вскочившую в негодовании Майку и вместе с этим отшвырнула от себя стул, высвобождая место для установления справедливости.Даже расфокусированный взгляд пьяного стоматолога с удивлением отметил, с какой скоростью покрывается багрово-фиолетовым цветом могучая шея Лёхи Винокурова. Неизвестно чем бы всё это закончилось, если бы не баба Маня. В мгновение окаоценивситуацию, она приняла меры: шикнула на Майку, услала Толика за самогоном в соседнюю квартиру, потом обежала стол, приобняла Лёху и довольно громко зашептала на ухо, Женька разобрала слова: «контуженный», «пацан зеленый» и «милиция». Вечер закончился вполне мирно – коллективным исполнением народных песен, но этого уже Женька совершенно не помнила.
Когда она приехала за сыном и встретилась с Тусей, то узнала о смерти Элеоноры. Лёня был на похоронах вместе с новой женой-москвичкой. Вопреки ожиданиям, Женя не останавливала подругу, а наоборот почему-то ждала подробностей. Туська рассказывала всё, что ей было известно:
«Ты представь, Эля, даже помереть не могла без этих своих закидонов. Лёнчик рассказывает, что она позвонила ему в два часа ночи в Москву, и ни здрасьте, тебе ни до свидания, – мне, говорит, сынок, никогда не будет пятьдесят. Прикинь!? Нет, ну скажи, это нормально такое услышать среди ночи!?Велела похоронить её в индийском сари, цвета слоновой кости, лежит такая, прям невеста». Женька ловила каждое слово: «Говорят передоз, а может специально траванулась… А жена Лёнькина, так себе, ничего особенного, но ребята говорят, богатая, жуть! Дочечка какого-то чиновника, типа нашей Алины…» Женя поймала себя на том, что постоянно возвращается мыслями к Элеоноре, вдруг у себя в голове она отчетливо услышала её насмешливый голос: «Жизнь без кайфа, не жизнь!» Женька вздрогнула, приказала себе не сходить с ума и стала думать о том, где и когда она могла слышать эту фразу. На ум ничего не приходило. Тогда она решила, как Скарлетт О’Хара, подумать об этом завтра и стала расспрашивать Тусю о её новом молодом человеке, с которым у неё, похоже, были все шансы дойти до ЗАГСа. На следующий день, перед отъездом, Женька снова заехала к бабушке, которая плохо себя чувствовала и опять собиралась ложиться в больницу. Ничего конкретного врачи не говорили, но Галине Аркадьевне было и так всё понятно. Она снова заговорила с внучкой о прописке в её квартире. Женька нетерпеливо перебила бабушку:
– Ба, ну зачем это? Всё это долго, нудно, а у меня времени нет, да и смысл? – Женя поцеловала её в худую щёку, Галина Аркадьевна твёрдо ответила:
– Я хочу, чтобы ты прописалась у меня, ты что, действительно не понимаешь, насколько это важно для тебя? – По своему обыкновению, Галина Аркадьевна, тяжело поднялась и медленно прошлась по комнате, – В сложившихся обстоятельствах, я не могу её тебе ни подарить, ни завещать, папаша твой костьми ляжет, до Гаагского суда дойдет, но оспорит и то, и другое. Они были у меня недавно, – женщина невесело усмехнулась своим мыслям, будто вспоминая что-то, не очень приятное, – Закидывали удочку, надо, мол, приватизировать квартиру, мама, на всякий случай. Женя, глядя на нее, думала о том, какая же бабГаля стала маленькая и худенькая, как будто она сейчас видела уменьшенную в несколько раз копию своей настоящей бабушки.
– Ты меня слышишь, Евгеша? – Галина Аркадьевна смотрела на неё и качала головой, – Худая стала, от куртки табачищем несёт за версту, ох, Женя, Женя. Провожая внучку, она взяла с неё обещание, что они займутся вопросом прописки, сразу, как только появится такая возможность. Как и следовало ожидать, такая возможность никак не появлялась, – Женьку захлестнула сначала повседневная жизнь обычной матери-одиночки: работа, сын-первоклассник, финансовые трудности, потом к этому добавились активно развивающиеся новые отношения, а затем она,как легкомысленно, его дала, также, очень скоро, и вовсе забыла о своёмобещании.
Кадровый офицер, капитан российской армииСергей Мистюков,в отличном расположении духа, зимним солнечным деньком, направлялся к городской поликлинике. Для радужного настроения, которое переполняло капитана, и даже вот-вот готово было выплеснуться наружу, было несколько причин. Во-первых, проклятый зуб, доставивший ему такие страдания, был, наконец, вылечен и не причинял более никакого дискомфорта. Во-вторых, симпатичная, молоденькая врач, – Шаповалова Евгения Валерьевна, избавившая его от жуткой зубной боли, настолько понравилась ему, что он опять взял талон на приём. Она в прошлый раз что-то сказала по поводу зубного камня, поэтому формальная причина для визита к стоматологу у него была. В-третьих, в нем теплилась надежда, что она согласится с ним встретиться за пределами медицинского учреждения. Видимо, доктор, и в самом деле, произвела на капитана сильное впечатление, если он добровольно решился на повторный визит в стоматологический кабинет и даже согласен был на процедуры, которых, точно так же, как и большинство нормальных людей, в обычнойжизни старался избегать. Что-то было в этой молодой женщине, в её больших и выразительных, серых глазах, в её нежной улыбке и легких прикосновениях, что манило и притягивало. По крайней мере, Серегу Мистюкова точно. Выпавший ночью молодой декабрьский снежок напоминал белоснежный медицинский халат на тоненькой фигурке доктора Евгении, который во время её манипуляций, находился вместе с его обладательницей настолько близко от капитана, что он мог быкоснуться его губами, если бы не сидел, по большей части, с запрокинутой головой и открытым ртом. Проходя в фойе поликлиники мимо большого зеркала, Сергей на несколько секунд задержался и придирчиво оглядел себя. Жаль, что он не в своей военной форме. В ней он всегда чувствовал себя гораздо уверенней и интересней. Но так тоже неплохо, если не считать, начинающей лысеть головы. Это обстоятельство не то, чтобы сильно огорчало Мистюкова, но вызывало некоторое беспокойство. В остальном же, как сказал бы его отец, до увольнения в запас – начальник штаба отдельного мотострелкового батальона, – порядок в танковых войсках. Сергей – тридцатилетнийшатен, невысокий, но спортивного телосложения, у него правильные черты лица и особая выправка, по которой даже в гражданской одежде в нем легко распознать военного. Остановившись у кабинета, он ещё раз мысленно поздравил себя с тем, что так своевременно и удачно вышел в отпуск и приехал к родителям. А затем возблагодарил свой зуб, который своей нарастающей острой болью разрушил уют семейного вечераи тем самым способствовал встречекапитана с милейшей зубной феей.Когда мать отдала ему последний, остававшийся у неё анальгин, он понял, что встретился с неизбежным, а потому, с опухшей щекой и красными от бессонной ночи глазами, ранним утром отправился в поликлинику.Сергей Кириллович Мистюков, потомственный военный, служил в 20 километрах от Ставрополя. Он подал рапорт о переводе в эту воинскую часть одновременно с заявлением о разводе. И прибыл в расположение год назад из Новочеркасска, куда был направлен сразу после окончания Ставропольского военного института связи. Главной причиной рапорта была Ольга, его бывшая жена, хотя, разумеется, в документе он указал иное: пожилые родители, единственный сын, мать после тяжелой операции на сердце. Конечно, возможность прохождения службы на родине, а также стремление начать с чистого листа, не боясь встретиться с сочувствующими взглядами коллег-офицеров и их жен, тоже имело большое значение. Но, главная причина – Ольга… До сих пор любое упоминание о его бывшей жене, немедленно отзывалось в нем глухой ненавистью, прорывавшейся наружу зубовным скрежетом,остановившимся взглядом и тяжелым дыханием. Он, двадцатипятилетний старлей, женился, когда Оле едва исполнилось восемнадцать. Увидел её в Доме офицеров, на танцах, и потерял голову. На второй день после её совершеннолетия подали заявление. Через год Ольга заскучала, она была моложе остальных женщин в военном городке и ей быстро приелись незатейливые будни офицерской жены. Она больше не хотела обмениваться рецептами капустного пирога и торта «Наполеон», ей надоели однообразные разговоры, касающиеся, в основном, мужей и их продвижения по военной карьерной лестнице. Когда переставали говорить о мужьях, начинали говорить о детях. Ольге это тоже быстро надоело, тем более что с детьми у них что-то не получалось. Через два года она стала обвинять Сергея в бесплодии и мужской несостоятельности, оба прошли обследование, все было нормально. Им говорили: «Вы ещё оченьмолоды, нужно подождать, не отчаиваться, а работать в этом направлении и дальше». Работать ни в этом направлении, ни в каком другом Ольга не хотела. Вернее, может быть и хотела, и даже работала, но уже не с ним. Через три года семейной жизни Ольга начала погуливать. А затем откровенно блудить. Причем не особенно это и скрывала. Как и положено, муж узнал об этом последним. Говорили, что Ольга не гнушалась наведываться даже в казарму к солдатам. Сергей не мог, не хотел верить, но пришлось, тем более что жена не сильно и отпиралась.От расправы взбешенного, «рогатого» мужа, которая неизвестно чем бы закончилась, её спасла милость Божья и инстинкт самосохранения, который включился за секунду до того, как Мистюков вытащил табельное оружие. Отброшенная ударом сапога к входной двери, Ольга с диким криком, мгновенно выкатилась из неё прямо к ногам Регины, жены сверхсрочника-абхаза Аржбы, возвращающейся из магазина. Регина запомнила только совершенно белое, не выражающее никаких эмоций лицо Сергея и истошный женский крик. Она что-то безостановочно говорила,не сводя с него глаз, помогая встать Оле и пятясь вместе с ней к выходу из подъезда. Жену он с тех пор больше не видел, развели их быстро и автономно.
3 апреля 1999 года Сергей и Евгения поженились. Веселое это мероприятие состоялось в родном городе жениха, в уютном загородном ресторанчике. Свадьба была небольшой, но яркой и вкусной. Не считая, Катерины Егоровны и невнятного Паши, все остальные жильцы «нехорошей» квартиры, как в шутку называл её Мистюков – присутствовали. Женька настояла на этом. Со стороны невесты, кроме друзей-соседей были родители с братом и Туська. Галина Аркадьевна не могла приехать по состоянию здоровья. Со стороны жениха двое сослуживцев с их половинами и отец с матерью. Всего полтора десятка человек. На этой свадьбе самой пьяной оказалась невеста. К своему удивлению и последующему на утро стыду, Женька в этом смысле переплюнула даже Лёху с Толиком. Начало медового месяца у новобрачных ознаменовалось дежурством новоиспеченного супруга у брачного ложа, едва успевающего менять тазики своей жене, которая хоть и находилась почти в бессознательном состоянии, тем не менее, систематически их наполняла. Сергей умилялся, – бедная девочка, такая нежная и ранимая, – и снова несся в уборную, выплескивал содержимое, менял холодные компрессы, заваривал чай… Его интуиция либо крепко спала, либо отсутствовала вовсе. Даже слова его матери, которая на свадьбе с все возрастающей тревогой вглядываласьв невестку, не произвели на её сына ровным счетом ни малейшего впечатления:
«Сынок, та вона же пье…», – Валентина Федоровна, имеющая украинские корни, если сильно волновалась, часто переходила на родной язык.
Женька с сыном переехали в маленькую холостяцкую квартирку Сергея. Подали документы на расширение. В остальном, жизнь Евгении не сильно поменялась. Она работала на прежнем месте, Дима ходил в ту же школу. Вскоре пришло страшное известие, что у Галины Аркадьевны рак мозга. Зинаида Евгеньевна рассказалаЖеньке, что бабушка никого не хочет видеть, что открывает только Надежде, которая у неё практически живет, и, наверное, уже прописалась. Здесь Женькина мать расплакалась:
– Всю жизнь она так со мной, как с врагиней! Как будто, подозревает в чем-то всегда, чужая тетка ей роднее единственной дочери… Женя подумала, что это действительно так в их семье, взаимная нелюбовь матерей и дочерей. Она тоже прямо сейчас, не сходя с места, может назвать сразу нескольких людей, которые, да, ей дороже родителей. Но вслух Женя сказала:
– Какая же Надежда чужая тетка? Они больше сорока лет друг друга знают! Ты можешь представить хоть одно событие в нашей семье, в котором не принимала бы участия Надежда Ивановна?! – Женька замолчала, словно ожидая ответа, и продолжила, – Лично я – нет! Поэтому, если бабушке спокойнее, когда рядом с ней её подруга, я мешать не стану. У Женьки после телефонного разговора с матерью остался неприятный осадок. Она хорошо понимала, чего хотят её родители: чтобы она поговорила с бабГалей, убедила её в искренних и светлых чувствах, которые отец с матерью испытывают по отношению к Галине Аркадьевне, чтобы та прогнала, наконец, вездесущую Надьку и распахнула двери своей дочери и зятю. Но как быть с тем, что Женька и сама не очень верит в то, что родители переживают за бабушку, а не за квартиру и она терпеть не могла, когда её пытались использовать, или начинали манипулировать, как сейчас. Кроме того, бабушке сложно что-то навязать, она все всегда решает сама. Женя решила увидеть все собственными глазами. – А там посмотрим, – мысленно сказала онасебе. В любом случае, она не собирается ни уговариватьеё, ни, тем более давить. Для этого она слишком уважала её. БабГаля открыла дверь сама и так быстро, точно стояла за ней. Они расцеловались. Женька заметила, что она ещё больше осунулась и похудела, но в остальном, это была всё та же её бабушка, – мудрая, внимательная и любящая. Верная Надя, которая была здесь же, засуетилась, и в раскорячку, тяжело переваливаясь на своих отечных ногах, пошла на кухню ставить чайник. Женька, глядя ей вслед, подумала о том, что Надежда Ивановна сильно постарела, с того времени, как они не виделись. «Сколько ей, – задумалась она, – Шестьдесят, шестьдесят пять? БабГале скоро восемьдесят, а Надежда лет на девять или десять моложе …. Святые угодники, – осенило вдруг Женю, так и Надюше-то под семьдесят уже! Когда же это успело случиться?». Женька привыкла, что Надежда Ивановна всегда активна, энергична и всегда готова помочь. Вспомнилась фраза – дружба – понятие круглосуточное.
