Лариса Порхун
Счастливая Женька. Начало
В своей комнате, она первым делом вытащила только что купленную бутылку водки. Выпив залпом изрядное количество, поняла, что ничего не ощущает. Даже вкуса не чувствует. Пьёт, как воду. Женя с сомнением глянула на бутылку, понюхала. Водка, как водка. Это с ней что-то не так. Женя некоторое время сидела в тишине, проигнорировав очередной звонок Ефимовны. Она докуривала уже четвертую сигарету. Затем вытащила из-под страшно неудобной железной кровати с продавленным днищем, багажную сумку и начала закидывать в неё вещи. Собиралась она недолго, вещей было мало. Почти все отправила вместе с детьми. Теперь осталось выяснить, когда ближайший автобус на Ставрополь. Женька снова налила полстакана и выпила тремя длинными, тягуче-обжигающими глотками. Удовлетворенно хмыкнула тому, что к ней вернулась способность чувствовать. Подойдя к окну, увидела, что пошел снег. Он падал тяжелыми, крупными хлопьями, будто устраиваясь в этом городе основательно и надолго. Женя взяла с подоконника свою замерзшую косметичку, (с окна сильно дуло) и поеживаясь, отошла к кровати. «Через несколько дней будет три года, как я приехала в Москву» – вдруг вспомнила она. «Три года я нахожусь в этом городе, пытаюсь как-то устроиться, организовать свою жизнь, и жизнь своих детей, улучшить, так сказать, её качество и у меня ничего не выходит! Ни-че-го! – Женя сняла с кровати дорожную сумку на пол, и как была, в шерстяных лосинах и толстовке, забралась под ватное одеяло. – О чем это говорит? – её мысли постепенно замедляли свой темп, – Это говорит о моей полной и абсолютной никчемности, а может о том, что приезд сюда изначально был глупейшей ошибкой. В любом случае – пора отсюда сваливать, и чем быстрее, тем лучше». Женя провалилась в забытьё, как в спасительное убежище. Сном это вязкое, мутное, оглушенное алкоголем состояние назвать было трудно. Очнувшись часов в шесть утра, с тяжелой и больной головой, так и не согревшись, она допила водку в один прием и направилась к умывальнику. В единственной на весь коридор душевой, в это раннее утро никого не было. Женька с отвращением сняла всю одежду и, дрожа от холода, встала под горячий душ. Странное дело, вода была очень горячей, она это понимала, так как облезлая душевая наполнилась паром, кожа покраснела, но она ничего не чувствовала,еёвсе ещё продолжало трясти. Женька нещадно терла себя мочалкой, будто пытаясь отмыть нечто грязное, наносное и фальшивое, вызывающее глубинную дрожь и вязкий морок. Что-то прилипшее и яростно сопротивляющееся ликвидации. То, что раньше проявлялось лишь время от времени случайными эпизодами. А теперь, в её нынешней жизни грубо, но прочно вписалось в её картину мира, в её структуру и направленность. Лишая попутно веры, цели и смысла. Её самости…
Вышла только, когда стало трудно дышать от горячего пара. Разворошив всю сумку в поисках чистой одежды, она с удовольствием натянула любимые джинсы, тонкий свитерок из розовой ангорской шерсти и, уложив волосы феном, позвонила Главной. Состоялся телефонный разговор, во время которого Евгения Шаповалова сообщила своей начальнице, что срочно увольняется, заявление, если угодно, оставит своей коллеге Терещенко Катерине, проживающей с ней в том же общежитии.Самолично приехать и его вручить, а тем более отрабатывать установленные законом две недели, увы, не имеет никакой возможности. – Семейные обстоятельства, – вежливо и терпеливо пояснила Женька, – Требуют моего немедленного возвращения на родину.
– А как же обходной лист? – повысила голос начальница. Вместо ответа, Женя хмыкнула, сердито разглядывая пустую бутылку.
– Ведра, швабры и тряпки всев наличии, уважаемаяМария Николаевна, да вы и сами это отлично знаете, – наконец проговорила она. Главная тяжело выдохнув, злобно поинтересовалась:
– А как же трудовая книжка? Стаж полгода,…наверное. Женька, уже не стесняясь, засмеялась:
– Дарю! Любому, кто желает, – она почувствовала, что её снова начинает трясти.
– Да мы тебя по статье, да… – начала Главная и осеклась, вспомнив про трудовую. Женя проговорила ещё более вежливо и спокойно:
– И по поводу моего расчета, не беспокойтесь, Мария Николаевна. Распоряжайтесь, пожалуйста, по своему усмотрению. – Не благодарите, не стоит, – вытирая слезы, опять рассмеялась и нажала отбой.
В такси, набрав Ефимовну, она выслушала от неё все, что та думает о таких профурсетках, кидалах и фитюльках, как она.«Ташосталося? Яка така вожжа под хвост тоби попала!?» – возмущенно кричала в трубку Ефимовна, привычно шмыгая носом. Терпеливо дождавшись паузы, Женя сообщила ей, где оставила заявление вместе с коробкой подарков для нее и Аленушки. В конце абсолютно искренне сказала, что ей будет очень не хватать Катериныи её песен. После чегооткинулась на заднем сиденье и выключила телефон.
Женя совершенно точно знала, что нужно ехать домой. Московский период её жизни окончен. И дело не в том, что ей так и не предложили место врача-стоматолога. И даже не в тревожных комментариях матери о странном поведении Димы. И не в пугающих видениях, которых становилось все больше. Причем, как во сне, так и наяву. Дело было в ней самой. Она это чувствовала. Женька просто не могла оставаться дольше в этом городе, в этом положении, в этом состоянии. Она кончилась в Москве, как будто выключили систему питания. Полностью и бесповоротно. Вопрос ехать или не ехать, перед ней не стоял. Вопросбыл ехать или остаться и умереть. Потихоньку сойти на нет… Закончиться, как старой батарейке…Истаять, раствориться, самоликвидироваться.
У девушки хорошее лицо. Да и парень, который с ней, тоже очень милый. Так решила Женька, глядя на своих новых знакомых. Юрик и Тоня увидели Женьку в околовокзальной кафешкеи, спросив разрешения, уселись за её столик. Женька даже не могла вспомнить, кто начал разговор. Вроде Юрик попросил сигарету. Или Тоня спросила который час. Да это и не важно, разговор завязался моментально: легкий, ни к чему не обязывающий и какой-то… расслабляющий. Женьке казалось, что она сто лет была знакома с ними. Ещё удивлялась про себя, бывает же такое! Тут с родными людьми годами не получается выстроить более-менее сносные отношения, а здесь с чужими – и такое приятие, такое взаимопонимание и доверие, что лучше и быть не может. Они поравнялись с её столиком в тот момент, когда Женька, закончив разговор с Шурочкой и удерживая подступающие слезы, доставала из телефона сим-карту, намереваясь её выкинуть. Каким-то неведомым образом, вовсе не склонная к болтовне Женька, как-то незаметно рассказала этим чужим людям почти всю свою московскую эпопею, заполняя паузы в своей истории щедрыми глотками джин-тоника. Благо, время у неё было. Её автобус отправлялся только через два с половиной часа. Давно уже Жене не было так легко и хорошо… Юрик – умный, ироничный и Тоня, ловящая каждое слово, внимательная и понимающая. Женька обращалась к ней, как к собственному внутреннему «Я». Казалось, все, о чем она рассказывает, Тоне хорошо известно, потому, что все это она пережила сама. Ни ей, ни Юрику не надо было ничего объяснять. И это было удивительное чувство, почти забытое! Даже с Шурочкой и Володей было не так, какую-то часть себя она все равно не то, чтобы прятала, но лишний раз старалась не демонстрировать. Юра незаметно, и как-то логически обоснованно, будто по-другому и быть не могло, дважды приносил спиртное. Все было к месту, все было очень кстати. Ненавязчиво, деликатно и в своё время. Давненько Женя не смеялась так легко и беззаботно уморительным комментариям и недвусмысленным шуткам Юры. Давно так охотно не рассказывала малознакомой женщине некоторые весьма пикантные эпизоды своей биографии. «Бог мой, – думала Женька, – Такое ощущение, что мы не расставались с первого класса». Слова вплетались в предложения. Предложения составлялись в абзацы и фрагменты. И лилась очередная витиеватая история. Жене казалось, что если она перестанет рассказывать, то захлебнется. Столько в ней накопилось всего.А Тоня и не перебивала, говорила мало и по существу. Была идеальным собеседником. Заинтересованным, внимательным,немногословным и сочувствующим. По всей вероятности, ребята никуда не спешили, – Живем тут рядом, – неопределенно махнул рукой Юрик. Женя чувствовала приятную усталость во всем теле, похожую на сладкую истому и в тоже время невероятную легкость. Не было и намека на преследующую её несколько дней противную дрожь. Настроение было прекрасным, когда Женя на три секунды закрыла глаза… И когда открыла тоже. Точнее, она просто по инерции продолжала внутренне улыбаться. Когда она не увидела ни только что приобретенных друзей, ни своего рюкзака, она все ещё находилась в благодушном состоянии легкой эйфории. Так как сначала ничего не поняла. Почему-то она оказалась в дальнем ряду кресел, в зале ожидания. Совместно с осознанием вернулась и нервная дрожь. Вздрагивая и тяжело дыша, Женька произвела личный досмотр. Результат был малоутешительным. Кроме рюкзака, исчезла золотая цепочка, часы и мобильный телефон. Зато, как бы в насмешку, цела и невредима быласимка, которую она, прощаясь с московской жизнью, хотела было выбросить. Да в кармашке джинсов лежал совершенно ненужный уже билет. Глянув на часы в здании автовокзала, Женька констатировала тот факт, что её автобус по маршруту «Москва – Ставрополь» ушел больше часа назад. Милосердные Тоня с Юрой оставили ей багажную сумку, значительно, правда, откорректировав её содержимое. Благодаря чему, Женька осталась без шубы, без спортивного костюма и пары-тройки других вещей. Но хуже всего было то, чтоисчез паспорт, карты и вся наличность. Даже та, которая была глубоко запрятана в большой сумке, в потайном кармане. Какое-то время одеревеневшая Женька сидела, неестественно выпрямившись,пытаясь осмыслить случившееся. Мутный взгляд её следил за воробьём, который бестолково летал возле длинного, в пол, грязного окна, регулярно бился о толстое стекло, явно намереваясь, таким вот мазохистским способом, во что бы то ни стало, выбраться наружу. После очередной неудачи, воробьишко переводил дух, на чудовищной по своим размерам и безвкусному исполнению люстре. Лихорадочно подрагивая своим крохотным тельцем, он чистил взъерошенные перышки, разминал судорожными взмахами крылышки, чтобы спустя несколько минут яростно атаковать всей своей тщедушной конструкцией стеклянного гиганта. Женя встрепенулась, точно сбрасывая наваждение, и с трудом поднялась. Она ещё раз убедилась, что с ней явно не все в порядке, так как в настоящий момент более всего сожалела о любимой фляжке, исчезнувшей вместе с рюкзаком. Как бы сейчас пригодилось её содержимое. В пуховике нашлась мелочь, значит можно посетить дамскую комнату. Приведя себя в относительный порядок, она тяжело вздохнула: как бы ни хотелось этого, избежать похода в милицию вряд ли удастся. По дороге решила опять заглянуть туда, где они недавно так душевно сидели, и ещё раз осмотреться. В кафе почти никого не было. У окна, близко друг к другу, сидели двое мужчин-кавказцев, в одинаковых черных кожанках, и о чем-то тихо переговаривалисьмежду собой. Да у бара стояла миниатюрная женщина в голубом кашемировом пальто и в нежно-дымчатой песцовой шапочке. Заглядывать под «их» стол не было нужды, он, равно как и прилегающая к нему территория, великолепно просматривался от самых дверей. Все было чисто, даже полы были недавно вымыты. Оглядывая помещение, она то и дело сталкивалась взглядом с «буфетчицей», как мысленно окрестила Женя хозяйку заведения, в самом деле, являющей собой образ типичной представительницы советского общепита. С какой-то тоскливой безнадежностью заглянула в коробку для мусора, которую увидела в открытую дверь служебного помещения. Ещё раз посмотрела в спину женщины у бара, разговаривающей с хозяйкой. Далее, буквально в одно мгновение, произошло следующее: «Не может быть!» – пронеслось, обрушившись на неё горячей волной узнавания,у Жени в голове. «Девушка! Я вам уже объясняла, никаких сумок и документов мы здесь не находили!» – сочным, с менторскими нотками голосом диктора теле- и радиовещания, обратилась к Жене барменша. В тот же момент женщина у барной стойки повернулась и Женька, вскрикнув, и бросив на пол уцелевшую сумку, кинулась к ней.
Когда они с Шурочкой выходили из опорного милицейского пункта, Женя спросила: «Так как же ты меня нашла?» Шура остановилась и посмотрела на неё с грустной улыбкой:
– Ну ты и балда! Ты же сама мне звонила, помнишь? Умоляла простить тебя. И в том числе, незаметно ответила на мои вопросы, с какого вокзала ты едешь, и когда. Шура подняла голову и молча наблюдала за бешеной траекторией шарахающегося от окна к люстре и истошно чирикающего несчастного воробья.
– Я по голосу поняла, что ты… э… не в порядке. Ты путалась во времени, то хлюпала носом, то начинала смеяться, – Шура поморщилась, – Женя, Женечка, ну что же ты делаешь, сестренка? От тебя и сейчас так несет перегаром, что и мне сегодня за руль уже нельзя, я думаю, – она криво усмехнулась, – Вот мент на тебя и косился, и пытался скорее выпроводить. Женька судорожно вздохнула:
– Ты мой ангел, моя спасительница! Что бы я сейчас без тебя делала! Они поравнялись с очередью в кассу, и Шура, обняла её за плечи:
– Дело не в этом, а в том, что.., – Шурочка замолчала, подбирая слова, – У меня такое ощущение, будто я вижу, что ты тонешь. И ничего не могу сделать! Понимаешь? Ничего! Она закусила губу, – Я очень хочу, чтобы ты осталась, родная моя. У меня, ты знаешь прекрасно, кроме тебя и Володи нет никого на свете. Но я не знаю, лучше ли это для тебя. И твои дети… Ты нужна им, Женя, здоровая и счастливая! Шура помотала головой, то ли отгоняя навернувшиеся слезы, то ли тревожные мысли и подошла к окошку кассы. Женя докуривала вторую сигарету, когда Шура подошла к ней, весело размахивая билетом:
– Уф, все-таки продали! Но сегодня рейсов уже нет, ближайший завтра в шесть утра. Теперь слушай, с этой бумаженцией из милиции об утере документов, ты вполне спокойно можешь себя чувствовать всю дорогу. Главное, сразу по приезду, иди с этой справкой в отделение милиции, ясно? Затем в паспортный стол. Ну, там скажут, куда тебе идти, – Женя кивнула и хихикнула… Шура взяла её обеими руками за лицо и заглянула в глаза:
– Господи, какая же ты тощая стала, ужасно выглядишь!Может, задержишься все-таки хотя бы на недельку, придешь в себя? А? Я тебя хоть откормлю, а то дети испугаются… Женя в ужасе замотала головой и Шура торопливо успокоилаеё:
– Ладно, ладно, не пугайся. Но сейчас едем к нам, я отвезу тебя завтра. Доставлю в лучшем виде, не сомневайся. Если, конечно, ты обещаешь не дышать на меня так, как сегодня.
Выходя из осточертевшего здания автовокзала, Женька непроизвольно пригнулась от едва не спикировавшего ей на голову,чокнутого воробья. Он носился раненым истребителем по залу ожидания, в отчаянной и мучительной попытке найти выход. Женя открыла и удерживала тяжеленные входные двери:
– Ну же, лети, чертова птица! Шурка, где он? Шурочка задумчиво смотрела на люстру, – Не надрывайся ты, отпусти двери. Он не полетит… Женька,ругнувшись и закрыв дверь, встала рядом с сестрой и посмотрела вверх. Воробей сидел на люстре, противоестественно свесив головку набок, и тяжело дышал. Маленький клювик был слегка приоткрыт. Правым глазом он не мигая, смотрел в одну точку. Женьке казалось, что этой точкой была она.
– Почему же этот дурак не улетает, – отчего-то волнуясь, спросила Женя. Шура, вздохнув, немного погодя ответила:
– Он не может улететь, потому что не в состоянии найти выход. Даже глядя на открытую дверь в упор, он не верит, что за ней свобода. И ты можешь сколько угодно приглашать его к выходу, он не двинется с места, – Шура с грустью посмотрела на Женю, – Путь к выходу каждый прокладывает самостоятельно…
Женька искоса глянула на сестру:
– Так он же сдохнет… Ещё несколько раз шарахнется об это стекло и все. Шурочка ещё раз протяжно вздохнула:
– Скорей всего…А с другой стороны, чего он так рвется туда непонятно, вот сегодня ночью минус пятнадцать обещают. Замерзнет же, как пить дать. Усаживаясь в машину рядом с Шурой, Женька вдруг резко, с сожалением в голосе, проговорила:
– Замерзнет или нет, это ещё неизвестно, а там погибнет обязательно. Так что лучше бы ему поторопиться к выходу. Шура, выезжая на оживленную трассу и добавляя скорость, шумно выдохнула:
– И не только ему, Женечка, – с горечью проговорила она, – Не только ему.
20
Зинаида Евгеньевна поджидала Женьку в больничном коридоре. Увидев дочь, она скорбно поджала губы, развернулась и направилась к выходу. Женя улыбнулась, качая головой, и неспешно пошла за матерью. Догнала она её только в удивительно зеленой и прохладной, даже в эту августовскую жару, части больничного сквера. Глядя вполоборота на профиль Зинаиды, Женька отметила, как сильно изменилась мать. «Постарела и осунулась, – мелькнуло в голове, – Когда же это произошло? И почему я раньше не замечала?» Зинаида резко остановилась и повернулась к дочери:
– Ты можешь объяснить, что делает чужая женщина в палате твоего умирающего отца? Женя обняла мать за плечи:
– Мам, это не чужая женщина, – я тебе уже рассказывала… Это Шура, моя… подруга, я ей стольким обязана и… Зинаида Евгеньевна с ожесточением сбросила руку дочери с плеча:
– Не морочь мне голову, ради Бога! Ты хочешь сказать, что московская подруга, узнав о диагнозе твоего отца, тут же бросает все и летит сюда? Помогает, дежурит возле него, да? Зинаида развернулась и пошла к больнице, отрывисто бросая на ходу:
– Я не вчера родилась, дочь, понятно тебе? И я знаю, почему, как только твой папа её увидел – назвал Оксаной! Надо было мне, дуре старой, ещё тогда её прогнать. Женька растерянно молчала, а Зинаида у самого входа в больницу твердо проговорила:
– Повидались и хватит… Давай-ка, забирай свою подруженьку или кто там она тебе будет, и уходите. – Я сегодня у отца побуду…Завтра Ярослав придет… И больше, чтоб я её не видела, – жестко проговорила она.
– Мам…, – Женя нерешительно пошла вслед за Зинаидой.
– А будешь настаивать, – перебила она дочь, – И тебя не подпущу к отцу близко, так и знай.
Вечером того же дня Шурочка и Володя сидели у Жени на кухне и обсуждали уходящий день.
– Так вот и сказала, представляешь, сама уходи, дескать, и подружку забирай, или кем она тебе приходится, – Женя говорила и одновременно старалась разрезать на порции вынутую из духовки курицу. Володя, накладывающий салат, замер с ложкой в руке:
– Погоди, то есть как? Она что обо всем знает? А кто ей рассказал? Женя поставила дымящееся блюдо на стол.
– То-то и оно, что никто, сама догадалась. Женя в задумчивости остановилась, а затем потянулась за батоном. Водрузив плетенку с нарезанным хлебом в центре стола, она добавила:
– Ну, сопоставила некоторые факты… Кое-чтоподсчитала…О чем-то вспомнила, понимаешь? В разговор вступила Шурочка:
– Например, о том, как в своё время, он хотел Женю назвать Оксаной. Женя подхватила:
– Он Шуркину маму видимо сильно любил и всю жизнь помнил. А Шурочка наша очень похожа на свою мать, вот он, бедный, и прошептал, когда её увидел: «Оксана, Оксана!» На какое-то время за столом повисло молчание. Но не тягостное, не гнетущее, а спокойное и умиротворенное. Прервал его Владимир, «глядя» на Женю, он сказал:
– Знаете, в этой ситуации мне больше всех жаль твою маму… Вы задумайтесь только, всю жизнь любить человека, быть ему самозабвенно преданной, и вдруг узнать, что ты вовсе не единственная. И что твой обожаемый муж любил другую женщину. Онзамер и немного прищурился, будто хотел «разглядеть» что-то более внимательно. Взгляд его темных, каких-то бесконечных глаз казался невозмутимым и спокойным, как лесное озеро в полуденный зной. В такие моменты Женька забывала, что он слепой. Шура беспокойно переводила взгляд с мужа на сестру:
– Жень, может зря мы приехали? А вдруг отцу хуже станет, от волнений, ну или там не знаю… Женя быстро произнесла:
– Хуже ему уже не станет, Шурочка, у него аденокарцинома. Четвертая стадия… и последняя. Женя с усилием потерла лоб и с горечью добавила:
– Боже мой, это у него-то рак желудка! У человека, который был помешан на здоровом образе жизни. Который тридцать лет подряд начинал день с собственноручно выжатого сока. У него целая система была: когда овощной, когда фруктовый, когда мусс, а когда смузи. Выходил в любую погоду на гимнастику. Каждое утро, всю жизнь. В детстве его зарядка мне представлялась каким-то изуверством над собой. Я никак не могла взять в толк, зачем человеку добровольно на это идти, – настолько сложным был комплекс. И как всю жизнь он выглядел! Ему никто не давал его возраст, ну до последнего времени – спохватилась Женя, – Подтянутый, спортивный, мускулистый. В жизни не выпил ни одной рюмки, не выкурил ни одной сигареты… И на тебе! Действительно, у Всевышнего, довольно своеобразное чувство юмора, – Женя вздохнула:
– Его мать, царство небесное, промучившись с мужем-алкоголиком, умерла от цирроза печени, являясь абсолютной трезвенницей. И вот теперь отец… – Женя, извинившись, вышла из-за стола. Вернувшись, она, будто разговор и не прерывался, убежденно произнесла:
– Мама справится. Она гораздо сильнее, чем кажется. И потом, он всегда был хорошим мужем. Он по-своему любил маму, оченьуважительно к ней относился.
Женя повернулась к сестре и взяла её за руки, – Я очень рада, что вы с Володей приехали. И что вы с отцом увидели друг друга. Вы оба имели на это право. Сначала я, как мы и договаривались, хотела представить тебя в качестве профессиональной медсестры, а так оно, собственно, и есть, – обращаясь к Володе, Женя пояснила:
– Я думала, что скажу, что вот, мол, это Александра – подруга-медик с большим опытом выхаживания таких больных. Но не вышло. Тут и папа со своим «Оксана, Оксана»… И Шурочка со слезами на глазах и дрожащим голосом. Словом, получилось так, как и должно было, – грустно улыбнулась Женя, – Все, что не делается, все к лучшему. В кухню заглянула Анечка. Ей шел девятый год и, глядя на неё, у многих всплывала в памяти избитая и заезженная фразочка из старых романов, насчет того, что со временем эта малютка обещала превратиться в настоящую красавицу. Фиалковые глаза, густо-каштановые волосы и золотистая кожа, мгновенно оживали, и будто подсвечивались, когда она улыбалась, обнаруживая чудесные ямочки на оливковых щечках и ровные белоснежные зубки. Шурочка зачарованно выдохнула, – Все-таки, я, как ни стараюсь, не могу привыкнуть, Жень, к неправдоподобной красоте твоей дочери, – наконец произнесла она, когда девочка, что-то шепнув матери, вышла. Это просто невероятно! Женя усмехнулась, – Сама удивляюсь, и даже не очень верю. Она не похожа ни на меня, ни на отца, вообще ни на кого. Хотя, признаться, бывают моменты, когда Аннушка сильно напоминает одну даму, которую я знала, – Женя замолчала, на безмолвный вопрос своих друзей, неопределенно, как бы про себя, обронила, – Великолепная Эля…Мда-а, что-то общее, безусловно, просматривается, но этого не может быть никак! Потому что это невозможно, – глянув на Шуру с мужем, удивленно на неё взирающих, Женя, встрепенулась, – Забудьте! Ну её, в самом деле… Ни кночи будь помянута… Вы её не знали, и, слава Богу!
Шурочка с воодушевлением продолжала:
– Женька, серьёзно, у твоей дочери какая-то неестественно идеальная внешность. Неправдоподобная, понимаешь? Она преувеличенно красива! – не без пафоса закончила Шура.Володя мечтательно протянул:
– Вот именно в такие моменты особенно жалеешь, что слеп, аки крот.
Немного погодя, Шурочка спросила: «А где мой племянник? Мы четвертый день здесь, а виделись один раз, да и то мельком?» Где-то в прихожей, непривычно громко и резко зазвонил Женин телефон. Вздрогнув, она с натянутой улыбкой испуганно посмотрела на Шуру, – А вот, сейчас, я думаю, мы это и узнаем.
Женька не рассказывала им о том, что с тех пор, как она вернулась из Москвы, они с сыном ни разу нормально не поговорили. Дима категорическиотказывался жить в квартире Сергея. И его невозможно было переубедить. Или доказать, что они имеют право тут находиться. Но Женя чувствовала, что это только прикрытие. На самом деле, сыну гораздо удобнее было жить у её родителей. Ни мать, ни отец, в жизни не имели дело с наркотиками. А тем более наркотическим опьянением. Понятия не имели, что это. Зинаида рассуждала примерно так:
– Запаха нет, походка нормальная. Внук – спортсмен и красавец. Ни разу с сигаретой не был замечен, в отличие от мамаши его, которая дымит, не переставая всю жизнь. И в придачу – скромный, воспитанный и умный. И какой аккуратный! Брючки со стрелками, рубашечки выглаженные, с отложным воротничком. Никаких тебе рваных джинсов. (Из которых, мать его, например, так и не вылезает, хотя ей уже и четвертый десяток.Постыдилась бы, сколько раз говорила, бесполезно!) И все сам делает! Самостоятельный! С родителями, ему, бедному только не повезло, да с учением. Где ни учился, ничего пока не закончил. Ну, вот, хвала небесам, с сентября идет в политехнический техникум. Бабушка Зина настояла. Если бы не она, наверное, так бы и носило его по свету, с такой-то матерью-шалашовкой. И неизвестно чем бы это дело закончилось, если бы они с отцом не настояли, чтоб детей оставила в покое. И что хватит их за собой таскать. Сам-то Дима не очень и хотел куда-то поступать. Положа руку на сердце, вообще никуда не хотел, – должна была признаться Зинаида хотя бы самой себе. Но она поднажала. Припугнула армией, дескать, не за горами. Но он, бедный, с этими мотаниями по всему свету, что-то совсем вкус к жизни потерял. Ничего не хотел. Документы они все-таки в техникумподали. Но лишь когда Зинаида Евгеньевна ясно дала понять, что лодырейв своем доме терпеть не будет. Он вполне мог бы и в институт поступить, с его-то мозгами, да спортивными заслугами. Прыгать с 7,5 – метровой вышки! У Зинаиды Евгеньевны просто дух захватывало, – когда Дима показывал ей запись соревнований. Время останавливалось, когда она наблюдала этот свободный полет внука. Это далеко не каждый может. У ребенка целый чемодан медалей, грамот и вымпелов.Но мастера спорта он получил за свой 3-х метровый трамплин. Это было завораживающее зрелище!Сколько раз видела она этиакробатические фокусы, столько же раз забывала дышать! Спортсмены в любом ВУЗе нужны. Но сдавать экзамены в университет Дима отказался наотрез. А тем более готовится к ним.На техникум вяло согласился исключительно, потому что там был всего лишь конкурс аттестатов. И его документ о среднем образовании, хоть и не самый выдающийся, добытый-таки в результате серьезных усилий и немыслимых перипетий, в купе с его спортивной характеристикой, успешно прошли все испытания. Было, конечно, что он здорово напугал её однажды. Пришел откуда-то вечером, белый, как стена, лег на кровать, глаза отчего-то стали черными, потом она с ужасом поняла, что это настолько расширился зрачок. Говорил что-то несусветное, разобрать было невозможно, на потолок смотрел, улыбался и облизывал губы все время. На следующий день, он, конечно, объяснил, что сильно устал на тренировке (какой тренировке?) и выпил таблетку, которую дал ему приятель. И вот такую реакцию дала неизвестная таблетка. Ну что же взять с него, ребенок ещё. И, главное, как на Ярика похож-то! Как братья родные… Ярик до сих пор ему ближе, чем родная мать.
Женя зашла в комнату и преувеличенно радостно сообщила: «Ну что, мои хорошие, сразу две новости, – Шурочка, мама извиняется за то, что так резко высказывалась, и говорит, что ты можешь прийти к отцу в любое время. Но только уже домой. Представляете, его срочно выписали. Видимо, дело совсем плохо. Шура только сейчас заметила, что сестра дрожит. – Нам лучше поторопиться», – ломающимся голосом добавила Женя. Все трое, не сговариваясь, начали одеваться. Женя подошла к Володе и обняла его, – Нет, Володенька, если хочешь помочь, останься с Аней! Пожалуйста, – заглядывая в его бездонные, опьяняющие космической пустотой глаза, сказала она. Мне будет гораздо спокойнее, если ты останешься здесь. И вторая новость – объявилаЖеня с притворной торжественностью, стараясь, чтобы все нарастающая дрожь, была не такой заметной, – Мой драгоценный сын, обкурился какой-то гадостью и валяется сейчас в доме моих родителей в самом непотребном виде. Женьку затрясло сильнее, но она продолжила, с застывшей улыбкой Гуимплена, – Сие поведал мой единоутробный брат Ярослав, по какой-то надобности, заскочивший к родителям, – обувая кроссовки, рассказывала она, – Поскольку со мной он уже давно не считает нужным не только созваниваться, но и вообще говорить, то об этом он, с описанием всех деталей, высказался маме, – отдуваясь, выпрямилась Женя, – В том смысле, что яблоко от яблони, как правило, находится довольно близко. И что от осинки, не родятся, как вы понимаете, апельсинки. И вообще, какого черта тут делает этот юный потомственный наркоман и алкоголик.
Женя закрыла лицо руками и тихо опустилась на пол, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.
На улице, глотнув все ещё теплого, но уже дышащего ночной прохладой воздуха, Жене стало немного легче. Шурочка говорила какие-то хорошие и теплые слова. Укрепляющие веру, дарящие надежду. Но Женя не чувствовала и не слышала почти ничего. Разговаривать и видеть никого не хотелось. Ехали молча. – Слава Богу, что деликатной и чуткой Шуре ничего не требуется объяснять, – думала Женя. Шурочка все понимала без слов, и Женя ощущала глубоко внутри себя тепло, очень напоминающее благодарность. Хотя, чем ближе подходили они к дому родителей, тем сильнее овладевало ей другое чувство. До боли знакомое ей. Чувство вселенского отвращения к собственной персоне, граничащее с ненавистью. Женька представлялась себе отвратительным монстром, что-то вроде гнусной твари из её недавнего сновидения. А кто же она ещё?! Её отец умирает, сын тонет в наркотическом дурмане, а чем занята её голова? О чем она думает практически круглосуточно, не взирая на присутствие рядом близких людей: дочери исестры с мужем? Конечно, о выпивке. Выпить хотелось так, что немели мышцы лица. Застывала в гранитной окаменелости шея, сводило челюсти и леденели руки. Ни о чем другом Женя думать была не в состоянии. Срочно нужно было выпить. Несмотря ни на что. Бухнуть, тяпнуть, дорболызнуть, – зачем-то она лихорадочно подбирала синонимы, – махнуть, хлопнуть, дернуть, поддать (пропустить), врезать (вмазать), опрокинуть, – Я схожу с ума, – проносилось в голове безостановочно, – Клюкнуть, отхлебнуть, накатить, – продолжала она с каким – то удовольствием мазохисткого толка, – Хлобызднуть, шарахнуть, засандалить, кирнуть, раздавить, жахнуть, чекалдыкнуть…Переведя дух, Женя замедлила шаг, и хмуро смотрела на показавшийся дом в конце улицы. Он поблескивал свежевыкрашенным, веселенькой желтой краской боком, и радушно демонстрировал тяжелые гроздья иссиня-фиолетовой «изабеллы», переплетающиеся с мелкоцветковой вьющейся розой, будто одновременно приветствовал, угощал и чуть-чуть хвастался. Подойдя ближе, Женя взяла Шурочку за руку и больно стиснула. Калитка была открыта и даже немного распахнута. Неслыханный проступок с точки зрения, её отца, Валерия Михайловича. В голове у Жени тут же возник менторский отцовский голос: «Калитка должна быть закрыта всегда!» Во дворе под навесом потихоньку ржавела старенькая «Волга». За последний год отец ни разу не сел за руль. Им навстречу вышла Зинаида, ещё больше осунувшаяся и как будто уменьшившаяся в размерах. Она быстро подошла к Шуре, и растерянно, завозившись руками, неловко обняла её.
