Лариса Порхун
Счастливая Женька. Начало
Разговор этот состоялся, когда Женя, немного переусердствовав в тренажерном зале, по совету Шурочки стала ходить на массаж к Володе.Стараниями все той же неутомимой, милосердной Шурочки, Владимир был принят на работу в их больницу. Правда, всего на 0,75 ставки, (видимо корпоративный обмен информацией между учреждениями здравоохранения работал безукоризненно), но после прохождения испытательного срока, начальство обещало рассмотреть его кандидатуру более основательно.
Так уж получалось в его жизни, что Володя не мог оставить равнодушным никого: его можно было любить, ненавидеть, можно было восхищаться или раздраженно сплевывать, но пройти мимо было невозможно. Не заметить его было нельзя. Женя не стала исключением и засыпала Шурочку вопросами. И та рассказала, то, что было можно. То, о чем просил её и сам, наученный горьким опытом Володя, стараясь таким образом защититься от окружающего мира. После увольнения, он направился в общество инвалидов, стал ходить в группу поддержки. Там и «увидел» Дениса. И то, что раньше было лишь смутным, расплывчатым ощущением, интуитивным предчувствием, чем-то сюрреалистическим и неявным, обрело вполне конкретное и определенное значение. И заявило о себе во всю мощь Володиного горячего сердца, широкой души и молодого, здорового тела. Денис не был полностью незрячим, он был слабовидящий, инвалид второй группы. Ему было тридцать лет, и был он невысоким, жилистым и лысым. Их познакомили, они разговорились. Оказалось, что у них схожие вкусы в музыке, литературе и кино. Денис был женат, супруга тоже инвалид по зрению (она была на прошлой группе, – Марина, невысокая, темненькая). Ходят на группу они с женой по очереди, у них маленькая дочь. Володя и Денис стали почти неразлучны. Часто, не сговариваясь, шли в старый, небольшой парк. А куда ещё? Тем более и расположен он поблизости. Сидели рядом, касаясь плечами, локтями, бедрами… Оба часто замолкали, наслаждаясь обществом друг друга. Владимир, чувствуя неловкость из-за очередного затянувшегося молчания, проклинал своё косноязычие и робость. Но чаще всего говорить ничего и не требовалось. И так все было понятно. Не ясно было только, как же им быть дальше. И что делать. У Дениса жена и ребенок, у Володи больная мама. Мимоходом он ещё раз восхитился проницательности Нонки, своей абсолютно здоровой жены. Дочь богатых родителей, умница и красавица, армянская принцесса Нонна, уезжая от него, сказала: «Устала от одиночества с тобой. И от твоего плохо замаскированного разочарования, когда ты встречаешь в кровати меня. Ты будто находишься все время в режиме ожидания. Кого ты ждешь? Кого ищешь? Я больше не хочу это выяснять… Но уверена, что не меня. Увы… – откинув на гибкую, тонкую спину тяжелые, длинные волосы, она поцеловала его в губы и сказала по-армянски, на ухо, – Желаю тебе найти то, что ты ищешь, любимый». Языка он не знал, но фразу сразу понял: отголоски извечной восточной мудрости, которой природа так щедро одарила Нонку, видимо, дремали и в нем, хотя и совершенно бессознательно. Более того, о их существовании он даже не подозревал.
Роман с Денисом закончился, так и не успев превратиться во что-то цельное и определенное. Возвращаясь домой после очередного свидания с ним, он отчетливо услышал голос жены Дениса, Марины. Женщина ещё раз назвала его по имени, он замедлил шаг и обернулся. А дальше произошло что-то настолько стремительное и ужасное, что восстанавливался он затем несколько месяцев. Он услышал быстрые, приближающиеся к нему мужские шаги двух человек, а затем визгливый, и будто рваный, крик Денисовой жены: «Ребята-а!! Мочи пидара-а-а!» Владимира сбили с ног, но прежде чем упасть, его правый глаз вспыхнул неоновым, изумрудно-фиолетовымсветом и обжег пронзительной болью. Он упал, со всего маху стукнувшись затылком о бордюр. И в тот же момент, когда почти одновременно ему нанесли два удара: в живот и голову, вселенная сжалилась над ним, и он потерял сознание.
16
Женька шла по улице практически обнаженная. На ней было старое пальтишко, которое она давно не носила, причем явно уменьшенное до детского размера. Бельё на ней, которое никак не удавалось прикрыть, было несвежим и ветхим. Женя безуспешно пыталась запахнуть дурацкое пальто и шла, низко опустив голову. Люди смотрели на неё, кто с презрением, кто с жалостью, многие откровенно шарахались в сторону. Ей было очень стыдно, но она все шла и шла. Женя искала своих детей и не могла найти. Но она догадывалась где они, – конечно же у Лёни. Он их там прячет у себя. Ну ладно бы Димка, а то ведь и Аню прихватил, скотина, – думала Женя с остервенением. Дул противный ноябрьский ветер, наверное, было холодно, но Женька этого не ощущала, несмотря, на то, что шла босиком. Как это часто бывает во сне, она вдруг мгновенно оказалась в доме бывшего мужа. Женя начала лихорадочно искать детей. На шум вышел Лёня со своей женой, у которой было лицо Элеоноры. Фальшивая Эля лучезарно улыбнулась и весело сказала: «Здесь нет твоих детей, милая, поищи-ка их лучше в другом месте». Она сделала ударение на слове «другом». «Каком другом?» – хотела было спросить Женя, но не успела, так как Лжеэлеонора растаяла в воздухе, а вместо неё появился Навицкий, в белом халате на голое тело и, указывая наманикюринным мизинцем Женьке в переносицу, нараспев выговорил: «Нет здесь никаких детей, неужели вам это до сих пор не ясно? – У вас вообще нет детей, – шеф приблизился к ней вплотную и, обдавая тошнотворным, с мятным налетом дыханием, горячо зашептал прямо в ухо, – А с чего вы вообще решили, что у вас есть дети? Они могли бы у вас быть, если бы вы только захотели, – он молниеносным движением больно схватил её за грудь, а затем, разжав пальцы, отстранился и ледяным тоном добавил, – Кто, кто вам сказал, что у вас есть дети? Эта блаженная идиотка Шурочка? Или слепой гомосек Вова? Браво! Ничего удивительного, я так и знал, что этим кончится…А ведь я предупреждал вас, разъяснял…», – в кармане у Навицкого зазвонил телефон, но он не торопился брать трубку, он продолжал говорить, а телефон всё звенел и действовал Жене на нервы: «Да ответь же ты, мудило!» – злилась она, глядя на вибрирующий карман его халата, и голые, с редкой темной порослью, жилистые ноги. Женька старалась отмахнуться от въедливого звона и тут… проснулась. Не сразу поняла, что звонил её собственный телефон. Пока сообразила, звонки прекратились. «Господи, что за бред мне снился…» – бормотала Женька, нашаривая свои тапочки. Состояние было привычно-омерзительным, так же, как и настроение. И тут она вспомнила, про безобразный скандал с Димкой накануне вечером. «Господи, – чуть не простонала Женька, – Да, что со мной не так? Который день я зависаю опять?» Женя вспомнила, что сегодня понедельник, а продлить свой липовый больничный она не озаботилась, не до того было. Вчера пришел Димка, который отсутствовал несколько дней.Не отвечая на её вопрос, где он был, уничтожающим взглядом смерил с головы до ног пьяную мать и закрылся в комнате. Женька в ярости влетела за ним и, прекрасно зная, что ничего хорошего из этого не выйдет, с пол-оборота завелась: «Как ты себя ведешь? – закричала она, – Это что за отношение к матери?! Я задала тебе вопрос, будь любезен ответить! Я тысячу раз говорила, чтобы ты не шлялся допоздна или хотя бы предупреждал где ты, чтобы я не волновалась!!» Дима криво усмехнулся: «Да я звонил несколько раз, ты ни разу не ответила, – он презрительно хмыкнул, – Волновалась она, конечно, аж два раза!» Женька округлила глаза, не найдясь, что ответить: «Как ты разговариваешь? – начала она снова, – И сколько раз тебе говорить, что мне не нравится, когда в такое позднее время тебя нет дома!» «А мне не нравится, что моя мать – алкоголичка! – немедленно парировал Димка, – Ясно тебе?! И Аньке не нравится, её хоть пожалей, мелкой шесть лет, она только в школу пошла, ей и так нелегко!» «Что ты сказал, кто я?» – севшим голосом прошептала Женя. «Не слышала? Могу повторить, ты – алкашка!» – в упор, с отвращением глядя на неё, заявил сын. Она могла поклясться, что смотрел он в ту минуту не только с отвращением, но ис ненавистью. Женя не знала, что именно она чувствовала, когда подскочила к Диме и ударила его по лицу. Пощечина вышла несостоявшаяся, какая-то смазанная, как у человека, который никогда этого не делал раньше и вряд ли в состоянии когда-либо этому обучиться. Димке совсем не было больно, ему было невыносимо обидно. До слез, до предательски дрожащего подбородка. Более всего от того, что он инстинктивно дернул головой в сторону, от чего тут же покрылся красными пятнами, так как больше всего не хотел, чтобы кто-то, (а особенно мать) решил, что он испугался. От злости на себя за эту невольную, автоматическую реакцию, а ещё больше на неё, что стоит тут, на своих нетвердых ногах, смотрит на него чужими злыми глазами и в душе наверняка потешается над ним, Димка изо всей силы толкнул её, схватил рюкзак и выбежал из комнаты.Женя, чудом устояв на ногах, бросилась за ним. Открывая входную дверь, сын на ходу выпалил: «Ненавижу тебя… Жить буду у отца, не могу видеть, когда ты… такая». Женя вздрогнула от захлопнувшейся двери и, прислонившись к стене, медленно сползла на пол. В дверном проеме возникла Аннушка и грустно смотрела на мать: «Дима насовсем ушел, мама? – дочка разглядывала её своими чудесными, меняющими цвет в зависимости от разных причин глазами. В данный момент – это был глубокий синий, с фиолетовыми проблесками. – Вставай, мамочка, на полу холодно».
Все это Женя с омерзением сейчас вспомнила. Заглянув в детскую и не обнаружив детей, она поплелась в ванную. Аня уже месяц, как ходит в школу самостоятельно, после уроков остаётся на продлёнку до семи вечера. Благо её школа прямо через дом на их улице, не то, что Димкина. – Ах да, – вспомнила она, – Ему сейчас тоже недалеко, он ведь у своего отца. Наверное, – подумав, добавила она про себя. Женя пыталась сообразить, что же теперь делать, мысли путались. Она думала о том, чем занимается и где находится сейчас её сын, о том сильно опоздала в школу её дочь или нет (девочка вставала и одевалась самостоятельно, но этот процесс все-таки желательно было контролировать), что делать с больничным и кто все-таки так настойчиво звонил с утра. Хотя это как раз понятно, как говорится, не бином Ньютона. Звонили с работы, так как сегодня понедельник, десять утра, а она сидит на краю ванной в растянутой футболке, и собирается с духом, чтобы умыться.
Женя открыла кран, посмотрела уныло на текущую воду несколько секунд и закрыла его. Было понятно, что ничего она не сможет делать, пока не выпьет. Так всегда было, – разъясняла она сама себе, – Надо выпить, чтобы начать соображать. Как хорошо, что теперь она всегда помнит, что утром будет худо. Конечно, её домашние заначки, (не считая того, что она покупала) за эти шесть дней истаяли, словно неожиданный и легкий снежок в разгаре марта, но то, что добрая четверть коньяка,верно ждала её под столом, об этом она позаботилась. Когда она её оттуда достала, издав при этом короткий, неразборчивый, но определенно удовлетворительный звук, она была уверена, что толстенькая стеклянная шалунья ей даже подмигнула.За тот период (совсем не показавшийся ей коротким, а тем более легким), за который она, пыхтя и отдуваясь, доставала бутылку, искала стакан и наливала, Женя очень устала. Она присела к столу, борясь с накатившей тошнотой, возникшей от таких упражнений, сковырнула с блюдца подсохший кружок лимона и в несколько длинных глотков выпила. Тошнота понемногу отступала. Снова зазвенел где-то в недрах квартиры её мобильник. Женя недовольно покосилась в сторону, откуда доносились такие раздражающие и лишние в эту минуту трели. Она закурила, и поняла, что жизнь снова налаживается. Нет, безусловно, Шурочке необходимо позвонить, но только не сейчас, через некоторое время, обязательно…
…Такой расстроенной Женя Шурочку не помнила. И такой отстраненной тоже. Голос её был печален и безапелляционен.
– Женя, ты сказала, что выйдешь в понедельник, ты меня уверила в этом! И я сказала Навицкому, что ты будешь… Он и так что-то подозревает… Сказал, что нужно хорошенько проверить твой больничный…
– Шурочка, да пошел он к черту, врач не может заболеть что ли?
– У тебя за этот месяц третий больничный, Жень. Я за себя не говорю, но могут пострадать люди, к которым я обращалась…Понимаешь? И ещё, ты не предупредила, что… намерена болеть дальше. Так не делается, Женя. Это неправильно.
– Шурка, но что же мне делать, я не могу выйти сегодня, и не выходить нельзя. Шурочка, ангел, ты столько раз выручала меня, я знаю и все помню… Шуреночек, ну помоги, будь добра. Последний раз, обещаю…
– Женя, ты знаешь, что у тебя большие проблемы? Да, тебе необходима помощь, но другого рода. Что касается работы, я всех, кого удалось, записала сегодня после обеда. Остальных на пятницу и субботу. У тебя есть несколько часов, приводи себя в божеский вид и дуй на работу. Это все, что я могла сделать для тебя,Женя. Больничный твой нужно сдать до конца этого рабочего дня. Иначе у нас всех гарантированно будут проблемы.
За окном быстро темнело. Ноябрь заканчивался и очень старался быть разнообразным. С утра он притворялся зимой, днем мог брызнуть небольшим дождиком, но зато со шквальным ветром. Затем, как бы извиняясь за эти шалости,посверкивал неярким солнышком, чтобы к вечеру пуститься в сумасшедший танец из холодного ливня вперемешку со снежком. Было промозгло, сыро и неуютно даже в хорошо освещенном, белоснежном кабинете. Жене снова хотелось пить. А ещё больше выпить. У неё была плоская бутылочка в рюкзаке, (купила по дороге на работу), но до сумки ещё нужно было добраться. Интересно, – думала лениво Женя, – Отчего последний пациент всегда самый нудный и тяжелый?! Вопрос был риторический, на самом деле, её это совсем не интересовало. Просто нужно же было о чем-то думать кроме выпивки.
– Я закончила, подойдете через неделю, – сказала, она не оборачиваясь и записывая что-то в рабочийблокнот.
Мужчина грузно поднялся и, не говоря ни слова, вышел. Женя, бросив ручку, отправилась за ширму, где оставляла свои вещи. В тумбочке нашла свой пластиковый, далеко не одноразовый стакан. Выпила с жадностью, оперлась рукой о подоконник. Услышала, что дверь кабинета открылась. Это не могла быть Шурочка, её рабочий день закончен и она ушла на тренировку. Женя с ужасом сейчас представила себя в тренажерном зале. Вот это да, полгода отходила! Ходила, конечно, нерегулярно, через пень-колоду, но, тем не менее, старалась. Как ей удалось? Жаль, что сейчас все изменилось. Ведь именно во время этих походов она по-настоящему сдружилась с Шурочкой и Володей. Сейчас об этом не может быть и речи. Даже подумать страшно. Ей и просто стоять-то тяжело.
– Евгения Валерьевна! – она вздрогнула,услышав голос секретарши Навицкого и уронила пустой стаканчик, который гулко шлепнулся прямо у края ширмы, указываятем самым на наличиеозначенной Евгении Валерьевны в радиусе своего приземления, – Зайдите, пожалуйста, к Виктору Владимировичу.
Ей показалось, что у шефа глаза стали бегать ещё выразительнее и чаще. На несколько секунд он замер, глядя на неё изучающе, а затем без всякого предисловия и церемоний напрямую спросил:
«Вы принимали сегодня алкоголь?» – побуравив её глазами несколько секунд, его взгляд опять стал блуждать по кабинету. Женька почему-то не удивилась и тем более, не испугалась, а может, сработало тормозное и расслабляющее влияние допинга.
– Нет, – сказала она быстро, но не очень твердо, – Разумеется, нет, – предательски краснея, добавила она.
– В самом деле? – поднял одну бровь Навицкий? – А может быть мне пригласить нарколога? Как вы считаете, Евгения Валерьевна? Женя молчала.
– Ну ответьте, не молчите, как вы считаете, может позволить себе доктор, специалист центральной больницы города Москвы, отличник, если не ошибаюсь, стоматологии, являться со своих липовых больничных, прикрывающих его запои, в пьяном виде на работу!! – заведующий стал багровым и почти кричал:
– Вы считаете нормальным в таком состоянии пытаться кого-то лечить? А я считаю, что нет. Я давно получал сигналы, но не реагировал, считая это происками ваших завистников, а зря! Как в ее предутреннем бредовом сне, шеф подошел совсем близко, и она невольно глянула на его ноги. Вполне благопристойно. Серые с искрой, дорогие брюки, лаковые туфельки.
– Вы так и будете молчать? – будто через силу выдавил он ей в лицо, тяжело переводя дыхание. Женя молча кивнула. Сказать действительно было нечего. К тому же ей совсем не хотелось открывать рот, когда этот человек находился так близко. Чувствуя близкие слезы, Женя пошла к выходу. Навицкий крикнул ей в спину: «Куда вы пошли? Я не закончил ещё с вами. Я отстраняю вас от работы, поговорим, когда вы будете в адекватном состоянии». Женя обернулась, – Ясама себя отстраняю, – она криво усмехнулась, изо всех сил пытаясь «держать лицо», – От этого учреждения и от вас. И говорить нам, простите, не о чем, да и не нужно. Никогда.
Только увидев на пороге квартиры Володю с Шурочкой, Женя не смогла удержаться от слез. Друзья пришли очень вовремя. Час назад от неё уехал бывший первый муж Лёня. Он был сух, краток и предельно честен. Лёня сообщил, что ждал всего этого и даже удивлен, что она так долго продержалась. Сказал, что его предложение остаётся без изменений: Дима переезжает окончательно к нему, только на этих условиях она может оставаться в этой квартире. Он опять готов помочь ей с работой, как только Женя пройдет здесь курс лечения. Конечно, она будет видеться с сыном, но все, что касается дальнейшего воспитания и образования Дмитрия, он, Лёня будет решать самостоятельно. – Кого ты воспитывать собрался? – перебила его Женя, – Ему шестнадцать лет. Лёня пропустил это замечание бывшей женымимо ушей, и выразительно закончил: «И, да, предвосхищая твои стенания и обвинительные монологи, так было задумано. Изначально. И только непроходимая дура вроде тебя, могла предполагать что-то другое. Неужели ты хоть на минуту подумала, что я стану возиться с тобой, жалкой алкоголичкой из милосердия? Или что ещё смехотворнее из-за своей, вспыхнувшей с новой силой беззаветной любви к тебе? Если это так, то матушка, ты ещё безнадежнее, чем я думал!» Женька смотрела на этого ухмыляющегося, холеного, совершенно чужого ей мужчину, которого так любила когда-то и не испытывала ровным счетом ничего. Даже злости не было. – Лёня, я освобожу квартиру до конца недели, – спокойно отреагировала она. – А сейчас уходи, пожалуйста. Лёня вспыхнул, – Да ты понимаешь, что сын не хочет с тобой жить! Ну не в состоянии ребенок, выдерживать твоё пьянство! И никто не в состоянии. Он хочет жить со мной, так и сказал! Женя открыла входную дверь, – Я прошу тебя уйти, в воскресенье квартира будет свободна. А с Димкой я сама поговорю. Прощай. Лёня рывком захлопнул дверь, оставаясь в квартире, – Ты не смеешь меня выставлять отсюда! Я уйду, когда посчитаю нужным… И запомни, ни на одну, мало-мальски приличную работу тебе не устроиться, ты стоишь на наркологическом учете в Ставрополе, забыла? И мне несложно будет проинформировать об этом любого твоего работодателя. Лёня перешел на свистящий шепот, – Я не сделал этого до сих пор только потому, что думал, что у тебя хватит мозгов сообразить, что для Димки лучше. Я считал, что ты желаешь добра своему ребенку. И поймешь, что могу дать я сыну, а что ты! Лёня рванул на себя дверь и почти выбежал из квартиры. Пока Женя говорила, Шурочка и Володя сидели, не произнося ни слова. Сидели рядышком, вплотную друг к другу. Женька, глядя на них, умилилась и даже ненадолго забыла о своих проблемах. – Ребята, какие же вы красивые и как подходите друг к другу! – не выдержала Женя. Это было действительно так. Несмотря на бросающуюся в глаза, явную непохожесть, смотрелись они очень гармонично.Крупная фигура Владимира, его чеканный профиль, резко выделявшийся на фоне окна, иссиня-черные длинные волосы, забранные в хвост, необъяснимым образом сочетались с нежной, бело-розовой Шурочкой, её светлыми волосами, изящным вздернутым носиком и хрупкостью всегообраза этой женщины в целом. – Ангел и Демон, Свет и Тень, – засмеялась Женя. – Ребята, да вас в кино снимать нужно. – Не нужно, – отрезал Володя, – Лучше скажи, что теперь ты будешь делать. Разошлись уже вечером. Зато многое успели обсудить и даже приняли несколько важных решений. К тому же Женя узнала, что Володя и Шурочка решили, что жить они будут вместе.
– А точнее, у меня, – сурово пояснил Володя.
– Просто так легче, – смущаясь и заливаясь розовой краской, как юная девушка, призналась Жене Шурочка. Женя растерянно переводила взгляд с одного на другую:
– Да, ладно, а как же, – она замялась, – Ну…
– Вот поэтому, мы и решили, съехаться, а то разговоры, ты сама знаешь какие – выручила её Шурочка. Володя сказал:
– Жень, я ведь тоже ушел из клиники. Вернее, со мной просто решили не продлевать договор. По каким-то там этическим соображениям, но мы-то знаем, почему на самом деле, верно? Но это даже к лучшему, я и сам хотел уйти, после всей грязи, о которой узнал. Мне дали возможность ознакомиться с парочкой-тройкой докладных от наших уважаемых коллег. Ты не представляешь даже, как меня только не называют, каким уродом и монстром являюсь я, по мнению некоторых коллег. Но особые способностивтакогорода пасквилях оказались у нашей милой Киры. Тебе досталось, тоже, в основном, из-за неё. Женя покачала головой:
– Нет, Володя, шарахнули меня по статье из клиники вполне заслуженно… Столько косяков…Ничего, ребята, прорвемся. Так произошло, что вы мне в Москве, да вообще и не только здесь – самые близкие люди. Тут заговорила, молчавшая все это время Шурочка:
– Жень, а я перешла опять в своё родное ЛОР-отделение. Вроде и привыкла уже в стоматологии, да что-то уже не то без тебя… А по поводу нашего решения с Володей, он знает, что я ни в чем не собираюсь ограничивать его, понимаешь, Жень. Он свободен, но так будет лучше для всех нас. Ну, то, что увидят, что у него есть женщина и так далее…А то его так и будут гнобить, – шепнула она Женьке, когда Володя отошел, чтобы ответить на звонок. А я не могу это вынести, понимаешь, я так хочу ему помочь! Все понимаю, разница в возрасте – шестнадцать лет, и его ориентация, и то, что он мне всего лишь благодарен и рассчитывать не на что, но мне все равно, я…люблю его так, как никогда и никого, видимо это и есть безусловная любовь. Женя смотрела на Шурочку и напитывалась до отказа разлитыми вокруг неё флюидами счастья и абсолютной душевной гармонии. Они часто говорили с Володей о жизни, любви, человеческих отношениях и она знала, что он практически боготворит Шурочку, но не предполагала, что события примут такой оборот.
– Мне ничего не нужно от Володи, абсолютно, – продолжала Шурочка, – Даже не обязательно, чтобы находился рядом, но пусть у него все будет хорошо. Я должна это знать. И этого хватит, веришь, Жень, мне – хватит. Глядя на её просветлённое лицо, Женя верила. «В самом деле, что ли ангел? Ей Богу, с ума сойти можно!» В комнату заглянул Володя:
– В этом доме будут поить гостей чаем или нет? Шура тебе уже сказала? Женя даже испугалась, – Что-то ещё сейчас обнаружится? Ты беременна от Володи? Отсмеявшись, Шурочка, с грустной улыбкой сказала:
– Нет, это невозможно, но не только из-за Володи, – она положила свою ладонь на его руку и глянулана него с такой колоссальной нежностью, что у Женьки заныло сердце. – Я десять лет назад похоронила сына. Алеше было тринадцать лет и у него было тяжелое заболевание почек. Я не смогу физически пройти через это снова… Повисло тяжелое молчание, – Извини, я не знала… – выдавила Женя. – Ничего, я стараюсь, об этом не распространяться…
Женя заметила, как у Володи менялся взгляд, когда он «смотрел» на Шурочку. Глаза будто теряли свою неподвижность и, казалось, оживали и даже слегка искрились. «Разве такое возможно у слепых?» – думала она. А может это просто игра света или её чересчур романтического воображения?И тут Шурочка самым будничным тоном произнесла: «Ты знаешь, мы с Володей решили, что ты вполне можешь пожить с детьми у меня, он не может оставить маму, ты же её видела?» Женька растерянно кивнула, – Да, когда я приходила на массаж. – Ну вот, – обрадовано заключила Шурочка, как будто дело было только в этом, – Вы, по-моему, даже подружились. – Ты не отказывайся, Женя, и не мотай головой, снимать в Москве квартиру, да ещё с детьми немыслимое удовольствие. Особенно в твоей ситуации. А мне тоже очень нужен человек, которому я могу доверять, понимаешь? Так что это взаимовыгодное дело. Володя кивал и улыбался. Как выяснилось несколькими минутами позже, он и за работу для Жени договорился через какого-то своего родственника.
– У твоего родственника – собственный кабинет? – задала вопрос решившая больше ничему не удивляться, Женька.
– Э, родственник не родственник, какая разница, да!? – Володя, намеренно и очень умело вдруг заговорил с южным акцентом. – Армяне – все родственники. Очень близкий мне родственник, практически друг, хорошо знает человека, которого я не очень хорошо знаю, хоть он и мой родственник… – Володя запутался сам и, махнув рукой, рассмеялся, обнимая за плечи Шурочку. Глядя на них, Женя подумала, что у неё-то уж совершенно определенно в Москве теперь есть родственники, причем очень близкие. Она даже не подозревала в тот вечер, насколько это соответствует истине. К тому же не в переносном, а в прямом значении слова.
– Слава Богу, что у меня есть такие друзья… – крутилось в голове у Жени, пока она укладывала дочку. Открылась входная дверь, Женя опрометью бросилась в прихожую. Димка снял куртку и, глядя матери в лицо, произнес: «К отцу больше не вернусь, он подонок. Нельзя так, – У Жени второй раз за этот день потекли слезы. – И это, мам… Из гимназии нужно забрать документы… Я не буду, да теперь и не могу там учиться. После того, что я сказал ему, и вообще…Женя обняла сына и молча плакала. – Господи, – думала она, да он за всю жизнь столько не говорил! Её мальчик, такой взрослый, и такой ещё маленький, такой серьезный и такой ранимый. Женя плакала и не могла остановиться, горько и искренне, как в детстве. Это больше походило на оплакивание. Она и вправду сейчас оплакивала этого долговязого, нескладного мальчишку, такого любимого и родного, который не задумываясь, со всем пылом своей юной чистой души встал на защиту матери. Плакала о том, чего не могла назвать словами. О любви к нему, о сожалении по поводу того, о чемхотела, да не могла или не знала, как говорить. Из детской пришла испуганная дочка, крепко обхватила руками мать и брата, и жалобно начала всхлипывать. Женя плакала и по этой девочке, совсем малышке, которой пришлось обучиться раньше времени самостоятельности и взрослому рациональному подходу к жизни, идущим вразрез с настоящими мечтами и потребностями ребенка, которому через месяц исполнится только семь лет.Она плакала по себе и своей жизни, которая совсем не была похожа на тот волшебный фейерверк, который твердо был обещан ей в детстве,все ещё искрился калейдоскопом радужных надежд в юности, а затем все реже и тише доносились до Женьки его кратковременные праздничные вспышки.
