И. В. Петрусёв
Воспоминания о семье. Книга 1
По какому праву, чего хотели фашисты от мирных людей, которые жили, растили детей, работали на полях и никому ничем не угрожали.
Жители моей деревни спрятались от оккупантов в непроходимом болоте, поросшим густой травой и покрытым кустарником-лозой. Болото в 1,5 км от деревни считалось неприступным для человека и скота, так как дно было илистым, а глубина его 1,5–2 метра и более. Местные жители и даже охотники на уток обходили его, так как зайти, а тем более выйти из болота было невозможно из-за илистого дна. Все, кто заходил туда, оттуда не выходили, болото засасывало и человека, и скотину. В болоте водились дикие утки, множество комаров и пиявок. Тем не менее, именно это болото явилось спасительным для людей, покинувших горящую деревню.
Пробираясь через густой кустарник-лозу и нагибая кусты, где вплавь, удерживаясь за ветви кустов, люди обосновали себе некоторое жилье наподобие гнезд в густом кустарнике, куда разместили в основном детей, а взрослые стояли по шею в воде, удерживаясь за ветви кустарника. Каратели обошли болото, обстреляв его из автоматов и винтовок, но пули рикошетили, не достигая цели и, к удивлению всех, никто не пострадал.
Всю ночь, отбивая дрожь в теле, измученные люди отбивались от комаров и пиявок, которые присасывались к телу человека. Утром было обнаружено, что в деревне нет фашистов. На пепелищах еще дымились отдельные детали домов и туда сразу же устремились жители, по одиночке и группами, разводили костры и сушили одежду. Другие начали строить укрытия, так как каратели могли в любое время появиться снова. В качестве жилья выкапывались небольшие котлованы, которые сверху накрывались ветвями деревьев, травой и засыпались тонким слоем земли. Такие «жилища» оборудовались в скрытых местах и тщательно маскировались, в качестве постелей использовалась трава.
На приусадебных участках поспевала картошка и другие овощи, что явилось основными продуктами питания. На небольших участках, засеянных еще при партизанах, созрела пшеница, конопля, другие культуры, которые спасали людей от голода.
Близилась осень, а с ней первые холода, слякоть, а там и зима. Люди стали задумываться, что жилье их не пригодно для жизни, стали искать где и как зимовать. Выручили родственники и знакомые люди отдельных селений, не тронутых оккупантами. Значительная часть семей разместилась в райцентре г. Середина-Буда, где люди с сочувствием и милосердием приняли в свои дома пострадавшие семьи.
В поисках пищи на пожарища потянулись женщины и дети, чтобы накопать картофеля на покинутых и неубранных участках.
Между тем, в д. Улица Брянской области венгры построили передовой опорный пункт, занимаемый усиленным батальоном мадьяр. Они оставили (не сожгли) лучшие дома в этом селе, конюшню, ряд других построек для размещения солдат-оккупантов и лошадей. На Винторовке они спилили все деревья березовой рощи, которая была гордостью и красой всей деревни.
Роща спелого березового леса была словно естественный парк для жителей, с оборудованными площадками для отдыха, танцев молодежи. Весной эта роща давала столько березового сока, сколько нужно, в каждом доме его имелось наполненные бочки, а большая часть сока сдавалась государству.
Передовой опорный пункт мадьяр представлял собой неприступную крепость, обнесенную по всему периметру высоким забором (бревна на торец) 3–4 метра высотою. Внутренняя часть забора была обвалована на высоту до двух метров, где были устроены бойницы для пулеметов, легких пушек и стрелков.
«Крепость» была разбита на сектора, соединенные укрепленными траншеями. Личный состав располагался в наземных убежищах, сооруженных из кряжей березы, с бойницами. В колхозных фермах размещались лошади оккупантов, строения были так же обвалованы земляным валом. Вокруг «крепости» имелось проволочное заграждение в два ряда, с навешенными консервными банками, которые при соприкосновении издают дребезжащий звук.
Подступы к «крепости» заминированы противопехотными минами.
В центре «крепости» стояли две деревянные вышки, одна – пожарная, колхозная с колоколом, другая – построена заново захватчиками. С вышек велось круглосуточное наблюдение за подходами к «крепости». Словом, до смерти перепуганное трусливое венгерское войско сделало все, чтобы партизаны не смогли даже приблизиться к «крепости», и оно могло бы отсидеться в ней, очевидно, вплоть до окончания войны.
Между тем, две женщины из Винторовки, жена дяди Захара Настасия Ивановна и Дуня, пришли на свои огороды, чтобы накопать картофеля, но сделать это не успели, как были арестованы мадьярами, и под конвоем отправлены в д. Улицу (на «крепость»). Другие земляки, увидев это, поспешили скрыться подальше от лиха. Как потом стало известно из показаний пленных, две молодые женщины были обвинены в связях с партизанами, подверглись пыткам, были изнасилованы и брошены в подвал.
Несколько дней они стирали грязное белье оккупантов, выполняли под конвоем и другие грязные работы. Несмотря на ходатайства перед командованием венгров от родственников из г. Середина-Буда, две пленницы были расстреляны.
Очевидно, венгерское командование это сделало для того, чтобы скрыть следы преступления, и были расстреляны ни в чем не повинные женщины (никаких связей с партизанами у них не было).
Через несколько дней я со своим пятилетним братом Михаилом, еще одним подростком лет 10–12 – сыном расстрелянной Дуни, а также одной пожилой женщиной отправились в родную деревню с теми же намерениями – накопать картошки. Не успели приблизиться к огородам, как нас арестовали и под винтовками повели к «крепости». Не доходя до «крепости», нам приказали снять рубашки, которыми завязали нам глаза и повели в расположение своей части. По пути моя повязка немного осела и я в образовавшуюся щель на ходу стал рассматривать укрепления на подходах и в самой «крепости». Нас подвели к одному из домов, куда тянулись телефонные кабели, очевидно, к штабу мадьяр, сняли повязки с наших глаз. Из дома вышел офицер с переводчиком, который на русском языке спросил нас:
– Кто вы и зачем пришли в деревню?
Я ответил ему, что мы прибыли за тем, чтобы накопать картошки для еды.
– Партизан! – заорал офицер, ударил кулаком по моему лицу и стал стегать плеткой по моемому голому телу, так как я еще не успел одеть рубашку.
– Вы партизаны! – перевел переводчик, – Следуйте за мной.
Нас повели к конюшне. Возле стены большого сарая в одном ряду лежали 13 трупов в гражданской форме со свежими следами ран, окровавленные, некоторые из них с оторванными руками, ногами. Среди них была одна молодая девушка со следами пыток, полураздетая, с отрезанной одной грудью, на ее изуродованном теле отрезанные пальцы с обеих рук сложены на груди. Тело девушки в ссадинах, подтеках крови, ножевых ранах. Все это говорило о том, что перед смертью над ней надругались садисты-изверги.
Увидев это, Шурик (так звали сына накануне расстрелянной его матери) и мой младший брат Михаил – разрыдались, они тряслись от испуга, обливаясь слезами. Шурик что‐то показывал на растерзанную партизанку. Тогда переводчик спросил:
– Может, кто узнает среди убитых своих родственников или знакомых. Покажите, кто?
Он взял за руку Шурика, подвинул его поближе к убитой и сказал:
– Ты ее знаешь?
– Нет, не знаю, – ответил Шурик.
– Кто узнает своих родственников? – переспросил переводчик.
Все мы молчали в ожидании самого страшного – расстрела, стояли с поникшими головами, отрешенные от всего. Стало мучительно жаль, что из-за ведра картошки с нашего огорода нас расстреляют. Какая нелепая смерть!
В это время из штаба врагов выбежал солдат, подошел к офицеру и о чем‐то доложил. К нам подошли еще двое солдат, завязали нам глаза, и переводчик сказал нам, чтобы мы передали всем, кто еще захочет войти в запретную зону – на огороды или еще куда – будут расстреляны на месте, а мы убирались бы ко всем чертям отсюда.
Однако, и после этого грозного предупреждения мы скрытно пробирались на свои огороды, лежа вырывали картошку, разгребая землю руками, так как другого пути спастись от голода не существовало.
Однажды, когда мы пробирались по кустарнику вдоль небольшого ручья, в кустах кто‐то зашевелился, раздвинулись ветки и я увидел своего двоюродного брата, Юрия Васильевича Петрусева, с трофейным немецким автоматом на груди, с ним еще один партизан. Мы обнялись, расцеловались и повели разговор. Юрия, в первую очередь, интересовала судьба его матери, двух сестер и младшего брата (6 лет).
Я сообщил, что его семья находится под арестом полицаев, и что это большая опасность для их жизни. Брат поручил мне передать письмо старосте Афанасию Белатурову, чтобы тот немедленно принял меры к освобождению семьи, иначе он сам и его семья будут уничтожены. Я выполнил поручение, чуть не поплатившись жизнью за связь с партизанами, однако, семья Юрия вскоре оказалась на воле, другие же семьи партизан были вскоре расстреляны. Юрий был отважным подрывником в диверсионной группе, его дела отмечены орденами Ленина и Красного Знамени.
Боясь наказания, ареста нашей семьи, нам пришлось трижды менять квартиру. Нас принимало местное население – это наши знакомые, друзья на разных улицах города. Последнее поселение – кров, мы нашли на окраине райцентра, на улице Заря. Мы поселились у добрых стариков (фамилию я их не помню).
Фото дядя Захар Михайлович Петрусев и сестра Надя в дни войны 1944 год