И. В. Петрусёв
Воспоминания о семье. Книга 1
По вечерам вокруг его дома собирался деревенский люд, обсуждая различные дела и проблемы, порой до полуночи. Были споры, суждения о жизни, о детях и т. д. Люди расходились по домам, когда прадед закрывал свою лавку-магазин.
Особенно запомнилась мне пасека прадеда, возможно еще и потому, что в период выкачки меда (это производилось летом два раза), в саду собиралась многочисленная рать детей в ожидания угощения ароматным медом. В те времена пчел разводили в специальных ульях, называемых колодами – это вырезка из круглого дерева длинной один метр, из которой убиралась гнилая сердцевина, просверливались летки. В полой части колоды вырезались и размещались куски вощины, колодка снизу заделывалась дном, сверху крышкой и устанавливалась высоко на дереве.
Вечером, когда проходишь мимо, подвешенные колоды пчел производили впечатление великанов зорко охраняющих усадьбы, а бабушки пугали своих внуков русалками, ведьмами, что надо слушаться родителей – иначе беда…
В 1929 году на пороге коллективизации, и когда уже начиналось раскулачивание, умер мой прадед, еще раньше умерла его жена, которую я не помню. На похоронах собралось много народа, родных, близких, друзей, по сути собралось все крестьянство из всех деревень и города, пришли и приехали, чтобы проводить в последний путь уважаемого человека. Вся наша деревья была заполнена людьми, а похоронная процессия не могла вместится от дома до кладбища. Впереди колонны несли хоругви, иконы, словно это был крестный ход во главе священников, дьяков и певчей. Возможно, оно и было так, страна переживала события исторические, переход от НЭПа к социалистическому светлому будущему.
Начиналось разорение крепких крестьянских хозяйств – раскулачивание, все ломалось, разрушалось, растаскивалось, разворовывалось, а живые души ссылались на каторгу в Сибирь.
Начиналась коллективизация сельского хозяйства. На этом переломе смерть моего прадеда совпала с переходом к новому историческому процессу, скорее к развалу могущественной Российской империи.
Мой прадед похоронен на деревенском небольшом кладбище, где установлен металлический памятник, а вокруг его могилы похоронены все ушедшие из рода Петрусевых. Посети кладбище. Остановись и ты, поклонись своим предкам, и ты почувствуешь прилив сил от исполненного долга.
Детство мое, и юность протекали под влиянием моего деда – Петрусева Михаила Ильича – это по линии отца, а по роду матери – моей бабушки – Татьяны Яковлевны (девичья фамилия – Журикова).
Мой дедушка Миша был внешне схож с моим прадедом, большой труженик, хороший семьянин. Он отличался от своего отца – Ильи разве что тем, что был более доступен для окружающих его односельчан. К нему шли и молодые и пожилые люди из своей и других деревень за советом и всегда получали от него все, что их волновало. Дед по наследству от своей матери знал многие способы народного врачевания, как людей так и животных, практически от всех болезней, а также укусов змей, наговоров и т. п. Для лечения он использовал настои различных трав, цветов, других растений. Почти ежедневно возле его хаты стояли люди, а то и подводы из других селений с один и тем же вопросом, просили помочь в лечении больных.
У деда также была многочисленная семья от двух жен. Его первая жена умерла при родах, вторая, Юлия, женщина тихая, кроткая, работящая, к которой он относился с особой теплотой и уважением. В период Великой отечественной войны Юлия погибла при бомбежки немецкими стервятниками. Семья деда состояла из семнадцати человек, включая супругов, восьми сыновей и семи дочерей. Как хороший трудолюбивый хозяин, он получил от своего отца 10 десятин пахотной земли и сенокоса. Земля – суглинисто-песчаная почва не была плодородная, однако такие культуры как овес, гречиха, ячмень, картофель давали неплохой урожай, но полностью удовлетворить потребности семьи не могли.
Поэтому дед вынужден был заняться ремеслом. Выкупив у государства осиновую рощу леса и получив полную свободу в период НЭПа, дед наладил производство изделий из древесины, широко привлекая к этому ремеслу своих сыновей. Работы по заготовке, раскряжевке, обработке леса, проводились в зимнее время после уборки урожая. В мастерской деда стояли различные станки по обработке древесины, много различных инструментов, изготовленных местными кузнецами, коптильня для просушки и придания товарного вида изделий. Поделки деда: различные корыта, для купания детей, стирки белья, приспособления для отделки и глажения одежды, приготовления пищи; бочки, всякая домашняя утварь хозяйственного назначения славились высоким качеством отделки и на рынке шли нарасхват.
Дед был набожным, верующим человеком, наизусть знал всю Библию, молитвы и старался воспитывать всех детей в том же духе.
По мере подрастания детей, с выходом по возрасту к самостоятельной жизни – отдавал замуж дочерей или женил своих сыновей, при этом он лично санкционировал столь важные мероприятия.
В вопросах браках воля деда была непреклонна, никто не смел пойти против его воли, и я не знаю, чтобы кто‐либо из его детей брали разводы. Одна единственная дочь, Мариша, за непослушание была выдворена из дома деда и позднее погибла в партизанах. Большая семья прадеда и деда разъехалась по всему Союзу, многие из них живут в Сибири, дальнем Востоке, в центральной России, Урале и на Украине. Этому способствовали события, связанные с революционными бурями, событиями в стране в то смутное время.
Фамильная каста Петрусевых, которая составляла большинство в деревне, стала распадаться, хотя в период коллективизации на Винторовке Петрусевых было еще больше всех других.
В период коллективизации сельского хозяйства параллельно шло и раскулачивание крепких единоличных хозяйств, которые не хотели входить в колхоз. Многие семья не ожидали такой расправы, покидали деревню и, бросив свои хозяйства, бежали в соседние губернии, в том числе в отдаленные районы Черниговской области. Дед в числе первых вступил в колхоз, сдав в общественное пользование лошадь, корову, овец, сельскохозяйственный инвентарь и посевной материал. Однако это не помогло, его семья попала в списки для раскулачивания и вскоре к дому явились уполномоченные с наганами на боку и винтовками со штыками, так называемые комбеды. Когда они вошли в хату деда, то поднялся плач детей, ревели все истошными голосами и старший начальник – член ВКП(б) Маковоз не выдержав, приказал прекратить эту акцию. Так и получилось, что никто из Петрусевых не был репрессирован.
Среди многочисленных внуков деда, которых трудно пересчитать – я был у него на особом счету, пользовался поблажками, которые щедро дед дарил мне и прощал за разные детские провинности и шалости.
Дед работал сторожем в колхозе. Он охранял сады, фермы, амбары с добром и т. п. Помнится, как он сторожил в большом саду, который прежде принадлежал зажиточному человеку, бежавшему невесть куда. Это был Соловьев сад, принадлежащий колхозу. Вместе с дедом я отправился его помощником. Вторым помощником была собака – Шарик. В центре сада мы соорудили шалаш, нанесли в него сена и, укрывшись старыми полушубками, ложились спать, выставив на пост Шарика. Шарик, быстро учуяв приближение подростковой компании, начинал лаять. Тогда дед снимал с большого сука в шалаше ружье – шомпольную берданку с расписной ложею, доставал из бутылки и засыпал в ствол солидную горсть черного дымного пороха, забивал из войлока пыж с помощью шомпола. Затем засыпал горсть крупной соли и загонял еще один пыж. После этого на затравочную шпильку дед накладывал пистон – капсюль и ружье готово к стрельбе. Он выходил из шалаша укладывал свою пушку на раздвоенный ствол яблони, как на рогатину, и наводил оружие в цель. Гремел выстрел, окутывая шалаш облаком дыма, Шарик лаял, заливаясь от злости, бежал в сторону нарушителей и, приблизившись к убегающим пацанам, останавливался, греб лапами землю и лаял до тех пор, пока не скроются злоумышленники. На этом боевые действия оканчивались нашей победой.
Дед участвовал в русско-японской войне и много рассказывал: как под Мугденом ходили в атаку на япошек, про хороших и нехороших командиров, а я, затаив дыхание, слушал деда, каждое его слово западало мне в душу.
Моя мать – Александра Макарьевна часто посылала меня к деду занять хлеба на ужин. Я с удовольствием бежал, чтобы лишний раз повидаться с дедом. Когда подходил к дому под вечер, дед уже догадывался о моем визите. Делая вид, что меня не заметил, он спрашивал свою жену:
– Юля, а кто к нам пожаловал и зачем.
– Ваня внук пришел, занять на ужин хлеба.
– А он рассчитался за прошлый долг?
– Рассчитался, рассчитался, Миша, – отвечала она, зная, что такового расчета не было. Знал, конечно, об этом и дед.
– Ладно, – протягивал дед, Одолжи ему фунт хлеба.
Юля брала кантарь, устанавливала на отметку – фунт и на крючок инструмента навешивала край черного хлеба по величине явно больше фунта, быстро снимала и совала хлеб в мои руки. Обрадованный я гнал домой, так что мелькали и блестели голые пятки моих ног. Не доходя до дома, я отламывал от крайчика корку хлеба и с великим наслаждением уплетал ее.
Из моих дошкольных лет помнится и такой случай в саду моего деда. Проходя мимо усадьбы деда, я увидел, как он скашивает высокую траву и подошел к нему.
– Ну, как дела, Ваня?
– Хорошо, – ответил я.
– Хочешь, нарви себе слив, – с казал дед.
Однако сливы меня не интересовали, они гроздями свисали на ветках, и их было множество. Я поглядывал на высокую грушу, на которой созрели плоды. Однако, чтобы забраться до груш нужно было преодолеть безсучковую зону на высоту 4–5 м, а поэтому спрашивать разрешение у деда было бесполезно, и я обдумывал план как нарвать груш. Не подозревая моих намерений, дед повесил косу на сук дерева и направился в дом. Не раздумывая, я быстро вскарабкался на грушу до первых сучьев, подтянулся на руках, как на перекладине, занес ногу на сук и полез дальше вверх, где заманчиво висели плоды. Я не успел сорвать еще и одной груши, как увидел, что внизу стоит дед. Я обомлел, сердце стучало так сильно, что готово было вырваться из груди. Крепко зажав ветви в руках, я посмотрел в низ. Деда под грушей не оказалось. Он позвал свою жену Юлию и сказал:
– Посмотри, Юля, мне кажется, что на груше что‐то чернеет, может ястреб или ворон к нам прилетел.
Я подумал, что дед может не заметил меня, и дрожь постепенно улеглась.
– Но вот что Ваня, давай-ка, слезай с дерева. Я сейчас принесу лестницу, а ты сорви немного груш. Ну, слезай, Ваня, и угости бабушку Юлю грушами.
Я слез с дерева, а дед положил руку мне на голову, молвил:
– Что ж, если хочешь груш, скажи деду, мы их нарвем вместе.
В период раскулачивания и коллективизации кирпичный завод прекратил свою работу, так как часть рабочих из окрестных сел бросили работу, а хозяин-собственник сбежал. Население в поисках кирпичей начало растаскивать завод, разбирали печи для обжига.
Мы с дедом отправились чтобы добыть кирпича на ремонт печи. Дед себе клал в мешок 8 кирпичей, а я подвязывал на веревке и перекидывал через плечо два кирпича, итого за ходку мы приносили 10 кирпичей.
Вечером дед мне выдавал от 10 до 20 копеек, в зависимости, сколько я принес кирпича. Я собирал деньги, которые нужны были для покупки принадлежностей, готовясь к поступлению в 1 класс школы.
Дед был требовательным, но справедливым человеком. Его слово никогда не расходилось с делом, причем его отношение было одинаково для всех его детей и больших, и маленьких, не взирая на возраст.
Он считал, что детей надо воспитывать с пеленок и до полного возраста самостоятельной жизни, т. е. женитьбы (замужества).
Вот один из примеров. Два, уже считай, взрослых сына Захар (1902 г) и Василий (1904 г) – два парубка, но еще не женатых, решили на заработанные деньги купить гармонику, что было сделано без ведома отца-старичка.
Сыновья по вечерам, чуть не до рассвета, веселили молодежь, а про работу забыли, утром – не разбудить.
Это усмотрел дед, решив покончить с такой несправедливостью и непокорностью. После неоднократных предупреждений – гулянья хороши, а работа должна идти своим чередом, решил принять меры. В один из трудовых дней парни после ночной гулянки не вышли на работу, спали непробудным сном. Дед пытался разбудить своих работников, дернув за пятку старшего сына Захара, но не тут‐то было, Захар двинул ногой своего отца так, что дед свалился с сеновала. Тогда дед разыскал спрятанную гармонь и отнес ее в березовую рощу. Он отыскал две березки, нагнул их, к вершинам привязал гармонику и отпустил деревца.
Гармонь жалобно в последний раз запела и была разорвана на две части.
Был какой‐то праздник, люди шли в церковь ранним утром и останавливались, крестились у берез с разорванной гармошкой, которая болталась на ветру, издавая жалобные звуки.
Братья, да и считай весь род Петрусевых, любили и любят музыку, многие из них обзаводились музыкальными инструментами, праздники проводили бурно, весело, очищая свои души от тяжелого труда в будни, когда они трудились, не жалея сил, отдавая себя труду и заботам по подрастающему поколению. Не хочется останавливаться, описывая образ моего деда, так как многие его черты трудолюбия непременно относятся к последующим поколениям нашей фамилии.
В период коллективизации 1929–30 гг. мой дедушка, Михаил Ильич, в числе первых записался в колхоз и сдал в коллективное хозяйство лошадь, корову, овец и весь сельскохозяйственный инвентарь. Его примеру последовали все его дети, начав новую жизнь в созданном колхозе под названием «Верный путь». Дед добросовестно работал в колхозе, а его примеру следовали все его дети и внуки. Он многие годы, до самой смерти охранял колхозные амбары с зерном, сады и другие объекты. В личной жизни до корней волос был предан своей семье, своему хозяйству. Будучи дома у себя, он все свободное время мастерил различные поделки из дерева, имел свою пасеку, уверенно вел свой корабль Петрусевых к достатку и хорошей жизни во все времена. Дедушка, Михаил Ильич, явился первым создателем колхозной пасеки, научил многих своих учеников этому ремеслу, так нужному для нашего общества, для здоровья человека.