И. В. Петрусёв
Воспоминания о семье. Книга 1
– Затем, что и вы! – ответил я, – мы разыскивали отряд, где командиром мой дядя, Купреев П. И.
– Вот этот кривой зачем, только кашу есть, – у казали на дядю Трофима.
– Кашу? Не кашу, а за лошадьми лучше меня никто не ходит так как я. Я ведь работал в колхозе конюхом.
– Ну, хватит, пострелять их, да и конец всему – крикнули сзади, сидящие на санях.
– Нет, хлопцы, так нельзя, брать грех на свою душу! – сказал старший, – вот у меня тоже такой вот молокосос сошел со двора, и ни слуху, ни духу, тоже может где‐то в лесу бродяжничает. Я вижу, что они честные, эти ребята. Ну, смотрите мне! Поехали!
Мы долго смотрели вслед за удаляющимися упряжками, затем зашагали по дороге, куда, зачем, сам Бог того не ведает. По пути мы вошли в село, состоящее из нескольких уцелевших дворов, большая часть села была сожжена. Зашли в первую хату, чтобы отдохнуть, погреться. Но в хате оказалось человек 15–20 партизан, а увидев нас, показали нам на дверь. Мы зашли во вторую избу и там полным полно партизан. Мы вышли на улицу и побрели по дороге.
Ночь застала нас снова в лесу, снова неимоверные усилия для выживания. Впервые я почувствовал, что силы мои подошли к концу, дальше обвал. Я кое‐как разгреб снег под деревом, уткнулся в снег и заснул. Проснулся до костей продрогший, встал, отряхнув снег, в движениях кое‐как согрелся. Сильно хотелось есть, хотя бы кусочек хлеба или сырую картошку, съел бы за милую душу, но тщетно – с идр был пуст.
Утром мы вышли снова на дорогу и продолжили наш путь. Впереди показался перекресток, откуда дорога разветвлялась в пяти направлениях. Мы пошли по дороге прямо, но через километра полтора-два дорога резко свернула вправо, затем почти назад. Словом, мы попали в какой‐то заколдованный круг и пошли еще по одной малотарной дороге. Пройдя с километр дядя Трофим остановился, сел на пенек и сказал:
– Дети, я больше никуда не пойду, все, больше сил нет.
Смеркалось в лесу быстро, надвигалась темень, а мы стояли перед дядей, уговаривая его отдохнуть и идти дальше. Но он был неумолим, сказал:
– Вам надо идти, будет же и конец, идите, я пойду по вашему следу.
Мы ушли, и больше я его уже не видел после окончания войны и о его судьбе ничего не знаю.
С Толиком вышли на поляну густо поросшую кустарником. На другой стороне поляны чернели какие‐то строения, из трубы валил дым, расстилаясь по земле, не давая различить, что это за строения. Когда мы приблизились метров на 100–150, по нам открыли огонь из автоматов. Пули осыпали нас ледяными и снежными комьями, рикошетили, ударяясь о ветки кустарников и с все уменьшающимся писком летели вдаль.
Я метнулся влево от дороги, Толик же, наоборот, вправо. Проваливаясь в глубоком снегу, я уходил от дороги и, пройдя метров 200–300, начал что есть сил звать Толика, но он не отвечал на мой голос. Зато в мою сторону полоснула очередь с автомата, и все стихло. Я пошел еще дальше в глубь леса, оказавшись один на один с ним. Один в зимнем лесу, впервые в жизни. Усиливался ветер, раскачивая стволы деревьев, и наплывали серые, свинцовые обрывки облаков, то закрывая, то открывая ущербную луну, от чего в лесу становилось все темнее и неуютнее. Наконец, небо закрыло сплошное марево туч, стало темно, ветки кустарника – подлесника цеплялись за одежду, разрывая ее в клочья, с болью хлестали в лицо.
Я вошел в массив редколесья, как услышал шум пролетающей птицы. Она издавала время от времени удаляющиеся и периодически приближающиеся звуки. «У-у-ух, у-у-ух» – кричала сова, словно ночной охотник набрел на хорошую добычу и свое восхищение выражал этими звуками, которые наводили на меня и без того грустное настроение. Дуновение ветра то усиливалось, то слабело, отчего отдельные деревья издавали скрип, словно на своем только известном им языке разговаривали между собой.
Я родился в лесной зоне Украины, а поэтому большая половина жизни связана с лесом, который полюбил всей душой, всем своим существом. И не только красота и богатство леса очаровывали меня, но и то, что он представляется мне как живое, вечно изменяющееся дитя природы и является самым близким другом человека, его защитником. Иногда говорят, что одному человеку в лесу становится страшно, особенно, когда он потерял ориентировку и заблудился – человек теряется и от этого может погибнуть. Я считаю наоборот, именно лес человеку, попавшему в экстремальные условия, может оказать помощь и спасти его от гибели.
В летнее время лес богат ягодами, которые вызревают в разное время, в определенной очередности. Самая первая ягода – земляника, через неделю – черника, далее малина, а за малиной пошли брусника, ежевика и самые поздние – клюква и другие ягоды, обильно насыщенные витаминами. Август и начало сентября – пора сбора орехов и грибов. И все отдается человеку бесплатно, бери, заготавливай на зиму, пользуйся. Даже зимой лес, если присмотреться, богат своими дарами: ягодами калины, рябины и другими, которыми подкармливаются птицы и звери, а подчас и человек не прочь отведать калину, шиповник.
Лес – это единственный источник древесины, которая не заменима ничем другим, дает нам самые чистые в санитарно-экологическом отношении блага – жилье и изделия для комфорта – различную мебель, а наличие множества смол, соков, являются незаменимым продуктом для изготовления лекарств, продовольствия и т. д.
В лесу самый чистый воздух, насыщенный кислородом и, если ты зашел в лес, то чувствуешь прилив сил, здоровья и доброго настроения в этом царстве, укрепляющем нервную систему человека. Стоит прилечь на прогретую солнцем землю и посмотреть вверх, в разводья голубой безбрежной дали вселенной, увидишь, как плывут вершины сосен и тобой овладевает неописуемое блаженство, чарующая красота, дающая повод на добрые размышления.
До Великой Отечественной войны Брянские леса, растянувшиеся на сотни километров широкой полосой между рекой-красулей Десной и лесостепью центра России, длиной вплоть до Подмосковья – это особый лес. Он славился мачтовой сосной, когда стройные высокие деревья с ярко выраженной позолотой на коре высоко уходят кронами в самое небо.
Нигде так красиво не бывает как в лесу, особенно в горном лесу.
В южной половине Брянских лесов еще до Великой Октябрьской революции были проложены две железные дороги, по которым вывозилась деловая древесина. В крыле леса, подпадающего к территории Украины, узкоколейная дорога проходила от ст. Зерново до села Старая Гута, к скипидарному заводу, что в шести-восьми километрах за станцией Гута.
Другая дорога, ветка ширококолейная, шла от райцентра России – Суземки до Трубчевска.
По этим дорогам отгружалась древесина от культурной вырубки делянок спелого леса и вывозилась на нужды страны. Часть леса перерабатывалась на месте, где работали лесопильные, скипидарные и другие заводы по изготовлению масел и т. д.
Лес напоминал огромный лесопарк, разбитый на квадраты с просеками, наличием питомников. Почти все население сел, расположенных в лесу, работало по заготовке и воспроизводству лесных богатств. Делянки-вырубки немедленно засевались саженцами и уже через пять-семь лет превращались в густую посадку, требующую ухода.
По железным дорогам шли и другие материалы и полуфабрикаты: кирпич, строительный песок, доски, балки и так далее.
После Великой Отечественной войны обе железнодорожные колеи, узкая и широкая, оказались разобранными и вывезенными в другие места, а насыпь распахана, где ничего, кроме бурьяна, не растет.
Брянский лес славился обилием ягод, грибов. В разгар сбора ягод, особенно черники, население – семьями на повозках, запряженных лошадьми, выезжали в лес за ягодами, жили в лесу два-три дня и привозили домой бочки черники, которую сушили, варили на варенье.
Все летние каникулы детвора жила в лесу, ходили за грибами, ягодами, которые по железной дороге вывозили в райцентр для продажи. Вырученные деньги шли на покупку одежды, обуви, для подготовки к новому учебному году, часть денег уходила на закупку продуктов – сахара, круп, хлеба, рыбы…
В 1981 году мне вместе с моей семьей пришлось на автомашине пересечь Брянский лес по железобетонной трассе от Севска до Брянска и далее до Москвы. Того леса, который был до Великой Отечественной войны – нет. Лишь отдельными островками можно встретить те величавые вековые сосны, видимо оставленные для семян. Основные же массивы леса заросли кустарником лозы, да изредка смешанными породами – осины и березы. В лесу много заболоченных мест, а просеки так заросли, что по ним пробраться человеку почти невозможно, да и не безопасно от множества змей.
Когда‐то «шумел сурово Брянский лес», теперь он тих и спокоен, словно обиженный жестокой эксплуатацией и уничтожением человеком. В лесу заметно уменьшилось количество обитателей: птиц, зверей, и рыбы в речках. И пройдут века, если когда‐нибудь наши потомки восстановят его красоту и былое значение, или наоборот превратят его в пустыню.
Оставшись в лесу один, я нашел одно из толстых деревьев, обросшее в корне высокой сухой травой, прислонился к нему спиной и сел, чтобы обдумать свое положение, что же делать дальше. Отдохнув и почувствовав, что мороз быстро пробирается через изорванную мокрую одежонку, я решил выйти на старую дорогу, по которой мы шли, найти дядю Трофима, и тогда уже вдвоем решить, что делать. Собравшись с мыслями, сделав небольшую разминку, и определив примерное направление маршрута выхода на дорогу, я пошел быстрым шагом, благо подмороженная за ночь верхняя корка снега не проваливалась. По моим расчетам дорога должна быть где‐то не более одного километра, а я прошел не менее двух-трех километров, а ее все нет. Я изменил направление и прошел почти столько же, дороги нет. Я понял, что дальше искать дорогу нецелесообразно и решил идти только в одном направлении. Мысль отыскать дядю Трофима меня оставила, так как я удалился уже далеко от места последних событий.
Я решил, что ночевать в лесу одному, как это мы делали раньше – невозможно, так как можно легко замерзнуть, поэтому решил идти и идти, куда‐нибудь да выйти. И действительно, когда уже светало, небо на востоке все больше и нагляднее окрашивалось в светло-розовые огненные цвета, я увидел, что впереди меня сквозь деревья просматривается широкая просека. Подойдя еще ближе, мне стали видны две нити рельсов, расположенных вдоль просеки и я понял, что вышел к железной дороге. Но какой? Их три: магистраль Москва-Киев, железнодорожная ветка Суземка – Трубчевск и узкая колея Средина-Буда – ст. Гута.
Все эти дороги мне хорошо известные с детства, по которым я проезжал десятки раз. По густому кустарнику, поросшему ельником, я приблизился метров на пятьдесят и стал всматриваться, нет ли охраны, и кто охраняет дорогу. Метров в 5–7 я увидел в придорожной канаве встроенную в насыпь землянку, из которой шел дымок. Из землянки вышли два солдата и направились вдоль железной дороги, очевидно, патрульные. Пройдя с полкилометра, они вернулись и столько же прошли в мою сторону. Я замаскировался в ельнике и стал наблюдать. Два немца, болтая между собой, осмотрели путь, долго о чем‐то спорили и вернулись к землянке.
Подумалось, был бы автомат или хотя бы карабин, уничтожить двух завоевателей и скрыться в лесу ничего не стоило.
По внешним признакам я стоял у железной дороги Суземка-Трубчевск. Я отошел от дороги метров 500–600 и пошел вдоль ее. Куда она приведет меня? К моему удивлению, через два-три километра, если не ближе, кончался лес и я поспешил на его опушку. Выйдя на опушку леса, я увидел примерно в 1–1,5 км крайние дома райцентра Суземка.
От опушки леса метрах в ста стояли в один ряд на интервалах примерно 150–200 метров ДЗОты с амбразурами и дверями, сооруженными в сторону леса. Я стал наблюдать, заняты они или нет солдатами, но никого не обнаружил. Одна из дверей была сорвана с верхних петель и со скрипом раскачивалась ветром. Это меня окончательно убедило, что в сооружениях нет никого.
Остаток дня я провел на опушке леса, размышляя и строя план моих действий. До райцентра Середина-Буда – 12 километров, столько же до моей деревни, но она полностью сожжена и в зимнее время встретить там кого‐нибудь невозможно. Можно конечно вернуться в лес, найти партизан и попросить командира, чтобы приняли в отряд. Но мои физические силы был окончательно истощены ночлежками в лесу на открытой местности и фактически без пищи уже несколько дней подряд.
Когда совсем стемнело я пошел к полевым сооружениям, надеясь хоть чуть-чуть согреться, найти в них какие‐нибудь остатки пищи. Подойдя к одной землянке, обнаружил, что дверь была открыта, а дверное пространство на половину занесено снегом. Потребовалось немало сил, чтобы разгрести снег и войти в землянку. В землянке были сооружены нары, амбразура, часть досок сломано и разбросано по сторонам, было очень холодно, и дрожь еще больше стала донимать мое тело. О намечаемом мною отдыхе не могло быть и речи, и я стал собираться в путь, привел в некоторый порядок одежду и обувь, вышел из землянки.
В райцентре Суземка жили многие знакомые люди моего отца, к ним мы заезжали на лошади, также некоторые родственники, но я не знал, где они теперь, что с ними, какова обстановка в этом поселке, а поэтому идти туда было крайне опасно, чтобы не попасть в руки карателей.
В райцентре Середина-Буда осталось мое семейство: четверо детей (братья, сестры), мать и бабушка. Самой старшей сестре, Наде, было двенадцать лет, младшему Михаилу – четыре года. Я решил идти через поле в Середина-Буду.