И. В. Петрусёв
Воспоминания о семье. Книга 1
Жаркое лето 1943 года
Весна 1943 года была многоводной от таяния большого снега и тепла, внезапно пришедшего уже к концу марта.
Быстро приближалось лето 1943 года, а с ним и события большого исторического значения в ходе Великой Отечественной войны.
За поражения немецко-фашистских войск зимой 1942–1943 гг Гитлер готовил реванш в районе Курской Дуги.
Через Середина-Буду день и ночь стягивались, двигались колонны фашистских войск, направленные в сторону Севска. Шли танки, артиллерия, пехота, сплошным потоком двигались груженые военными и боеприпасами машины.
Участились бомбежки, на этот раз нашей авиацией.
Ударам с воздуха, днем и ночью, особенно подвергались как войска противника, так и его склады с боеприпасами, с горючим, другими материальным имуществом.
Станция Зерново была конечной железнодорожной станцией, куда эшелоны противника еще доходили, дальше все мосты и железнодорожная колея были разрушены партизанами.
Население райцентра строили на своих усадьбах укрытия-блиндажи, где и находились днем и ночью со своими семьями, опасаясь бомбежек.
Немецкие захватчики развернули зенитные батареи, но наши У‐2 подходили с выключенным мотором к намеченным целям ночью, внезапно бомбили их, и уходили на свои аэродромы невредимыми. Иногда вспыхивали лучи прожекторов противника, выхватив в ночном небе наш двукрылый небесный тихоход, который маячил как мотылек на небосводе, а к нему неслись огненные трассы от зениток. Кажется, вот-вот они попадут в маленький самолет, но тут происходит невероятное. Один или два таких самолетов с выключенными двигателями, черными тенями на малой высоте, появляются у прожекторов и зениток – сбрасывают свой смертоносный груз прямо на головы фашистов. В стане врага раздаются ругань, крики, паника, а уцелевшие фашисты разбегаются в разные стороны, несут потери.
Большую помощь для ночных бомбардировщиков, а также действиям нашей авиации, оказывала партизанская разведка, действующая в тылу у противника. Разведку объектов противника, как правило, вели девушки в крестьянской одежде. Они появлялись, в основном, со стороны села Чернецкое, где охрана подступов к городу производилась ночью путем патрулирования. На окраине города они встречались с разведчиками из числа местных жителей и ночью уходили, унося с собою информацию о противнике.
Необходимо отдать должное моему другу, Николаю Яковлевичу Вертолецкому, который много работал по добыче разведданных в райцентре и передаче их партизанской разведке. Весьма скромный, добрый человек и поныне живет на Винторовке, пожалуй, единственный, оставшийся в живых, активный участник Великой Отечественной войны – инвалид войны, тем не менее, работает в своем родном колхозе. Николай – мой верный друг и товарищ. Корни нашей дружбы идут с предвоенных лет и до настоящего времени.
Как я уже писал ранее, в Брянских лесах мне пришлось капитально проверить себя на прочность, однако, вскоре по возвращении домой я заболел. Появились острые боли в суставах ревматического характера от переохлаждения организма. Особенно болели в суставах ноги и руки, я лишился сна, а также занятия трудом. В семье возникли новые проблемы, требующие моего лечения. Чтобы поставить меня на ноги мама начала лечить меня методом домашнего врачевания, народными средствами. Она откуда‐то принесла большую посудину в виде деревянной полубочки, которую называют в народе «широтвой» и применяют для купания детей и взрослых там, где нет общей бани. Мама заливала горячую воду примерно на 1/3 вместимости и закладывала туда травы. Через несколько минут в посудине образовывался настой и я садился туда. Сверху «широтва» накрывалась мешковиной. Я парился до пота и через 10–15 таких процедур почувствовал, что мое здоровье начало улучшаться. Однако старая болезнь не ушла совсем, не покинула меня, а время от времени дает о себе знать и поныне.
Между тем все более и более назревало гигантское сражение на Курской Дуге, излучина которой проходила в 40–50 километрах от райцентра Середина-Буда и взволнованные люди, ведя неутешительные разговоры, по своему готовились к спасению населения, женщин, детей.
На семейном совете (я, мама, бабушка) было решено уйти снова в Брянские леса, использовав лошадку, которую подарил командир конников. Раненая лошадка вскоре выздоровела, так как за ней, словно за ребенком, ухаживали все, добывали травку, иногда очистки от картошки, кем‐то выброшенные. Лошадка стояла в сарае. При появлении детворы она выходила во двор и позволяла садиться на себя верхом. Наша детская мелюзга залезали к ней на спину по два-три человека, и она осторожно возила их по двору, словно в цирке.
Необходимо было соорудить повозку, хомут и другую сбрую для лошадки и использовать, как единственную тяговую силу, чтобы покинуть в нужный момент квартиру, уехать подальше от беды. Вскоре, из разбитых трофейных повозок я раздобыл четыре колеса и некоторые детали повозки (гайки, шкворень и т. п.). Дед Иван откуда‐то принес части сломанного хомута, который я отремонтировал в течение нескольких дней. Недостающие части сбруи постепенно собирались и вскоре все было готово к работе, как в поле, так и на извозе.
Лошадка охотно дала себя впрячь в воз и, прихрамывая на переднюю левую ногу, медленно пошла на пробный выезд. Так наша семья стала мобильной, мы готовы были выехать на собственной лошади подальше от лиха.
В качестве предварительного маршрута мы избрали так называемые «милютины кусты». Это большой массив заросшего густым кустарником поля, расположенного примерно в двух-трех километрах от райцентра, клином подступающего к дороге большаку Чернецкое – Середина Буда. Среди кустарников протекал небольшой ручей, впадающий в речку Знобовку. Кустарник плотно подступал к урочищу «Вольница», – а это уже начало Брянских лесов.
Фашисты боялись появляться в «милютиных кустах», где их могли проучить партизаны, поэтому эти места были самые безопасные для укрытия населения от врага.
Лето 1943 года было непредсказуемо жарким, что ни день, то события тревожные:
– то на дороге подорвались на минах танки или машины оккупантов;
– то партизаны обстреляли колонну немцев на подходе к райцентру, нанеся противнику ощутимый урон в живой силе и технике;
– то подрывы и поджоги складов оккупантов.
От этого немцы зверели, свою месть перенося на мирное население. Участились расстрелы, в том числе и невинных людей.
Так случилось и в нашей семье, которая была чуть не расстреляна неизвестно за что.
В нашей хате, где мы жили последнее время, на квартире поселились человек 8–10 фашистов во главе с офицером. Хозяина хаты и нас они выселили на улицу, куда хочешь, туда и иди. Во дворе фашисты разместили несколько своих лошадей, заставив местных носить воду и поить лошадей.
Когда стемнело, вся наша семья перешла в блиндаж, расположенный в огороде, а я залез на сеновал сарая и зарывшись в остатки сена уснул. Утром меня разбудили крики немецких захватчиков, ищущих что‐то пропавшее. Выбравшись из своей лежки, я увидел через щели в стенах, как из укрытия выводят мою мать, бабушку, сестер, братьев, – всю нашу семью. Все они плакали, шли во двор и выстраивались вдоль стены дома. Впереди них стояли фашисты с автоматами.
Немецкий офицер подошел к матери и, ударив плетью ее по спине, потребовал найти меня и привести сюда. Он считал, что именно я украл седло от офицерской лошади и скрылся. Он поставил вопрос – вернуть седло или они, фашисты, расстреляют не только нашу семью, но и все население улицы. На возвращение седла отводилось четыре минуты. Вокруг дома стали собираться люди и, возбужденно размахивая руками, требовали, чтобы немедленно вернули седло. Честно говорю, что я не брал седло, его не видел, тем не менее, испугался. Дрожь пронзила все мое тело, и не отдавая себе отчета, я скрытно продрал дыру в соломенной крыше, вылез на противоположную сторону от сарая, и по огороду пустился на утек – к уда глаза глядят.
Увидев меня, местные жители стали кричать:
– Вернись, иначе всех расстреляют!
Я оторопел, вспомнил выстроенную у стены нашу семью для расстрела и медленно побрел обратно. Я вошел во двор и увидел плачущую нашу семью, умоляющую меня отдать седло. Со всех сторон на меня кричали люди:
– Ваня, верни седло!
Но, где я его возьму, ведь я не брал его. Я прекрасно понимал, что за воровство немцы расстреливали русских на месте, без суда и, как правило, невинных людей, без разбора.
Фашистский офицер, посмотрев на часы, объявил, что осталось сорок секунд до расстрела, приказал мне встать на навозную кучу и начал стегать плеткой по лицу, по спине, приговаривал «руссиш швайн» (русская свинья). Я закрывал лицо от побоев и старался объяснить, что я ничего не знаю, кто взял седло, что сам я его даже не видел. Вся наша семья плакала, старалась, как только можно, объяснить, что мы не виноваты в этом деле. Фашист снова посмотрел на часы, покачав головой, что время на исходе, пора начинать.
В это время случилось невероятное, кто‐то из собравшейся толпы крикнул:
– Ищите седло на огороде, в картошке под грушей!
Единственная из фруктовых деревьев – груша росла в центре огорода и туда устремились, что есть силы бегом, мальчишки. И вдруг, громче обычного в толпе раздался тяжелый вздох, кто‐то из ребятни поднял над головой злополучное седло. Фашист уложил свой кольт в кобуру и приказал солдатам разойтись.
Двое фашистов, оставшиеся, оседлали офицерскую лошадь и вывели ее на улицу. Не помня себя, в каком‐то шоковом состоянии, мы стали расходиться кто куда. Кто же украл седло у немцев, подставив нашу семью к гибели? Лично я, да и другие, знают эту женщину, однако, сказать ей в лицо, сделать это я не в состоянии. Пусть ей остается эта трагедия на ее совести. Так решили мы всей семьей, пусть это жалкое существо всю жизнь терзает совесть за сделанное зло по отношению к честным людям.
Более полсотни лет прошло, отделяющих нас от этого трагического случая, но в памяти сохранились все подробности, даже облик разъяренного офицера с пистолетом в руках и плетью, жаждущего пролить кровь невинных людей.
Близился сентябрь 1943 года. Наши войска, разгромив и перемолов отборные фашистские дивизии на Курской Дуге, перешли в грандиозное наступление, успешно продвигались на Северо-Запад, освобождая из неволи народы городов и сел. И хотя изрядно потрепанный фашистский зверь еще огрызался, тем не менее, отходил под ударами нашей родной Армии – о свободительницы, оставляя кровоточащий след. Все ближе и ближе приближался огненный вал нашей армии, подминая под себя и уничтожая на своем пути «непобедимое», хваленое войско немецко-фашистских захватчиков, которые отступая, уничтожали все, превращая в пустыню наши города и села. В этих условиях население, спасаясь от фашистов, спешно покидало свои очаги. Люди уходили в леса, в основном, ночью, под покровом темноты. На своих плечах или самодельных колясках они брали с собой самое необходимое и скрывались в темноте в сторону «милютиных кустов» и далее в сторону Брянских лесов.
Еще с вечера мы уложили на самодельную повозку жалкие семейные пожитки, чтобы с рассвета выехать по заре по намеченному маршруту.
Утром, чуть забрезжил рассвет, мы благополучно миновали улицу и подъехали к шоссе, которое нужно было пересечь, чтобы двигаться к «милютиным кустам». В это время на большой скорости к месту пересечения шоссе подходила колонна танков захватчиков. Мы решили проскочить через шоссе еще до подхода колонны, но наша лошадка на самой середине шоссе вдруг встала на дыбы и отказалась спуститься под крутой уклон насыпи. Не смотря на все понукания, лошадь стояла на месте. А вот и головной фашистский танк подошел к телеге и начал раскачивать ее. В телеге сидели все мои сестры и братья – вся малолетняя семья, и бабушка. Создалась критическая ситуация, когда танк мог подмять всю нашу упряжку с детьми.
В колонне раздался смех фашистов, предвкушающих радость кровавой расправы над детьми. Взревел мотор танка, окутав дымом все вокруг, фашистский механикводитель сдал танк назад метров на 10–15, чтобы на скорости переехать через повозку с лошадью и резко начал движение на свою жертву, однако наша славная лошадка «Дашка» (так ее прозвали дети) вздыбилась и рванулась вперед под откос, а фашистский танк пролетел мимо, не задев даже повозку.
Повозка перевернулась вверх колесами и из нее высыпалась на землю вся наша детвора, рассыпавшись вокруг перевернутой упряжки. Лошадь свалилась на спину, и зажатая хомутом хрипела от удушья. Тогда я схватил выпавший из повозки топор, пересек супонь хомута и освободил ее. Увидев эту картину, фашисты подняли хохот и вскоре скрылись из виду. Мы подняли на колеса телегу, перепрягли лошадь и благополучно въехали в «милютины кусты», подальше от глаз оккупантов, откуда лесами могли уйти и далее – в спасительные Брянские леса.
С утра следующего дня начались бои с отступающими арьергардами противника. Начался артиллерийский обстрел нашей артиллерией дороги Середина-Буда – Чернецкое и дороги Гаврилова Слобода – Середина Буда. Разрывы снарядов все ближе и ближе приближались к «милютиным кустам».
«Милютины кусты» – это десять гектаров поля, покрытые орешником и другими породами кустов. Плодородный участок поля не раз раскорчевывался для того, чтобы засеять пропашными культурами, однако, проходит год-два, и на этом месте снова и снова вырастают новые, более густые ореховые рощи. Доброе дело сослужили кусты для укрытия местного населения. Здесь не раз сосредотачивались партизаны для боя с фашистами.