И. В. Петрусёв
Воспоминания о семье. Книга 1
Помнится одна семья – небольшого роста муж и в противовес ему его дородная жена – Матрена, которая отличалась завидной силой. В праздники, когда танцевала, то коронный номер заканчивался тем, что она на ходу подхватывала под мышки двух мужиков и, танцуя с ними в кругу земляков, перекидывала их через голову зевак – собравшихся односельчан.
Семья эта жила в хорошем, рубленном доме, а усадьба огорожена частоколом и напоминала крепость. По внутреннему периметру этой «крепости» дежурили две собаки – овчарки, которые при приближении посторонних лиц поднимали яростный лай и тогда медленно открывалась массивная дверь, а на пороге появлялась грозная Матрена с косою в руке. Блестящие глаза и грозный вид ее, гортанные крики «не подходи – зарежу», говорили о том, что лучше не связываться с этой бабой – богатырем. К дому собиралась толпа местных крестьян, и стрелять в женщину наряд уполномоченных не решался, так как толпа гудела, угрожая расправиться с теми, кто нарушит мир первым.
И тогда милиционер – старший команды подавал команду от греха уйти подальше, лучше не ввязываться в дело.
Всей нашей детворе нравились сибирские просторы, богатая природа, а главное достаток, хотя и грубой еды, в основном хлеб и картошка. Чего не скажешь о родителях, которых тянуло на Родину с первых дней пребывания на этой земле.
Видимо так устроен мир и человек, что где бы ты не находился, а в доме где родился лучше.
Между родителями по вечерам, после работы, то и дело возникали разговоры о возвращении на Родину, хотя там еще не утихла эпидемия голода. Подготовка к отъезду отца на Родину шла в тайне от детей, так как все мы заявили отцу, что хотим ехать с ним обратно, в родную деревню.
Осенним днем 1933 года, когда еще мы спали на нарах, отец тихо собрался, взял котомку с сухарями, и, распрощавшись с матерью, вышел на улицу, мать за ним. Я, притаившись что сплю, стал вслушиваться в разговор, который состоялся между ними.
– Ты, Шура, береги детей, – сказал отец, – Одних не отпускай на реку, я поступлю на работу на лесозаготовке, заработаю деньги, вышлю на дорогу, а как перезимуете, так и выезжайте домой.
– Ладно, Вася, так и сделаем.
Поняв в чем дело, я быстро оделся, обул свои изношенные все в дырах ботинки, залез под нары и стал выжидать.
План был прост, как только вернется и зайдет в хату мать, я вылезу из-под нар, отворю дверь и был таков – нагоняю отца, только что покинувшего нас.
Как только зашла в хату мать и приступила чистить картофель на завтрак, я молнией бросился к двери и, не взирая на окрики матери:
– Куда ты вернись! – понесся за удаляющейся фигурой отца.
Я бежал, что силы, но расстояние между нами не сокращалось, наоборот увеличивалось. Окончательно выбившись из сил, я стал кричать и плакать, взывая отца взять меня с собой, но тщетно. Отец прибавил шаг и вскоре скрылся из виду, направляясь по дороге, ведущей к пристани. В степи я остался один, мне не хотелось жить, и я решил, что лучше утонуть в реке, чем оставаться жить вдали от Родины, друзей с которыми ходил в первый класс школы. Мысль об отъезде самостоятельно пришла сама по себе, когда я бродил по песчаному берегу реки до самой ночи. Проголодавшись, я ушел снова в степь, заночевал в копне пшеницы, где подкрепился зерном из колосьев и крепко заснул.
Проснулся уже тогда, когда солнце стояло в зените, от карканья вороны, которая сидела на копне и на своем птичьем языке словно разговаривала со мною.
Вдруг я услышал крик моей матери, зовущей меня, голоса моих сестер и брата, которые вторили ее взволнованному охрипшему голосу и тогда мне стало жаль ее – я вылез из своего убежища. Ослепленный яркими лучами солнца, я пошел навстречу моей матери, переходя на бег. Обезумевшая от счастья женщина вскрикнула, увидев меня, упала на землю и с протянутыми в мою сторону руками шептала какие‐то молитвы в адрес Всевышнего, который внял ее горю, вернул ей сына. Мои сестры и брат, со всех ног неслись ко мне. И мы, взявшись за руки, чтобы еще кто‐нибудь не удрал, по жнивнику, обдирая босые ноги до крови, направились в сторону нашего жилища.
Вскоре наступили холода, выпал глубокий снег, а с ним появились новые проблемы. Быстро таял запас сухарей и картофеля, потребление которых резко возросло. В избе было холодно и мы, взобравшись на глинобитную печь, тайком доедали наши припасы – сухари. Уже к новому 1934 году создалось критическое положение с продуктами, которые по существу кончились.
Мы без конца крутили нашу самодельную мельницу, но зерно скоро кончилось и мы оказались голодными, босыми, в лохмотьях, в рваной обуви. Выйти на улицу в мороз практически было не возможно. Положение усложнилось еще и тем, что воду мы брали на реке с глубоких прорубей во льду, толщина которого достигала 1 м и более.
Мать или бабушка, взяв с собою два ведра, должны спуститься и подняться по крутому обледененному берегу реки Обь (расстояние примерно 1,2–1,5 км) и принести это воду, которой еле хватало на день.
К нам пришли холод и голод, куда более суровее, чем на Родине – Украине, откуда мы прибыли в надежде найти лучшую жизнь. Несомненно, мы бы умерли от недоедания и холода, если бы не наша дорогая, милая бабушка Татьяна Яковлевна, которая в любых экстремальных условиях никогда не терялась, искала и находила выходы из любой критической ситуации. На этот раз бабуля собрала остатки до предела изношенной одежды и обуви, подвязалась концом какой‐то веревки, на голову надела кусок какого‐то изношенного платка, повесив на плечи суму. Мы – дети не узнавали свою бабушку и, окружив ее со всех сторон, считали, что она решила нас просто развеселить, нарядившись в бабу-ягу. Бабушка вышла на улицу и вскоре удалилась по санной дороге в соседнее село, в 15 км от нашего. На третий день наша бабуля – путешественница вернулась с наполненной до краев сумой большими и малыми кусками хлеба, которые она добыла как нищенка, выпрашивая у богатых людей для спасения наших душ. И люди шли навстречу, одаривали ее кусками хлеба, которыми мы питались, запивая холодной водой. Часть хлебов сушили на сухари.
Так мы жили в те времена, а вскоре отец прислал денежный перевод, которого еле хватило на покупку одного билета.
С обозом, отправлявшемся санным путем на станцию Болотное, мать с двумя маленькими детьми ближе к весне уехала на Родину, оставив бабушку, меня и мою старшую сестру Надю на третью очередь, когда наступит тепло, и отец вышлет деньги на билеты. Поздней весной в апреле-мае наша бабушка собрала в путь остатки нашей семьи, и мы выехали на Родину.
Я уже описывал личность нашей бабушки, ее неиссякаемую энергию, предприимчивость, великую труженицу, которая не жалела себя в труде, и, не зная отдыха, отдавала все нам – своим детям и внукам.
Так получилось и на этот раз. После отъезда матери бабушка стала усиленно готовиться к отъезду самостоятельно, не ожидая помощи от родителей. Она нанялась домработницей в одну из зажиточных семей – нянчила их детей, стирала белье, готовила пищу и т. д. Она целый день трудилась у хозяина, а вечером приходила домой и, не смотря на усталость, ухаживала за нами, спать ложилась очень поздно, а с утра, накормив нас, отправлялась снова и снова к хозяевам.
За свой труд бабушка Таня была вознаграждена значительными запасами разных круп, особенно пшена, насушила сухарей. И с этим добром, наполнившим большой сундук для багажа, мы выехали на Родину. На улице уже пахло весной, дорога до станции Болотное 100 км была уже в проталинах и обоз медленно продвигался вперед. Здешние мужики везли на станцию зерно, а обратно – разные товары для своих семей (керосин, телогрейки, обувь и др.). Ехали, в основном, ночью и утром, т. к. снег на дороге быстро таял, образуя ледяную корку и проталины. Лошади еле тянули тяжело нагруженные сани.
И вот мы уже едем в вагоне по бескрайним просторам Сибири на Запад, к себе домой, предвкушая радостную встречу с родителями и земляками.
Летом 1934 г. наша семья, разорванная на три части, полностью воссоединилась в собственном доме, который в наше отсутствие оставался под присмотром дяди Захара (брата отца).
Вскоре во дворе появилась кое‐какая птица – куры и утки, а на огороде, расположенном на высотке на песчаных почвах, выросла картошка величиной с грецкий орех. Имея некоторые запасы продовольствия, наша семья выжила, пережив голод.
Школьные годы
Еще до поездки переселения в Сибирь в 1932 году, я поступил в первый класс фактически недоростком – в неполные 5 лет.
Ранним утром меня разбудила моя тетушка Софья Михайловна, которая была старше меня на 1 год:
– Вставай! – сказала она, – Пойдем в школу, в первый класс.
Только что основанная начальная школа в хуторе Монсов (3 км от нашей деревни) размещалась в обычной хате, откуда ранее выселили хозяина, по разнарядке вместо кулака. У стола, где сидел учитель, уже выстроилась очередь для записи в первый класс.
Когда дошла моя очередь, учитель посмотрел на меня и спросил:
– А ты куда еще хочешь недоросток, тебе еще рано, сколько тебе лет?
Я ответил, что я уже вырос и хочу учиться.
– Ну ладно, – сказал учитель, – А как твои фамилия, имя, отчество?
Я не знал, что ответить. Этот вопрос для меня был неожиданностью и я обомлел от страха, не зная, что это такое.
– Ну, как твоя фамилия, имя, отчество? – повторил учитель.
Тогда я вспомнил, что как только приходили в наш дом сборщики налогов, то выписывая бумагу, спрашивали фамилию, имя, отчество плательщика, на что отец или мать отвечали «Петрусев Василий Михайлович».
Я звонко крикнул:
– Петрусев Василий Михайлович!
Стоявшая рядом моя тетушка Софья Михайловна сказала учителю:
– Нет, неправда! Его зовут Иван, по отчеству Васильевич!
Учитель рассмеялся, рядом стоявшие ученики также хохотали так, что в хате дрожали стекла. От страха меня чуть держали мои ноги, а я дрожал, боялся, что меня не запишут в школу. Собравшись и воспрянув духом, я вполне серьезно заявил учителю, что буду хорошо учиться, только чтоб приняли меня в школу.
Учитель, Захар Семенович, любил своих питомцев, был добрым человеком, за что его любили. Он обмакнул перо в чернильницу-«невыливайку», записал меня в журнал, пожал мою руку и показал парту, где я должен был сидеть рядом с девчонкой по имени Акулина.
Признаться, я не хотел сидеть рядом с девчонкой, но сказать об этом учителю постеснялся. Школьная братия меня долго дразнила «Михайловичем».
– Михайлович пришел! – смеялись они.
А я бегал за ними и сердился, ведь на самом деле я Васильевич.
Я старался хорошо учиться, но придя, из школы домой, отмахав по глубокому снегу три километра, сильно уставал и на выполнение домашнего задания не оставалось времени и сил.
Вечерами наш дом освещала лучина или, в лучшем случае, «коганец» – горело постное масло в блюдце с проложенным из ваты фитилем, так что в хате стоял дым и было сумрачно, при таком свете читать и писать было невозможно.
Моя мама рассматривала мои тетради, но что‐либо понять в них не могла, так как все ее науки в первом классе окончились в один месяц и она безграмотной была отдана родителями в нянечки. Отец вообще не интересовался моей учебой, считая, что и без нее можно прожить, главное труд. Мама оценивала мою учебу по чистоте тетради. Если написано чисто – хвалила меня, грязно – наоборот, вздыхала, приговаривая:
– Ты же Ваня обещал учителю хорошо учиться, как нехорошо.
Я окончил первый класс в 1933 году. Как я уже писал в предыдущей главе – моя учеба была прервана на один год в связи с переселением в Сибирь, где школы пока еще не было. Возвратившись на Родину, я поступил во 2‐ой класс и в 1940‐м году окончил семь классов в селе Гаврилова Слобода (семь километров от дома), куда мы ходили пешком.
По окончании школы я сдал экзамены на украинском языке в Сумской машиностроительный техникум, однако, учиться в нем не пришлось. В октябре 1940 года в высших и средних учебных заведениях была введена плата за обучение – в техникумах 300 рублей, в институтах – 6 00 рублей за учебный год.
Вскоре ко мне в город Сумы приехал мой отец и сказал мне, что платить за учебу нечем, не иначе как нужно продавать корову.
Жаль было расставаться с учебой, но что‐то предпринять, достать нужную сумму денег, которую необходимо внести до Нового года, было практически невозможно. Оставив учебу, вместе с отцом выехали домой.
Когда мы появились на пороге нашего дома, мать встретила нас со слезами. Она бранила отца, что не дал «детенку» учиться в техникуме. Действительно, я оказался не у дел.
Выручил меня мой двоюродный брат Вася Чупов, который учился в Брянском механическом техникуме путей сообщения на втором курсе. Он рекомендовал мне, не теряя времени, поступить в этот техникум, так как там тоже многие оставили учебу из-за введения платы за обучение. Прибыв в Брянск, я был зачислен на 1 курс, который окончил к лету 1941 года.
Учиться было трудно, так как от родителей я почти не получал денег. Деньги мы, такие студенты как я, зарабатывали сами. Набрав бригаду человек 6–7, мы отправлялись на станцию Брянск‐2 на ночную работу по разгрузке грузов (уголь, картофель, и т. п.) и за это нам выплачивали некоторую сумму в среднем до 10 рублей на каждого члена бригады.
Питались по-всякому, в общежитии барачного типа варили картошку, иногда ели в рабочей столовой, где, как правило, были дешевые блюда. Для проезда в пассажирском поезде нам выдавались бесплатно билеты-карточки с 12‐тью отрывными талонами «туда» и «обратно» и мы по выходным дням часто ездили домой. Из Брянска я вез для нашей семьи продукты: несколько буханок черного хлеба и килограмма 3–4 мелких рыбешек – хамсы. На другие более ценные продукты денег не хватало. Так я стал вторым кормильцем семьи.