И. В. Петрусёв
Воспоминания о семье. Книга 1
– Шура, не надо, дети не виноваты, – сказал он, – Они плохо позавтракали, остались голодные, потому и съели калач, предназначенный попу-батюшке. Вот и хорошо.
Сказав это, отец потряс по моей белой голове и приказал вернуть ему монету, спрятанную мною. Это, пожалуй, единственный случай, когда я обманул своих родителей, как в детстве, так и в будущем.
Несмотря на бедность, испытываемую нашей семьей, в последние годы НЭПа наша дружина набирала силу. В доме появилась гармошка, одноствольное ружье, кое‐какая фабрично-изготовленная мебель (комод, шкаф, венские стулья). Во дворе увеличивалось поголовье скота, птицы, подросли плодовые деревья в саду, облагораживались палисадник и вся наша усадьба, была куплена лошадь и некоторый инвентарь для проведения сельхозработ.
В это время также богатела наша деревня. Молодежь справляла вечеринки и свадьбы. С расшитыми лентами и колокольчиками на дугах, проносились свадебные картежи упряжек лошадей с позолоченной сбруей, по вечерам пели песни девичьи сходки, словом деревня, как и вся страна, после потрясений, бурь, войн, революций становилась на ноги, воскрешая народ, восстанавливая разоренное хозяйство.
Однако на небосклоне уже надвигались новые грозовые черные тучи коллективизации, раздавались глухие вздохи и приглушенный гул народа, втягивающего в неведомое, незнакомое, новый социальный уклад жизни, основанные на общественной собственности.
– Кто был ни чем, тот станет всем! – говорили мужики на сходах.
Срочно, поспешно создавались коммуны и колхозы. Людей помимо их воли загоняли в колхоз. Крестьянские дворы стали делить на бедняков, середняков и мироедов-кулаков, которые относились к более трудолюбивой, а потому и зажиточной части сельского населения.
В деревни появились вооруженные уполномоченные по раскулачиванию, так называемые десятники, которые проводили выполнение решений властей. Имея неограниченные полномочия, они выгоняли крестьян-кулаков на улицу и семьями, под конвоем, отправляли в райцентр на железнодорожную станцию, там запирали в товарные вагоны-телятники и увозили в неизвестном направлении – в Сибирь. Откуда уже никогда не вернулся обратно в деревню ни один из них. После выдворения людей, проводился тщательный обыск в пустых домах. В поисках зерна прощупывался штыками, примкнутыми к винтовкам, каждый метр на усадьбах, во дворах, под крышей, в тех местах, где могло быть спрятано добро. Все вещи выносились и выбрасывались на улицу, приводились в негодность, а порой и разворовывались самими же нарядами уполномоченных.
Опустевшие дворы, хаты, амбары, и другие постройки вскоре растаскивались населением, приходили в полную негодность.
Обобществленный скот, инвентарь, вновь созданного колхоза от нещадной эксплуатации многими хозяевами, вскоре приходил в негодность, увеличивался падеж скота, особенно лошадей. Колхозы несли убытки, еле справлялись с налогом в виде мяса, молока, зерна, и другой сельскохозяйственной продукции.
Хуже дело обстояло в коммунах, где особенно процветали хищения и порча всего того, то было нажито трудом селян.
Членам колхоза отводился приусадебный участок земли в 0,3 га, лишние сверх того сотки отрезались, хотя никем не обрабатывались. За пользование землей крестьянину-колхознику, на каждый двор, независимо от того кто там жил, сколько трудоспособных – накладывался налог: мясо в убойном весе – 30 кг, молоко – 300 литров. Позднее, в последние 10–15 лет после Великой Отечественной войны, налог составлял добавочно: на каждую курицу-несушку 40 шт. яиц, за каждое фруктовое дерево 10 руб.
За колхозный и подворовый налог хозяйство и крестьяне не получали ни копейки денег, все это поступало государству в виде оброка бесплатно.
Колхозник не имел права на получение паспорта, как при крепостном праве, а поэтому был навечно прикреплен к своему селению.
За труд в колхозе начисляли трудодни по шаблону, за какую‐то установленную норму труда, независимо от условий работы, обработанной почвы (кустарник, целина и др.).
Люди с раннего утра получали наряд на работу, который порой не обеспечивался конной силой и нужным инвентарем. Процветало кумовство. Своему куму – лучшая лошадь, железные плуг, борона, простому Ивану – кляча, соха, деревянная борона и все худшее, повозка без одного-двух колес – рваная сбруя и т. д. и т. п..
В результате одна и та же работа выполнялась с затратой разного количества времени, а трудодни начислялись одни и те же.
Оплата за трудодни (крестьяне их называли палочками) производилась в конце года, когда подводили итоги на общем собрании колхозников. Как правило, за один трудодень выдавалось колхознику, в зависимости от урожайности, от 0,5–1 кг зерна, до воза сена, до 0,5 кг яблок, все это стоило мизерную сумму, считай, колхозник работал год бесплатно.
Помнится, как отец получил за труд в колхозе выработанные вместе с матерью 500 трудодней всего 150 кг зерна в двух мешках. Мать сильно разрыдалась, проклиная всех и всея на свете начальников, кто заставил ее гнуть спину во имя светлого будущего, когда нечем кормить детей, обувать их, одевать, во имя чего и кому это было нужно?
«Ломать – не строить» говорится в народной поговорке. Умный, предприимчивый хозяин вначале должен построить новое, а затем уже сломать старое строение. Уже в первые годы коллективизации с 1930 по 1931 годы ее машина дала первые сбои.
В 1932 году разразился голод, охвативший многие районы страны, в том числе Украину, часть Белоруссии и часть России – в плоть до Урала.
Историки, писатели по разному оценивают причины недостачи продовольствия и возникновение голода, особенно на Украине, называя это голодомором, который был спровоцирован правительством СССР с целью уничтожения украинского народа. Расчет прост – посеять рознь, подорвать веками сложившуюся дружбу украинского и русского народов, вызвать националистические настроения. Будучи свидетелем и испытав трагедию, которая привела к тяжелым последствиям голода в 1932–1933 годах, анализируя причины его возникновения, следует отметить главное из них:
– предшествующая политика коллективизации сельского хозяйства, огульный подход к решению проблемы в короткие сроки, привели к тому, что некоторые крестьяне были недовольны и не хотели вступать в колхозы и совхозы, шли под насилием, боясь ссылки,
– одной из главных причин возникновения голода явились последствия раскулачивания на селе, когда страна лишилась основного производителя, наиболее сильной и трудолюбивой части крестьян. Истребление кулака как класса, дорого обошлась нашему государству. Крестьяне-кулаки и середняки вынуждены были закапывать хлеб в ямы, что привело к порче зерна, которого и так не хватало стране,
– колхозы в стадии их организации, еще не окрепли к этому времени и не могли, и не имели возможности удовлетворить город, да и себе в продуктах сельского хозяйства, а промышленность – сырьем,
– не менее важной причины голода явились погодные условия. Все старожилы того времени помнят, что на территории европейской части СССР шли дни и ночи обложные дожди, что привело к переувлажнению почвы, к низким урожаям, особенно на черноземах Украины, а то что выросло было не убрано, сгнило на корню, пришло в негодность.
Особенно трагическим оказался 1933 год, когда началось передвижение народа на Восток, по дорогам-большакам, а также по железным дорогам.
Истощенные от голода люди заполнили вагоны поездов, ехали на крышах, подножках, шли в одиночку и группами пешком, плохо одетые. Многие выбивались из сил, падали и умирали.
Проезжая с отцом на лошади в райцентр Середина-Буда (8 км), по дороге, идущей параллельно с железной дорогой Киев-Москва, на обочине можно было видеть отдельные трупы, тела, вспухшие и налитые водой.
В эти тяжелые времена в нашей, да и других семьях не хватало хлеба, круп, овощей, картофеля и люди вынуждены были в рационе своего скудного питания использовать, так называемый подножный корм – это различные травы, щавель, молодые шишки сосны в период цветения, мясо съедобных и несъедобных птиц, в том числе птенцов в гнездах, яйца птиц, речную рыбу…
Словом, чтобы выжить, нельзя было отрываться от родных очагов, однако, охватившая паника привела к тому, что началось переселение как отдельных людей, так и целых семей на восток.
Этим воспользовались различные вербовщики, которые начали вести работу по переселению и освоению новых земель, особенно в Сибири, других мало заселенных районов страны.
Родители, как наши, так и в других семьях приняли решения – переселиться в Сибирь, откуда приходили письма родственников, ранее убывших в эти места.
Наскоро собравшись, в числе трех семей, мы выехали поездом по железной дороге, в вагоне, переполненном людьми, так что невозможно было выйти из вагона, люди стояли плотно, прижавшись, друг к другу. Кроме того, люди ехали на крышах, в тамбурах, на подножках вагонов.
Пассажирский поезд медленно двигался в сторону Москвы, так что многие пассажиры слезали и двигались пешком вместе с составом. На станциях поезда простаивали сутками.
Наш поезд прибыл в Москву на пятые сутки, преодолев расстояние около 500 км. Московские вокзалы были забиты пассажирами, и выйти из них было почти не возможно. Силой протиснувшись, отец все же сумел купить нам целую охапку различных батонов, хлебов, которые мы начали с яростью уплетать за обе щеки. Не стану описывать, что произошло с нами после такой обильной еды, тем не менее, мы выжили и через пару суток катились по рельсам в неведомый, незнакомый, далекий край – город Новосибирск, где пересели на пароход и высадились в 200–250 км от этого города, вниз по течению великой русской реки Обь.
Точно не помню название поселка (кажется Ур-Там), где мы высадились и где нам предстояло обустроиться на новом месте. Но первое впечатление, которое меня не оставляло – это неописуемая красота здешних мест, богатство края. Земля, чередуемая черноземными почвами с перелесками, бескрайние просторы, пересекаемые рекой-красавицей Обь, все это вызывало в наших душах восторг, восхищение, наводило на глубокие раздумья и размышления.
Наша семья из семи человек (отец, мать, нас детей – 4 и бабушка Таня), прибыли к новому месту жительства в начале лета 1933 года. Вначале мы жили в наспех сооруженной землянке. Бабушка нанялась в соседнем селе работницей и няней.
Отец с матерью вместе с дядей Васей и его женой приступили к строительству жилья. Они возили лес на небольших плотах, на буксире весельной лодке с острова на р. Обь, и рубили небольшой сруб наподобие сарая, с перегородкой на две части. Из глины были сбитые две печи – по одной на каждую комнату, вместо кровли на потолок был насыпан толстый слой глины, который не пропускал воду. Наше жилище напоминало, в лучшем случае, сарай без крыши с двумя дверьми и считалось как строение, наспех сооруженное ко времени наступления зимы.
На полях зрели тучные посевы пшеницы с тяжелым колосом, обещая хороший урожай. Ожидался хороший урожай не только зерновых культур, но и картофеля, турнепса и других овощей. Кочаны капусты, огурцы и другие овощи в два три раза были крупнее наших украинских.
На многих не распаханных целинных участках земли в высоких травах красным покрывалом на делянках дозревали ягоды – земляника, а в лесных околотках черным бисером свисали ягоды черемухи.
Красавица река Обь несла свои воды на Север, была насыщена косяками различной рыбы, и вся малышня, спустившись с крутого правого берега, плескалась и нежилась в ее чистых хрустальных водах.
Вскоре мы с двоюродным братом Юрием смастерили удочки с самодельными крючками из проволоки, а также небольшие на 5–10 крючков переметы, стали ловить рыбу, которая служила заметным довеском к столу наших семей. Иногда с крючка мы снимали стерлядку, и нашей радости не было конца.
Вся семья спешно готовилась к зиме. Запасалась зерном, которое мы добывали от сбора колосков после окончания жатвы. На сбор колосков в поле выходили все без исключения, от мала до велика, и к концу дня с сумами твердо набитыми колосками пшеницы возвращались домой, где проводился их обмолот и провеивание на ветру. Собранное зерно мололось на самодельной мельнице. Мельница представляла распиленный на две части кусок бревна диаметром 40–50 см длинною один метр, на концы которых набивались мелкие осколки от чугуна. В верхней части мельницы продалбливалось сквозное отверстие вдоль сердцевины и углубление для сброса размолотых зерен. Обе части накладывались одна на другую, от выпадения зерна на нижнюю часть накладывался широкий обруч. Верхняя часть вращалась с помощь деревянного штыря, забитого в торец эксцентрично. Зерно, засыпанное в центральное отверстие верхней части мельницы, поступало на трущиеся части и при вращении превращалось в муку в виде отрубей.
Надо было целый день крутить мельницу до кровавых мозолей, чтобы намолоть 2–3 кг муки, это представляло изнурительную, тяжелую работу. Такими мельницами-самоделками пользовалось население на оккупированных территориях в период Великой Отечественной войны.
Коллективизация в здешних местах еще мало коснулась в сельском хозяйстве. Большинство дворов были единоличники. Зато раскулачивание шло полным ходом и в этих местах, далеких от центра России.
Местное население представляло в основном переселенцев – донских казаков, которых называли чалдонами.
Эти люди отличались буйным волевым характером, трудолюбием, любили справлять праздники, которые редко обходились без драк, заканчивающихся, как правило, потасовкой с трагическими последствиями.