Хатка Бобра
Как Веприк, сын Тетери, маманю спасал
Глава 17. Чудесная гостья
Наутро девочку потеряли.
Веприк, почувствовав беду, проснулся в темных утренних сумерках и сначала не мог никак понять, где это он: справа и слева, как стены уходили вверх турьи бока, а возле него, под ворохом мехов и верхней одежды, сопели Чудород с Добрилой. Мальчику было тепло, даже жарко, но спины животных за ночь побелели от изморози. Он поежился, собираясь с духом выбраться из тепла на мороз. И тут такой страх его обжег, что он воробьем вылетел наружу: а Дунька где? Веприк взрыл меха, сунулся в шалашик, проверил даже под Добрилой – никаких дунькиных следов.
Проснулись соседи, вместе они искали девочку, пока совсем не рассвело: звали, заглядывали в ямки, трясли кусты, бегали вокруг удивленных туров.
– Батюшка! – в отчаянии обратился Добрило к спокойно лежавшему вожаку. – Пропала у нас девочка. Не видал ли ты ее?
Он на всякий случай поклонился быку в пояс, а тот, с изумлением наблюдавший, как бородач скачет у него под носом, тоже наклонил свою огромную голову.
– Здоровается, – пояснил Добрило и поклонился быку еще раз.
Вожак, решивший, что у людей такой обычай – по утрам кивать друг дружке, плясать и кланяться, опять кивнул.
– Издевается, – мрачно сказал Чудород.
Вожак вежливо кивнул Чудороду. Чудород испугался и поклонился вожаку.
– Батюшка, – снова попросил Добрило. – Скажи, где девочка, помоги сироткам. Мы ее больше терять не будем, глаз не сомкнем – будем караулить. Мы ей… хворостиной мы ей дадим по сидячему-то месту, разбойнице! Да и крапивой – что дедушка Пелгусий не успел! Ах ты, плутовка!
Он ткнул пальцем вперед и приятели наконец заметили Дуньку – на спине у одной из коров. Дуняшка мирно спала в ямке между лопаток огромного животного, видны были только румяная щечка и угол мехового рысиного плащика. Как она туда залезла, долгое время для путешественников оставалось тайной. Другая тайна была – как Дуньку оттуда снять. Добрило попросил у вожака прощения за беспокойство и поклонился в последний раз. Вожак, у которого голова уже кружилась от поклонов, неохотно кивнул и закрыл глаза: притворился, что спит.
Корова, оберегавшая дуняшкин сон, – добродушная, светлая, песочной масти, с большой белой звездой на широком лбу, – с подозрением следила за приближающимся Добрилой, а когда он подошел слишком близко, встала на ноги и отошла в сторону.
Стадо поднималось, отряхивало с себя снег и иней и начинало неторопливый дневной переход к югу – туда, где за лесами и реками лежал Киев, мать городов русских. Людям волей-неволей пришлось спешно собирать вещи и идти за турами. Веприк трусил рядом со светлой турицей, которую он про себя прозвал Красавушкой, как дома корову звали. Он все боялся, что Дунька свалится и готовился ее ловить. Когда Дунька проснулась, Добрило сманил ее вниз вареной репкой, покормил, но только отвернулся – и девочка уже лезла Красавушке прямо на морду, а с головы, когда корова ее подняла, скатилась к себе в гнездышко. Там она и ехала с большим удовольствием: спала, смотрела на снежные ветви, плывущие над головой, болтала для развлечения толстыми ножками в старых веприковых штанишках, ловила языком снежинки, мычала, чирикала и показывала язык старшим товарищам.
Туры неутомимо шли по лесной чаще, осторожно переходили заледеневшие речки и ручьи, пересекали занесенные снегом степи – в торжественном безмолвии, царившем среди замерзшей природы. Одни только зайцы в парадном белом наряде вытягивались на пеньках, приветствуя господ животного царства. Там, где осенью деревья красовались рубинами, янтарем и изумрудами, теперь в изобилии сияли на ветвях алмазы – ослепительные, прозрачные, искрящиеся радужными гранями. Зима украшала лес, плела из веток ледяные кружева, заманивала путников в свои стылые владения. Туры спокойно шли по зимним просторам, правя на юг, сильные и теплые, пар от их дыхания инеем оседал на мордах, так что у каждого животного вырастало по белой бороде. Люди под их защитой не боялись ни ветра, ни мороза, ни диких зверей, ни снегопадов.
Веприку снова снилась мама – сидела в комнате, напевала тихо и задумчиво. "Ох, Веприк-Веприк, – сказала она, ероша его светлые волосы и хмурясь, – больно ты у нас решительный вырос! Была б я дома, нипочем бы не отпустила вас зимой в такую даль. Возвращались бы вы домой, а летом по травке – да с песнями! – пойдете и всех нас спасете!" – "Не пугай, маманечка, мне и так страшно! – признался Веприк. – Что, если не получится у меня ничего? Вдруг зазря идем?" – "Не попробуешь – и не узнаешь, – вмешался отец. – Ты, мать, давай, не огорчай мужика." "Ладушка поможет," – улыбнулась на прощание маманя и растаяла вместе с последним предутренним сном.
Мальчик проснулся, застудив бок: Добрило с Чудей куда-то делись. Найти их оказалось просто: в темноте среди деревьев потрескивал костерок, а возле него сидели на корточках оба пропавших березовца. Рядом с собой они разложили на куньей шкурке лучшие припасы: копченое мясо, мед, пирог с репой и один маленький грецкий орех.
– Перун! Всемогущий и грозный! – вещал Чудя, грозя Добриле пальцем. – Все знают, что он обращается в тура и выходит к людям из леса, значит это он послал нам коров для защиты.
– Сам ты корова, – презрительно отвечал Добрило. – Никакой не Перун, а Велес! Тоже всемогущий, и грозный, и могучий, и… волосатый! Он правит зверями: лисами, свиньями, пчелами, собаками – всеми, он и велел турам помогать нам!
– Перун грознее, могучее и волосатее твоего звериного Велеса, – спорил Чудя. – Его благодарить надо, ему и подношение.
– Нет, это Велес могучее, грознее и… Ты что ж это делаешь, негодник?! Ты что же подношение велесово лопаешь?!
– А вот коли оно велесово, так я все и съем! – набив рот репой, невнятно ответил Чудород. – А тебе Перун задаст синей молнией по шее!
– Ах так?! А посмотрим, как он мне задаст! – взвился Добрило и тоже укусил от жертвенного пирога.
– Бу-бу-бу, – злобно ответил Чудя с набитым ртом.
– Ум-ум-умм, – не остался в долгу бортник. – Чавк!
Когда Веприк подошел к костру оба богомольца, поссорившись, молчали, только сыто икали в перемазанные медом бороды и косились друг на друга. Не успел мальчик присесть, как в тени деревьев зашуршали ветки и снег заскрипел под чьими-то легкими шагами. Заслоняя гаснущие утренние звезды, в свет костерка ступила молодая пригожая женщина и кивнула изумленным березовцам, словно знакомым. На ней был подбитый горностаевым мехом голубой плащ и меховая шапочка, из-под которой сбегала до сапожек затейливая коса цвета спелой пшеницы. Березовцы молча смотрели на пришелицу, потом разинули рты, выдохнули "ах!" и продолжали смотреть с открытыми ртами, потому что она была чудо как хороша – высокая, гибкая, большеглазая. В отблесках огня ее ласковые глаза то плескались летней небесной синью, то зеленели молодой травой – и невозможно было понять, что прекраснее.
– Будьте здоровы, люди добрые! – певуче проговорила незнакомка. – Нельзя ли у вашего костра погреться?
– Ах! – гостеприимно ответили березовцы.
– Вы что же, совсем меня не узнаете? – поинтересовалась гостья, присаживаясь на невесть откуда взявшийся позади нее пенек.
"Дева златоволосая, гордость Никеи,
Гордо ступает, прелестная, стройной ногою…" – крутилось у Веприка в голове. "Гордая" и "прелестная" – эти слова очень хорошо подходили к незнакомке. "Ой, это же, наверно, жена Фукидида из плена сбежала! – подумал он. – А Фукидида-то и нету. Нехорошо-то как получилось…"
– А ты, наверно, Фукидида, грека нашего ищешь? – смущенно сказал он. – А Фукидид это…того… тебя полетел искать!
– Да уж, знаю я, как он полетел, – ответила гостья, обведя насмешливыми глазами троих путешественников. – И кто ему помог полететь тоже знаю… Ну да ладно, не о том речь. Не угадал ты, Веприк. Стихи хорошие, да не про меня.
– Леший это, – вдруг ляпнул Чудя. – Леший, хоть и противный да мохнатый, любое обличье принять может – глаза-то обманывать он мастер. Не бывает в природе таких красивых баб, хоть убей!
– А коли леший, – сказала незнакомка уже, похоже, начиная сердиться, так встань на пенек, обернись вокруг три раза да плюнь через левое плечо, а потом нагнись, голову засунь между колен и погляди. Так настоящее обличье мое и увидишь, противное да мохнатое! Не забудь сказать "Дядя леший, покажись не серым волком не черным вороном, а самим собой".
– А и верно! Надежное ведь средство! – оживился Чудя и, не успел Добрило его поймать, вскочил на пенек, повертелся на нем, старательно плюнул, чуть не попав в бортника, потом, наклонясь, сунул голову между ног и уставился на красавицу. После этого он разогнулся и спросил озадаченно:
– А как говорить-то – "дядя леший" или "тетя лешая"? Ты ж не дядя!
– Это я тетей прикидываюсь только, – успокоила его лесная гостья.
Чудород снова покрутился, поплевал и наклонился головой вниз. "Дядя леший, покажись не серым волком не черным вороном, а самим собой," – прокряхтел он и пристально поглядел на незнакомку.
– Ну как? – довольно сердито спросила та после молчания. – Мохнатки на мне видишь?
– Да никак, – смущенно ответил Чудород, продолжая стоять кверху сидячим местом, а головой вниз. – Такая же красивая. Только вверх ногами.
– А посмотри получше – может, хоть что-нибудь противное найдешь?
– Ничего противного не нахожу, – с сожалением признался Чудород. – "Я от любви и восторга безмолвен стою."
– Стоял бы ты, Чудородушка, головой вверх, – хихикнула красавица. – А то как бы ты место свое заднее не простудил!
– А откуда же ты всех нас знаешь? – вдруг изумленно спросил Добрило.
– Да это что! – засмеялась гостья – будто ручеек прозвенел. – Я не только всех знаю, я и мысли все ваши в голове прочитать могу. Вот сидит Веприк, притих и глаз с меня не сводит – думает он, что похожа я очень на маманюшку, загрустил, ее вспоминает… Вот ты, Добрило, – что тебе показалось? Что я точь-в точь жена твоя любимая, Светланушка, когда она помоложе была? Да успел еще Малушечку, внучку вспомнить, пожелать, чтобы выросла такой же красивой да ласковой. Хорошее желание! Пускай так тому и быть!.. А про Чудю и отгадывать нечего – сидит, злодей, соображает, как бы половчее по спине меня треснуть и сказать "Аминь! Рассыпься!"
Она погрозила Чуде пальцем и он спрятался за бортника.
– Так ты что же, ведьма? – догадался Добрило. Потом тоже испугался и поправился: – Лесная колдунья?
– Баба Яга, – шепотом пробормотал Чудя у него за спиной.
– Берите выше, – посоветовала красавица.
Тут Веприк увидел такое, отчего у него язык отнялся, пришлось мычать и пальцем показывать: снег вокруг незнакомки быстро таял, а у самых ее красных сапожек уже поднимались из травы голубенькие цветочки. В полушаге от костра дерево громко затрещало от мороза.
– Ты Весна-красна? – выдохнул Добрило.
– Нет, не Весна, – ответила гостья. И, весело рассмеявшись, добавила: – Не весна, хоть я и девица красна! Еще выше поднимай!
Из утренних зимних сумерек вдруг, как солнечный зайчик, выпорхнула откуда ни возьмись веприкова голубка, всплеснула белоснежными крылышками и уселась прямо у гостьи на плече. И тут Веприка как солнцем озарило – с плачем он кинулся вперед, обхватил прекрасную незнакомку и прижался к ней, зарылся лицом в горностаевый мягкий плащ. "Ладушка! Слава тебе!" – всхлипывал он.
– Вепрюшка, простое сердечко, – ласково сказала Лада, заглядывая мальчику в глаза. – Храбрый ты, упрямый, горячий… Расти, мальчишечка, сильный, как батька твой – и еще сильнее! Быть тебе богатырем! – она погладила его по плечам. – Как сказала, так и будет! – весело заявила она и хлопнула в ладоши. – А вы что же, мужики, языки проглотили?
Добрило с Чудей стояли в снегу на коленях – перед лицом богини любви и красоты.
– А-а-а мы от красоты твоей речи лишились, – затараторил Чудя, видя, что богиня ругать его не собирается. – Слова вымолвить не можем, любуемся только… безмолвны стоим.
– Так любуетесь, что даже бабой ягой обозвали, – ехидно напомнила красавица.
– Это все он! – без промедления соврал Чудя и ткнул пальцем в Добрилу, а сам про себя начал нарочно думать: "Слава тебе, Ладушка пресветлая! Я очень уважаю богов – а Ладу больше всех! Ты самая красивая, самая всемогущая, самая грозная, самая волосатая… ой!"
– Обидно мне, что не сразу узнали, – надула богиня розовые губки, но тут же улыбнулась – и от той улыбки на деревьях листики зазеленели. – На да ладно. Я ругаться не люблю, я миловать да дарить люблю, уж такая я есть!.. А ведь я вам помочь пришла! Сироток пожалеть: уж больно мне пирожок дуняшкин понравился!
– Это который откусанный? – удивился Чудород.
– Не в том дело, что откусанный, а в том дело, что от сердца оторванный! Не хотела Дуняша с ним расставаться, а все-таки отдала – то мне и дорого. И повеселила она нас, давно так не смеялись! Упросила я богов явить по одному чуду для вас: и грозного Перуна, и Даждьбога, и Стрибога, хозяина ветров, и Велеса, что зверями командует и домашним хозяйством. На пути своем многотрудном не унывайте, знайте: вы не одиноки, есть у вас помощники. Но и сами не плошайте! – строго напомнила богиня. – Не грусти, Вепрюшка, верь в хорошее. С тем и оставайтесь.
Она улыбнулась на прощание и повернулась уже, чтобы уйти.
– Постой, Ладушка пресветлая! – завопили Добрило с Чудородом в один голос. – Скажи, кто нам туров послал на помощь и защиту? Кому подношение жертвовать: всемогущему Перуну или Велесу звериному?
– А это вы благодарите лес-батюшку, – ответила богиня. – Балует он тетериных сироток…
И с этими словами растворилась в синем сумраке. С минуту еще все сидели неподвижно, глядели на зеленую травушку среди холодного снега и думали о своем.
– А что это только по одному чуду боги-то явить нам в помощь могут? – наконец деловито спросил Чудя.
Костерок вспыхнул ярче, вокруг него завертелась метелица и из ветра сложился знакомый ласковый голос:
– А вам, болтунам, Чудороду с Добрилой, за поведение ваше непочтительное Перун и Велес вообще хотели языки оторвать и вместо носа приставить!
– Ты слышал, языки нам хотели оторвать? – прошептал в ужасе бортник.
– Слава вам Перун да Велес! – не сговариваясь, хором завопили оба болтуна.
– И Ладушке слава! – добавил на всякий случай Чудя.
– И Ладушке! – согласился Добрило. – И всем богам тоже слава!
Они сунули руку за подношением, но на шкурке остался лежать только несъеденный грецкий орешек, который Фукидид прошлой осенью подарил Дуняшке, а Добря отобрал, чтобы не подавилась. Подумав немного, мужики бросили орешек в костер, надеясь, что такой редкий невиданный плод приведет богов в хорошее настроение, пусть даже всем достанется понемножку.
Глава 18. Ушибевна
Почти три недели путешествовали березовцы с дикими быками по лесам и степям. Места, где они шли, были им незнакомы, но они верили, что не зря летала над ними голубка – ладушкина любимая птица, не напрасно неукротимые туры приняли их в свою семью, не могли они завести, куда не надо. Шагали медленнее, чем туры шли бы без людей, но быстрее, чем люди шли бы без туров – долго ли, коротко ли – пока однажды утром перелесок, по которому шло стадо, не кончился над речным обрывом, с которого открылся величественный вид на широкую заледенелую реку и раскинувшийся на правом берегу деревянный город с высокими валами и могучим кремлем. (*)
– Киев! – выдохнули разом три путешественника.
– Му-у-у! – крикнула Дунька, которая совсем отвыкла от человеческой речи и теперь только мычала по-коровьи.
Туры останавливались, глядели на город и поворачивали назад в лес: их путь теперь лежал в стороне от людских поселений, дальше на юг, в теплые степи. Красавушка подошла к людям и подождала, пока Добрило снимет девочку, потом фыркнула ей в лицо на прощанье, отчего брови и ресницы у Дуньки мгновенно покрылись инеем. Корова внимательно посмотрела на бортника: сможет ли такой большой и глупый дядька хорошо заботиться о девочке, не оставить ли ее себе? Потом она тоже повернулась и пошла к перелеску.
– Спасибо вам, звери добрые! – крикнули березовцы и низко поклонились своим рогатым спутникам и защитникам. – Век помнить вас будем!
Вожак, зная уже обычаи, наклонил в ответ голову, а потом задрал ее к небу и трубно заревел – прощался с людьми и сообщал стаду, что дальше они идут привычным звериным путем.
Березовцы постояли, посмотрели турам вслед и начали спускаться к реке, через которую по льду вилась расчищенная дорога на тот берег. Как ни торопились они к уютным человеческим жилищам, в город попали уже в сумерках.
Пройдя пахнущее дымом поселение кузнецов, путешественники задумались, где бы им заночевать. На улице уже стемнело и народ, опасаясь грабителей, заперся в домах.
– Сейчас попросимся на ночлег в крайнюю избу, авось приютят, свет не без добрых людей. Или скажут, к кому можно попроситься… Поговорить только надо по-хорошему… Акхм! – Добрыня откашлялся так, что Веприк с Чудей вздрогнули: похоже было, что громом раскололо столетний дуб. – Хозяева! Люди добрые! Пустите странников переночевать! – загудел Добрило. – Молчат… Не слышат, что ли?
Веприк был уверен, что Добрилин зычный голос очень хорошо слышат не только в крайней избе, но и во всех соседних.
– Хозяева! Люди добрые! – повысил голос Добрило. С крыши дома посыпалась солома. Добрило в полсилы стукнул в дверь. Дверь затрещала и прогнулась внутрь вместе со стеной.
– Пойдем отсюда, дядя Добрило, – поспешно сказал Веприк, забоявшись как бы могучий бортник ненароком не развалил избу. – Дома никого нету, наверно.
("Или испугались и прячутся," – подумал он про себя.)
– Да, пойдем, постучимся в другой дом, – согласился Добрило и, не успели его товарищи остановить, уже гудел под следующей дверью:
– Хозяева! Люди добрые! Будьте здоровы! Пустите странников!
Хозяева внутри испуганно пискнули и затаились. Веприк понял, что дверей им не откроют.
– Дай-ка я попрошусь, – предложил Чудя. – Хозяева! Пустите переночевать! – пропел он жалостливым надтреснутым голосочком.
– К Ушибевне идите, – ответили изнутри. – Ищите дом с каменным низом.
Походив взад-вперед по улице, березовцы отыскали один такой дом и постучали в ворота.
– Чего надо? – услышали они через недолгое время шамкающий старушечий голосок.
– Хозяева честные! – крикнул Чудя. – Не найдется ли места усталым путникам?
– Мы запла,.. – начал было Добрило, но Чудород толкнул его под ребра.
– Тише ты, – прошипел он. – Чего кошельком хвастаешь? Сейчас запросит с нас втридорога или обворует ночью!.. Люди добрые, – заскулил он в сторону закрытых ворот, – пустите переночевать! Детишки с нами, голодные, холодные… Скажи: "Тетенька, пусти сироток", – шепотом велел он Веприку.
– Тетенька, пусти сироток, – неохотно буркнул Веприк.
– Нечем мне вас, сироток, угостить. Идите себе, милые, мимо, – прошамкала старушка.
– Я эту жадную бабку сейчас сам так угощу, – прошептал Добрыня. – Можно я ей дверь вышибу?.. Ты постояльцев пускаешь или нет? – крикнул он сердито.
Веприк подумал, что старушка, услышав добрилин бас, побоится открыть, но вышло как раз наоборот – Ушибевна не испугалась. Когда она открыла дверь, стало понятно, почему: старуха была огромной, как две Матрены, в руке держала большой топор, а в другой – краюху хлеба. Она была такой большой, что Веприк даже сначала испугался, что это Змей Горыныч замотался в платки и подстерег их в чужой избе. За ее спиной маячили два дюжих парня – то ли работники, то ли сыновья, – оба тоже с топорами.
– Кто кричал? – с любопытством спросила Ушибевна и откусила хлеба, показав гостям длинные и острые зубы, все почти на месте несмотря на преклонный возраст.
Добрило с Дуняшкой на руках подвинулся поближе. Дуняшка попыталась отнять хлебушек у бабуси. Ушибевна хлеб спрятала, а Дуньке сделала из пальцев такую страшную козу, что та захныкала.
– А где ж ты ребенка-то украл, разбойная твоя рожа? – спросила старуха.
– Я не украл. Это внучка моя, Малушенька, – ни с того ни с сего наврал бортник.
– Ага, – сказала Ушибевна.
– Не внучка, а дочка, – поправился смущенный Добрило. – И не моя, а родственника моего, он у князя в подвале сидит.
– И не Малушенька, а Дуняшенька, – сердито добавил Веприк, который вранье очень не любил.
– Тятька, значит, у князя сидит, а маманю, видать, гуси-лебеди съели, – ехидно сказала старуха. По всему было видно, что не верит она ни единому их слову.
– Нет, маманю Змей Горыныч по осени украл, – сказал Веприк.
– Ах он змей, ах он Горыныч! – поддакнула бабка. – Крадет все, что ни попадя. Вчера вот лапоть оставила на заборе – и тот унес!
– Мы три недели по лесу сюда добирались. С дикими турами.
– Верю! – согласилась Ушибевна.
– У нас мисочка разрисованная, мы грека Креонта ищем, чтоб он ее нам прочел!
– Нам Лада, богиня пресветлая, помощь обещала!
– И другие боги тоже!
– А еще обещали язык оторвать и к носу приставить, – уточнил Чудя.
– Му-у-у! – не смолчала Дуняшка.
– Заходите, – сказала Ушибевна и посторонилась в воротах. – Вы не разбойники. Вы полоумные. Я с вас за это лишнюю кунью шкурку возьму. Или две лисьих – а вдруг дом мне подожжете, вы же не соображаете ничего… Безобразушка, проводи-ка гостей.
– А были бы разбойники? – проворчал Добрило.
– Ушибла бы! – радостно прошамкала бабка, играя топором. – Я ж Ушибевна, не кто-нибудь!.. Эй, парень, а не твой ли это батька князю нашему кричал князь он или не князь? Как там его звали? Имя еще такое смешное…
– Владимир Святославич, – подсказал Чудя.
– Да не князя! Мужика этого нахального.
– Тетеря! Батяня мой, – взволнованно ответил Веприк. – Ты не знаешь ли, бабушка, как он там, жив ли?
– Да сидит, вроде… Вот, спать в этой комнате будете.
Ушибевна с сыном привели березовцев в довольно чистую большую комнату с широкими лавками. Одна стена была теплой – наверно, за ней стояла печь в хозяйской избе. После зимнего перехода усталым пешеходам такая красота и не снилась – они упали на лавки возле теплой стены и проспали глубоким сном до позднего вечера, когда Ушибевна разбудила их и заставила пойти помыться в бане.
Чистые и выспавшиеся, березовцы ранним утром готовы были навестить греческих купцов, но сначала послали Чудю найти дружинника Свена, передать ему привет и благодарность от Веприка и расспросить про Тетерю. Сам Веприк около жилища князя показываться боялся. Оказалось, что березовский охотник по-прежнему сидит в подвале, молчит или поет печальные песни. Князь Владимир один раз осерчал на него за упрямство и велел уморить голодом: оставил Тетерю без обеда, но потом простил и даже прислал вареную курицу с княжеского стола. В другой раз Тетеря сам обиделся на князя и три дня ничего не ел, даже пирогов, которые носят ему жалостливые киевские бабы, но потом ему обижаться надоело и он съел еще одну курицу, которую прислал князь. Так и живут.
Что касается Ильи Муромца, то, как выяснилось, от Чернигова он уже вернулся, разбив наголову всю печенежскую рать. Но гостил в Киеве недолго: завез только князю полсотни пленных печенежских ханов и ускакал в Новгород – там, сказывают, немецкое войско напасть обещало.
