Хатка Бобра
Как Веприк, сын Тетери, маманю спасал
Глава 12. Как подманить змея Горыныча
Бортники повадились ходить к Веприку каждый день. Они, сильные и дружные, много помогали осиротевшим детишкам по хозяйству и подолгу болтали с Фукидидом, который наконец разобрался, что Добрилу зовут вовсе не Бобрилой.
Улучив минуту, когда грека не было поблизости, Веприк сказал бортникам:
– Батяня сказывал, Змея Горыныча подманить можно… Помог бы кто!
– А тебе зачем? – с интересом спросил Бобр.
– Да вот я все думаю: если мы всей деревней яму рыть бы стали – неужели не поймали бы зверя?
– Дай-ка подумаю, – молвил Добрило. – Это ведь, можно сказать, большая змея… Разве получится змею в яму поймать? Все равно ведь вылезет.
– Значит так, – с удовольствием принялся объяснять Бобрец. – Роешь яму – длинную такую. Берешь змею за оба конца, растягиваешь и кладешь ее в яму. Хорошо еще сначала ее головой об камень стукнуть, чтоб не вырывалась…
– И пускай вылезает, – ответил Добриле мальчик. – Если там на дне колья будут острые, они брюхо-то змее вспорют, а там пусть лазает – с распоротым-то брюхом… лишь бы шмякнулся в яму с разлета!
Медоходы зашумели, начали прикидывать, как можно заставить поганого змея свалиться в яму, но тут голос подал дедушка Пятак Любимыч:
– Ну поползает он по деревне, пожжет деревню и подохнет… зачем это?
– Как зачем?! – закричали на него. – Как же змея-то не убить?
– Ну убьете, что за радость? – настаивал Пятак Любимыч.
– Дед, ты вообще за кого: за нас или за змея? – возмутился Бобрец. – Смеяну он унес, ты забыл что ли? И Пелгусия, родственника твоего! И эту – фудину жену, Фигунюшку.
– Да толку-то что?! Как вы их найдете, если змея в Березовку заманите и здесь укокошите?! – закричал дед, сердясь на глупое свое потомство. – Он вам мертвый дорогу назад не покажет!
Заговорщики растерянно замолчали.
– Вот если бы прицепиться к этому чудищу, полететь и посмотреть, где оно живет! – пробормотал Бобр.
– Или лучше – кого-нибудь прицепить, – сказал трусливый Чудя, тоже участвовавший в разговоре.
Веприк встал и медленно пошел к избушке. Он рассеянно покрошил хлеба ручным голубям, которых Тетеря птенчиками из леса принес и которые теперь жили у них под крышей. Потом мальчик так же медленно обошел двор по кругу и вернулся назад.
– Я знаю, кого прицепить, – сказал он. – Надо только песню хорошую придумать, чтобы дракон узнал, что у нас в деревне еще красавица есть.
Заговорщики взволнованно подались вперед и долго шептались, перебивая друг друга, тихо ругаясь и споря.
– А давайте Матрешеньку мою ему отдадим, – неожиданно предложил Чудя. – Я, конечно, без нее засохну с горя,.. – сообщил он печальным голосом. – Но с ней я засохну гораздо скорее!.. Как там у грека было в песне? "Дева, гордость Никеи". Будет "гордостью Березовки".
– Какая же Матрена дева, когда она баба? – сердито спросил Добрило.
– Ну пусть баба, – тут же согласился Чудя. – Тоже красиво звучит: "Баба – гордость Березовки!"
– И не белолицая она, а совсем наоборот – краснорожая. – добавил Бобр.
– "Гордо ступает, прелестная, стройной ногою", – пропел его брат стихи Фукидида. – Вы что, с ума сошли? У нее же ноги, как у поросенка!
– Толстой ногою! – придумал Добрило. – "Гордо ступает, страшенная, толстой ногою!"
Дедушка Любимыч прочистил горло и с чувством пропел:
– "Баба черноволосая, гордость Березовки,
Твердо ступает, страшенная, толстой ногою,
Мне ли подаришь свой взгляд, краснорожая баба?
Я от страха и ужаса безмолвен стою!"
– Не "безмолвен стою", а "со всех ног убегаю!" – поправил Добрило под общий хохот.
– Ребята! – воскликнул Бобр. – Надо Фукидида попросить новую песню сложить! А мы возьмем гусли и пойдем споем ее по деревням, чтобы слухом земля наполнилась: мол, в деревне нашей живет царевна-королевна-красавица… Прилетит, поганый, еще как прилетит! Вот чувствую: прилетит, никуда от нас не денется!
– Точно! – зашумели медоходы. – Хоть до Киева дойдем! Вдоль по речке, по всем деревням! Повсюду, по всей Руси песни петь станем!
– И повсюду нам по шее надают, потому что петь мы не умеем никак! – радостно добавил Пятак Любимыч.
Веприк той ночью никак не мог заснуть: все думал, как лучше выполнить свой план. Его мучила совесть, потому что дело он затевал не очень честное и Фукидиду всего рассказывать не хотел.
За бревенчатыми стенами избушки выл осенний ветер, нес зиму. В шуме ветра ему послышались чьи-то тяжелые шаги. Он полежал, прислушиваясь, потом встал и подошел к двери. Шаги вокруг дома слышались громче и, кроме шагов, стало доноситься рычание. Вспомнились страшные сказки про медведя на одной ноге. Мальчик помедлил еще, а потом рывком распахнул дверь и ступил наружу. В полной темноте впереди него поблескивали два крошечных огонька – медвежьи глаза. Зверь пристально смотрел на мальчика, не шевелясь и не издавая ни звука. Веприк рассмотрел темную медвежью тушу. Медведь поводил мордой, пробуя запах, шедший из избы. За лесом бесшумно полыхнула синяя зарница, обведя светом массивную медвежью спину.
– Чего надо? – осмелев от страха, хрипло спросил Веприк.
Зверь не отвечал. Небо полыхнуло еще раз и он заметил, что сбоку, у стены возятся еще два черных пришельца, поменьше и покруглее. Медведица, понял мальчик. У него сердце сжалось.
– Чего смотришь?! – крикнул он со слезами. – Убили батяню вашего? Теперь меня съесть хочешь? На, ешь! У твоих медвежаток хоть мать осталась, а мы одни теперь на всем свете – погляди, пустая изба!
Про пустую избу он, конечно, сгоряча закричал: там кроме Дуняшки еще бабушка спала у печки да грек гостил. Медведица внимательно смотрела на него. Потом наклонила морду, повернулась и пошла прочь. За ней косолапо поспешили ее мохнатые дети. Веприк стоял у порога, тяжело дыша – и от страха, и от радости, и от жалости к себе, к Дуньке, к медвежатам этим, у которых его батяня отца убил.
Всю ночь его тревожил пристальный, непонятный медвежий взгляд.
Глава 13. Песня о милых подругах
Бортники про обещание не забыли. На следующее утро привязались к Фукидиду с песней: сочини да сочини, мы долгими зимними вечерами любимым женам дома петь будем. Греку понравилось быть первым стихопевцем на деревне, но для важности он напустил на себя строгий вид:
– Не знаю, не знаю… У вас, у русских, все песни какие-то странные, все начинаются с "ой да" да с "ай да", как будто певца иголкой укололи…
– Ты сочини, как умеешь, а мы потом "ой да" сами приставим, – обрадовались мужики.
– Ну, ладно. В стихах женщину принято сравнивать с чем-нибудь прекрасным, например, с восходом солнца, речкой, песней соловья… вы с чем бы хотели сравнить своих милых подруг?
– С громом и молнией, – мрачно ответил Чудя. – И со смертельной болезнью, например, с холерой.
– Да хотя бы и с восходом солнца, – перебил Добрило, пихая Чудорода в бок, чтобы не мешал.
– Так… тогда будет вот как: "Вижу не дивный восход пресветлого солнца!"
– Ага, – поняли мужики. – "Ой да то не зоренька ясная", значит! Хорошо!
– Ну раз "не зоренька ясная", тогда еще "не рябинка красная", – немного сердито сказал Фукидид.
Поднялся радостный шум: начало песни всем очень понравилась.
– Только ты не забудь сказать, в какой деревне наши милые подруги живут, – предостерег Добрило. – Чтобы с соседскими не путать.
– Ага… Как называется это мирное селение?
– Березовка.
– Какой вы, русские, однако простой народ! Греки называют свои города в память богов и героев, а у русского стоит поблизости береза, значит, будет селение Березовка. Поймает женщина перед родами тетерева или вепря, значит так и назовет своего сына.
– Моя маманя бобра поймала, – с невинным видом сообщил Бобр. – Она перед родами на вепрей, на кабанов то есть, не охотилась, живот, говорит, мешал… бобров ловила.
– А моя поймала бобреца, – добавил Бобрец, родной его брат. – Но он у нее убежал… тоже такой бобер, но поменьше и с крылышками.
– А моя поймала добрилу, – доверительно сказал греку Добрило.
– А какие деревни есть поблизости? – спросил Фукидид, с некоторым подозрением обведя глазами хихикающих собеседников.
– С той стороны рощи есть деревня, – ответил Веприк, сделав балагурам сердитые глаза.
– А каково название той деревни?
– Так Березовка же.
– Да. Я и сам бы мог догадаться, – сказал грек, задумчиво помолчав. – А есть ли поблизости еще деревни с тем же именем?
– Там дальше за Березовкой есть другая Березовка, – ответил Добрило. – Я милую свою подругу, жену то есть, оттуда привез.
– За какой Березовкой есть еще Березовка? – уточнил грек. – За нашей Березовкой или за той Березовкой, которая на другой стороне рощи березовой?
– За той Березовкой, за ненашей, – не смутясь отвечал Добрило. – А за нашей Березовкой, вон там, лесом и немного в сторону, там есть черная топь. У нас там коза утонула.
– А кроме Березовок есть у вас какие-нибудь места? – довольно сердито прервал его Фукидид.
– Конечно. Ну… Киев есть, мать городов русских. А на что тебе?
– Так как нам по-вашему начинать? "Как во селе да во Березовке, да рядом с другой Березовкой, за которой еще есть Березовка, ах да жила краса-девица"?!
– Молодец, Фудя! – загомонили мужики. – Вот как плетет складно!
– "Ой да то не зоренька ясная,
Ой да не рябинушка красная,
То живет да во Березовке, (а за ней еще Березовка, а за той еще Березовка),
Краса-девица, ненаглядная!" – мечтательно повторил Бобрец. – Ох, прямо за душу берет! Ай да Фудя!
– Да, – скромно согласился грек. – Есть в этих строках какая-то примитивная прелесть…
– Нам бы теперь ее выучить, эту песню…
– Как?! Это все, то вам нужно? – изумился Фукидид. – А как же долгие зимние вечера – как же вы будете петь такую короткую песню?
– Ничего, мы ее повторять будем, – пообещал Пятак Любимыч. – Нам бы хоть это все запомнить.
– Я мог бы слова написать, – потер свой большой нос Фукидид. – Но у меня нет с собой письменного прибора… Воска в ваших дремучих краях, конечно, нету?
– Воска у нас сколько угодно, – успокоил его Добрило, сунув руку за пазуху и вытащив пчелиные соты.
Никеец оживился, поискал вокруг себя глазами, выбрал деревянную неглубокую мисочку и старательно натер ее донце воском. Затем, шепотом сам себе диктуя, довольно долго что-то там царапал острой палочкой на воске. Наконец он вручил свое произведение народу: скопление каких-то казюлинок, как птичка лапками ходила. До того момента ни один из березовцев никогда не видел, чтобы слова писали… Миска долго ходила по рукам, все качали головами, интересовались и потом отдали ее назад, так и не поверив, что грек изобразил на ней все, что только что сочинил.
– О, невероятная русская простота, – пробормотал грек. – Ладно, повторяйте все за мной… А кто это мне рожу на поэме накарябал?!..
Бортники недолго собирались: не прошло и трех дней, как они, починив старые гусли дедушки Любимыча и сделав из дерева пару дудочек, разошлись выступать по деревням: Бобр с Добрилой налево, Пятак Любимыч с Бобрецом направо.
Грек немного удивился исчезновению приятелей, но Веприк сказал ему, что бортники идут в лесу по следу большого стада пчел и Фукидид поверил, потому что про зверей знал очень мало: только про тех, с кого можно шкуру снять и продать. Греческий купец видел, какие шкурки приносит с охоты Веприк и глаза его разгорались от жадности.
Мальчик ходил в лес с Малом, чудородовым братом. Мал помогал ему, но сам все время приглядывался к его повадкам и местам, в которых Веприк ставил ловушки: маленький охотник лучше чувствовал, где их ждет добыча. Охота была неплохой, хотя до Тетери, конечно, им было далеко.
– Вы не представляете себе, какова цена этих мехов на юге! – волновался Фукидид, разглаживая кунью коричневую шкурку. – Весной мы все вместе поедем в Киев! Я самолично повезу эти меха в Никею и в Константинополь! О! Как удивятся мои родные! Я явлюсь в драгоценной, прекрасно выделанной по секрету русских мастеров, шкуре носорога…
– Кого шкуре?
– У вас не водятся носороги? – с подозрением спросил Фукидид. – Ладно, кто же у вас водится?
– Ежики, – подсказал Мал.
– Мех дорогой?
– Дорогой. И очень редкий, – заверил Мал без тени смущения.
– Ладно. Тогда я явлюсь в шкуре ежика…
– Да, твои родные очень удивятся, – согласился Веприк. – Когда ты к ним заявишься в шкуре ежика.
Стрибог, хозяин ветров, не заставил себя ждать: принес мороз от северных морей и навалил вокруг деревни высокие сугробы. Дети занимались нехитрыми зимними забавами: катались с горок, кидались снежками, лепили снежных баб. Веприку было не до забав, зато долговязая фигура Фукидида каждый день непременно появлялась на горке – в тетериных старых лаптях и шерстяном платке, повязанном на груди крест-накрест. Он плюхался на санки животом, несся вниз, а потом вскакивал, отряхивался и строго смотрел: не смеется ли над ним кто из детворы?
В остальное время Фукидид болтал с соседями, растирал бабушке Тихомире травы в мисочке, лепил пирожки. А тут еще Дуняшка, вредная малявка, повадилась в снегу валяться и ее все время надо было ловить и ставить сушиться к печке. Грек в этом деле оказался очень полезен. Рука Веприка хорошо и быстро заживала, спасибо бабушке, которая умела лечить травами. Время шло, приближался Коляда, праздник зимнего солнцеворота, от которого светлый день начинает потихоньку удлиняться на чуточку, на воробьиный скок. С этого времени и до середины лета день все растет, а ночь укорачивается, а потом наоборот – начинает расти ночь и уменьшаться день, до нового солнцеворота. И так каждый год.
Однажды утром Веприк нашел у дверей мертвую косулю. На животном не было ни ран от оружия, ни следов зубов: спина была переломлена по-медвежьи, тяжелым ударом. Конечно, Веприк не забыл недавних ночных гостей. Он постоял, глядя на дальний лес – темный, молчаливый, хранящий в себе свои секреты, жалости и любови. На ночь мальчик поставил на улице по большой миске меда и молока – и не ошибся: миски чисто вылизали, а одну укатили до оврага, забавлялись, наверно. Потом были еще подарки: две косули и заяц, так что Фукидид с бабушкой накоптили мяса на всю зиму.
Ближе ко дню солнцеворота вернулись из разных мест Добрило с товарищами. Их выступления имели такой большой успех, что парни из окрестных деревень начали приходить интересоваться, что за новая красавица объявилась в Березовке и откуда она взялась – с неба что ли свалилась?
Глава 14. Явление змея в день зимнего солнцеворота
Коляду отмечали всегда очень шумно: переодевались в разных зверей, балагурили, пели по дворам песни. Провожали старый, одряхлевший и потемневший, год и приветствовали рождение нового года, которого представляли в виде младенчика. Первый день праздника, самый короткий день в году, считается в народе даждьбожьим днем, то есть принадлежащим богу солнца.
– Ну кто кроме русских мог придумать такое? – ворчал Фукидид. – Дни солнца они празднуют посреди зимы!
Добрило достал облезлую козлиную шкуру, примерил ее на себя и начал трясти головой и сердито повторять: "Топы-топы ногами, заколю тебя рогами!" Он немного попугал своих многочисленных внучат, но внучата не испугались, а обрадовались: повалили деда в снег и оторвали "козе" одно ухо. Потерпев неудачу с малышней, бортник решил пугнуть жену: мекнул на нее из-за сарая и мотнул привязанными на голове рогами. С женой у него получилось гораздо лучше: Светлана испугалась, завизжала и со страху выплеснула прямо на Добрилу горшок горячего борща. Добрило взревел, как дикий бык и, раскидывая вокруг себя вареную свеклу, бросился бежать во двор. Теперь и внучата испугались: когда из-за угла вылетело, завывая, ярко-красное взлохмаченное чудище с выпученными глазами. При этом ни один добрилин внук не побежал, а наоборот – все, как один, встали на защиту родного двора: в одно мгновенье каждый слепил по большому твердому снежку и запустил им во врага. Враг, получив в лоб сразу десяток снежных комьев, упал на месте и больше не шевелился. Дети закричали от радости.
Старший добрилин сын Бобр, увидев, что малыши убили деда, со всех ног бросился к нему. Первое, что увидел Добрило, открыв глаза – это лицо Бобра (совсем черное, перемазанное сажей из печки, потому что Бобр наряжался черным котом). Добрило решил, что он уже умер, попал на тот свет и на него смотрит бес – с такой-то черной рожей, кто ж еще? Когда Бобр, увидев отца живым, засмеялся от радости, Добрило злобно забормотал:
– Что, бес затащил меня к себе и веселишься? Сейчас я тебе повеселюсь, наклонись только поближе!
– Чего говоришь? Поближе наклониться? – простодушно спросил Бобр и действительно наклонился.
"Чпок!" – Добрило вмазал тому, кого принял за беса, по уху. Бобр повалился рядом с ним. Детишки, узнавшие уже в малиновом чудище родного дедушку, радостно попрыгали на них сверху, оторвали второе козье ухо и порвали Бобру штаны.
– Вот, я же тебе говорил, что Коляда у нас – очень веселый праздник! – сказал Веприк Фукидиду, наблюдая за кутерьмой на бортниковском дворе.
Бобрец на палке нес соломенную журавлиную голову, дедушка Любимыч вывернул свою свитку шиворот-навыворот и стал пятнистой овцой, Бобр приладил сзади котиный хвост из коры, закрывавший прореху на штанах, если не шагать широко. Чуде пришлось быть козоводом, потому что коза была главной фигурой на празднике, ее нужно было водить по дворам и выпрашивать вкусные подарки. Оставалось только уговорить Фукидида переодеться в женщину, иначе вся затея с драконом провалилась бы.
– Почему опять я козу вожу? – притворно возмутился Чудород. – Обещали ведь отрезать мне бороду и сделать Весной-красной!
– Не твоя очередь! – ответил Пятак Любимыч. – Я Весной-красной давно не был.
Любопытный Фукидид завертел головой.
– У нас на Коляду обычай такой – мужчина наряжается в юбку и все вокруг него пляшут и поют, – объяснил греку Добрило.
– А зачем? – спросил Фукидид.
– Ну… зачем? Весело! – сказал Добрило. – Главный хоровод на празднике. Ребята, а вот Фудя хочет Весной-красной быть! Он-то ни разу не был.
– Я не уверен, прилично ли одеваться мужчине в женское платье? – с сомнением сказал Фукидид, которому на самом деле очень захотелось быть на празднике на самом виду.
– Ну, конечно, прилично! Одевай, не сомневайся, – поторопил его Веприк, открывая сундук с маманиной одеждой. – У нас все мужики очень любят в женские юбки наряжаться!
– Неужели? – удивился грек. – Какой удивительный обычай!
– Да, – поддержали Веприка мужики. – Если бы могли, мы бы только в юбках бы и ходили! У нас, как жена за одеждой своей не уследит – так пожалуйста, муж уже по деревне в юбке бегает.
– А соседские мужики ему все завидуют! – добавил Бобрец.
– А бабы наши, представляешь, вредные какие? – не дают нам юбок! Сами носят! – пожаловались хором бортники.
Грека заставили побрить бороду, которую он отрастил за время жизни в русской деревне, одели на него самую длинную, васильковую, юбку – прямо поверх меховой рубахи, повязали шелковый яркий платок, сверху надели блестящий обруч, а в него воткнули дунькино павье перо. Щеки и губы обвели малиновым свекольным соком, брови – черной сажей из печки.
– Ах ты, красавица моя ненаглядная! – умилился дед Любимыч, закончив малевать греку щеки и облизывая свекольный палец. – Ну где еще такую отыщешь?
Фукидид и правда преобразился – на глазах превратился в носатую, краснощекую, черноглазую молодую бабу, по виду – изрядную нахалку и щеголиху.
Из домов уже выбегали другие ряженые – бараны, коты, петухи, – кудахтали, мяукали, дразнили друг друга, а потом пошли всей толпой по деревне из конца в конец, вслед за малиновой облезлой козой и Чудей, тянувшим ее на веревочке.
Добрило мекал, брыкался и часто на потеху зрителям валил с ног щуплого Чудорода, а Чудя ловил непослушную "козу" и для виду кормил ее соломой. Участники колядок сыпали вокруг себя и друг другу на голову зерна и семечки.
Ряженых уже ждали во дворах хозяйки, приготовившие печенье и сладости, чтобы угощать гостей и выслушивать от них хорошие пожелания. Этим пожеланиям верили, считалось, что они будут в силе весь год, поэтому каждая старалась угостить получше.
– Мы ходили, мы искали Коляду, – пели ряженые,
По долам, по горам, по лесам, по лугам!
Гой! Гой! Гой!
Гой, Коляда!
– Идет коза рогата! – кричал Чудя. – Идет коза бодата!
– Топы-топы ногами! – вторил ему Добрило. – Заколю рогами, затопчу ногами! Скачу-поскачу – пирогов хочу! Ножками туп-туп, глазками луп-луп! Ме-е-е!
Иногда он вместо "ме-е-е" говорил "му-у-у" и все вокруг покатывались от смеха.
– Дома ли хозяева? – кричали ряженые на каждом дворе, хотя и знали, что их везде ждут. – Глядите, какие к вам страшилки пришли! А пускай хозяюшка тащит караваюшко! А пусть несет хозяин …
– …лапоть жарен! – вставлял Чудя.
– Пускай хозяин несет…
– Яичко пускай снесет! А хозяюшка высидит!
– Ха-ха-ха!
– Эх, да все, что есть в печи к нам в мешки мечи!
– Кто дал каравай – две коровы в сарай!
– Козе – пирожок, девке – милый дружок!
– Ай! Ай! Мало не давай!
– Спасибо этому дому, а мы пошли к другому!
Чудя нарочно путал пожелания и всех смешил: мужчинам желал родить ребеночка, женщинам – иметь силушку богатырскую, маленьким детям – жениться, старикам – поскорее подрастать и к работе привыкать.
– Мяв! Мяв! С голоду помирав! – дурачился Бобр.
– Курлы! Зовите гостей за столы! – требовал журавль-Бобрец, тряся головой на палке.
Набрав угощения, березовцы устроили большой праздник, закончившийся катанием на санках и валянием в снегу. Парни выкатили большое колесо от телеги, намазали его салом, подожгли и пустили катиться с горки с криками "Катись, с весной воротись!"
В эту минуту на пригорке у рощи высоко взметнулись два костра, а между ними бортники грянули свою любимую:
"Ой да то не зоренька ясная,
Не рябинушка красная,
То живет да во Березовке, той, что за другой Березовкой, а за ней еще Березовка…"
Вторя песне, у костров кружился раскрашенный Фукидид с пером на голове. "Прилетает, значит, к праздничным кострам и ворует самых красивых девушек, – повторял про себя Веприк. – Ну-ка посмотрим, как он к нам прилетит…" Мальчик не стал наряжаться, только повесил на шею плетеную коробочку, прикрытую платком.
– Эй! – закричали плясунам у костров. – Чего вы там одни пляшете? Идите со всеми колесо катать и на кулаках драться!
– Нам и тут хорошо! – крикнули в ответ бортники и образовав, маленький, но упрямый хоровод, взялись за руки, скомандовали сами себе "и, ребята, дружно!" и важно пошли вокруг грека, делая вид, что им очень весело одним на горке. Остальные березовцы были немного удивлены такой самостоятельностью.
– Хватит дурака валять! – закричали они снизу. – Вас что, пчела что ли в голову укусила?
– Чего это на нас так сердито смотрят? – полюбопытствовал Фукидид.
– А это у нас народный праздничный обычай такой, – поспешил успокоить его Бобрец. – Собраться в кучу и рожи злые корчить.
– Спускайтесь сей же час и веселитесь со всеми! А то сейчас драться будем! – крикнули снизу.
– Милости просим! Поднимайтесь и мы вам по шее надаем! – пригласил Добрило.
– Ну и бес с вами! Сидите там, как ворона на заборе! Фудя, бросай этих дураков, иди к нам!
– Иду! – крикнул Фукидид.
Заговорщики растерялись.
– Не ходи, Фудя! – велел Бобр.
– Почему не ходить? – удивился грек.
– А мы тебя не выпустим! – находчиво сообщил Пятак Любимыч, показывая товарищам, чтобы покрепче сомкнули хоровод. – Это игра такая!
Фукидид почесал нос и попробовал пролезть между Добрилой и Бобром, но словно на каменную стену наткнулся. Несколько раз пытался он выскочить из круга, но у него ничего не получалось: хороводники стояли насмерть. Потом хитрый грек сделал вид, что и думать забыл куда-то убегать. Он поплясал и покружился для отвода глаз и вдруг, собрав все силы, ринулся на самое слабое звено – Чудю с Веприком. Веприк устоял, а трусоватый Чудя выдернул свои ладони из рук соседей и сам пустился наутек, а за ним, вниз по склону, с радостными воплями, – и Фукидид. Добрило бросился вдогонку за беглецом, настиг, ухватил за юбку, повалил в снег, поднял его к себе на плечо и притащил обратно. Поставив его снова в середине круга, Добрило скомандовал товарищам "и, ребята, дружно!", мужики снова взялись за руки и пошли вокруг грека.
– Пустите! – потребовал греческий гость. – Так не честно! Я хочу с горки кататься!
– Нет! Мы не наигрались! – упорствовали мужики.
– Ребята! – раздались веселые крики. – Глядите: грека мучают! Не робей, Фудя, мы тебя освободим!
– Ах, мучители, что придумали: поймали человека и хоровод вокруг него водят!
– Ха-ха-ха!
– Наших бьют!
– Вообще-то, наши грека бьют, – поправил кто-то, – но это ничего, мы этим нашим все равно сейчас покажем где раки зимуют!
– Ага! Защитим, ребятушки, землю грецкую!
– Надо говорить "греческую"! – крикнул Фукидид, подпрыгивая вверх, чтобы его было видно в хороводе. – Грецкие только орехи бывают.
– Во-во! Встанем на защиту народа греческого!
– А Добриле дадим на грецкие орехи!
– Ха-ха-ха!
– Снежками их, ребята!
Град снежных комьев обрушился на бортников и заодно на Фукидида и они принялись отбиваться, кидаясь снегом и спихивая вниз каждого, кто влезал к ним на горку. Битва разгорелась не на шутку. Бобрецу сломали его палку, а журавлиной головой он кинул в кого-то вместо снежка. Дедушка Любимыч получил снежком в глаз и на этом месте у него начал набухать здоровенный синяк. Веприку натолкали снега за шиворот. Фукидиду заехали по носу, а Матрену скатили на врагов с горки, как бревно. Хохот и крики стояли такие, что кроме них ничего не было слышно.
– Вепря, гляди, летит кто-то, говорю! – в который раз закричал Веприку Добрило.
"Кто еще там летит? – с раздражением подумал мальчик. – Чего он ко мне пристал?.. Где же Горыныч? Появится ли?.. Как летит?! Где?!"
Уже некоторые березовцы задирали головы, пытаясь разглядеть длинную тень вдали на белесом зимнем небе, которая летела в их сторону, противно извиваясь. В меркнущем свете самого короткого дня в году березовцам стал виден давний их враг – Змей Горыныч, который летает по всему свету и крадет красных девиц, а у самого в глазу камень Маргарит, куда глянет – все огнем горит. Длинный и противный, как гадюка, он хлопал серыми неимоверными крыльями, а его черное туловище отливало темной синевой. Три гладкие змеиные головы рыскали жадными глазами по сторонам. Еще змей имел две когтистые лапы, которые во время полета поджимал под себя, а за ними плескался в воздухе бесконечный хвост. Таким увидели змея березовцы, пока он парил вдалеке, потому что вблизи рассмотреть целиком его было невозможно из-за огромного размера.
– Змей! – завопили наконец люди и в панике побежали кто куда. – Опять летит чудище поганое!
– Что-то часто он к нам. Может, мимо?
Но летучий гад приближался и уже можно было рассмотреть костяные хохолки на каждой голове.
– Боги! – вскричал Фукидид. – Дракон летит! Бежим!
Бортники, не сговариваясь, дружно ухватили грека за руки, не дав и шагу ступить. С высоты Горынычу открылось такое зрелище, что он чуть на землю не свалился от удивления: на опустевшем пригорке осталась разряженная девица, видимо та самая, о которой пелось в песне, трепыхаясь в мускулистых руках растрепанной красной козы без ушей и кота с дырой на заднем месте. Юная красавица крутилась, кусалась и била мучителей ногами.
– А! Коварные дикари! – вопил Фукидид. – Вот он, ваш ужасный план! О, я добрый наивный грек в безжалостных руках русских злодеев!
– Прости меня, дяденька Фукидид, – кричал Веприк со слезами, пытаясь обнять своего никейского друга. – Это я придумал на тебя змея приманить!
Грек, рванувшись с негреческой силой, вывалился из рук русских злодеев, стряхнул с себя Веприка и бегом бросился прочь. За ним вдогонку понесся весь хоровод, а по воздуху их нагонял Змей Горыныч. Он выпустил вперед страшные лапы и хотел уже схватить грека, но хитрый Фукидид с разгона бросился плашмя на землю и змеевы когти пронеслись над ним, задев и повалив нескольких преследователей.
– Что ж ты делаешь, Фудя?! – обиженно крикнул Добрило, поднимаясь с земли, охая и потирая ушибленный бок.
– Что я делаю?! – возмутился грек возобновляя свой неистовый бег. – Вы меня хотите змею отдать – и на меня же еще и обижаетесь?!
Промахнувшийся Горыныч совершал в воздухе поворот, заново прицеливаясь к своей жертве. Его крылья гоняли воздух с такой силой, что под ним поднялся целый снежный буран. Хвост чудовища то и дело касался земли, оставляя в снегу темные грязные борозды, так низко зверь летел. Не успел он сомкнуть на Фукидиде когти, как тот нырнул животом на чьи-то санки и унесся вниз с горы, правя к березовой роще. Змей ткнулся головами в снег и чуть не сломал одну шею. Разгневанный, он поднялся повыше и выпустил длинную струю огня в сторону рощи, так что некоторые деревья запылали. Неожиданно из рощи на пригорок хлынула толпа народа, прятавшегося там от чудовища. Фукидид замешался в этой толпе и исчез.
Змей с размаху приземлился перед березовцами и, злобно таращась на них шестью круглыми глазами, сипло потребовал:
– Отдайте красу-девицу, тогда никого не трону.
Его мерзкие головы качались над людьми, как вершины деревьев, и каждая шея была толщиной с деревенский священный дуб. Березовцы с недоумением стали оглядывать друг друга в поисках красы-девицы. Сначала тихонько, а затем все смелее зазвучали голоса протеста:
– С ума вы что ли все посходили? Вот и парни соседские все пристают: красавица да красавица! Ты ж красавицу нашу, Смеянушку, украл уже, забыл что ли?! Кого тебе еще?!
Фукидид в это время скромно стоял на четвереньках в самой гуще толпы. Увидев Веприка он решительно заявил:
– Не смей даже подходить ко мне, коварный маленький дикарь, которого я считал своим другом!
– Дядя Фукидид, – зашептал мальчик, размазывая по лицу снег и слезы. – Я хотел, как лучше! Мы хотели узнать, где дракон живет. Мы сначала думали его сюда заманить и убить, а потом решили послать кого-нибудь в нору змеиную, чтобы весточку оттуда прислал – куда змея его затащит и как туда лететь. Ты же один на мисочках писать умеешь!
– Молчи, злодей! – оборвал его грек.
– Я буду есть вас по одному… нет, лучше – по трое, – пообещал Змей Горыныч. – Пока не доберусь до своей красы-девицы.
– Какой дурак ему сказал, что тут какая-то еще краса-девица живет? – сердито спрашивали в толпе. Добрило с Веприком виновато переглянулись.
– Как бы я вам весточку послал, если летать не умею? – злобно прошептал грек.
– Вот, я голубку принес, если выпустить ее на волю, она сразу домой полетит. Даже из змеиной берлоги дорогу найдет, – и Веприк протянул свою коробочку. – И кору березовую воском натер.
Грек долго смотрел своему маленькому приятелю в лицо и хмурил брови.
– Если вы нас всех потом не спасете, – наконец шепотом сказал он, выхватывая коробочку с голубем, – я тебе оторву твои подлые уши. И брошу на съеденье диким белкам.
