Гален
Сочинения. Том 5
Комментарий
Сочинение Галена «Опровержение возражений, выдвинутых Юлианом против Афоризмов Гиппократа»[160] дополняет уже имеющийся в нашем распоряжении корпус источников, в которых представлена полемика Галена с врачами-методистами. В данном случае оппонент Галена – Юлиан, известный представитель методистской школы, не относящийся, впрочем, к числу столпов, сформулировавших ее основные положения. Юлиан – это, безусловно, не Эрасистрат, не Асклепиад и не Фессал, но наряду с Сораном он, по-видимому, один из наиболее известных врачей-методистов имперской эпохи, по времени близкий к Галену. В отличие от Сорана Эфесского Юлиан не внес значительного вклада в развитие медицины. Однако в свое время он как талантливый писатель и пропагандист идей школы врачей-методистов был очень известен и влиятелен. Он писал обширные сочинения, направленные против представителей других врачебных школ, в первую очередь против рационалистов-гиппократиков. Например, считается, что только один его трактат, опровергающий афоризмы Гиппократа, состоял из 48 книг. Произведениям Юлиана школа методистов обязана своим существованием: В. Наттон указывает, что в западной части империи методисты комфортно существовали до V в. На Востоке, напротив, триумф системы Галена был сокрушительным – статус господствующего учения она обретает уже к концу III в.[161] Работы Юлиана, по преимуществу компиляторного и разъяснительного характера, сыграли роль некоего «моста во времени» между отцами-основателями школы врачей-методистов и ее позднейшими представителями.
В начале своего сочинения Гален критикует методологию врачей-методистов, считавших основой обучения профессии освоение опыта учителя. Речь, конечно, идет не о том, что учитель не нужен, – Гален имеет в виду необходимость наряду с практическим опытом наставника усваивать объективные законы природы. Для врачей-методистов, картина мира которых определялась атомистической натурфилософией, идея существования в природе законосообразного порядка протекания физических процессов была неприемлема. Отрицая телеологический принцип устройства человека, они видели процессы его жизнедеятельности как результат хаотического движения атомов. Тогда «благоприятное стечение обстоятельств» Эрасистрата становилось столь же универсальным, сколь и бессмысленным объяснением успешного излечения больного. Гален обращает внимание на пользу этой теории: «Неужели ученики Фессала должны подражать своему учителю, если он с помощью очистительной клизмы вылечивает больному желудок, а если очищение произошло произвольно, то его воспроизводить не следует? Или предположим, что у женщины случилась задержка месячных, а потом кровавая рвота. Неужели ученикам Фессала нужно повторять действия учителя, который, вызвав истечение или отворив жилу, излечил эту болезнь, а если месячные прорвались сами по себе и принесли облегчение, то природе им в этом подражать не следует? Ведь нет разницы, повитуха или Фессал вызвали месячные, или больная получила облегчение без их участия, от самопроизвольного истечения, – польза происходит от опустошения, а не от того, что его вызвало» (1, 250–251 К).
Гален обращает внимание на увлеченность Юлиана и его сторонников абстрактными натурфилософскими идеями, которые мешают им правильно понимать вопросы врачебной практики, тем более что и в философии Юлиан делает грубые ошибки: «Если врач методической школы, сам того не заметив, станет выступать как натурфилософ и скажет без хвастовства и чванства, не делая вид, что выносит на всеобщее обозрение некие основы сокровенного учения, что болезненные процессы, происходящие с телом, бывают двух видов и для того, что составлено сообразно природе, возможно два вида перемен, или изменений, противоположных друг другу, – избыточное собирание и насильственное излияние, – то слова его покажутся разумными – не натурфилософам, конечно же, рассуждающим о материи вселенной, а врачам физической школы» (3, 255–256 К).
Дальнейшие рассуждения Галена о плохом знании Юлианом той самой философии, на которую тот пытается опираться, напоминают читателю о неоднородности взглядов представителей методистской школы на протяжении всей ее истории. В этом нет ничего удивительного – и гиппократики разных поколений спорили между собой (пример – споры между Ликом и Галеном). Кроме того, категориальный аппарат натурфилософии атомизма сам по себе значительно обеднял возможности объяснений процессов жизнедеятельности живых существ. Необходимость давать правдоподобные теоретические интерпретации вопросам практического свойства приводила к возникновению разногласий.
Я уже указывал на то, что часть врачей-методистов, современников Галена, вслед за Эрасистратом полностью отрицали значение венотомии, часть приписывала Эрасистрату взгляды, которые он никогда не высказывал. Асклепиад, в целом следуя натурфилософии Эпикура, отрицал наличие в природе физического свойства притяжения, Фессал спорил с Асклепиадом и Темисоном. Юлиан, в свою очередь, пытается скорректировать теорию школы, очевидно, приспособляя ее к изменившимся реалиям: «…Удаляясь от начал, определенных Асклепиадом, Темисоном и Фессалом, он опирается на этих философов, которые полностью устраняют пустоту из нашего мира» (3, 256 К). Вместе с тем мы видим, что основные доктрины атомизма продолжают определять ход мыслей Юлиана: «В другой же [книге. – Д.Б.], в которой он ведет речь о различных заболеваниях души и тела, он пишет: “Состояние, соразмерное с точки зрения скопления и истечения, мы по человеческому суждению назовем здоровьем. Если же болезни вызывают отклонение от этого состояния, то тела неизбежно страдают, либо собираясь и делаясь тверже и суше, либо растекаясь и становясь мягче и влажнее, чем следует”» (3, 257 К). Обратим внимание на очень интересную оговорку Галена: он вскользь упоминает книгу Юлиана «О методе», указав, что она была посвящена некоему Филону. Не идет ли речь о знаменитом иудейском философе из Александрии? Или это другой Филон, из числа известных врачей, живших в I–II вв.? К сожалению, на основе имеющихся в нашем распоряжении источников ответить на этот вопрос невозможно, однако, учитывая интерес Юлиана к философии, это упоминание нельзя и проигнорировать.
Гален уличает Юлиана в неверном понимании Платона и Аристотеля, в том, что тот не знаком с трудами (или сознательно их игнорирует) Хрисиппа, Зенона и других видных философов-стоиков, в недооценке разъяснений доктрины о тепле и сухости, данных Теофрастом, и т. д. Перечислять замечания великого римского врача в адрес своего оппонента можно долго – важно то, что текст Галена свидетельствует о значительном внимании, которое Юлиан уделял общефилософским аргументам при обосновании своих воззрений: «После этого Юлиан приводит еще много обвинений, доказывая, что его оппонентам неизвестна сущность природы: например, он обвиняет Гиппократа в том, что в афоризме, который нам предстоит разобрать далее, он упомянул имя природы, а не написал, что нечто происходит само по себе. Но откуда здесь появилось имя природы? Откуда же еще, как не из пустой болтливости Юлиана, которая порождает длинные речи, – если же кто-то возьмется разобраться в них, он явно изобличит его глупость. Все врачи говорят, что одни очищения происходят благодаря природе, а другие – благодаря случаю, имея в виду, что их причина иногда находится в самом теле больного, а иногда – вне тела. Он же взял это в качестве отправной точки для своего пустословия о слове “природа”» (5, 265 К). Иными словами, разногласия между представителями медицинских школ носят непримиримый мировоззренческий характер. Иначе и быть не может, если учитывать натурфилософскую основу их учений[162].
Гален указывает на преемственность взглядов Юлиана и Фессала, оговариваясь при этом, что «никто из учеников Фес-сала, не имеющих метода, не следовал им во всем» (5, 271 К). Эта реплика Галена поясняет мои соображения о неоднородности взглядов приверженцев школы методистов как в отношении преемственности учения, так и (непосредственно во времена Галена) в плане трактовки отдельных вопросов врачебной практики.
Фессал утверждал, что «избыток жидкостей есть общая причина болезней». Однако важно не то, сколько в организме находится жидкости вообще, надо понимать, какая именно жидкость, в каких частях тела и в каком количестве.
Асклепиад считал, что избыток жидкостей – это плохо, но «он ни в коей мере не является общей причиной» болезней: «… Асклепиад говорит, что если избыток жидкости действительно является общей причиной болезней, то обильные выделения, которые иногда бывают в начале болезни, немедленно избавляли бы больного от всего, что его отягощает. В то же время на деле мы подчас наблюдаем, что болезнь только усугубляется от того, что тело избавляется от избытка жидкости. Это рассуждение кажется достаточно убедительным, и поэтому требует специального опровержения, но оно не имеет никакого отношения к тому, о чем сказано в афоризме Гиппократа. Ведь это рассуждение берет доказательства не из учения, но из общего для всех людей здравого смысла, которым, как я уже говорил, пользуются и эмпирики. Мы опровергнем эти рассуждения Асклепиада не потому, что они имеют отношение к афоризму Гиппократа, а потому, что мы считаем лучшим, после того, как мы до сих пор терпели глупости Юлиана, поупражняться в более близком диалектике занятии, сразившись с настоящим софистом. Так вот, когда Асклепиад говорит «избыток жидкости», надо его спросить, что он под этим понимает: имеет ли он в виду избыток в отношении функции или избыток в отношении заполнения пространства и сосудов, который обычно называют «избытком от излияния жидкостей», и имеет ли он в виду избыток во всем теле или в какой-то его части? Сказать, что он имеет в виду избыток в отношении функции, он не может, так как отрицает почти все функции, которыми управляется живое существо. Но и избыток в отношении объема сосудов может быть двух видов: либо превосходящий природную меру, либо простой, когда жидкость просто не может сдерживаться в полости. Избыток в обоих смыслах может быть как во всем теле животного, так и в отдельной его части. В сочинении “О причинах симптомов”, а также в сочинении “О неестественных опухолях” нами показано, что причина и спазма, и дрожи, и лихорадки всего тела, и рожи, и того, что новейшие врачи называют опухолью, и, кроме того, некоторых других заболеваний – избыток жидкости, и, если устранить этот избыток, больная часть тела немедленно вернется в естественное состояние» (6, 277–279 К). Это является еще одним подтверждением высказанной мной гипотезы о характере внутренних разногласий среди классиков школы врачей-методистов. Кроме того, это очень ценные свидетельства: Гален либо цитирует своих оппонентов, либо близко к тексту пересказывает их высказывания, что очень важно, так как никакие работы Асклепиада и Фессала не сохранились. Подобные фрагменты из сочинений Галена позволяют реконструировать взгляды этих незаурядных представителей античной медицины.
Гален приводит еще одно суждение Юлиана, важное для понимания взглядов врачей-методистов на общую физиологию и патологию человека: «Смысл его, как уже было сказано, состоит в следующем: “Если бы причина болезни заключалась в жидкостях, мы могли бы не позволять ни одной болезни затягиваться, быстро выводя их. Однако на деле многие болезни затягиваются, даже если в начале болезни произведено достаточно сильное опорожнение. Значит, причина заключается не в жидкостях”. Но это рассуждение будет истинным только в том случае, если речь в нем идет об избытке жидкости в отношении объема, имеющемся во всем теле (ведь в таком случае, если мы пожелаем в начале болезни опорожнить излишек, мы выводим все, что приводит к состоянию переполнения). Если же страдает какая-то одна часть тела, в которой имеется избыток жидкости, то это рассуждение оказывается неверным» (7, 282 К). В точности Галена можно быть уверенным: его краткий пересказ суждения Юлиана следует за весьма обширной цитатой из сочинения самого врача-методиста. Этот фрагмент подтверждает мою гипотезу относительно взглядов врачей-методистов на переполнение. Для них важен избыток вещества в принципе, без дифференциации по различным видам жидкостей, вырабатывающихся как в норме, так и при патологии. Сам Гален употребляет здесь сравнение человеческого тела врачами-методистами с сосудом: важно, чтобы в целом выходило столько же, сколько и входит, ведь все питательные вещества, равно как и составляющие человеческого тела, в конечном счете представляют собой лишь совокупность атомов. С точки зрения врача-гиппократика, к переполнению следует подходить дифференцированно – учитывать локализацию (в какой части тела) и виды конкретных жидкостей и сущностей.
Гален приводит примеры излечения при разных видах переполнения: с помощью кровопускания при переполнении кровью, изгнания излишков воды – при водянке и т. д.
Великий римский врач упоминает о «знаменитом тезисе» Асклепиада, который будто бы полагал, что очищающие средства, рекомендуемые врачами-гиппократиками, не избавляют от соответствующих жидкостей, а, наоборот, оказывают противоположное воздействие: «Теперь давайте рассмотрим, каким образом Юлиан пользуется рассуждениями Асклепиада, а именно его знаменитым тезисом о том, что каждое из очищающих лекарств не выводит соответствующую жидкость, но производит ее» (8, 287 К) Утверждение, которое с позиций современной медицины выглядит абсурдно, судя по всему, разделяли целые поколения врачей-методистов. Это указывает на системное значение данного тезиса для методистской доктрины. Гален приводит названия трех своих трактатов, на страницах которых он аргументированно опровергает эту точку зрения. Более того, Гален обращает внимание читателя на то, что этого мнения придерживался и Фессал, и приводит его слова: «Итак, возьмем хорошо сложенного атлета, которого выберут они сами, плоть тела которого пребывает в естественном состоянии, то есть здорово и нетронуто болезнями, дадим ему очистительное средство и покажем, что выделения будут сильно испорченными. Затем сделаем вывод – и никто не сможет возразить на него и сказать что-либо против, – что эти чрезвычайно жесткие и испорченные выделения – это не то, что было в атлете до принятия очистительного лекарства, потому что он был вполне здоров. Так что нам ничего не остается, как признать, что из-за лекарства произошли две вещи: во-первых, материя изменилась и испортилась, а во-вторых, она выделилась, со рвотой или через желудок» (8, 288–289 К).
Иными словами, спортсмен имеет здоровые выделения (он здоров), и если ему, например, дают желчегонное, то выделяется желчь. По мнению Фессала, дело в том, что лекарство, изгоняющее желчь (так учат гиппократики, и для этого они его дают), попав в организм здорового человека, превращается именно в желчь. В нормальном состоянии в теле здорового спортсмена желчи нет, поскольку она не выделяется. Если вдруг она стала выделяться, значит, появилась (раньше не было). Раз появилась после приема желчегонного, то это произошло вследствие приема препарата, а значит, образовалась из него, ведь к веществу тела, которое было здорово, ничего иного не добавлялось. Так мыслит Фессал, и если верить Галену, то в этом Фессал повторяет «знаменитый тезис» Асклепиада. Логика рассуждений лидера школы врачей-методистов может показаться абсурдной, но, на мой взгляд, есть повод задуматься о том, что рассуждения Гиппократа или Галена, как правило, представляются разумными и понятными. Это самая лучшая, реализуемая на уровне здравого смысла, иллюстрация соизмеримости протонаучной системы Галена (а не учений врачей-эмпириков и врачей-методистов) с современными взглядами на медицину.
Однако с позиции натурфилософии атомизма рассуждения Фессала совершенно разумны. В теле здорового атлета атомы находились в равновесии, а когда к ним добавляли атомы в виде желчегонного, равновесие нарушалось. Оно восстанавливалось, когда ненужные атомы выходили из организма в форме выделений. Значит, выделения и представляют собой видоизмененное желчегонное. С точки зрения Эпикура или Асклепиада, все правильно.
Сказанное поможет уяснить глубину противоречий между школьными учениями. Именно поэтому в предложенной мной общей периодизации истории медицины[163] период, предшествовавший торжеству учения Галена, не относится к протонаучному: протонауке также требуется наличие господствующей теории, как и современному академическому знанию. Представителей всех школ античной медицины мы называем врачами, учитывая их практические навыки. Однако их учения об устройстве человеческого тела несовместимы: в этом смысле можно сказать, что если Фессал является врачом, то Гален принадлежит к другой профессии. Полагаю, инстинктивно многие историки медицины это улавливали: не случайно историю медицины Античности принято описывать как историю врачевания. Однако и шаман, и знахарь – тоже врачеватели, поэтому необходимо иметь более четкое представление о различиях в учениях разных медицинских школ.
Гален приводит следующее высказывание Юлиана: «В целом при избытке жидкости или порче невозможно определить † источник болезни, ведь как можно достаточно точно распознать его, если болезнь распространилась по всему телу? Необходимо признать, что при этом имеется избыток всего в любой большой и малой части тела. Ведь необходимо, чтобы непосредственная причина распространялась вместе со своим следствием. А по всему телу распространяются такие болезни, как лихорадка, и тысячи других болезней, при которых по необходимости и избыток жидкости будет во всем теле, причем этот избыток будет настолько больше, насколько больше будет болезнь» (8, 297–298 К). Гален тут же комментирует слова Юлиана: «Итак, Юлиан не хочет признавать, что непосредственная причина болезней, распространяющихся по всему телу, может находиться в одном месте» (8, 298 К).
В трактате Галена «Опровержение возражений…» представлены неизвестные ранее сведения о взглядах врачей-методистов, позволяющие нам составить более четкое представление об их доктрине.
ΓΑΛΗΝΟΥ. ΠΡΟΣ ΛΥΚΟΝ[164]
OΤΙ ΜΗΔEΝ HΜAΡΤΗΤΑΙ ΚΑΤA ΤOΝ AΦΟΡΙΣΜOΝ, ΟΥ H AΡXH· “ΤA ΑΥΞΑΝOΜΕΝΑ ΠΛΕΙΣΤΟΝ EΧΕΙ ΤJ EΜΦΥΤΟΝ ΘΕΡΜOΝ”
1. ᾿Ανεµέσητον µὲν δήπου καὶ Λύκῳ καὶ παντὶ τῷ βουληθέντι πρὸς ῾Ιπποκράτην γράφειν· ἔτι δ’ ἀνεµεσητότερον οἶµαι τοῖς δυναµένοις ἀπολύσασθαι τὰ κακῶς εἰρηµένα πρὸς αὐτὸν ἐγκλήµατα, καθάπερ ἐν δικαστηρίῳ τοῖς ἀναγνωσοµένοις ἀµφοτέρων τὰ γράµµατα τὴν ἀπολογίαν ποιήσασθαι, καὶ µάλισθ’ ὅταν ὁ µὲν ἐγκαλῶν πρὶν µαθεῖν τὰ λεγόµενα θρασύνηται, τῷ δ’ ἀπολογουµένῳ πεπαιδεῦσθαι κα<λῶς ὑπάρχῃ> τὰ τοῦ παλαιοῦ δόγµατα. Λύκος τοίνυν ἔγραψε µὲν ἐξηγητικὰ τῶν ῾Ιπποκράτους ἀφορισµῶν ὑποµνήµατα, λωβᾶται δὲ τοῖς δόγµασι τἀνδρὸς ἑκατέρωθεν, οἷς τε ψέγειν καὶ οἷς ἐπαινεῖν τινα τῶν ὑπ’ αὐτοῦ λεγοµένων οἴεται καὶ δι’ ὧν ἀντιλέγειν ἐπιχειρεῖ. τά τε γὰρ ἐπαινούµενα Λύκου φαντάσµατά ἐστιν, οὐχ ῾Ιπποκράτους δόγµατα, δι’ ὧν τε ἀντιλέγει, δῆλός ἐστι µηδὲ τὰ στοιχεῖα τῆς ῾Ιπποκράτους τέχνης ἐπιστάµενος. ὅτῳ δ’ οὐκ ἔστι τῶν στοιχείων ἐπιστήµη, σχολῇ γ’ ἂν οὗτος εἰς τὰς συλλαβὰς εἰδείη τῆς τέχνης ἐκείνης ἢ τῶν ἀπ’ αὐτῆς. εἰ µὲν οὖν ἐγὼ πρῶτος ἢ µόνος ἔλεγον ἐκ θερµοῦ καὶ ψυχροῦ καὶ ξηροῦ καὶ ὑγροῦ τὰ τῶν ζῴων σώµατα συγκεῖσθαι νοµίζειν ῾Ιπποκράτην, τάχα ἂν ἴσως εὐλαβέστερον ἐνεκάλουν Λύκῳ πρὶν γνῶναι τὰ στοιχεῖα τῆς ῾Ιπποκράτους τέχνης ἐπιχειροῦντι τῶν συγγραµµάτων αὐτοῦ γράφειν ἐξηγήσεις. οὔτε γὰρ ὅσοι δόγµασιν ἐναντίοις ἐνετράφησαν οὔθ’ ὅσοι µηδὲ τὰ πρῶτα γιγνώσκουσι τῆς τέχνης [χρήσιµα] εὔλογον ἐξηγεῖσθαι τοὺς ἀφορισµούς, ἀλλ’ οἵπερ µεµαθήκασι µὲν ἐκ τῆς παιδικῆς ἡλικίας, ἐπαινοῦσι δὲ ἥδιον ἢ ψέγουσιν αὐτοῦ τὰ δόγµατα. Λύκος δὲ εἰς τοσοῦτον ἄρα τῆς ῾Ιπποκράτους τέχνης ἀµαθής ἐστιν, ὥστ’ ἐγὼ – θεοὺς ἅπαντας ἐπόµνυµι – τὰς πρώτας τῶν εἰς τοὺς ἀφορισµοὺς ὑποµνηµάτων αὐτοῦ ἐξηγήσεις ἀναγνοὺς [ἀφορισµῶν] οὐκέθ’ ὑπέµεινα τὸ λοιπὸν τοῦ βιβλίου γνῶναι τοσοῦτον <δοκοῦντος> τῆς γνώµης ἁµαρτάνειν τοῦ παλαιοῦ. τῶν ἑταίρων δέ τινος ἀξιώσαντος ἐπακοῦσαί γε τῶν εἰς τόνδε τὸν ἀφορισµὸν ὑπ’ αὐτοῦ γεγραµµένων, ἐν ᾧ φησι “τὰ αὐξανόµενα πλεῖστον ἔχει τὸ ἔµφυτον θερµόν”, εἶτα πολλῶν καὶ ἄλλων παρακαλεσάντων ἀπολογήσασθαι πρὸς τὰς κατηγορίας, οὕτως ἀναγκασθεὶς ἐπὶ τόνδε τὸν λόγον ἧκον.
2. ῞Ινα δὲ τοῖς ὑπ’ ἐκείνου λεγοµένοις <καὶ τοῖς> ὑπ’ ἐµοῦ δὲ µέλλουσι πρὸς αὐτὰ ῥηθῆναι ῥᾷον ἀκολουθήσωσιν οἱ δικάσοντες ἡµῖν, ἀναγκαῖον ἔσται µοι βραχέα προειπεῖν. ὅτι µέν ἐστι θερµὸν ἐν ἡµῖν, ἐναργῶς ἅπασι φαίνεται, πότερον δ’ ἐκ κινήσεως τοῦτο τῆς κατὰ τὴν καρδίαν καὶ τὰς ἀρτηρίας ἔχει τὴν γένεσιν ἤ, καθάπερ αὐτὸ τὸ κινεῖσθαι τῇ καρδίᾳ σύµφυτον ὑπάρχει, τὸν αὐτὸν τρόπον καὶ ἡ θερµασία, διαπεφώνηται τοῖς ἰατροῖς. ἀλλ’ ὅστις γε βούλεται µαθεῖν ἐπιστηµονικῶς ἀρχὰς τοῖς ζῴοις ἅπασι γενέσεως εἶναι τὸ θερµὸν καὶ τὸ ψυχρὸν καὶ τὸ ξηρὸν καὶ τὸ ὑγρόν, ἓν ἔχει βιβλίον ὑπ’ ἐµοῦ γεγραµµένον, ἐν ᾧ τὴν ῾Ιπποκράτους γνώµην ἐξηγοῦµαί τε ἅµα καὶ ἀποδεικνύω. τοῦτο µὲν δὴ τὸ βιβλίον ἐπιγέγραπται Περὶ τῶν καθ’ ῾Ιπποκράτην στοιχείων. ἕτερα δὲ ἐφεξῆς ἐστιν αὐτοῦ τὰ Περὶ κράσεων, ἐν οἷς δείκνυµι, τίνα µὲν τῶν σωµάτων πλείονα µοῖραν ἐν ἑαυτοῖς ἔχει τοῦ θερµοῦ στοιχείου, τίνα δ’ ἐλάττονα, καὶ ὡς διὰ τοῦτ’ αὐτὸ τὰ µὲν θερµότερα φύσει, τὰ δὲ ψυχρότερα γέγονεν. ἅπασι γὰρ ἡµῖν ὑπάρχει τὸ θερµὸν στοιχεῖον ἔµφυτον ἐκ τῆς πρώτης ἀρχῆς, ἣν ἐκ σπέρµατός τε καὶ καταµηνίου κεκτήµεθα. διαφέροµεν δ’ ἀλλήλων ἐν τῷ µᾶλλόν τε καὶ ἧττον εἶναι θερµοί· ἀλλ’ εἰσί γέ τινες ὅροι τούτου τοῦ πλάτους, ὧν ἐπέκεινα τῆς κράσεως ἐξικοµένης ἤτοι νοσεῖν ἡµῖν ἀναγκαῖόν ἐστιν ἢ διαφθείρεσθαι. καὶ γὰρ ἐπὶ πλέον ψυχθέντες ἐν νοσήµατι ψυχρῷ καθιστάµεθα καὶ θερµανθέντες ἔξω τοῦ κατὰ τὴν ὑγείαν πλάτους εἰς πυρετὸν ἀγόµεθα. καὶ τοίνυν καὶ τῶν πυρετῶν αὐτῶν ἔνιοι µὲν ἀκριβῶς εἰσι ξηροί, καθάπερ οἱ ἀκριβῶς ἑκτικοί, τινὲς δὲ ἐσχάτως ὑγροί, καθάπερ οἱ τυφώδεις ἢ <οἱ> ἑλώδεις ὀνοµαζόµενοι. εἰ δ’ οὐ χαίρει <τις> τοῖς οὕτω καλουµένοις ἢ κατ’ ἄλλου πράγµατος ἐπιφέρειν εἴθισται τὰς εἰρηµένας προσηγορίας, ἐν τῷδε τῷ λόγῳ διηγήσοµαι τοὺς ὑγροὺς πυρετοὺς ὁποίους εἶναί φηµι· <δι’ ὧν> ἱδροῦσιν οἱ κάµνοντες ἀπὸ <τῆς> πρώτης ἡµέρας ἐν [δ’] αὐτοῖς <τοῖς> ἱδρῶσιν ἢ µετρίως ἢ οὐδὲν ὀνινάµενοι, τούτους ὑγροὺς ἐγὼ τοὺς πυρετοὺς ὀνοµάζω, ξηροὺς δὲ ἔµπαλιν ἐκείνους καλῶ τῶν πυρετῶν, οἷς δίψα σφοδρὰ καὶ γλῶττα ξηρὰ καὶ δέρµα σκληρὸν οἷόνπερ βύρσα καὶ πολὺς αὐχµὸς ἐν ἅπαντι τῷ σώµατι. καὶ µὴν καὶ ἕτεροί τινές εἰσι πυρετοὶ τὴν διαπνοὴν ὅλου τοῦ σώµατος ἔχοντες ἀνιαρὰν τοῖς ἁπτοµένοις, ὡς νύττεσθαί τε καὶ δάκνεσθαι δοκεῖν, διχῶς καὶ τούτου γιγνοµένου, ποτὲ µὲν ἀερώδους ξηροῦ τοῦ προσπίπτοντος ἡµῖν, ἔστι δ’ ὅτε ὑγροῦ πως φαινοµένου, καθάπερ ἀτµοῦ τινος. τοιαύταις ἰδέαις ἀλλήλων διαφέρουσι καὶ τῶν ὑγιαινόντων αὐτῶν αἱ κράσεις, ἃς δὴ καὶ δυσκράτους εἶναί φαµεν ἐπανορθούµεθά τε καθ’ ὅσον οἷόν τε τὴν φυσικὴν δυσκρασίαν αὐτῶν. ἔστι γὰρ καὶ τοῦτο µόριον οὐ σµικρὸν τῆς ὑγιεινῆς τέχνης. ὅσα δὲ εὔκρατα φύσει τῶν σωµάτων ἐστίν, οὐδὲν τοιοῦτον ἁπτοµένοις ἐµφαίνει. σύµµετρα γὰρ ἀκριβῶς ἐστιν, ὡς µήτ’ ἐνδεῖν αὐτοῖς τὸ θερµόν, οἷα γέρουσιν ἢ τοῖς ἐψυγµένοις, µήθ’ ὑπερβάλλειν, ὡς τοῖς ἀµετρότερον πονήσασιν ἢ διατρίψασιν ἐπὶ πλέον ἐν ἡλίῳ θερινῷ. πολὺ δὲ δὴ µᾶλλον οὐδὲ τὸ δάκνον ἢ ἀνιαρὸν ἡ τούτων ἔχει θερµασία.
σαφηνείας δὲ ἕνεκα τῶν λεγοµένων οὐδὲν ἂν εἴη χεῖρον ἀναµνησθῆναί σε βαλανείων, ἐν οἷς ἓν µέν ἐστι δήπου τὸ τῶν εὐκράτων εἶδος, αἱ δυσκρασίαι δὲ πολλαί. µία µὲν γὰρ δυσκρασία βαλανείου ψυχροτέρου τῆς χρείας ὑπάρχοντος, ἑτέρα δὲ εἰ µέχρι τοῦ λυπεῖν ἤδη θερµανθείη, τρίτη δ’ ἄλλη καθ’ ἣν οὔθ’ ὡς ψυχρότερον οὔθ’ ὡς θερµότερον αἰτιώµενοι πλῆρες ἀτµοῦ φαµεν ὑπάρχειν καὶ κατὰ τοῦτο µεµφόµεθα. τίς γὰρ οὐκ οἶδεν, εἴ γε ὅλως ἄνθρωπός ἐστιν, ὡς εὔκρατόν ἐστι µὲν καὶ ὕδωρ πολλάκις, ἔστι δ’ ὁµοίως αὐτῷ καὶ ἀὴρ καὶ ἀτµός. οὕτω γοῦν καὶ λίθος εὔκρατος ἐν αὐτοῖς τοῖς βαλανείοις γίγνεται, καθ’ οὗ κυλινδεῖσθαι δυνατόν, οὔτε θερµασίαν ὑπερβάλλουσαν οὔτε ψύξιν αἰτιώµενον οὔτ’ αὐχµὸν ἢ πλῆθος ὑγρότητος. ὥσπερ οὖν ἐν ὕδατι καὶ λίθῳ καὶ ἀέρι σύµµετρος γίγνεται θερµότης, οὕτως καὶ κατὰ τὸν ἀτµόν, ὃς ἐπειδὰν εὔκρατος ὢν ἐµπλήσῃ τὸ βαλανεῖον, οἱ λουόµενοι δυσχεραίνουσι µὲν καὶ µέµφονται τὸ τοιοῦτον λουτρόν, ψυχρότερον δὲ ἢ θερµότερον οὐκ ὀνοµάζουσιν, ὡς, εἴ γε καὶ τοιοῦτόν τι ποιεῖ, διττὴν ποιοῦνται τὴν κατηγορίαν τοῦ βαλανείου ψυχρὸν εἶναι φάσκοντες αὐτὸ καὶ µεστὸν ἀτµοῦ, καθάπερ γε καὶ θερµὸν αὖθις ἀµέτρως σὺν ἀτµῷ δαψιλεῖ. µὴ τοίνυν ἐπιλανθανώµεθα τούτων µηδὲ τὰ κοινῇ πᾶσιν ἀνθρώποις γιγνωσκόµενα διαφθείρωµεν ὑπὸ περιττῆς σοφίας, ἣν ἐπιδείκνυνταί τινες, ἀλλὰ µεµνηµένοι τῶν βαλανείων, ἐπειδὰν ἀκούσωµέν τινος ἐπὶ ζῴου λέγοντος ὡς ἔστι τούτου µὲν εὔκρατον τὸ θερµόν, τούτου δὲ δύσκρατον, οὐκ ἐπ’ ἄλλο τι µεταφέρωµεν τὴν διάνοιαν, ἀλλ’ ἐφ’ ὅπερ ἅπαντες οἱ τὰς κοινὰς ἐννοίας διασῴζοντες ἄνθρωποι καθ’ ἑκάστην ἡµέραν ἐν ἄλλοις τε πολλοῖς καὶ µέντοι γε καὶ τοῖς βαλανείοις ὧν ἐµνηµόνευσα. θερµὸν γοῦν εἶναί φασι τὸ βαλανεῖον καὶ ψυχρόν, εἶτ’ αὖθις ἀτµοῦ πλῆρες ἢ ξηρὸν καὶ αὐχµῶδες ἑκάστῳ τῶν ὀνοµάτων ἴδιόν τι δηλοῦντες πρᾶγµα. πρὸς τοίνυν τοῖς εἰρηµένοις ἕτερόν τι βαλανεῖόν ἐστι καπνοῦ πλῆρες καὶ ναὶ µὰ τὸν Δία γε τούτου πολυειδεστάτου· ἕτερος µὲν ὁ ἐκ δρυΐνων ξύλων, ἕτερος δὲ ὁ ἐκ συκίνων ἢ ἐλαΐνων ἐστὶ καὶ καθ’ ἕκαστόν γε δένδρον ἄλλος καὶ ἄλλος. ἀλλ’ οὐδέπω δέοµαι τῶν κατὰ µέρος διαφορῶν. ἀρκεῖ γάρ µοι τήν γε πρώτην ὅλον [γε] τὸ γένος τοῦτο µιᾷ κλήσει τε καὶ νοήσει περιλαµβάνοντι καπνώδη τὸν ἀέρα φάναι τοῦ βαλανείου, µηδ’ ἐνταῦθα µεµφόµενον αὐτοῦ θερµασίαν ἢ ψύξιν ἢ ὥσπερ γε µεµφόµενον αὖθις, εἰ οὕτως ἔτυχε, κατ’ ἄµφω, καὶ ὡς θερµὸν τὸ βαλανεῖον καὶ ὡς καπνῶδες.
ἐάσας οὖν ἤδη τὰ βαλανεῖα τῶν καθ’ ἑκάστην ἡµέραν ἐν ταῖς οἰκίαις ἡµῖν συµβαινόντων ἀναµνήσθητί µοι· ποτὲ µὲν ὑγρότητα τῶν οἴκων ἐν οἷς ἔσµεν, ἔστι δ’ ὅτε ἄµετρον ψύξιν ἢ θερµότητα µεµφόµεθα. πότερον οὖν ὁµοίως µεµφόµεθα τὸν κατὰ τὸν οἶκον ἀέρα τοῖς ὑπὸ κύνα καύµασι, κἀπειδὰν καπνοῦ πληρωθῇ, ἢ κἀνταῦθα ὥσπερ ἐν τοῖς βαλανείοις ἔστιν ὅτε κατὰ µὲν τὴν θερµασίαν διαλλάττουσιν οὐδέν; ἔστι δ’ αὐτῶν ὁ µὲν αὐτὸ δὴ τοῦτο µόνον, ἀὴρ θερµός, ὁ δὲ σὺν τούτῳ καπνώδης, εἶτα ὁ µέν γε θερµὸς ἀὴρ οὐδέποτε προκαλεῖται δάκρυον, τῷ καπνώδει δ’ ἀεὶ ὑπάρχει τοῦτο, κἂν µετρίως θερµὸς ᾖ, ὥστε ἐναργῶς ἐνταῦθα κατάδηλόν ἐστι τὸ δακνῶδες θερµὸν οὐ τῷ µᾶλλον θερµαίνειν, ἀλλ’ ἑτέρῳ τινὶ διαλλάττον. ἐγγυτάτω γοῦν φλογὸς µεγίστης ἀκάπνου στάντες θερµαινόµεθα µὲν οὕτω πολλάκις, ὡς ἐγγὺς µὲν ἥκειν τοῦ καίεσθαι, δάκνεται δ’ οὐδεὶς οὐδὲ δακρύει τοὺς ὀφθαλµοὺς ὡς ἀπὸ καπνοῦ. θαυµαστὸν οὖν, εἴ τις ἐπὶ καπνοῦ καὶ φλογὸς αἰσθάνεται τῆς διαφορᾶς, ἐπὶ δὲ τῶν ἡµετέρων σωµάτων ἀναίσθητός ἐστιν ἐνίοτε µὲν ἰσχυροτάτης θερµασίας οἷον φλογός, ἐνίοτε δὲ ἀνιαρᾶς καὶ δακνώδους οἷόνπερ καπνοῦ. θαυµάζω δὲ οὐδὲν ἧττον, εἰ µὴ συγχωρεῖ τὰς κατὰ τὸ θερµὸν ἐν τοῖς ζῴοις δυσκρασίας ἀνάλoγον ἔχειν ταῖς κατὰ τὰ βαλανεῖα καὶ τὰς οἰκίας· ὡς οὖν ἐν ταῖς οἰκίαις ἄλλος µὲν ἀήρ ἐστιν οἴκου καπνώδους, ἄλλος δὲ ἁπλῶς θερµοῦ, κατὰ τὸν αὐτὸν οἶµαι τρόπον ἕτερος τούτων ἐναργῶς ἐστιν, ἐν ᾧ πλῆθός ἐστι καιοµένων λύχνων ἢ δᾳδὸς ἅµα λιγνύι. καὶ τοίνυν καὶ καλοῦµεν, ὥσπερ τὸν ἕτερον ἀέρα καπνώδη, λιγνυώδη τοῦτον ἐξ ὑπεροπτήσεως ὕλης γενόµενον. ἡ γάρ τοι λιγνὺς ταύτῃ τοῦ καπνοῦ διενήνοχε, καίτοι γε ἀµφοῖν περιττωµάτων ὑπαρχόντων φλογός, [ὅτι] ᾗ λιγνύς ἐστι µὲν κατωπτηµένης ὕλης γεώδους ἀναθυµίασις, καπνὸς δὲ οὔθ’ ὑπερωπτηµένης οὔτε γεώδους, ἀλλ’ ἡµικαύστου τε καὶ συµµιγοῦς ἐξ ὑγρᾶς καὶ γεώδους οὐσίας. ὅστις οὖν ἐπαιδεύθη νοµίµως ἐν ῾Ιπποκρατείοις δόγµασιν, ἔµαθεν οὗτος, ὡς τῆς ὀνοµαζοµένης ἤδη συνήθως ἅπασι τοῖς ἰατροῖς ἀδήλου διαπνοῆς ἣν διαπνεῖται τὰ σώµατα, τὸ µὲν τοιοῦτόν ἐστιν οἷον ἀτµός, ἕτερον δὲ οἷον ἀὴρ ξηρός, ἕτερον δὲ σὺν αἰσθηταῖς ὑγρότησιν ἐκπῖπτον. ***
*** 3. Aὕτη µὲν ἡ ῥῆσίς ἐστι τῶν ὑπὸ τοῦ Λύκου γεγραµµένων εἰς κατασκευὴν τοῦ “µηδὲν διαφέρειν ἕτερον ἑτέρου θερµόν”, οὐκ ἀναµένουσα τὸν ἔξωθεν ἔλεγχον, ἀλλ’ ἑαυτὴν καταβάλλουσα. τί γὰρ δὴ καί φησι; τὸ θερµόν, ᾗ νενόηται θερµόν, οὐδεµίαν ἔχει παραλλαγὴν πρὸς ἕτερον θερµόν. εἰ µὲν οὖν οὐδὲν ἐν τῷ λόγῳ σηµαίνει τὸ ᾗ νενόηται θερµόν, ἐξαιρείσθω τελέως αὐτοῦ. σηµαῖνον δέ τι σαφῶς ἐνδείκνυται ταύτῃ µὲν µὴ διαφέρειν τὸ θερµὸν τοῦ θερµοῦ, καθ’ ἕτερον δέ τι διαφέρειν. εἰ µὲν γὰρ οὐδαµῇ διαφέρει, περιττῶς πρόσκειται τὸ ᾗ· εἰ δ’ ἄλλῃ µέν πῃ διαφέρει, ταύτῃ δ’ οὐ διαφέρει, καθ’ ὃ διαφέρει, κατὰ τοῦτο νοείσθωσαν αἱ διαφοραί, ὡς εἴ γε καθ’ ὃ λέγεται µόνον ἕκαστον σκοποῖτο, πάντων τῶν πραγµάτων ἀναιρήσεις τὰς διαφοράς. τὸ ζῷον, ᾗ νενόηται ζῷον, οὐδὲν ἑτέρου διαφέρει ζῴου. τὸ φυτόν, ᾗ νενόηται φυτόν, οὐδὲν ἑτέρου διαφέρει φυτοῦ. τὸ δένδρον, ᾗ νενόηται δένδρον, οὐδὲν ἑτέρου διαφέρει δένδρου. ἆρ’ οὖν οὔκ εἰσι τοῦ ζῴου διαφοραί, τὸ πτηνὸν καὶ πεζὸν καὶ νηκτὸν καὶ τὸ ἔνυδρον καὶ ἔγγειον καὶ ἀέριον ἢ τὸ θνητὸν καὶ ἀθάνατον ἢ τὸ λογικὸν καὶ ἄλογον ἢ τὸ ἥµερον καὶ [τὸ] ἄγριον ἢ τὸ δειλὸν καὶ ἄλκιµον ἢ τῶν ἄλλων ὧν ἴσµεν ἕκαστον; τί γὰρ δεῖ µακρολογεῖν; οὕτω τῶν φυτῶν τὸ µὲν δένδρον, τὸ δὲ θάµνος, τὸ δὲ ἄκανθα, τὸ δὲ πόα, τὸ δὲ φρύγανον. ἢ καὶ πάντων, καθ’ ὃ νενόηται, ζῴων µηδεµίαν ἐχόντων διαφορὰν ὅµως καὶ ταύτας ἁπάσας ἃς εἴρηκα καὶ πρὸς ταύταις ἑτέρας οὐκ ὀλίγας ἀληθῶς ἄν τις εἴποι ζῴου διαφοράς; οὕτως δὲ κἀπὶ τῶν φυτῶν. οὐ γὰρ φυτόν γε φυτοῦ διενήνοχε τῷ τὸ µὲν εἶναι λογικὸν αὐτῶν, τὸ δὲ ἄλογον οὐδὲ τῷ πτηνὸν ἢ πεζὸν οὐδὲ τῶν ἄλλων τῶν εἰρηµένων οὐδεµιᾷ διαφορᾷ, καθάπερ οὐδὲ ζῷον ζῴου διαφέρει τῷ τὸ µὲν εἶναι θάµνος, τὸ δὲ ἄκανθα, τὸ δὲ δένδρον, τὸ δὲ πόα, τὸ δὲ φρύγανον, τὸ δὲ † κέδρος, ἀλλ’ ἐν τῷ γένει τῶν φυτῶν ἡ τοιαύτη τοµή. ἀλλὰ καὶ νοσηµάτων διαφορὰς αὐτὸς ὁ Λύκος γράφει παµπόλλας, καίτοι γε οὐδὲν διαφέρει νόσηµα νοσήµατος, ᾗ νόσηµά ἐστιν, ὥσπερ οὐδὲ σύµπτωµα συµπτώµατος, ᾗ σύµπτωµά ἐστιν, ἀλλ’ ὅµως καὶ τὰς τούτων διαφορὰς ὁ Λύκος ἐπιχειρεῖ γράφειν, ὥσπερ γε καὶ τὰς τῆς πλευρίτιδος ἑκάστου τε τῶν ἄλλων νοσηµάτων. καίτοι γε πλευρῖτις πλευρίτιδος, ᾗ πλευρῖτίς ἐστιν, οὐδὲν διαφέρει, ἀλλ’ ὅµως ἡ µέν τις εἰς τὴν κλεῖν ἔχει περαινοµένην τὴν ὀδύνην, ἡ δ’ εἰς τὸ ὑποχόνδριον. οὕτω δὲ καὶ µετὰ µὲν τοῦ κεχρῶσθαι τὸ πτύελον ἡ ἑτέρα τῶν πλευριτίδων, ἑτέρα δ’ ἐναντία τῇδε καλουµένη πρὸς ἐνίων ἄπτυστος ἄλλαι τε πολλαὶ διαφοραί, καθ’ ἃς ὑπαλλάττεσθαι συµβαίνει καὶ τὴν θεραπείαν. ἀλλὰ καὶ ταύτας τῶν πυρετῶν αὐτῶν τὰς διαφορὰς ὁ Λύκος ἐκδιδάσκειν πειρᾶται, καίτοι <γ’>, εἴτε κατὰ πλεονεξίαν θερµασίας ἡ γένεσις αὐτοῖς ἐστιν εἴτε κατὰ τὸ δακνῶδες τῆς ποιότητος, οὐδεµία γενήσεται διαφορὰ πυρετοῦ πρὸς πυρετόν, ᾗ πυρετός ἐστιν.
οὕτως οὖν ἀπαίδευτον ἐρωτᾷ λόγον ὁ Λύκος, ὥστε οὐκ αἰσθάνεται τὰς τέχνας ἁπάσας ἀναιρῶν. ἐν γάρ τοι τῇ γνώσει τῶν διαφορῶν ἑκάστου τῶν ὄντων αἱ τέχναι συνίστανται. καὶ τοῦτο ἐπὶ πλεῖστον µὲν κἀν τῷ [περὶ] Φιλήβῳ διῆλθεν ὁ Πλάτων εὐθὺς ἐν ἀρχῇ τοῦ συγγράµµατος· ἐφύλαξε δ’ αὐτοῦ τὴν γνώµην ᾿Αριστοτέλης <καὶ> Θεόφραστος, Χρύσιππος καὶ Μνησίθεος, καὶ οὐδεὶς ὅστις οὐ διῆλθεν ἐν τῷ περὶ τέχνης γράµµατι τὸν αὐτὸν λόγον. ἔστι δ’ ἡ µὲν πρώτη ῥῆσις ὑπὲρ τῆς κατὰ τὰς τέχνας συστάσεως τοῦ Πλάτωνος εἰρηµένη τοιάδε· “φωνὴ µὲν ἐστί που µία διὰ τοῦ στόµατος ἰοῦσα καὶ ἄπειρος αὖ πλήθει πάντων τε καὶ ἑκάστου. – τί µήν; – καὶ οὐδὲν ἑτέρῳ γε τούτων ἐσµέν πω σοφοί, οὔθ’ ὅτι τὸ ἄπειρον αὐτῆς ἴσµεν οὔθ’ ὅτι τὸ ἕν· ἀλλ’ ὅτι πόσα τέ ἐστι καὶ ὁποῖα, τοῦτ’ ἔστι τὸ γραµµατικὸν ἕκαστον ποιοῦν ἡµῶν; – ἀληθέστατα. – καὶ µὴν καὶ τὸ µουσικὸν ὃ τυγχάνει ποιοῦν, τοῦτ’ ἔστι ταὐτόν. – πῶς; – φωνὴ µέν που καὶ [τὸ] κατ’ ἐκείνην τὴν τέχνην ἐστὶ µία ἐν αὐτῇ. – πῶς δὲ οὔ; – δύο δὲ θῶµεν βαρὺ καὶ ὀξὺ καὶ τρίτον ὁµότονον. ἢ πῶς; – οὕτως. – ἀλλ’ οὔπω σοφὸς <ἂν> εἴης τὴν µουσικὴν εἰδὼς ταῦτα µόνα, µὴ εἰδὼς δέ, ὥς <γε> ἔπος εἰπεῖν, εἰς ταῦτα οὐδενὸς ἄξιος ἔσῃ. – οὐ γὰρ οὖν. —ἀλλ’, ὦ φίλε, ἐπειδὰν λάβῃς τά τε διαστήµατα ὁπόσα ἐστὶ τὸν ἀριθµὸν τῆς φωνῆς, ὀξύτητός τε πέρι καὶ βαρύτητος, <καὶ> ὁποῖα καὶ τοὺς ὅρους τῶν διαστηµάτων καὶ τὰ ἐκ τούτων ὅσα συστήµατα γέγονεν, ἃ κατιδόντες οἱ πρόσθεν παρέδοσαν ἡµῖν τοῖς ἑποµένοις ἐκείνοις καλεῖν αὐτὰ ἁρµονίας, ἔν τε <ταῖς> κινήσεσιν αὖ τοῦ σώµατος ἕτερα τοιαῦτα ἐνόντα πάθη γιγνόµενα, ἃ δι’ ἀριθµῶν µετρηθέντα δεῖν αὖ φασι ῥυθµοὺς καὶ µέτρα ἐπονοµάζειν καὶ ἅµα ἐννοεῖν, ὡς οὕτω δεῖ περὶ παντὸς ἑνὸς καὶ πολλῶν ἅµα σκοπεῖν. ὅταν γὰρ [αὐτὰ] ταῦτά τε λάβῃς οὕτως, τότε ἐγένου σοφός, ὅταν τ’ ἄλλο τῶν <ὄντων> ὁτιοῦν ταύτῃ σκοπούµενος ἕλῃς, οὕτως ἔµφρων περὶ τούτου γέγονας.” ἤρκει µὲν οὖν καὶ ταῦτα παρὰ Πλάτωνος ἀκοῦσαι τοῖς ἔχουσι νοῦν ἀκροαταῖς εἰς ἔνδειξιν ἁπασῶν τεχνῶν συστάσεως· οὐ γὰρ οἷόν τε γενέσθαι τεχνικὸν οὐδὲ περὶ ἑνὸς ἄνευ τοῦ γνῶναι τὰς αὐτοῦ διαφοράς· ἀλλ’ οὐδὲν χεῖρον, ὥσπερ ὁ Πλάτων αὐτὸς οὐκ ἠρκέσθη τῷ κεφαλαίῳ τοῦ λόγου µόνῳ, παραδείγµατα δὲ προσέθηκε σαφηνείας ἕνεκεν, τὴν γραµµατικήν τε καὶ µουσικήν, οὕτως καὶ ἡµᾶς ἓν ἔτι προσθεῖναι παράδειγµα, τέχνης µὲν γραφικῆς, ὕλης δ’ ὑποκειµένης αὐτῇ χρωµάτων. ἔξεστι γὰρ δήπου λέγειν κἀνταῦθα, τὸ χρῶµα τοῦ χρώµατος, ᾗ χρῶµά ἐστιν, οὐδὲν διαφέρει, καὶ κατὰ ταῦτ’ ἀναιρεῖν ἁπάσας τὰς ἐν αὐτοῖς δια-φοράς, ὅπερ ἀµέλει καὶ ὁ Πλάτων αὐτὸς ἐν ἀρχῇ τοῦ Φιλήβου δεδήλωκε. διαιρουµένῳ γὰρ τῷ Σωκράτει τὰς ἡδονὰς ὁ διαλεγόµενος οὐ συνεχώρει διαφέρειν ἀλλήλων ἁπάσας αὐτάς, καθ’ ὅσον εἰσὶν ἡδοναί, φάσκων ὁµοιοτάτας αὐτὰς ὑπάρχειν, ἀλλ’ ὅ γε Σωκράτης ἀπαντᾷ τῷ λόγῳ τῷδε· “καὶ γὰρ χρῶµα, ὦ δαιµόνιε, χρώµατι κατά γε αὐτὸ τοῦτο οὐδὲν διοίσει τὸ χρῶµα εἶναι πᾶν, τό γε µὴν µέλαν τῷ λευκῷ πάντες γιγνώσκοµεν ὡς πρὸς τῷ διάφορον εἶναι καὶ ἐναντιώτατον <ὂν> τυγχάνει. καὶ δὴ καὶ σχῆµα σχήµατι κατὰ ταὐτόν· γένει µέν ἐστι πᾶν ἕν, τὰ δὲ µέρη τοῖς µέρεσιν αὐτοῦ τὰ µὲν ἐναντιώτατα ἀλλήλοις, τὰ δὲ διαφορότητα ἔχοντα µυρίαν που τυγχάνει. καὶ πολλὰ ἕτερα οὕτως ἔχοντα εὑρήσοµεν, ὥστε τούτῳ γε τῷ λόγῳ µὴ πίστευε, τῷ πάντα τὰ ἐναντιώτατα ἓν ποιοῦντι.” αὕτη µὲν ἡ περὶ χρωµάτων τε καὶ σχηµάτων ῥῆσις, ἡ δὲ περὶ τῶν ἡδονῶν ἥδε· “ἥδεσθαι µέν φαµεν τὸν ἀκολασταίνοντα ἄνθρωπον, ἥδεσθαι δὲ καὶ τὸν σωφρονοῦντα αὐτῷ τῷ σωφρονεῖν· ἥδεσθαι δ’ αὖ καὶ τὸν ἀνοηταίνοντα καὶ ἀνοήτων δοξῶν καὶ ἐλπίδων µεστόν, ἥδεσθαι δ’ αὖ καὶ τὸν φρονοῦντα αὐτῷ τῷ φρονεῖν, καὶ τούτων τῶν ἡδονῶν ἑκατέρας πῶς ἄν τις ὁµοίας ἀλλήλαις εἶναι λέγων οὐκ [ἂν] ἀνόητος φαίνοιτ’ [ἂν] ἐνδίκως;” ὥσπερ δὲ τῶν ἡδονῶν τὰς διαφορὰς ὁ Πλάτων ἐν µὲν τῇδε τῇ ῥήσει διὰ βραχέων ἐνεδείξατο, καθ’ ὅλον δὲ τὸ βιβλίον ἐπὶ πλεῖστον διῆλθεν, οὕτως τῶν τεχνῶν ἐν δυοῖν βιβλίοιν, τῷ Σοφιστῇ τε καὶ Πολιτικῷ·
