Гален
Сочинения. Том 5
Современный гастроэнтеролог прекрасно знает, что патология кардиального отдела желудка (язва, ахалазия и др.) проявляется симптомами, наступающими сразу после приема пищи, в том числе и рвотой. Напротив, патология антрального отдела и двенадцатиперстной кишки определяется по симптомам, которые в основном наблюдаются через некоторое время после приема пищи. Еще в первой половине XX в. среди терапевтов был распространен диагноз «несварение желудка», одним из симптомов которого считалась диарея. Это ли не повод для многих историков медицины сменить снисходительный тон по отношению к античным врачам на более почтительный? Ведь тексты Галена дают все основания для сравнения взглядов их автора с рутинной практикой врачей XX в.
Гален продолжает рассуждать о физиологической норме и патологии желудка. Он описывает дисфагию, четко увязывая состояние болезни в симптоматическом плане с наличием (или отсутствием) у пациента аппетита: «Это часто можно наблюдать у тех, у кого нет аппетита: даже когда они вынуждены есть, у них не хватает сил глотать, а если все-таки удается себя заставить, они не могут удержать пищу, но тотчас извергают ее с рвотой. И тех, которые гнушаются какого-то определенного вида пищи, но вынуждены ее попробовать, быстро начинает рвать, а если им удается усилием удержаться от рвоты, их начинает мутить, и они чувствуют, что желудок у них выворачивает, так как старается избавиться от того, что является причиной неприятных ощущений» (III, 6, 157 К).
При описании процесса «притягивания» нужных для организма, «соприродных» ему веществ и отторжения, «вытеснения» «чужеродных» Гален использует слово «выгода». Под совершенно «определенной выгодой», которую представляет собой для организма функционирующая в норме модель физиологии желудка, он понимает телеологический принцип. Современный специалист, скорее, использовал бы словосочетание «физиологический смысл» или «физиологическая польза». Однако суть дела от этого не меняется: рассуждения Галена о болезнях желудка вновь напоминают нам о телеологическом принципе как о фундаментальном компоненте его теории. Гален убежден в том, что человеческий организм создан Творцом (или природой) как четкий, сбалансированный комплекс, все части которого связаны между собой. В нем нет ничего лишнего, и если назначение какой-либо его части или смысл физиологического процесса неясен врачу, то это является моментом, побуждающим к дальнейшим исследованиям. Ничего бесполезного или ненужного в организме живого существа нет и быть не может – в этом заключается одно из фундаментальных разногласий Галена с Эрасистратом и его последователями.
Работу желудка Гален представляет не только как физическую переработку пищи, но и как сортировку, своего рода фильтр. Из пищи в желудке выделяются полезные для организма компоненты, которые всасываются. Неполезные, «чужеродные» элементы отделяются от полезных, и желудочно-кишечный тракт «избавляется от оставшейся пищи, как избавляются от того, чем тяготятся» (III, 7, 161 К). При этом физиологический процесс пищеварения в желудке представляется Галену как взаимодействие «двух необходимых» друг другу «тел». Иными словами, желудок влияет на пищу, но и пища воздействует на желудок. К. Бернар справедливо назвал Галена своим предшественником в экспериментальной практике. Однако трактат «О естественных функциях» заставил меня вспомнить еще и работы И.П. Павлова по физиологии пищеварения. Гален, имея весьма ограниченные технические возможности, провидел удивительно многое!
Процесс пищеварения, по мнению великого римского врача, начинается во рту: там пища претерпевает не только механическую обработку, но и некие другие «изменения».
Гален четко осознает, что на разных этапах пищеварительного процесса пища меняется не только механически, но и субстанционально: «Итак, давайте рассмотрим, насколько желудок изменяет пищу: в желудке она подвергается изменению больше, чем во рту, и меньше, чем в печени или венах. Ведь это последнее изменение доводит пищу до состояния крови, между тем как во рту пища, хотя и принимает другой вид, до конца не преображается. Об этом можно заключить по крупицам пищи, которая застряла между зубами и оставалась там всю ночь. Хлеб уже не прежний хлеб, а мясо – не прежнее мясо, они издают запах, наподобие того, как пахнет изо рта животного, подверглись разложению и гниению и несут на себе печать тех качеств, которые присущи животной плоти. Ты можешь оценить степень изменения пищи во рту, если, пожевав пшеницу, приложишь ее к еще не созревшим чирьям, ведь ты увидишь, что смешанная со слюной пшеница быстро изменяет и размягчает чирьи, чего она сделать не в состоянии, если смешать ее с простой водой. Не удивляйся этому, ведь та слизь, что содержится во рту, – это и лекарство, помогающее от лишаев, также она быстро действует против скорпионов и убивает ядовитых тварей: одних сразу, других – через некоторое время, однако всем без исключения наносит вред» (III, 7, 162–163 К). Гален практически высказывает гипотезу, которая в XX в. была подтверждена открытием ферментов и защитных свойств слюны. Он разбирает процесс обработки пищи в желудке, указывая на то, что именно на этом этапе пища претерпевает наибольшую (по сравнению с предшествующим этапом – ротовой полостью и последующим – кишечником) степень изменения.
Гален прекрасно понимает условность формулировки о пище, «перевариваемой в желудке», он видит эту проблему комплексно: «Разумеется, в точности эти процессы невозможно сравнивать, если под желудком мы подразумеваем и флегму, и желчь, и пневму, и теплоту, и всю, собственно, материю желудка. А если, наряду с желудком, учитывать также прилежащие внутренние органы, расположенные вокруг него, точно множество очагов вокруг одного большого котла (справа – печень, слева – селезенка, сверху – сердце, а вместе с сердцем – грудобрюшная перегородка, подвешенная в постоянном движении, да еще сальник, укрывающий все эти органы), то ты можешь не сомневаться, что пища, переваренная в желудке, подверглась грандиозному изменению» (III, 7, 163–164 К).
Читая Галена, лишний раз убеждаешься в несостоятельности рассуждений многих философов науки о будто бы существовавшем радикальном отличии картины мира ученых Античности от картины мира их коллег, трудившихся в XVIII–XIX вв. Возможно, этот тезис и верен по отношению к истории физики или математики, но некорректен по отношению к истории медицины: это доказывают переведенные на русский язык трактаты Галена (текст «О естественных функциях» является очередным тому подтверждением).
Очевидно, что Гален догадывается о многом, хотя и не может экспериментально подтвердить значительную часть своих гипотез. Происходит это не из-за разницы между «технэ» Античности и самоуподоблением ученого Богу, присущим и ментальности XIX в. Проблема – в ограниченном техническом арсенале Галена и неразвитости в его время других естественнонаучных дисциплин (прежде всего химии). Великому римскому врачу просто не хватает практических инструментов верификации своих идей, а эти идеи сами по себе следует оценивать как во многом соизмеримые с современной научной картиной мира врача-исследователя.
Гален справедливо указывает на качественный субстанциональный (а не только механический) характер переработки пищи в желудке – иначе как она «может превратиться в кровь, если она не подверглась такому изменению». По его мнению, менее глубоким (по сравнению с желудком), но все-таки серьезным изменениям ненужный для усвоения организмом остаток пищи подвергается в кишечнике (фекалии не образуются сразу в тонком кишечнике). Суждение о том, что пища в желудке не изменяется качественно, а в тонком кишечнике приобретает форму испражнений, кажется Галену абсурдным именно в силу его представления о физиологических процессах. Его учение о качественных (современный врач скажет «химических») изменениях пищи в процессе пищеварения глубоко рационально: «Откуда берется противоположное мнение, что хлеб, целую ночь пробыв в желудке, еще продолжает сохранять свои первоначальные качества, а едва попадет в кишечник, тотчас становится калом? Ведь если столь долгое время не способствовало его изменению, короткого точно будет недостаточно, а если короткого промежутка времени достаточно, чтобы завершить процесс, то длительного тем более для этого хватит! Разве пища изменяется в желудке каким-то иным способом, а не тем, который связан с природой изменяющего органа? Или это такое изменение, что оно не соприродно телу животного? Это совершенно невозможно, ведь пищеварение – это изменение качества на соприродное питающемуся. А если именно это и есть пищеварение и пища, как было показано, при изменении в желудке получает качество, соответствующее тому животному, которому она предназначена, этого достаточно, чтобы доказать, что в желудке идет процесс пищеварения» (III, 7, 164–165 К).
Далее Гален кратко, в полемическом ключе, упоминает о взглядах Асклепиада и Эрасистрата на проблему переваривания пищи в желудке.
Асклепиад считал, что «ни отрыжка, ни рвотная масса» не свидетельствуют о качестве переваренной пищи. Данные вскрытий, показывающие глубокие, качественные (нормальные и патологические) изменения пищи в желудке, также не являются для Асклепиада серьезным аргументом. Это понятно: Асклепиад придерживался весьма радикальных атомистических взглядов. Как я уже указывал, атомистическая натурфилософия объяснила жизнедеятельность живого организма очень грубо, но по-своему логично. В рамках атомистической натурфилософской доктрины и анализ выделений, и результаты вскрытий не могли быть экстраполированы на жизнедеятельность организма. А если факты упрямо свидетельствовали об истине – тем хуже для истины! Именно поэтому Асклепиад, стоявший на позициях в высшей степени спекулятивной теории, пытался выдумать теорию об улучшении качества пищи в желудке – вполне естественное развитие атомистического образа мыслей.
Эрасистрат яростно выступает против метафоры, встречающейся в «Корпусе Гиппократа», согласно которой процесс переработки пищи уподобляется варке. Если верить Галену, то основной аргумент Эрасистрата состоял в том, что внутреннего тепла, находящегося в желудке, для варки недостаточно.
Гален указывает на умозрительный характер этого спора: проблема в том, что пища в желудке изменяется не только количественно, но и качественно. Кроме того, вопрос о достаточном или недостаточном количестве тепла (как будто «в желудке должен находиться вулкан Этна») возникает в силу отрицания Эрасистратом существования в организме баланса сущностей – горячего, холодного, сухого и влажного. Гален указывает на то, что отрицанием Эрасистрат отвергал одну из базовых доктрин натурфилософии перипатетиков. Это возвращает нас к первой книге трактата, в которой Гален возражал тем своим коллегам, которые считали Эрасистрата философом-перипатетиком. К сожалению, заблуждение, на которое указывал еще Гален, и закрепилось в историографии XX в.
Гален свидетельствует: Эрасистрат считал, что «никакое притяжение желудку не свойственно», хотя и не отрицал, что процесс переработки пищи в организме человека отличается от простого процесса варки (III, 8). Полемизируя с Эрасистратом, Гален обстоятельно излагает здесь свои взгляды на анатомию и физиологию желудочно-кишечного тракта.
С присущей ему добросовестностью, великий римский врач отмечает, что Эрасистрату было известно, что желудок имеет две оболочки – внутреннюю и внешнюю, причем внешняя, «более мясистая, напоминает ткани пищевода». Однако здесь Гален вновь обращает внимание на главную, по его мнению, методологическую проблему Эрасистрата: он «не удосужился» разобрать, «по какой причине» оболочки желудка устроены так, а не иначе. Гален следует телеологическому принципу, его интересует, почему орган обладает своим определенным устройством. Вопрос о том, какова цель функции данного органа, Гален всегда ставит перед собой. Для Эрасистрата и его последователей этот вопрос, как правило, не является важным: «Внутренняя оболочка имеет продольные волокна, ведь она предназначена для притяжения, а внешняя – поперечные, чтобы обеспечить перистальтику. Ведь перемещения подвижных органов тела связаны с положением волокон. Если угодно, убедитесь в этом сначала на примере самих мышц: в них волокна наиболее различимы, движения их весьма заметны из-за своей интенсивности. От мышц переходите к природным органам, и вы увидите, что все движется посредством волокон, а потому и обе оболочки всего кишечника снабжены круговыми волокнами, ведь они только волнообразно сокращаются, но не обладают силой притяжения. У желудка есть продольные волокна для притяжения и поперечные для перистальтики, ведь подобно тому, как стяжение отдельных волокон и приведение их в первоначальное состояние побуждает двигаться мышцу, происходят и желудочные сокращения» (III, 8, 168–169 К).
Эрасистрат понимал, что активность «кольцевых волокон» стягивает органы и сужает их в объеме. Ему ясно, что благодаря им желудок способен «волнообразно сжимать пищу» в процессе пищеварения. Гален указывает, что сокращение продольных мышечных волокон не менее важно, чем кольцевых: перистальтика обеспечивается комбинацией сокращения тех и других. Именно за счет последовательной работы продольных мышц желудка происходит притяжение пищи в желудок из пищевода и далее – это является для Галена физиологическим механизмом, обеспечивающим функцию «притяжения», о которой он говорит в трактате.
Именно с выраженностью этой функции он связывает чувство аппетита: «…Люди, у которых достаточно выражен аппетит к подходящей для желудка пище, глотают ее весьма быстро: очевидно, что желудок притягивает и получает ее до того, как она была пережевана. А тем, кто вынужден пить лекарства или употреблять вместо них определенную пищу, глотать неприятно и затруднительно» (III, 8, 172–173 К).
Данное Галеном описание физиологии желудка напоминает мне метафоры, используемые Платоном в «Тимее»: при наличии аппетита, то есть при физиологической готовности желудка принять пищу, он «поднимается вверх». Впечатление ненасытного зверя усугубляется сравнением со змееголовом или синодонтом, о которых Аристотель пишет, что «желудок этих рыб порой можно обнаружить в ротовой полости».
Гален считает, что необходимо тщательно разобраться с функциональным предназначением двух составляющих мышечной оболочки пищевода и желудка. Его явно очень интересует вопрос функционального соотношения этих двух органов. Важная анатомо-физиологическая проблема, конечно же, должна разрешаться с помощью эксперимента, который и выполняется Галеном: «Произведя вскрытие какого-либо животного, а затем, обнажив все, что находится вокруг пищевода, не повредив при этом нервов, артерий и вен, проходящих там, следует рассечь верхнюю оболочку пищевода, снабженную кольцевыми волокнами, сделав прямое сечение от нижней челюсти до грудной клетки, а затем покормить животное. Тогда будет видно, что оно может глотать, хотя способность к перистальтике утрачена. Если же у другого животного разрезать оба покрова поперечным сечением, можно будет, в свою очередь, увидеть, что и оно глотает, хотя внутренняя оболочка не действует. Из этого опыта ясно, что животное может глотать, если будет цела хотя бы одна из оболочек, однако хуже, чем если бы целы были обе. Кроме того, при таких вскрытиях можно ясно увидеть, как при глотании в пищевод вместе с пищей попадает немного воздуха, который при наличии внешней оболочки, обеспечивающей перистальтику, легко выталкивается в желудок вместе с едой. Когда же остается одна внутренняя оболочка, воздух препятствует движению пищи, растягивая оболочку и мешая ей функционировать нормально» (III, 8, 175–176 К).
В чем же причина столь пристального внимания к этой проблеме? Это становится ясно, когда Гален возвращается к взглядам Эрасистрата на этот вопрос. Разобрав их, Гален, наконец, формулирует проблему: вследствие рассуждений Эрасистрата не ясно, «притягивает ли пищу желудок, или ее доставляет пищевод». В системе взглядов Галена, основанной на телеологическом принципе, огромную важность имеет функциональное предназначение части тела и ее соотношение с функцией соседних частей, особенно связанных с ней в единую систему.
Собственно, весь подробный анализ работы желудка и понадобился Галену лишь для того, чтобы продемонстрировать на практике сочетание функций «притяжения и выделения». Таким образом, физиология желудка описывается Галеном на языке естественных функций следующим образом: «Так, в ходе изложения мы показали, что у желудка есть четыре природных функции: функция притяжения при глотании, функция удержания при переваривании, выделительная – при рвоте и выведении переваренной пищи в тонкий кишечник, само же пищеварение является изменением» (III, 8, 177 К). Убежденность Галена в собственной правоте столь велика, что он безапелляционно обобщает свой тезис о функциях применительно ко всем органам брюшной полости: «Что же касается селезенки, мы также не сомневаемся, что она притягивает подходящее, выводит чужеродное, а также изменяет и удерживает то, что она притянула. То же относится к печени, венам, артериям, сердцу или любому другому органу. Ведь, как мы показали, эти четыре функции необходимы каждому органу, которые обеспечивают питание организма» (III, 9, 177–178 К). Конечно, для современного ученого это звучит весьма наивно! Разумеется, врач XXI в. знает, что селезенка не имеет никакого отношения к «питанию организма» и вообще не относится к пищеварительной системе. Однако эта ошибка Галена вполне понятна: если ему ранее удавалось с помощью физиологических опытов доказывать свои гипотезы, то не было оснований сомневаться в том, что это удалось бы и в этот раз. Предлагаю читателю осознать, что даже тогда, когда Гален ошибается, в его рассуждениях есть стройная внутренняя система. Иными словами, речь идет просто о новой, хотя и неверной, гипотезе, которая тем интереснее для ее автора, чем более удачными оказались попытки доказать ранее высказанные гипотезы. Неслучайно Гален сразу же обрушивается на «софистов», которые оказываются настолько «бесстыдными», что их не убеждают даже результаты клинических наблюдений и экспериментальные доказательства (III, 10).
ΓΑΛΗΝΟΥ. ΠΕΡΙ ΦΛΕΒΟΤΟΜΙΑΣ ΠΡΟΣ ΕΡΑΣΙΣΤΡΑΤΟΝ ΒΙΒΛΙΟΝ[109]
1. ῎Αξιον εἶναί µοι δοκεῖ ζητήσεως οὐ σµικρᾶς τί δή ποτε καὶ τἄλλα τῆς τέχνης ἱκανὸς ὢν ὁ ᾿Ερασίστρατος, κᾀν τοῖς σµικροτάτοις οὕτως ἐπιµελὴς ὥστε καὶ λαχάνων τινῶν καὶ καταπλασµάτων ἑψήσεις γράφειν, ἐφ’ ὧν ἤρκεσεν ἂν ἑτέρῳ πρὸς ὅ τι συµφέρει µόνον εἰπόντι τὸν τρόπον τῆς σκευασίας παραλιπεῖν, ὡς οὐδὲν µέγα καὶ αὐτόν τινι τῶν ἐντυγχανόντων ἐξευρεῖν, ἐν οὕτως ἰσχυρῷ καὶ µεγάλῳ βοηθήµατι τῇ φλεβοτοµίᾳ καὶ οὐδενὸς ἧττον τῶν δραστικωτάτων εὐδοκιµοῦντι παρὰ τοῖς πρεσβυτέροις αὐτοῦ λόγον οὐδένα πεποίηται. σχεδὸν γὰρ οὔτε τοὔνοµα τῆς φλεβοτοµίας ἐστὶν εὑρεῖν ἐν οὐδενὶ συγγράµµατι, πλὴν ἅπαξ ἐν τῷ περὶ αἵµατος ἀναγωγῆς, ἐπιµνησθέντος αὐτοῦ κατὰ τὸ πάρεργον µᾶλλον, ὡς ἄν τῳ δόξειεν, ἢ µετά τινος ἀξιολόγου σπουδῆς· µάθοις δ’ ἂν ἐξ αὐτῆς τῆς ῥήσεως ἐχούσης ὧδε ἀποδέσεις δὲ ποιεῖσθαι παρά τε τὰς µασχάλας καὶ τοὺς βουβῶνας µὴ ὥσπερ ἔνιοι τῶν µιµουµένων τὰς θεραπείας οὐδὲν παρακολουθοῦντες αἵµατος χάριν ταῦτα ποιοῦνται, ἀλλ’ ἀποπιέζονται ἱκανῶς τοῖς δεσµοῖς. ἐν γὰρ τοῖς ἀποδουµένοις µέρεσι τοῦ σώµατος πλεῖον αἷµα ἀπολαµβάνε-ται· δηλοῖ δὲ ἥ τε διάτασις τῶν φλεβῶν καὶ ἡ φλεβοτοµία· πολὺ γὰρ πλεῖον ῥεῖ, ὅτε ἀποδεθῇ τὸ φλεβοτοµούµενον µέρος τοῦ σώµατος. ἐπὶ δὲ τῆς ἀναγωγῆς τοῦ αἵµατος πλεῖστον ἀπολαµβάνεται τοῦ αἵµατος ἀπὸ τῆς ἀποδέσεως ἔν τε τοῖς σκέλεσι καὶ τοῖς βραχίοσιν. ἐλάσσονος γὰρ γινοµένου τοῦ περὶ τὸν θώρακα καὶ ἐλαφροτέρα ἔσται ἡ ἀναγωγή. τὸ δ’ αὐτὸ τοῦτο βούλονται ποιεῖν καὶ οἱ φλεβοτοµοῦντες τοὺς ἀνάγοντας τὸ αἷµα. ἀλλὰ πολὺ βέλτιον ὁ Χρύσιππος, οὐ µόνον τὸ παρὸν ἐπιβλέπων, ἀλλὰ καὶ τοῦ ἐπιφεροµένου κινδύνου φροντίζων. ἐχόµενος γὰρ τοῦ περὶ τὴν ἀναγωγὴν ὁ κατὰ τὴν φλεγµονὴν κίνδυνος, ἐν ᾧ προσφέρειν µὲν οὐ ῥᾴδιον· φλεβοτοµηθέντι δὲ καὶ πολὺν χρόνον ἀσιτήσαντι κίνδυνος ἐκλυθῆναι· ὁ δὲ τὴν ἐνυπάρχουσαν τροφὴν ἐν τῷ σώµατι κατεργαζοµένην εἰς τόπους ἀλύτους µεταστησάµενος, καθ’ ὃν καιρὸν ὁ τῆς ἐκλύσεως κίνδυνος· ὅταν δὲ οὕτως παραλλάξῃ, ἐξ ἑτοίµου ταῦτ’ ἤδη χρώµενος καὶ µὴ προσφέρειν ἀναγκαζόµενος, ἄκρως περιττὸς τῇ διανοίᾳ καὶ ἄξιος ἐπαίνου καὶ δι’ ὅλου ἀκολουθῶν αὐτὸς ἑαυτῷ. ὅτι µικρὰ ταῦτα καὶ τὰ τυχόντα, καὶ οὔτε τῆς ᾿Ερασιστράτου περὶ τὴν τέχνην ἀκριβείας οὔτ’ αὐτοῦ τοῦ βοηθήµατος τῆς δυνάµεως ἄξια, παντὶ δῆλον. εἰ µὲν µήτε παρ’ ῾Ιπποκράτει µήτε παρὰ Διοκλεῖ µήτε παρ’ Εὐρυφῶντι µήθ’ ὅλως παρ’ ἄλλῳ µηδενὶ τῶν ᾿Ερασιστράτου πρεσβυτέρων ἦν εὑρεῖν τὸ βοήθηµα γεγραµµένον, ἴσως ἄν τις ὑπενόησεν, εἰ µήπω τῆς χρήσεως εὑρηµένης ἢ µὴ παρὰ τοῖς εὐδόξοις εὐδοκιµούσης, εὐλόγως αὐτὸν παραλιπεῖν. ἐπεὶ δὲ εὕροιντο ἄλλοι καὶ πολλή τις χρῆσις ἤδη τοῦ βοηθήµατος ἦν, οὐκ ἐφ’ ἑνὸς µόνον οὐδὲ τοῦ τυχόντος πάθους, ἀλλ’ ἐπὶ τῶν πλείστων τε καὶ ὀξυτάτων, οὕτως γὰρ ὁ ῾Ιπποκράτης γε αὐτὸς, ὁ τῶν καλῶν τῆς τέχνης ἁπάντων ἡµῖν ἡγεµὼν, οἵ τ’ ἄλλοι παλαιοὶ φαίνονται χρώµενοι. τί δή ποτε παθὼν ὁ ᾿Ερασίστρατος ἠµέλησε τελέως τὸν ὑπὲρ αὐτῆς διεξελθεῖν λόγον; καὶ γὰρ ἀρεσκόµενον ἐχρῆν ἐπισηµαίνεσθαι τοῖς πάθεσιν αὐτὸ προσαναγράψαντα, καθάπερ τἄλλα βοηθήµατα, καὶ ἀρεσκοµένου εἰπεῖν αἰτίαν δι’ ἣν ἀρέσκεται. ὁ δὲ τοσοῦτον ἀποδεῖ τὸν λόγον ὑποσχεῖν περὶ τῆς τοῦ βοηθήµατος δυνάµεως, ὥστ’ οὐδ’ ὅτι χρηστέον ἢ µὴ χρηστέον ἐµήνυσεν, οὐδ’ ὅλως ἐτόλµησεν ἀποφήνασθαι ἣν ἔχει γνώµην πλὴν ἅπαξ, ὡς εἶπον, ἐφ’ ἑνὸς πάθους, καίτοι κᾀξ αὐτῶν ὧν σιωπᾷ κατάφωρον αὐτοῦ τῆς γνώµης τὸ κεφάλαιον. οὐ γὰρ δὴ ἀρεσκόµενόν γ’ ἂν αὐτῷ παρέλιπεν, οὐδὲ τὰ µὲν σµικρὰ τῶν τοῖς πάθεσιν συµφερόντων γραφῆς ᾤετο δεῖσθαι, τὰ δ’ οὕτω µεγάλα δύνασθαί τινα καὶ χωρὶς τοῦ παρ’ ἐκείνου µαθεῖν αὐτὸν ἐξευρεῖν.
2. ῾Η δ’ αἰτία δι’ ἣν οὐκ ἐχρῆτο φλεβοτοµίᾳ, τὸ µὲν ἀληθέστατον φάναι, τάχ’ ἄν τῳ δόξειε µαντείας δεῖσθαι. τί γὰρ ἄν τις εἰδείη πῶς ᾿Ερασίστρατος ἐγίνωσκεν ὑπὲρ ὧν αὐτὸς οὐδὲν ἐµνηµόνευσε διεξοδικῶς; ὅµως δ’ οὖν ἐτόλµησάν τινες ἀποµαντεύσασθαι τῆς γνώµης αὐτοῦ. κατάφωροι δ’ εἰσὶν ἁµαρτάνοντες οὐχ ἥκιστα ἐξ ὧν πρὸς ἀλλήλους διαφέρονται. δοκεῖ γὰρ αὐτῶν οὐδενὶ τὰ αὐτὰ, καὶ τὸ πάντων δεινότατον, ὅτι µηδ’ αὐτοῖς τοῖς συµφοιτηταῖς µὲν τοῦ ᾿Ερασιστράτου, µαθηταῖς δὲ Χρυσίππου τοῦ Κνιδίου, οὗπερ δὴ πρώτου τὸ δόγµα τοῦτ’ ἦν, µὴ χρῆσθαι φλεβοτοµίᾳ· οὐδὲ γὰρ ἐκείνοις ὁµολογεῖται περὶ τῆς Χρυσίππου γνώµης οὐδέν. ἀλλὰ τὰ µὲν ὑπό τε ᾿Αποιµάντου καὶ Στράτωνος εἰρηµένα καταγέλαστα. καὶ γὰρ τὸ σχάσαι τὴν φλέβα δύσκολον εἶναί φασιν καὶ τὸ διαγνῶναι καὶ τὸ διαιρῆσαι τὴν ἀρτηρίαν αὐτὴν, µετὰ δ’ ἐν τούτῳ κακὸν ἀποβαίνει, εἰ ἀντὶ φλεβὸς ἀρτηρίαν διαιρεῖσθαι συµβαίνει· καὶ ὅτι δείσας τις ἔθανεν, ὁ µὲν καὶ πρὸ τοῦ τµηθῆναι τὸ ἀγγεῖον, ὁ δὲ καὶ τµηθεὶς οὐκ ἀνεκοµίσθη· καὶ ὅτι ἡµοῤῥάγησέ τις ἀνεπισχέτως·τὰ δ’ ὑφ’ ἑτέρων λεγόµενα, τῶν µὲν, ὅτι τοῦ µέτρου τῆς κενώσεως ἐστοχάσθαι χαλεπὸν, ὥστε ἀναγκαῖον ἢ ἐνδεῶς κενώσαντι µηδὲν εἶναι πλέον ἢ τὸ σύµµετρον ὑπερβαλόντι µεγίστην ἀκολουθῆσαι βλάβην. τί γὰρ ἂν ἀποδέοι, φασὶ, σφαγῆς ἄµετρος φλεβοτοµία; τῶν δὲ, ὅτι παρέµπτωσις τοῦ πνεύµατος ἐκ τῶν ἀρτηριῶν εἰς τὰς φλέβας γένοιτ’ ἂν, ἀκολουθήσει γὰρ ἐξ ἀνάγκης κατὰ τὰς συναναστοµώσεις τοῦ αἵµατος κενουµένου τὸ πνεῦµα· τῶν δ’, ὅτι τοῦ πάθους τῆς φλεγµονῆς ἐν ἀρτηρίαις συνισταµένου, περιττὸν ἐκκενοῦν τὰς φλέβας. τὰ δὲ τοιαῦτα κᾂν εἴ τινι ἔδοξεν εἶναι πιθανὰ, κατά γε τὴν ἀλήθειαν αὐτὴν οὔτε πιθανὸν οὐδὲν ἔχει καὶ ψευδῆ φανερῶς ἐστι· πολλῷ γὰρ ἂν ἦσαν πιθανώτεροι ταῦτα λέγοντες ἅπερ ἑτέροις τισὶν ἐκ τῆς τῶν χυµῶν φύσεως ὁρµωµένοις εἴρηται. καὶ τάχ’ ἂν ἴσως καὶ δέοιτό τις πρὸς ἐκείνους λόγου πλείονος, ἀλλ’ οὐ νῦν καιρός· εἰς µακρόν τε γὰρ οὕτω λόγον µῆκος ἐκπεσεῖν ἀνάγκη, καὶ ἄλλως οὐδὲν κατεπείγει τὰ µήθ’ ὑπ’ ᾿Ερασιστράτου µήθ’ ὑπ’ ἄλλου τινὸς τῶν Χρυσίππου µαθητῶν εἰρηµένα νῦν ἐπιχειρεῖν ἐξελέγχειν.
3. ῎Αριστα οὖν µοι δοκῶ διαθέσθαι τὸν λόγον, εἰ τἄλλα παραλιπὼν ἀπ’ αὐτῶν ἀρξαίµην τῶν ᾿Ερασιστράτῳ δοκούντων· εἰρήσεται δ’ ὡς ἔνι µάλιστα διὰ βραχυτάτων. ἀρέσκει δὲ αὐτῷ πνεύµατος µὲν ἀγγεῖον εἶναι τὴν ἀρτηρίαν, αἵµατος δὲ τὴν φλέβα· σχιζόµενα δ’ ἀεὶ τὰ µείζω τῶν ἀγγείων εἰς ἐλάττονα µὲν τὸ µέγεθος, ἀριθµὸν δὲ πλείω καὶ πάντῃ τοῦ σώµατος ἐνεχθέντα, µηδένα γὰρ εἶναι τόπον ἔνθα µὴ πέρας ἀγγείου κείµενον ὑπάρχει, εἰς οὕτω σµικρὰ πέρατα τελευτᾷν, ὥστε τῇ µύσει τῶν ἐσχάτων στοµάτων κρατούµενον ἐντὸς αὐτῶν ἴσχεσθαι τὸ αἷµα· καὶ διὰ τοῦτο καίτοι παρακειµένων ἀλλήλοις τοῦ στόµατος τοῦ τε τῆς φλεβὸς καὶ τῆς ἀρτηρίας, ἐν τοῖς ἰδίοις ὅροις µένειν τὸ αἷµα µηδαµόθι τοῖς τοῦ πνεύµατος ἐπεµβαῖνον ἀγγείοις. µέχρι µὲν δὴ τοῦδε νόµῳ φύσεως διοικεῖσθαι τὸ ζῶον· ἐπεὶ δέ τις αἰτία βίαιος ἐκ τῶν φλεβῶν εἰς τὰς ἀρτηρίας τὸ αἷµα µεταχθῆναι, αὐτὸ νοσεῖν ἀναγκαῖον ἤδη. αἰτίας δὲ καὶ ἄλλας τινὰς καὶ οὐδεµιᾶς ἐλάττω τὸ πλῆθος εἶναι τοῦ αἵµατος, ὑφ’ οὗ διατείνεσθαι µὲν τὸν χιτῶνα τῆς φλεβὸς, ἀναστοµοῦσθαι δὲ τὰ πρότερον µεµυκότα πέρατα, µεταχεῖσθαι δὲ εἰς τὰς ἀρτηρίας τὸ αἷµα, κᾀντεῦθεν τῷ παρὰ καρδίας φεροµένῳ πνεύµατι προσκόπτον καὶ ἐνιστάµενον, ἀλλοιοῦντι τὴν ἐκείνου κίνησιν, ἡνίκ’ ἂν ἐγγὺς ᾖ καὶ κατ’ εὐθὺ τῆς ἀρχῆς καὶ τοῦτ’ εἶναι τὸν πυρετόν· ὠθούµενόν τε ὑπ’ αὐτοῦ πρόσω σφηνοῦσθαι κατὰ τὰ πέρατα τῶν ἀρτηριῶν καὶ τοῦτ’ εἶναι τὴν φλεγµονήν. οὕτω µὲν ἐπὶ πλήθει φλεγµονὴν ἐργάζεται τῷ λόγῳ τῷδε, ἐπὶ τραύµασι δὲ φλεγµονὴν αἰτιᾶται µὲν, κᾀνταῦθα τὴν παρέµπτωσιν ἐκ τῶν φλεβῶν εἰς τὰς ἀρτηρίας τοῦ αἵµατος, αὐτῆς δὲ τῆς παρεµπτώσεως αἰτίαν εἶναί φησι τὴν πρὸς τὸ κενούµενον ἀκολουθίαν. ὅταν γὰρ τῶν ἐν τῷ τετρωµένῳ µέρει διαιρεθεισῶν ἀρτηριῶν ἐκχυθῇ, κατὰ τὴν τρῶσιν ἅπαν τὸ πνεῦµα καὶ κίνδυνος ᾖ κενὸν γενέσθαι τόπον, ἕπεσθαι κατὰ τὰς συναναστοµώσεις τὸ αἷµα, τοῦ κενουµένου πνεύµατος τὴν βάσιν ἀναπληροῦντος· ἀνεωγότος µὲν οὖν τοῦ πνεύµατος ἐκχεῖσθαι, κλεισθέντος δὲ καὶ µύσαντος ἔνδον ὠθούµενον ὑπὸ τοῦ παρὰ καρδίαν ἐπιπεµποµένου πνεύµατος ἀθροίζεσθαι πάλιν ἅπαν ἐν τοῖς περὶ τὸ τραῦµα τόποις, καὶ τὴν φλεγµονὴν οὕτως ἐργάζεσθαι. ἄγε δὴ, συγχωρήσοµεν γὰρ αὐτὸν κατά γε τὸ παρὸν ἀληθεύειν ἅπαντα περί τε πυρετοὺς καὶ φλεγµονὰς, καίτοι γ’ ὅτι µηδὲν αὐτῶν ἀληθές ἐστιν ἐν ἑτέροις ἀπεδείξαµεν, ἐφεξῆς ἡµᾶς διδαξάτω τὰ ἰάµατα. φησὶ γοῦν αὐτὸς ἔν τε ἄλλοις πολλοῖς, κᾀν τῷ τρίτῳ περὶ πυρετῶν κατὰ λέξιν οὕτω· περὶ µὲν οὖν τὰς ἀρχὰς τῶν ἀῤῥωστιῶν καὶ τὰς τῶν φλεγµονῶν γενέσεις ἀφαιρετέον ἂν εἴη πᾶσαν προσφορὰν ῥοφηµάτων· καὶ γίνονται ὡς τὸ πολὺ αἱ τοὺς πυρετοὺς ποιοῦσαι τῶν φλεγµονῶν διὰ πληθώραν. διδοµένων οὖν ἐν τοῖς τοιούτοις καιροῖς προσφορῶν καὶ τῆς πέψεως καὶ ἀναδόσεως τὰς καθ’ αὑτὰς ἐνεργείας ἀποδιδουσῶν, πληρουµένων τῶν ἀγγείων τῆς τροφῆς, ἐπὶ πλέον τε ἰσχυροτέρας συµβήσεται τὰς φλεγµονὰς γίνεσθαι. ταῦτα µὲν ὑπὲρ τῶν περὶ πλήθει χωρὶς τραύµατος γιγνοµένων φλεγµονῶν· ὑπὲρ δὲ τῶν ἐπὶ τραύµασιν ἐν πρώτῳ πάλιν περὶ πυρετῶν ὧδέ πώς φησιν. ἀκόλουθοι δὲ καὶ θεραπεῖαι τούτοις εἰς τὸ ἀφλέγµαντα πάντα γίνεσθαι τὰ τραύµατα· καὶ τῶν φαρµάκων τὰ µὲν περιχριόµενα ἐπὶ τοὺς ὑγιεῖς τόπους ἀποστύφοντα καὶ µύοντα κωλύει τὴν συνίωσιν τοῦ ἄνωθεν κεχυµένου αἵµατος ἐπὶ τοὺς διῃρηµένους τόπους γίνεσθαι. ἐν δὲ τοῖς ἀπαθέσι τόποις πολλῶν ἀνεστοµωµένων ἀρτηριῶν τε καὶ φλεβῶν εἰς τοὺς αὐτοὺς τόπους µετάληψις γίνεται εἰς τὰς φλέβας τοῦ παρεµπεπτωκότος αἵµατος εἰς τὰς ἀρτηρίας. εἶτα ἐφεξῆς πάλιν ἀκόλουθον τούτοις καὶ τὸ µηδὲν προσφέρειν τοῖς τετραυµατισµένοις ὑπὸ τοὺς τῆς φλεγµονῆς καιρούς. κενούµεναι γὰρ αἱ φλέβες τῆς τροφῆς ῥᾷον παραδέξονται τὸ παρεµπεπτωκὸς αἷµα εἰς τὰς ἀρτηρίας. τούτου δὲ συµβαίνοντος ἧττον αἱ φλεγµοναὶ ἔσονται. οὐκοῦν ὅτι µὲν χρὴ κενῶσαι τὸ πλῆθος καὶ ὅτι δέξασθαι πάλιν εἰς ἑαυτὰς αἱ φλέβες οὐκ ἂν δύναιντο τὸ αἷµα µεσταὶ τυγχάνουσαι καὶ διατεταµέναι, συµφωνεῖται τοῦτό γε καὶ αὐτῷ τῷ ᾿Ερασιστράτῳ. τὸ δὲ ὅτῳ χρὴ τρόπῳ κενῶσαι αὐτὰς τὸ ἀµφισβητούµενόν ἐστιν.
4. ᾿Εγὼ µὲν οὖν ᾤµην, ἐπειδὴ ἅπαξ τὸ κενούµενον ὡµολόγηται, ῥᾷστόν τε ἤδη καὶ ἑτοιµότατόν ἐστιν τεµεῖν τὴν φλέβα· καὶ γὰρ ἂν τάχιστα οὕτω καὶ αὐτὰς µόνας τὰς φλεγµονὰς ἐξεκενώσαµεν, ὡς αἵ γε ἀσιτίαι πρὸς τῷ χρόνου δεῖσθαι µακροῦ καὶ ὅλην τὴν ἕξιν κενοῦσιν ὁµοίως· τὸ δὲ οὐ χρή. τί γὰρ ἄν τις κενοίη τὸ µὴ δεόµενον κενώσεως ἢ τί τὰς σάρκας ἐκτήκοι, παρὸν ἀποχεῖν τοῦ αἵµατος; ἵνα τἄλλα ὅσα ταῖς µακραῖς ἀσιτίαις ἐξ ἀνάγκης ἕπεται κακὰ παραλείπω, τήν τε δύναµιν κάµνουσαν καὶ τοὺς χυµοὺς ἐπὶ τὸ χολῶδες καὶ πικρὸν τρεποµένους καὶ καρδιωγµοὺς πολλοὺς καὶ ἄσην καὶ διαχώρηµα ἰσχόµενον, καὶ πάνθ’ ἁπλῶς τὰ περιττώµατα δριµύτερα γιγνόµενα, ὧν οὐδὲν ὁ ᾿Ερασίστρατος ἰδὼν, ὥσπερ οἱ τυφλοὶ, λείας ὁδοῦ καὶ πλατείας καὶ εὐθείας ἐγγὺς οὔσης πολλάκις στενὴν καὶ τραχεῖαν καὶ µακρὰν ἑλόµενοι περιέρχονται· καὶ αὐτὸς οὕτω παρακειµένην ὁδὸν σύντοµον ἱκανῶς καὶ ἄλυπον παριδὼν ἐπὶ µοχθηρὰν καὶ µακρὰν ἐλήλυθεν, τοῦτο µόνον θεασάµενος, εἰ ἐφ’ ὃ βούλεται ἄγει αὐτὸν ἡ ὁδὸς, οὐκ ἔτι δὲ εἰ ταχέως καὶ ἀλύπως. ἄγει µὲν γὰρ ἐπὶ τὴν τοῦ πλήθους κένωσιν καὶ ἡ ἀσιτία, σύµφηµι τοῦτο, ἀλλ’ ἐν χρόνῳ τε µακρῷ σὺν τῷ λυπῆσαι πολλά. καὶ ὅµως τηλικοῦτον βοήθηµα παραλιπὼν ὁ σοφὸς ᾿Ερασίστρατος, ὃν ἀξιοῦσί τινες ῾Ιπποκράτει παραβάλλειν, οὐκ αἰδεῖται µηδὲν πιθανόν τι καὶ εὔλογον, ἀλλ’ ἀποµνηµονεύσας ὥσπερ τινὸς τῶν φαυλοτάτων τε καὶ οὐδενὸς ἀξίων. ἀλλ’ οὐχ ῾Ιπποκράτης, ὦ ᾿Ερασίστρατε, µηδέν τι χείρων ἰατρός σου περὶ φλεβοτοµίας οὕτως ἐπεγίνωσκεν· ἀλλ’ ἃ σὺ θαυµάζεις λόγῳ, ταῦτ’ ἔργῳ ποιῶν εὑρίσκεται. θαυµάζεις µὲν γὰρ τὴν φύσιν, ὡς τεχνικήν τε ἅµα καὶ προνοητικὴν τοῦ ζώου, µιµῇ δ’ αὐτὴν οὐδαµοῦ· ἢ διὰ τί πολλάκις ἰδὼν αἵµατος κενώσει τὴν φύσιν ἰασαµένην πολλὰ νοσήµατα, τοῦτο οὐδ’ ἐφ’ ἑνὸς ἔπραξας οὐδὲ πώποτε; τί δὲ σιγᾷς τὰ τῆς φύσεως ἔργα, ἣν ἐπαινεῖς; διὰ τί παρὰ µὲν ῾Ιπποκράτει πολλὰ τοιαῦτα εὑρίσκων γεγραµµένα, Γυναικὶ αἷµα ἐµεούσῃ τῶν καταµηνίων ῥαγέντων λύσις· ἀπὸ χολῆς µελαίνης εἰς ὅµοιον αἱµοῤῥοΐδες· αἱµοῤῥαγίαι λαῦροι τὰ πολλὰ ῥύονται ἐκ ῥινῶν· παρὰ σοὶ δὲ οὐδὲν τοιοῦτον, ἀλλ’ ἄχρι λόγου µόνου ἐπαινουµένη ἡ φύσις, ἔργον δ’ οὐδὲν οὐδαµοῦ φύσεως γεγραµµένον; ἤρκει µοι τὰ τῆς φύσεως µόνης ἔργα µαθεῖν· ἱκανὸς ἂν ἦν ἐκ τούτου ὁρµώµενος εὑρίσκειν τὸ δέον. ἆρά µοι συγχωρήσουσιν οἱ θαυµάζοντές σε τὸ παριστάµενον εἰπεῖν, ἢ παντάπασιν ἀνόητός µοι δοκεῖς εἶναι ἢ µικρὰ τοῖς τῆς φύσεως ἔργοις ὡµιληκέναι. τὸ γὰρ ἢ µηδ’ ὅλως γινώσκειν αὐτὰ ἢ µὴ ζηλοῦν γινώσκοντα θατέρῳ τοῖν δυοῖν ἔνοχόν ἐστιν· ἢ γὰρ ἐν οἴκῳ τινὶ καθειργµένος ἔγραφες ταῦτα, µηδένα µηδεπώποτε θεασάµενος ἄῤῥωστον· ὅθεν εἰκότως ἀγνοεῖς τὰ τῆς φύσεως ἔργα, ἐθαύµασας µὲν ἀεὶ οὐκέτ’ ἐµιµήσω δεύτερον ἐσχάτως ἀνόητος. εἶτ’ εἰ τοίνυν γράφειν ἐπιχειρεῖς, τὸν νόµον τοῦ γράφειν ὑπερβάς. ἐχρῆν σε πρῶτον γράψαι µοι τὰ τῆς φύσεως ἔργα, δεύτερον δ’ ἐξηγήσασθαι, τινα µὲν ὁλοκλήρως καὶ ἀπηρτισµένως τοῖς οἰκείοις λόγοις κινουµένη δρᾷ, τίνα δ’ ἐλλιπῶς ὑπὸ τῶν κατὰ τὰς νόσους αἰτιῶν κωλυοµένη. ὁδὸς γὰρ αὕτη πρὸς εὕρεσιν ἰαµάτων, ἵνα ἐκµαθὼν τὰ καλῶς ὑπ’ αὐτῆς ἀποτελούµενα τούτοις ἐπικουρεῖν δύνωµαι, τὸ λεῖπον προστιθείς· ἢ µηδ’ ὅλως κινουµένης, καὶ γὰρ καὶ τοῦτό ποτε πάσχει τῇ ῥώµῃ τῶν νοσωδῶν αἰτιῶν νικηθεῖσα, τὸ πᾶν αὐτὸς ἐκπορίζωµαι· τούτων οὐδὲν ἐπέδειξας. ἴσως γὰρ, ὅπερ φασὶν, ὀλιγωρεῖς µὲν τοὺς ἀῤῥώστους θεᾶσθαι, µένων δ’ οἴκοι τὸ δόξαν ἔγρα-φες. ἀλλ’ εἰ καὶ µὴ αὐτὸς ἐθεάσω, τὰ γοῦν ὑφ’ ῾Ιπποκράτους ἐνῆν ἀναγινώσκοντί σοι µανθάνειν ὅσα µὲν ὁλοκλήρως καὶ ἀνελλιπῶς καὶ ὡς αὐτὸς ἐκεῖνος εἴωθεν λέγειν, ἀρτίως ἡ φύσις κινουµένη κρίνονται· πῶς δ’ ἂν αὐτὴν κάλλιστά τις µιµήσαιτο, µηδὲ ἐγχειροῦσαν κρίσει· καὶ πῶς ἐπιχειρούσῃ µὲν, ἀλλ’ ἐνδεῶς κινουµένῃ βοηθητέον. εἰ γὰρ ἐν τούτοις ἐγυµνάσω, τοιαῦτα ἂν ἤκουόν σου συµβουλεύοντος, οἷα καὶ ῾Ιπποκράτους ἀκούω, τὰ κρινόµενα καὶ τὰ κεκριµένα ἀρτίως µὴ κινέειν, µηδὲ νεωτεροποιεῖν µήτε φαρµακίῃσι µήτε ἄλλοισιν ἐρεθισµοῖσιν, ἀλλ’ ἐᾷν. τοῦτο µέν σοι φύσεως ὁλοκλήρως κινουµένης παράγγελµα· τὸ δὲ ἐφεξῆς τούτῳ κινουµένης µὲν ἐπὶ κρίσιν, ἀλλ’ ἐνδεῶς· διὰ τοῦτο αὐτῇ συνεργεῖν παρακελευόµενος ἐρεῖ· ἃ δεῖ ἄγειν, ταῦτα ἄγειν ὅπῃ ἂν µάλιστα ῥέπει διὰ τῶν ξυµφερόντων χωρίων. βούλεται µὲν γὰρ ἡ φύσις τηνικαῦτα τὸ λυποῦν ἀπώσασθαι, µὴ δυναµένη δ’ ἐπιθεῖναι τῷ ἔργῳ τὸ τέλος ὑπ’ ἀῤῥωστίας, ἡµῶν βοηθῶν δεῖται. διὰ τοῦτο καὶ πλευριτικοὺς θεραπεύων κατὰ τὴν ῥοπὴν τῶν χυµῶν κενοῖ. τί γὰρ φησίν; ἀλλ’ εἰ µὲν ἡ ὀδύνη ἐς κληῗ δα, ἢ ἐν βραχίονι βάρος, ἢ περὶ µαζὸν, ἢ ὑπὲρ τῶν φρενῶν, τέµνειν χρὴ τὴν ἐν ἀγκῶνι φλέβα τὴν ἔσω καὶ µὴ ὀκνεῖν συχνὸν ἀφαιρεῖν, ἔστ’ ἂν ἐρυθρότερον πολλῷ ῥυῇ ἢ ἀντὶ καθαροῦ τε καὶ ἐρυθροῦ πελιδνόν. ἀµφότερον γὰρ γίνεται. ἢν δὲ ὑπὸ φρένας ᾖ τὸ ἄλγηµα, ἐς δὲ τὴν κληῗδα µὴ σηµήνῃ, µαλθάσσειν χρὴ τὴν κοιλίην ἢ µέλανι ἑλλεβόρῳ ἢ πεπλίῳ. πάλιν δ’ ἔν τινι τῶν νεφριτικῶν παθηµάτων συνδροµῇ προειπὼν καὶ ἐς νεφρὸν ὀδύνη βαρείη, ἀρχὴ µηροῦ κατ’ ἰξὺν ἐπιφέρει, ἰγνὺν τέµνειν, τοῦτ’ ἐστὶ τὴν ἐν ἰγνύῃ τέµνειν φλέβα.
