Евгений Николаевич Гусляров
Народный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом
Сия верная своему хозяину собака спасла некогда от кнута одного знатного придворного служителя, неизвестно по какому обвинению впавшего в немилость. Император весьма разгневался на сего несчастного, приказал посадить его в крепость и говорил, что прикажет высечь его на площади кнутом. Императрица и все придворные не почитали сего несчастного столь виноватым, каковым он казался разгневанному императору, и потому старались спасти его и при первом случае просили государя, чтоб он его простил. Но Пётр Великий только более разгневан был сею просьбою и запретил, чтоб никто не осмеливался говорить о невинности осуждённого и просить ему помилования. Сама императрица не осмеливалась преступить сего запрещения, и потому думали, что уже не оставалось никакого способа к избавлению несчастного.
На другой день поутру государь по обыкновению своему поехал в Адмиралтейство и в Сенат, откуда возвращался он не прежде полудни. Между тем, императрица вздумала необыкновенный способ просить у государя помилования осуждённому, не преступая его запрещения. Она приказала написать от имени Лизеты короткую челобитную, в которой сия собака представляла бескорыстную свою верность, описывала некоторые обстоятельства, доказывая невинность впавшего в немилость придворного служителя, и просила государя рассмотреть сие дело и по сей первой её просьбе освободить несчастного. Написав сию челобитную, положили её Лизете за ошейник, так что при первом взгляде можно было её увидеть.
Как скоро император возвратился во дворец, Лизета подбежала к нему и ласкалась, по обыкновению. Государь тотчас приметил у нее за ошейником бумагу, вынял оную и, прочитавши, засмеялся и сказал:
– И ты, Лизета, с челобитными ко мне подбегаешь! Я исполню твою просьбу, для того, что она от тебя ещё первая.
Потом его величество послал в крепость денщика с повелением освободить арестанта и отпустить домой.
От Анны Иаанонны Крамер.
Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. Третье издание, вновь исправленное. М., 1830. Части 1-2.
Строгое отношение к нерадивости полиции
Граф Девьер, преследуемый в царствование императрицы Екатерины I своим зятем князем Меншиковым, сосланный в Сибирь, и возвращенный по истечении 15-ти лет Императрицею Елисаветой Петровной был питомцем Петра I, при котором состоял сначала пажом, а затем, многие годы, денщиком. Впоследствии он был произведён в полковники, генерал-майоры, генерал-лейтенанты и, наконец, до самого своего несчастия, занимал должность генерал-полицеймейстера. Он с особым усердием исполнял свои обязанности, зная, как строго Государь следил за полицией вообще и, что от его проницательности не могло укрыться ни малейшее упущение в смысле порядка в его любимом городе. Однажды Государь, по своему обыкновению, ехал в одноколке на Адмиралтейскую сторону берегом Мойки. Полицеймейстер сидел рядом с ним. Достигнув моста, перекинутого через канал от Головинского дворца к Мойке, находящегося против, так называемой, Новой Голландии (остров со многими постройками, предназначенными для сохранения дубового кораблестроительного леса), они заметили, что доски моста разошлись, что по ним не безопасно проезжать. Царю пришлось выйти из одноколки и заставить своего денщика несколько сдвинуть и скрепить доски, чтоб иметь возможность переправиться на другую сторону. Разгневавшись на беспечное отношение полиции к улицам и мостам, Пётр выбранил полицеймейстера, за его нерадивость, и, слегка ударив его, сказал: «это придаст тебе охоты лучше наблюдать за вверенным тебе городом и от времени до времени лично наблюдать за порядком». Мост был тем временем исправлен, успокоившийся Монарх сел в одноколку и, милостиво обратившись к полицеймейстеру, сказал ему, как ни в чём не бывало: «Ну, садись брат».
Этот анекдот сообщен сыном упомянутого генерал-полицеймейстера камергером графом Реваром.
Из рассказов о Петре Великом, записанных Я. Штелиным. Русский архив. 1912, № 1.
Уважение к храбрым
Некогда отдан был в походе один офицер гвардии под военный суд и за неосторожный против военных законов проступок, учинённый им против неприятеля, его присудили повесить. Сентенция была объявлена ему в присутствии его полковника – государя. Осуждённый, поклонясь его величеству, просил так:
– Виноват, но будь милостив, яко Бог, избавь от виселицы и от позорной смерти.
– Добро, – отвечал Пётр, – ради прежней службы, облегчить и расстрелять.
Офицер, поклонясь, снова говорит:
– Я лучше бы желал быть застрелен от неприятелей, нежели от своих солдат, с которыми защищал отечество. Помилуй, Государь, вспомни прежнюю верность мою, посмотри на раны и прости. Обещаюсь быть осторожнее и вину свою заслужить. Оплошность моя, а не измена.
При этом вдруг открыл грудь свою, обнажил руку и показывал язвы и пластыри. Монарх переменился в лице, на глазах явились слёзы; встал с места своего и к судящим штаб и обер-офицерам снисходительно сказал:
– Что теперь, господа, скажете?
Они молчали и ожидали последнего решения от государя, который заключил сей суд так:
– Сии свидетельства даруют тебе живот, прощаем, только блюди обещание.
Вскоре после того офицер этот выпросился у государя с особым отрядом, напал с такою храбростию на шведов что, разбив их, одержал победу и, будучи при сём случае вновь ранен в голову, умер. Однако за несколько часов до смерти, при конце последнего издыхания, в палатке говорил с радостию офицерам: «Теперь то, братцы, умираю я спокойно и честно, заслужив вину свою пред государем».
Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого, собранные редакциею журнала «Русская старина». С.-Петербург, 1876.
Русские лапти
Когда Пётр Великий завоевал Финляндию, то обратил внимание на обувь чухонцев, у которых лапти были сработаны несравненно хуже лаптей наших русских мужиков.
Однажды Государь спросил одного из финских крестьян:
– Зачем вы носите такие лапти? Посмотрите, какия лапти у русских мужиков.
– Да мы их лучше делать не умеем, Государь, – отвечал чухонец.
Его Императорское Величество тотчас послал за лучшими мастерами в Казанскую и Новогородскую губернию, чтобы губернаторы прислали таковых шестерых в С.-Петербург. Коль скоро они явились, то Государь послал их по уделам, чтобы эти лапотные мастера под надзором пасторов обучали чухонцев плесть лапти, и не прежде их отпустить, пока многих не научат плесть лапти, как они сами.
Пасторы должны были подавать каждый месяц сведения о движении хода работ по части лапотной обуви, за что получали небольшую плату с тем, чтобы выдавали из высылаемой суммы по рублю кормовых денег лапотным мастерам.
При таком энергическом стремлении Петра Великаго в самых простых делах, нельзя было не ожидать благотворнаго результата. В несколько месяцев вся русская Финляндия научилась плесть лапти из липы, из ивы и из других годных лык и попечительный Император достиг своего намерения и сохранил ноги подданных от множества могущих быть болезней в суровом климате Севера.
Анекдоты и предания о Петре Великом, первом императоре земли русской и о его любви к государству. В трёх частях. Москва, 1900. Составитель Евстигнеев.
«Хоть гол, да брав…»
Один из новобранцев стоял на карауле в таком месте, в которое, как он думал, командир его так скоро не придет, всего же меньше ожидал он самого Государя, потому что время было уже обеденное; а как пост его был на берегу Невки и притом было довольно жарко, то и вздумалось ему раздеться и выкупаться. Вдруг, сверх всякого чаяния, увидел он идущего к нему Государя. Солдат тотчас выскочил из воды и, успев надеть на себя только исподнее платье, шляпу и перевязь, подхватил ружье, стал в позитуру и, отдав Государю честь, продолжал стоять вытянувшись. Судя по той строгости, с какою Государь наблюдал дисциплину, нельзя было не подумать, что Пётр прикажет тотчас же его наказать; но вместо того, Государь, смотря на него, не мог не рассмеяться и сказал окружавшим его: хоть гол, да брав. Он спросил солдата:
– Дивно ли ты на службе?
– Недавно! – отвечал часовой.
– Знаешь ли ты, – продолжать Государь, – что велено делать с такими часовыми, которые оставляют свой пост и кидают ружье, как сделал это ты?
– Виноват! – сказал солдат.
– Ну, так и быть, – отвечал Государь, – и это прощается тебе, как новичку; только смотри, вперёд берегись сделать что-либо подобное.
Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого, собранные редакциею журнала «Русская старина». С.-Петербург, 1876.
Часовой не пропускает государя
Когда Императрица, супруга Петра I-го, разрешилась от бремени Петром Петровичем, Царь побежал в Адмиралтейство, чтобы возвестить об этом городу колокольным звоном. Так как это случилось в полночь, то Пётр нашёл Адмиралтейство запертым, и часовой окликнул его:
– Кто идёт?
– Государь.
– Нашёл что сказать! Разве его узнаешь теперь? Пошёл прочь! Отдан строгий приказ не впускать никого.
Пётр забыл, что действительно отдал такой приказ. Слушая грубый ответ солдата, он внутренне радовался точному исполнению своих повелений.
– Братец, сказал он, я действительно отдал такой приказ, но я же могу и отменить его; или как, по-твоему?
– Тебе, вижу я, хочется меня заговорить, да не удастся: проваливай-ка, не то я тебя спроважу по-своему.
Царя это забавляло.
– А от кого ты слышал такое приказание?
– От моего унтер-офицера.
– Позови!
Явился унтер-офицер. Пётр требует, чтобы его впустили, объявляя, кто он.
– Нельзя, отвечает унтер-офицер: пропустить никого не смею, и будь ты действительно Государь, всё равно не войдёшь.
– Кто отдал тебе такой приказ?
– Мой командир.
– Позови и скажи, что Государь желает с ним говорить.
Является офицер. Пётр обращается к нему с тем-же. Офицер приказал принести факел и, убедившись, что перед ним действительно был Царь, отпер двери. Не входя в объяснение, Пётр прежде всего стал молиться и потом звонил с четверть часа, собственноручно дергая верёвку от колокола. После этого, войдя в казарму, он произвёл унтер-офицер в офицеры, офицера в командиры, а последняго повысил чином.
– Продолжайте, братцы, сказал он, уходя, также строго исполнять мои приказания и знайте, что за это вас ожидает награда.
Анекдоты прошлого столетия. [Извлечение из книг Шерера] // Русский архив, 1877. – Кн. 3. – Вып. 10. – С. 288.
Другой вариант этого сказания
Лишь только Монархиня разрешилась от бремени, и наречено было имя Царевичу, в ту же минуту послал Государь генерал-адъютанта своего в крепость к обер-коменданту с тем, чтобы комендант тотчас же возвестил народу эту радостную весть пушечными выстрелами. Но как пред тем дано было от Его Величества строгое повеление никого не впускать в крепость после пробития вечерней зари, вследствие чего каждому часовому отдан был этот строгий Монарший приказ, то новобранец, стоявшей на часах при входе в крепость, остановив посланного генерал-адъютанта, сказал: «Поди прочь! Не велено никого впускать». – «Меня Государь послал за важным делом». – «Я этого не знаю, а знаю одно: не велено мне никого впускать; и я застрелю тебя, ежели не отойдешь!». – Нечего было делать: адъютант возвращается к Государю и доносит ему обо всём. Нетерпеливый Монарх, в сюртуке, без всяких отличий, идёт сам в крепость и говорит тому же часовому: «Господин часовой! Впусти меня!». – «Не впущу!», – отвечает солдат. – «Я прошу тебя!» – «Не впущу!» – повторяет он». – «Я приказываю!». – «А я не слушаю!». – «Да знаешь ли ты меня?». – «Нет!». – «Я Государь твой!». – «Я ничего не знаю, кроме того, что он сам же приказал никого не впускать» – «Да мне есть нужда». – «Я слышать ничего не хочу». – «Бог даровал мне сына, и я спешу обрадовать народ пушечными выстрелами». – «Наследника!», – вскричал часовой с восхищением. – «Полно, правда ли?». – «Правда!». – «А когда так, что за нужда, пусть хоть расстреляют меня завтра! Поди, и сегодня же обрадуй народ этой вестью».
Великий Государь на минуту заходит к обер-коменданту, объявляет о рождении сына, повелевает тотчас возвестить народу радость эту сто одним пушечным выстрелом, поспешает в Собор, приносить усерднейшее благодарение Богу при звоне колокольном, а солдата жалует сержантом и дарит ему 10 рублей.
Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого, собранные редакциею журнала «Русская старина». С.-Петербург, 1876.
Часовой не пропускает к царю Меньшикова
Пётр Великий, имевший нужду облегчать душевные силы свои, истощеваемыя всегдашними напряжениями размышлений, удалялся иногда в свою токарню и занимался трудами рук своих, что было единым его отдохновением. В одно из таковых время, проходя в свою токарню, Государь приказал солдату, стоявшему у дверей оной на часах, не впускать к себе никого во всё время пребывания своего в ней. Чрез четверть часа пришёл князь Меншиков и, спрося часового: – «Здесь ли Государь?» – хотел войти к нему. Но солдат отвечал: «Государь здесь, но не велел никого к себе пускать». – «Меня ты можешь впустить!» – сказал князь. – «Не пущу!» – снова ответствовал солдат. – «Но ты знаешь кто я». – «Знаю, но не пущу». – «Я имею до Государя нетерпящую время нужду». – «Что ты ни говори, а я знаю, что мне приказано». – «Знаешь ли ты, дерзкий, что я, как подполковник твой, велю тебя тотчас сменить и жестоко наказать». – «После часов ты волен поступить со мною как хочешь, но прежде времени сменить меня не можешь, да и сменяющему меня должен я отдать тот же приказ Государя». Меншиков в досаде хотел было, оттолкнув часового, войти, но тот, уставя против груди его штык: – «Отойди!» – закричал грозно, – «или я тебя заколю!». Князь принужден был отступить на несколько шагов от солдата. Монарх, услышав происшедший от того шум, отворил двери и увидя солдата, стоящего в такой позиции, спросил, что это такое? Меншиков разжаловался на солдата, что едва было он его не заколол. Монарх спросил у часового о причине такого поступка. «Вы приказали мне», – ответствовал солдат, – «не впускать к ce6e никого, а он хотел, было, силою войди, оттолкнув меня, и мне не оставалось иного делать, как заколоть его, ежели б он ещё стал усиливаться!» – при чём рассказал и весь свой разговор с князем и угрозы его себе.
Великий Государь, выслушав cиe, сказал Меншикову: «Данилыч, он больше знает свою должность, нежели ты. Мне бы жаль было, ежели бы он заколол тебя, но ты пропал бы вместо собаки!». И потом запретил ему наказывать солдата, похвалил последнего за поступок его, пожаловал ему пять рублей, и тогда же приказал придворному живописцу своему на дверях комнаты той, изобразить часового в такой точно позиции, в какой увидел его Монарх, отворя двери. Таковы то были солдаты Петровы!
Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого, собранные редакциею журнала «Русская старина». С.-Петербург, 1876.
Пётр лично проверяет караулы
В продолжение Шведской войны для большей осторожности зимою поставлялись чрез Неву, с Выборгской к Московской стороне, рогатки, а по концам их у берегов часовые с повелением по пробитии вечерней зари чрез оные не пропускать ни в Петербург, ни из Петербурга никого, кто б он ни был.
В одно время великий государь был в театре, находившемся на Литейной улице, подле двора любимой кумы его величества, генеральши Настасьи Васильевны Бобрищевой-Пушкиной, которая также была в театре оном. Кума сия звала его величество из театра к себе на вечеринку, что от монарха и обещано.
При окончании комедии государь неприметным никому образом вышел из театра и с одним денщиком в маленьких санках заехал со стороны Охтинской к помянутой рогатке и, сказавшись часовому, стоявшему от Московской стороны близ Литейного двора, петербургским купцом, запоздавшим на Охте, просил пропустить его чрез рогатку. Но часовой ответствовал:
– Не велено, поезжай назад.
Монарх даёт ему рубль, и, прибавляя по рублю, наконец, давал десять, чтоб только пропустил его, однако ж, часовой отверг сей подкуп и сказал:
– Вижу, что ты человек добрый, так, пожалуй, поезжай назад; буде же ещё будешь упорствовать, то я или принужден буду тебя застрелить, или, выстреля из ружья, дам знать гауптвахте, и тебя возьмут под караул, как шпиона.
По сём государь обратился к часовому, стоявшему на Выборгской стороне, и, сказавшись также купцом, нашёл оного не так несговорчивого: он прельстился деньгами и за два рубля пропустил его. Великий государь, проехав рогатку; пробирался по Неве дорогою в дом к помянутой госпоже Бобрищевой-Пушкиной, но как было поздно и темно, то наехал на полынью и едва выхвачен был из оныя деньщиком, а лошадь с санками, сама выпрыгнувши, спаслась же. Монарх, обмокши весь, прибыл к госпоже оной, которая и все бывшие у ней гости, увидя его величество всего мокрого, пришли в ужас, паче же когда он рассказал им всё происшедшее и что попался он в полынью. Хозяйка выговаривала ему за таковую неосторожность.
– Да и зачем, батюшка, – примолвила она, – самому тебе так трудиться? Разве не мог ты послать для осмотру караулов кого другого?
– Когда часовые, – ответствовал государь, – могут изменять, то кто же лучше испытать то может, как я сам?
На другой день монарх повелел пропустившего его часового как изменника повесить и, провертя два оные рубля, навязать ему на шею; а другого, призвавши к себе, пожаловал капралом и десятью рублями, даванными ему накануне, о чём и пред собранием всего полку повелел объявить.
От библиотекаря Бухвостова.
Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого, собранные Иваном Голиковым. Изд. третье, исправленное, дополненное и умноженное. М., 1807.
«Впредь, Александр, берегись!..»
Когда о корыстолюбивых преступлениях князя Меншикова представляемо было его величеству докладом, домогаясь всячески при таком удобном случае привесть его в совершенную немилость и несчастие, то сказал государь: «Вина немалая, да прежние заслуги более».
Правда, вина была уголовная, однако государь наказал его только денежным взысканием, а в токарной тайно при мне одном выколотил его дубиной и потом сказал: «Теперь в последний раз дубина, ей, впредь, Александр, берегись!».
Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. Россию поднял на дыбы Т.2. М.: Молодая гвардия, 1987.
«Пироги подовые!..»
Пётр Великий, однажды разгневавшись сильно на князя Меншикова, вспомнил ему, какого он происхождения, и сказал при том: «Знаешь ли ты, что я разом поворочу тебя в прежнее состояние, чем ты был. Тотчас возьми кузов свой с пирогами, скитайся по лагерю и по улицам, и кричи: пироги подовые! Как делывал прежде. Вон! Ты не достоин милости моей». Потом вытолкнул его из комнаты. Меншиков кинулся прямо к императрице, которая при всех таких случаях покровительствовала, и просил со слезами, чтоб она государя умилостивила и смягчила.
Императрица пошла немедленно, нашла монарха пасмурным. А как она нрав супруга своего знала совершенно, то и старалась, во-первых, его всячески развеселить. Миновался гнев, явилось милосердие, а Меншиков, чтоб доказать повиновение, между тем, подхватя на улице у пирожника кузов с пирогами, навесил на себя и в виде пирожника явился пред императора. Его величество, увидев сие, рассмеялся и говорил: «Слушай, Александр! Перестань бездельничать, или хуже будешь пирожника!». Потом простя, паки принял его по-прежнему в милость. Сие видел я своими глазами. После Меншиков пошёл за императрицею и кричал: «Пироги подовые!». А государь вслед ему смеялся и говорил: «Помни, Александр!». – «Помню, ваше величество, и не забуду – пироги подовые!».
Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. Россию поднял на дыбы Т.2. М.: Молодая гвардия, 1987.
Плутовства князя Меншикова
Пётр Великий, по возвращении из Персии в 1723 году, нашёл разные неустройства в правлении дел и преступлениях, в грабеже некоторых особ, между прочими и князя Меншикова, который, хотя чистосердечным признанием своим и освободился от тяжкого наказания, однако ж учинено с него было денежное взыскание, лишён великих доходов да и потерял милость и любовь у государя. Императрица при сём случае была заступницею за Меншикова. Она спасла его тогда от крайнего бедствия неотступным прошением своим, на которое снисходя, монарх при прощении сказал: «Ей, Меншиков в беззаконии зачат и во гресех родила мати его, а в плутовстве скончает живот свой. И если, Катенька, он не исправится, то быть ему без головы. Я для тебя его на первый раз прощаю».
Сие слышал я сам, когда государь государыне в кабинете своем говорил. Чуть-чуть уцелел Меншиков тогда от совершенной погибели, ибо его величество доверенность свою к нему уже потушил, имея на него разные и важные подозрения.
Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. Россию поднял на дыбы Т.2. М.: Молодая гвардия, 1987.
Ещё о плутовствах князя Меншикова
Князь Александр Данилович Меншиков, родившийся в Москве от беднейшего, как уверяют, польского шляхтича в 1674 году и оставшийся сиротою имея девять лет от роду, разносил по Москве пироги и припевами своими привлёк на себя внимание Лефорта, который в 1686 году взял его к себе в услужение; от него достался он Монарху, записавшему его в потешную свою роту солдатом, так сказать, в любимцы Фортуны. Природными дарованиями своими приобретя ceбе Монаршую милость и доверенность, достиг он до первейших степеней, так что не оставалось уже ничего более ему желать; ибо он был первый в государстве и по чинам, и по богатству, и сверх того великий Государь, не любя пышности и церемониалов, предоставил ему представлять великолепие Двора своего.
Но так как человек по природе своей никогда не перестаёт желать себе нового приращения счастия, ибо то, какое он уже имеет, как бы ни было оно блистательно и велико, его уже более не прельщает, и поэтому-то таковые любимцы фортуны, имея всё, беспокоятся желаниями нового приобретения ещё более, нежели, когда они нечего не имели. Меншиков, окончивши все походы свои в 1714 году, оставляем был Монархом почти навсегда в Петербурге и, живя в недрах покойной пышности, не мог более ожидать чего-либо от Государя, наградившего уже все его службы щедро, то и стремились желания его к приобретению новых себе богатств какими бы то ни было путями. В таком-то положении находился сей мнимый счастливец; при всём своём счастии, его мучили непрестанные желания обогащать себя более и более; следственно, ежели бы не все, так сказать, истощены на него были милости Монаршии, то бы он был несравненно счастливее: тогда остались бы у него одни только законные желания, и надежда когда либо удовлетворить оные; но лишась этой усладительной надежды, пустился он в порочные крайности, как увидим из следующих анекдотов.
Мы уже видели, что этот любимец Государя пускался в бессовестные казённые хлебные подряды, производя оные тайно под чужими лицами, и что производил оные по большой части преданный ему санкт-петербургский вице-губернатор Корсаков.
Видели так же, что огорчённый сим Монарх, нарядил для исследования этого строгую комиссию под председательством князя Василия Владимировича Долгорукова.
Koмиссия исследовала это дело и нашла Меншикова виновным. Председатель докладывает о сём Государю и просит, чтоб Его Величество рассмотрел производство и заключение и сделал бы конец делу, прибавя к тому: «Теперь, Государь, все зависит от твоего решения». Монарх повелел ему с делом тем придти в свою токарню, назнача день и час.
Долгоруков в назначенный час пришёл с делом. Его Величество запер сам дверь и велел ему читать; в продолжение чтения сего стали стучать в дверь. Монарх, думая, что это супруга его, крайне прогневался, но, отворя двери, увидел, что это был князь Меншиков, который, вошед, пал пред ним на колени и со слезами просил помилования, изъясняя, что злодеи его прилагают все силы погубить его. Прежде ещё, нежели что-либо произнёс Монарх, князь Долгоруков сказал виноватому: «Александр Данилович, дело твоё рассматривал и судил я с членами комиссии, а не злодеи твои; самое дело без приговора нашего обличает тебя в похищении казённого интереса и посему жалоба твоя несправедлива».
Между тем Меншиков продолжал стоять на коленях и плакать. Великий Государь, без сомнения тронувшись слезами того, которого он привык любить из детства, обратился к Долгорукову и сказал: «Отнеси дело к себе, я выслушаю в другое время!». Не известно, что делал Монарх, оставшись наедине с Меншиковым.
По прошествии некоторого времени председатель снова докладывает Государю о том же деле, и Его Величество, назнача день, обещал для выслушания дела быть к нему в дом. День сей настал и Монарх прибыл, и, выслушав дело, стал ходить по комнате, не говоря ни слова. Князь снова просит резолюции, тогда великий Государь сказал ему:
– Не тебе, князь, судить меня с Данилычем, а судить нас с ним будет Бог.
– Что же делать с этим делом? – спрашивает Князь.
– Я знаю, что я буду делать! – ответствует Государь.
– Вижу я, – сказал снова Князь, что тебе жаль Меншикова и что ты не хочешь наказать его, но если ты не знаешь, – продолжал он, – что с ним делать, то послушай, пожалуй, что я тебе скажу. Однажды пришёл я к родственнику моему Лобанову и найдя его с повязанною головою и очень смутным, спросил: что ему сделалось? – «Голова у меня болит от крайней досады», – ответствовал он. «От какой же досады?» – «Управитель мой Калуга обокрал меня». – «Так высеки его и сошли в деревню в работу». – «Но я не могу этого сделать, потому что привык к нему с детства, и против воли люблю». – «Так я тебя научу, что тебе делать с ним: не помогал ли ему кто обкрадывать тебя?». – «Помогал ключник». – «Ну, так этого ключника, при глазах плута Калуги, высеки хорошенько, и приговаривай общую их кражу». Он так и поступил. Так и ты сделай. Помогал в плутовстве Меншикову Корсаков, и ты накажи его при нём за их общее плутовство, да тем и дело кончи».
Монарх, терпеливо выслушав все это, сказал: «Ты меня равняешь с дураком Лобановым?». – «Нет, не равняю», – отвечал князь, – но надобно чем-нибудь да кончить, когда ты не можешь с ним расстаться, так накажи помощника и советника его». – Поди, – сказал наконец Государь, – я обдумаю лучше твоего.
Анекдоты о Петре Великом, выбранные из деяний сего монарха, описанных гг. Голиковым и Штелиным. Издание второе. Москва, 1848.
Продолжение того же
Между тем открыты комиссиею новые такого же рода преступления, в который замешались многие другие особы. Огорчённый таковыми преступлениями, Монарх присовокупляет к комиссии той новых судей, состоящих из капитанов обоих полков гвардии своей. Безпристрастие судей находит Меншикова во многом виновным и определяет допросить его в суде лично по пунктам. На другой день сам Монарх присутствовал в этой комиссии и Меншиков, чувствуя свою неправду, прибег к надежнейшему средству, т. е. к раскаянию и милосердию Монаршему. Для того написал он повинную и пришед в суд, подал оную в руки самого Государя. Вид, с которым он предстал, и тон, с каким произнёс слова, тронули сердце Его Величества, великие же его заслуги были за него ходатаями. Монарх принял его бумагу и, прочтя про себя, сказал: «Э, брат, и того ты написать не умел», и стал бумагу чернить. Видя таковое расположение сердца Монаршего к подсудимому, один из младших членов встал с своего места, сказав товарищам: «Пойдёмте, братцы, нам делать здесь нечего», – и, взявши шляпу, стал выходить из палаты. Монарх, несколько прогневавшись такою свободою и остановя его, сказал: «Куда?». – «Домой», – ответствовал капитан. «Как домой?». – «Да, домой, что нам остается делать здесь, когда ты сам научаешь вора, как ему ответствовать, так ты один и суди его, как хочешь, а мы тут лишние».
Великий Государь, вместо того, чтоб прогневаться на такую дерзость, говорит ему с ласковым видом: «Сядь на своё место и говори, что ты думаешь». – «А вот что, – ответствовал, севши, капитан, – когда мы по твоей воле здесь судьи, то, во-первых, бумагу его должно прочитать всем нам вслух, а Меншикову, как виноватому, стать у дверей, и по прочтении выслать его вон, а я как младший член, должен буду первый оговаривать его бумагу и сказать моё мнение, чего он достоин, а потом каждый по очереди скажет своё мнение, и таким образом сохранится тобою же установленный порядок и закон…
Монарх, некоторым образом пристыженный справедливостью сего верного подданного, сказал Менишкову: «Слышишь, Данилыч, как должно поступать?». Менишков, как виноватый, стал у дверей, повинная его была прочтена вслух и потом его выслали вон. Тогда капитан начал говорить: «Меншиков толиких милостей, какими Ваше Величество пожаловали его, как первый в государстве вельможа, должен бы быть всем нам образцом в верном хранении законов и в беспорочной к тебе и отечеству службе; но как он к великому соблазну всех твоих подданных сделался сам причастником к воровству, то по мере своего возвышения, достоин примерного и наказания в страх всем другим, ибо: «раб, ведый больше волю господина своего, и не сотворивый по воле его, и биен должен быть больше». И так моё мнение, заключает капитан: состоит в том: отсечь ему публично голову и описать в казну всё его имение, как обличённого преступника, в чём и сам он сознался». Потом следовали мнения других, но также очень строгие: один говорил, чтоб наказать его публично и сослать в ссылку; другой, чтоб постоять ему у столба целый день и потом также послать в ссылку; самое легчайшее мнение было то, чтоб сослать его без наказания в ссылку. После всех сих мнений великий Государь сказал судьям: «Где дело идет о жизни или о чести человека; то правосудие требует взвесить на весы беспристрастия как преступление его, так и заслуги, оказанные им отечеству и Государю, и если заслуги перевесят преступления, то в таком случае милость должна хвалиться на суде». Потом Монарх вычислил кратко все его заслуги, а особенно, что он неоднократно спасал и собственную его жизнь. «И так, – заключил Монарх, – по мнению моему, довольно будет, сделав ему в Присутствии за преступления его строгий выговор, наказать его денежным штрафом, соразмерным хищению, а он мне и впредь нужен и может ещё вдвое заслужить моё прощение». По выслушании Государевой речи тот же младший член сказал: «Мы все, надеюсь, согласны теперь с волею твоею, Государь. Когда он имел счастие спасти твою жизнь, то по справедливости должно и нам спасти его жизнь», – что подтвердили и все другие члены.
После этого, в сохранение порядка, сделана выписка о подрядах его, которые он производил под разными видами с 1710 года, и из оной доклад от Комиссии сей подан Монарху. На этом-то докладе правосудный Государь 1714 года декабря 7-го подписал резолюцию свою так: «За первый подряд ничего не брать, понеже своим именем, а не подставою учинён, и прибыль зело умеренна; с подрядов, кои своим же именем подряжал, но зело слишком, взять всю прибыль; и кои под чужими именами, с тех взять свою, прибыль, да штрафу по полтине с рубля; также и те деньги взять, которые взяты за хлеб, а хлеб не поставлен».
