ГлавнаяБиографии и мемуарыЕвгений Николаевич ГусляровНародный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

полная версия Народный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом

Евгений Николаевич Гусляров
Народный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом

– Сошествием Святого Духа будешь направлен на путь истинный.

Зап. от дейсттт. тайного советника Ив. Ив. Комова, неподалеку жившего.

Исторические рассказы и анекдоты, записанные со слов именитых людей П. Ф. Карабановым. «Русская старина», 1871. Т. 4.

Веротерпимость Петра

Бывши в Голландии, Петр осматривал с большим вниманием все достопримечательности Амстердама и не без удивления заметил, что там жили многие разноверцы и люди всех наций и, кроме того, имели свои церкви и открытые молельни, где совершалось богослужение открыто.

Пётр Великий осматривал эти храмы и молельни и замечал эти различия, между прочим, его поразило также единодушие наций исповедывавших различные религии и живших между собою в ладах и не имевших между собою никаких распрей. И вот однажды, беседуя с правителем о разных государственных делах, он коснулся, между прочим, и того порядка вещей, при которых допущено исповедание веры. Правитель отвечал, что Амстердам открытое место для торговли всем нациям, поэтому государство позволяет любое вероисповедание, так как ему нет нужды до того, кто во что верит, и как совершает своё богослужение, лишь бы только не нарушал государственных законов; и оное доказывает, что государство ничего не теряет, а напротив такая мера напротив способствует населению и доходам.

Петру Великому это понравилось, и он сказал:

– Да и это, правда. Я сам хочу в своём новом городе Петербурге завести этот порядок… Что в самом деле и было исполнено. Он допустил свободное исправление всех Христианских вер, дозволил строить церкви на показанных местах и далее позволил устроить духовный совет и совершать по своим законам браки и другие обряды, вне ведомства Святейшаго Синода, и других присутственных мест, и коллегий.

Но при всей своей веротерпимости Великий монарх всеми мерами старался истреблять расколы и крамолы в среде своих подданных, исповедовавишх Греческую веру.

В самом деле, раскольники много вредили пользам отечества и много мешали в делах Петра.

Ни кроткие средства, ни наказание не могли не только уничтожить, но даже ослабить дикие понятия, посеянныя в среде раскольников.

Долго бился с ними Император и, наконец, оставил их с тем подтверждением, чтобы все те, которые признают и наследуют старую веру для различия от православных христиан, носили на спине, на платье особый знак из жёлтаго и краснаго сукна, в форме продолговатаго четырехугольника. Монарх думал, что этот особый наряд, отличающий раскольников от прочих православных, должен сделать их смешными и презираемыми; но и эта мера была малодействительна; раскольники не стыдились и остались в своём закоснении, нося свои цветныя козырьки.

Спустя несколько лет, по введении государем отличительных козырьков, Пётр Первый на С.-Петербургской бирже в группе русских и иностранных негоциантов встретил нескольких калужских богачей в одеждe с жёлтыми козырьками, которые вели заграничную торговлю юфтью, пенькою и другими товарами. Государь, пожав плечами, спросил одного, из стоявших:

– Что эти раскольники – честные люди или нет?

– Честные, государь, – был общий ответ.

– Можно им верить?

– Можно, государь.

– Хорошо. Если они таковы, то по мне пусть веруют, чему хотят и носят свои козырьки, если их нельзя отвлечь от суеверия разсудком, то конечно здесь ни огонь, ни меч помочь не в силах, а мучениками за глупость они быть не заслуживают, да и государство от того пользы иметь не будет.

От Германа Мейера банкира при Петре Великом жившаго в Москве.

Анекдоты и предания о Петре Великом, первом императоре земли русской и о его любви к государству. В трёх частях. Москва, 1900. Составитель Евстигнеев.

Пётр ставит в тупик учёного материалиста Брюса

Генерал-фельдцейхмейстер граф Брюс муж был учёный, упражнялся в высоких науках и чрезъестественному не верил. Его величество, любопытствуя о разных в природе вещах, часто говаривал с ним о физических и метафизических явлениях. Между прочим, был разговор о святых мощах, которые он отвергал. Государь, желая доказать ему нетление чрез божескую благодать, взял с собою Брюса в Москву и в проезд чрез Новгород зашёл с ним в соборную Софийскую церковь, в которой находятся разные мощи и, показывая оные Брюсу, спрашивал о причине нетления их. Но как Брюс относил сие к климату, к свойству земли, в которой прежде погребены были, к бальзамированию телес и к воздержной жизни и сухоядению и ношению, то Пётр Великий, приступил, наконец, к мощам святого Никиты, архиепископа новгородского, открыл их поднял их из раки, посадил, развел руки, и паки сложив, их положил, потом спросил: «Что скажешь теперь, Яков Данилович? От чего сие происходит, что сгибы костей так движутся, яко бы у живого, и не разрушаются, и что вид лица его, аки бы недавно скончавшегося?». Граф Брюс, увидя чудо сие, весьма дивился и в изумлении отвечал: «Не знаю сего, а ведаю то, что Бог всемогущ и премудр». На сие государь сказал ему: «Сему-то верю и я и вижу, что светские науки далеко ещё отстают от таинственного познания величества Творца, которого, молю, да вразумит меня по духу. Телесное, Яков Данилович, так привязано к плотскому, что трудно из сего выдраться».

Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. Россию поднял на дыбы Т.2. М.: Молодая гвардия, 1987.

Мнение Петра Великого об иезуитах

Мы уже сказали, что Пётр Великий терпел все веры без различия и дозволял иметь в России публичныя церкви, своих священников, а Римским католикам даже их монашеския ордена, если только прихожане католической веры в силах их содержать на своём иждивении.

Капуцинам, по просьбе Императора Петра Перваго дозволено было построить небольшой монастырь при их церкви, которая от того и получала название немецкой слободы по cиe время: а францисканским монахам дозволил также иметь небольшое помещение при их церкви в С.-Петербурге.

Когда зашла речь о том, чтобы допустить жить иeзуитам, то Петр Первый этого не хотел и слышать, и не допускать мысли о возможности селиться им в России; однажды, когда в обществе зашла речь об этом орденe, то Пётр Великий так выразил свою мысль:

– Я знаю, что иезуиты по большой части прекрасные учёные, искусные во многих науках и ко всему способные, но не для меня; я очень уверен, что они только кажутся набожными, но это наружное усердие к Богу служит не к спасению душ их, а к обогащению; наконец и то: их училища и самыя их науки руководят к проискам, услугам и к выгодам Папы, так как иезуиты не более и не менее, как орудия Папы, укрепляющия его господствование над Католическими государствами. В другой раз кто-то завёл разговор об усиливающихся иезуитах, но Император Петр сказал:

– Иезуиты не могут удержаться, чтобы не иметь вмешательства в государственныя дела, это всем известно, и я удивляюсь, как некоторые Европейские дворы не могут или не хотят вникнуть в это обстоятельство. Дворы Французский и Испанский особенно почитают иезуитов несмотря на то, что слишком тонки и прозорливы в политике. Неужели они не видят, как иезуиты в их Европейских владениях и Американских, уже присвоили себе много поместьев, были причиною разных несчастий и даже часто, как видно по истории, возставали против королей?

От Графа Бестужева, государственного канцлера.

Милость пастором и их церкви

Пётр Великий уважал реформатскую и лютеранскую веру и с неудовольствием отзывался о римско-католической, которая имеет слишком много власти, и часто бывал в лютеранской и реформатской церкви, как во время путешествия, так и в Москве, слушал проповеди и вникал в наружные обряды.

В бытность свою в Москве, он приказал осведомиться об отправлении тайной вечери в лютеранской церкви.

Узнав, что это будет совершаться в воскресенье, прибыл в церковь почти в половине проповеди. При входе в церковь, он подал знак к спокойствию, то есть, чтобы никто не вставал и не оглядывался от его появления и, сев в кресла против алтаря, начал усердно внимать богослужению.

По окончании проповеди начали петь молитву к святому причащению. Император приказал подать себе книгу и показать в ней молитву. Когда же наступил акт св. причащения, то Пётр Великий приблизился к алтарю и стал близь пасторов Рейхмута и Ролоффа, примечая со вниманием процесс священнодействия. Скоро народ вышел из церкви, а император остался.

Когда в церкви остались император и пасторы, то Пётр Великий изъявил им своё полное удовольствие за проповедь, говоря:

– Мне очень жаль, что он не может в русских церквах достичь того, чтобы были проповеди, как можно чаще, и выражались более убедительно для того, чтобы возбудить в его подданных стремление к благочестию и с тем вместе к искоренению злых привычек. Переговорив с пасторами о Богослужении, он, изъявляя своё удовольствие, обещал покровительство и милость пастором и их церкви.

Слышано от вдовы пастора Рейхмута.

Наши монахи зажирели

О духовных имениях рассуждал Пётр Великий так: «Монастырские с деревень доходы употреблять надлежит на богоугодные дела и в пользу государства, а не для тунеядцев. Старцу потребно пропитание и одежда, а архиерею – довольное содержание, чтоб сану его было прилично. Наши монахи зажирели. Врата к небеси – вера, пост и молитва. Я очищу им путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями и вином. Да не даст пастырь Богу ответа, что худо за заблудшими овцами смотрел!». О сём учреждение вышло 31-го генваря 1724 года.

Отношение Петра к ложным чудесам

Во время войны с Шведским Королем Карлом ХII Пётр Великий часто переменял место своего пребывания и был то там, то здесь, то состоял при морских, то при сухопутных силах.

Однажды ему случилось находиться в небольшом Польском городе, где он, пребывая несколько дней, нечаянно узнал, что в одном костеле находился чудотворный образ Богоматери, который часто во время службы источал слёзы.

Богоматерь была изображена деревянным бюстом, облечённым в золотую ткань и весьма богато украшенным; он был поставлен недалеко от алтаря, и так высоко, что самый высокий мужчина с трудом мог достать подножие.

Любопытный, как и всегда, Монарх и в этом случае захотел лично удостовериться в чудотворном образе; чуждый всяких предразсудков, он не мог слишком верить иезуитскому ордену, тогда господствовавшему в Польше, и в душе его родилось против его желания некотораго рода сомнение в истине плачущаго образа, хотя в свидетелях, видевших образ плачущим, не было недостатка.

Наконец, Монарх вошёл в костёл и сам увидал текущие слезы; он выразил своё удивление, но отнюдь не подал виду к сомнению. Потом в другой раз он также явился в костёл со свитой, но только не во время службы.

Там велел подать ce6е лестницу и запереть дверь, а сам поднялся по ней кверху, как бы с целью рассмотреть поближе чудотворное изображение, и действительно внимательно рассматривал образ; после долгаго разсматривания образа он заметил во внутренних углах глаз изображения Богоматери дирочки в глазах, которыя были так малы, что были едва заметны.

Двое духовных лиц, сопровождавших Государя, уже мысленно радовались, что их чудотворный образ останется в полном блеске, как Пётр Великий, не привыкший ничего делать в половину, недовольный внешним своим осмотром, как бы нечаянно снял наружный головной убор и увидел с верхней части головы до глаз выдолбленное углубление, покрытое пустым черепом. В углублении была налита вода, в которой плавали рыбки. Слезы текли из глаз чрез маленькия отверстия, при колебании воды движением рыбок. Великодушный Монарх закрыл голову образа и, ни слова не говоря, сошёл с лестницы, сказав только:

– Вот прямо чудотворный образ, – по выходе же из костела объявил обман всем тут при нём бывшим, между которыми был граф Бестужев.

От графа Бестужева, канцлера Петра I.

Ещё о ложном чуде

Между Нарвой и Ревелем, верстах во ста от последняго, стояла каменная церковь хорошенькой архитектуры, называемая Гальял. В ней помещались гробницы разных прежних владетелей тамошних земель ещё от времен Шведскаго владычества над этим краем. К числу этого времени принадлежал также один гроб, поставленный в 1632 году, в котором были положены две владетельные девицы Фон-Грот, которыя, по описаниям путешественников, были нетленны до 1752 года.

По описанию академика Якова Штелина, вот в каком состоянии он нашёл эти тела:

– В июле месяце я приказал открыть гробовую доску, чтобы посмотреть, чему удивляются многие, посещавшие эту церковь, – говорить Штелин. – В гробе я увидел два, совершенно высохшия без всякой одежды, тела, имеющия желтоватый цвет и совершенно без запаха, кожа на костях казалась натянутою и похожею на свиную, так что если по натянутому месту нажать палкою, или пальцем, то вдавленная кожа опять расправлялась весьма быстро. Внутренности, как можно думать, совершенно высохли потому, что при ощупывании нельзя было заметить их следы… Церковник, показывая мне эти феномены, разсказывал, при этом случае, что Пётр Первый, идучи во время Шведской войны на Ревель, стоял несколько дней неподалеку от этого места лагерем, и когда узнал, что в этом приходе есть нетленные тела, то не поверил этому и приказал их принести ему в лагерь, где внимательно разсмотрев, тотчас же объяснил бывшему при нем штату естественные причины такого нетления, потом, спустя несколько дней приказал отнести их в гроб и не почитать их за чудесныя.

От Шнабеля, церковника той церкви.

Царская любовь к правде

В истории Царей редко можно встретить Государя, так привязаннаго к правде, как Петра Великаго.

Он был обходителен со всеми, прост в обращении, верен в своих словах, важен в делах, откровенен и правдив в поступках; что рассказывал, то было справедливо, что обещал – то верно.

Но каков был сам, того искал и в других, с которыми имел какое-либо дело или входил в самые ничтожныя сношения.

Он сильно негодовал на все политические пронырства и обыкновенно говаривал, по-Голландски: «dat benen niet met all klghueden maar Betriu geryen» (в том нет никакого благоразумия, где один обман).

Кто Монарха обманул однажды, тот с величайшим трудом и то, доказав, что обман с его стороны был неумышленный, или, объяснив трудными обстоятельствами, мог опять снискать его доверие; вообще Монарх никогда впредь тому не верил, кто его обманул хотя однажды, или под разными предлогами не исполнил обещания.

Также искал, как и в поступках, правды и в речах, потому что ничто им так не было презираемо, как ложь. Иногда он прощал большой порок или преступление, вполне заслуживающее наказания, негодования или презрения, если только в нём откровенно признавался прежде подозрения, улики или пытки. Каждый из притесняемых мог видеть в Государе защитника и покровителя и прибегать в нужде или в учинённой несправедливости.

При всякаго рода вопросах, которые предлагались, Государь смотрел в лицо допрашиваемому или челобитчику, стараясь при этом по лицу, взорам и словам узнать, правду ли он говорит, а потом уже с спокойным видом и духом выслушивал дело и приказывал явиться в назначенный день и в час в Сенат или в Адмиралтейство.

Если Государь изобличал во лжи кого-нибудь из служителей в неправде, тот навсегда лишался его доверенности, но если служитель находил возможность оправдаться, то Государь с некоторым неудовольствием говорил:

– Если ты впредь захочешь мне о чём-нибудь говорить, то прежде уверься в истине своего предложения.

Если Государь был свидетелем двух ссорющихся сторон; то вступя в их речь, говорил одному из них:

– Ты его осуждаешь, а знаешь ли ты за ним какую-нибудь из хороших сторон?

Если вопрошаемый говорил утвердительно, то Государь приказывал рассказать, в чём заключаются эти хорошие качества.

От барона Черкасова Ивана Антоновича.

«Князь Яков режет прямо правду…»

Его величество, возвратясь из Сената, о князе Якове Фёдоровиче Долгорукове, который был из первых сенаторов, генерал-прокурору графу Ягушинскому говорил: «Князь Яков в Сенате прямой помощник, он судит дельно и мне не потакает, без краснобайства режет прямо правду несмотря на лицо».

Как надо писать государю

«Отпиши, Макаров, к астраханскому губернатору, чтоб впредь лишнего ко мне не бредил, а писал бы о деле кратко и ясно. Знать, он забыл, что я многоглаголивых вралей не люблю. У меня и без того хлопот много. Или велю ему писать к князю Ромодановскому, так он за болтание его проучит».

Князь Долгоруков отменяет именной царский указ

Великий государь прислал в Сенат указ о новом наборе рекрут, а как набор сей случился прежде обыкновенного, то, когда прочтён был сей указ в Сенате, князь Долгоруков с негодованием сказал:

– Долго ль быть сим разорительным народу и государству наборам?

И, по обыкновению своему в таких случаях, положил оной под сукно.

Исправлявший тогда должность обер-прокурора гвардии майор Иван Ильич Дмитриев-Мамонов Большой и все сенаторы говорят ему:

– Как ты осмеливаешься остановить исполнение именного указа?

– Я знаю, что делаю, – ответствует князь Долгоруков.

Тотчас доносят о всех словах и действиях его монарху и, может быть, по досаде на него, и с прибавлением.

Великий государь, хотя и уверен был о ревности сего патриота, но не мог не прогневаться на него за такую дерзость; он призывает его к себе и выговаривает ему о том, с досадою. Но князь ответствует:

– Государь! Ты отец подданных своих, так неужли не чувствуете вы скорби и разорения их от таких частых наборов рекрутских? Неужли не трогают вас слезы, рыдание и вопль отцов, детей и жён сих бедных людей при разлуке с ними? Неужли не чувствуете, сколько рук отнимается от земледелия? Ежели ж бы хорошенько подумали о сём, то б, конечно, сыскали средство, но крайней мере на сей раз, обойтись и без рекрутского набору.

Сколь ни долженствовала показаться такая речь монарху огорчительною, но он не мог, однако ж, не тронуться оною и без досады сказал Долгорукову:

– Какое ж средство сыскать можно обойтись без рекрут, когда они к наполнению полков необходимо нужны?

– А вот какое, – ответствует сей князь. – Ты знаешь, государь, сколько поныне находится рекрутов в бегах и кроются от страха наказания в лесах, из которых многие вдались в воровство и разбои; отведайте простить всех их за побеги и уверьте их, что буде они добровольно от публикования указа явятся чрез полгода или как изволишь назначить срок, то никакого как им, так и укрывающим их не будет наказания. Я надеюсь, – заключил князь, – что столько их явится, сколько тебе ныне надобно.

Монарх, выслушавший сие, сказал:

– Добро, дядя, отведаю поступить ныне по-твоему, и увидим, будет ли так, как ты предлагаешь.

В самом деле, такой милостивый указ беглым оправдал надежду княжую, и столько их явилось, что не было уже надобности в публиковании на тот раз рекрутского набору.

От Флора Исаковича Неплюева.

Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого, собранные Иваном Голиковым. Изд. третье, исправленное, дополненное и умноженное. М., 1807.

Ещё о Якове Долгорукове

В царствование Государя Петра, князь Долгорукий, будучи сенатором, приезжает в сенат, где было экстраординарное собрание в день праздничный, и ему показывают подписанный указ Государюём Императором для наложения особаго налога на соль, потому что Царю деньги были нужны. Князь Долгорукий, живо представя себе как будут роптать на указ, не мог воздержать перваго чувства, по любви его безпредельной к Государю, взял указ, разорвал его, сел в свою повозку и поехал к обедне. Приезжает Государь в сенат и первую вещь видит разорванный свой указ; чрезвычайно разсердившись, приказал послать в церковь за Долгоруким; обедня ещё не отошла, и он царским посланным отвечал: «Воздадите Кесарю Кесареви и Богу Богови». Ответ сей ещё более разгневал Царя и, увидя чрез несколько минут, что Долгорукий подъезжает к сенату, царь Пётр с обнаженною шпагой выбежал к нему на встречу. Князь упал пред ним на колени и раскрыл свою грудь.

– Рази, Государь, – сказал он ему, – вот грудь моя! но выслушай меня прежде: тебе нужны деньги для продовольствия твоей армии и для этого ты хотел наложить налог, что родило бы ропот на тебя; моя душа этого не вытерпела; и без налога продовольствие армии будет; у Шереметева сто тысяч четвертей муки, у меня столько же, сотоварищи наши отдадут тебе что могут и больше тебе ничего не нужно.

Государь поднял Долгорукаго, разцеловал его и неоднократно просил у него прощение.

Львова Е.Н. Рассказы, заметки и анекдоты из записок Елисаветы Николаевны Львовой (род. 1788, ум. 1864 г.) // Русская старина, 1880. – Т. 28. – № 6. – С. 337-356.

Богатые подданные – богатое государство

Голландцы, увидя, что российские суконные фабрики начали заводиться и время от времени успевать, с другой же стороны, зная государеву нужду в деньгах, то, желая в самом начале, так сказать, подорвать заводимые в России те фабрики, предложили его величеству план, по коему обязывались десять лет ставить на всю его армию сукно с уступкою против русских сукон с аршина по гривне.

Великий государь, хотя также проник в коварство сего плана, но, желая узнать и на оное мнение Сената своего, отслал план сей в оной, повелевая чрез три дни представить себе на то мнение их.

Господа сенаторы, не проникнули намерений коварных сих голландцев, принялись за исчисление только прибыли, сколько оной получит казна от таковыя уступки в десять лет, и увидя, что знатная составится из оной сумма, без дальних размышлений признали план сей за полезный. Один только из них, тот же князь Долгоруков, молчавший до того, объявил свое мнение, что он с ними не согласен и плана коварных голландцев не аппробует, а какие имеет на то резоны, обещал изъясниться на письме. Прибыв же из Сената в дом свой, посылает просить к себе знакомого ему московского суконного фабриканта Симонова, бывшего тогда в Петербурге. Сей приходит. Князь предлагает ему план голландцев и требует от него на оные мнения.

– Сумма, – говорит Симонов, – уступаемая голландцами, довольно велика, и что им по той цене ставить своих сукон не можно. Но сею казённою прибылью до основания разорятся все с толиким трудом и иждивением заведённые российские фабрики. И мы все, – продолжает Симонов, – должны будем их бросить, а обученные делу суконному люди разойдутся, – и как отвыкли они от крестьянских работ, то сделаются ежели не ворами, так, по крайней мере, ни к чему негодными тунеядцами. Когда же таким образом фабрики исчезнут и заводители оных разорятся, то вновь заводить их по прошествии десяти лет будет ещё труднее. Что ж тогда останется делать? Не принуждена ли уже будет казна у тех же самых голландцов доставать сукна, и такою ценою, какую они сами назначат? Из сего, ваше сиятельство, заключить можете, не во вред ли невозвратный мнимая сия голландцами обещаемая прибыль будет казне и всем нам? К тому же и то представить надобно, что если казна ныне и лишнее платить будет своим фабрикантам за сукна, то вся трата сия в том только состоять будет, что из казны перейдёт некая сумма в руки подданных, а не вывезена будет в иноплеменные государства. Богатство же подданных не есть ли богатство государственное?

Князь, выслушав сие и поблагодарив за то, отпустил его.

Между тем Сенат, не дождавшись от князя обещанного им изъяснения, чрез три дни донёс его величеству как о своём мнении, так и о несогласии с ними Долгорукова, от коего не могли они истребовать причин тому.

Монарх призывает его к себе и спрашивает: какие он имеет резоны несоглашению своему с товарищами его?

Князь пересказывает его величеству весь свой разговор с Симоновым и заключает:

– Вот те причины, для чего я несогласен с ними.

Великий государь, возблагодаря чувствительно за усердие его и поцеловав его в голову, сказал:

– Я не сомневаюсь, чтоб вы не были таковы и впредь.

И так помянутый голландцов проект был отвергнут.

А Симонов получил подобную же от признательнейшего государя благодарность. И должно себе представить, что великий государь не оставил, конечно, изъясниться подробнейше о сём с последним.

От суконного фабриканта г. Серикова

Правда важнее немилости

Великий государь, от самых нижних званий происходя по порядку из чина в чин, до 1709 года дошел в службах сухопутной до генерал-майора, а в морской до шаутбенахта. По сему последнему чину занимал он и место в присутствии Адмиралтейской коллегии и как шаутбенахт давал по очереди свой голос.

В одно время, быв он на работах адмиралтейских рассержен неисправностию корабельных мастеров, вошёл в Коллегию, сел по обыкновению на своём шаутбенахтском месте. И когда от прокурора Коллегии, которого место занимал тогда полковник Скорняков-Писарев, предложено было одно дело к слушанию, и государь начал по оному первый рассуждать, тогда прокурор, остановя его, сказал:

– Не вам, г. шаутбенахт, должно начинать, есть вас моложе, а по закону надлежит подавать голоса снизу, с самого младшего члена, и таким образом по порядку доходить до старшего.

Монарх, быв уже, как сказано, гневен, ответствовал ему:

– Как ты смеешь мне это сказать!

– Смею, – возразил прокурор, – ибо моя есть должность сохранять порядок законный.

– Знаешь ли ты, – сказал паки государь, – с кем ты так говоришь?

– С шаутбенахтом.

– Ты позабыл, что за дерзость таковую можешь потерять голову.

– О! – ответствовал прокурор. – Это голос государской. Но когда так, так пачто же гаерствовать: оставь сие место, оно не ваше, и займите свое (указав на место государево), тогда стану пред оным на колена, буду записывать карандашом все ваши слова и почитать их за именные указы государевы, которому я обязан беспрекословно повиноваться присягою, совестью и законом Божиим.

Прогневанному государю столь показались дерзкими все слова его, что он, в крайнем гневе и дрожащим голосом крикнув на него: «Молчи, дерзкий!» встал со стула, взял шляпу, вышел из присутствия, сел в свою одноколку и поехал во дворец.

Монархиня, увидя его в том сильном гневе, с нежностию спросила его:

– Что с тобою сделалось, батюшка?

– Бездельник Писарев одурачил и осрамил меня.

– Боже мой! – Ответствовала государыня. – Он уже не раз тебя оскорбляет. Для чего же вы не отлучите его от своей особы? Вы тем избавите себя от досад, которые от дерзости его могут и впредь тебе случиться.

– Не могу, не могу сего я сделать, Катенька.

– Для чего же не можешь? Ты государь.

– Не могу, – повторяет паки монарх, – он мне надобен, ибо всегда говорит правду, а сверьх того мог бы я тем устрашить других говорить мне оную.

Сие последнее произнёс он уже умягчённым голосом.

От почтенного старца князя Семена Сергеевича Львова. Доставил слышавший от него генерал-поручик Иван Матвеевич Толстой.

Правосудие Петра Великого

К большой достопамятности и к отличному правосудию Петра Великого служит доказательством отменённое им жестокое азиатское обыкновение лишать имения тех наследников, коих отцы учинили измену или иную вину против государя и тем заслуживали одно только праведное наказание, но вместо того жёны, дети их, родственники, ничем невинные, за преступлением родителей обще погибали или в вечную ссылку ссылаемы были. Но Пётр Великий, по правосудию и великодушию своему отменив сие варварское узаконение, рассуждал: «Государю зазорно обогащаться стяжанием подданного и невинное семейство его лишать имущества и пропитания. Невинность возопиет к Богу».

Жалоба солдата

Государь в одном из воинских своих походов, не могши ехать от весьма испорченных дорог, а не меньше, дабы и солдатам своим к безропотному снесению трудного похода того подать собою пример, шёл не малое расстояние с ними сам. Утруждённый походом тем, монарх, во время роздыха войск, бросился на траву и, велев одному солдату сесть подле себя, лег, положа голову на коленях его. Солдат, дабы лучше покоиться на коленях главе монарха, несколько поправлялся. Государь, не поняв причины того, спросил его:

– Не тяжело ли тебе, товарищ, держать меня?

– Нет, государь, – отвечал солдат, – бремя моё легко, я охотно пролью за тебя и последнюю каплю крови моей, но тяжело мне одно то, что ты пожаловал деревню нашу господину Головкину, в которой не малое число поселённых было однодворцев, – из числа которых были: отец мой, братья, жена моя и я, – и которые потому и сделались крепостными, а я отдан в солдаты.

Монарх, выслушав покойно солдата, спросил:

– Правду ли ты говоришь?

– Правду, – отвечал солдат.

И доказал истину того довольно понятно.

По прошествии шести или восьми месяцев, государь, прибывши в С.-Петербург, в первом присутствии своём в сенате велел выправиться о той пожалованной, с прочими, деревни Головкину, и были ли в ней однодворцы. И как по выправке найдено, что солдат говорил правду, то его величество и приказал деревню оную причислить к казённым, и возвратить права обитавшим в ней однодворцам, а солдата, наградя капралом, уволить от службы; на место же той деревни пожаловал Головкину другую, из толиких же душ состоявшую.

Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого, собранные редакциею журнала «Русская старина». С.-Петербург, 1876.

Ещё о царской справедливости

Великий государь в летнем своём саду имел один дуб, посаженный собственными его руками; около оного сделан был круглый стол и стояли у оного креслы, а на стол, в хорошую погоду, ставливалась чернильница и клалась бумага, за коим нередко монарх садяся, углублялся в размышления, почему у места сего и ставливался особой часовой.

<< предыдущий лист

следующий лист >>