ГлавнаяБиографии и мемуарыЕвгений Николаевич ГусляровНародный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

полная версия Народный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом

Евгений Николаевич Гусляров
Народный Пётр. Полное собрание анекдотов и сказаний о Петре Великом

в кабинете у государя лежащие, которые наперед изволил он читать и после указал напечатать: 1. Деяния Александра Великого, 2. Гибнерова география, 3. Пуффендорфа Введение в познание европейских государств, 4. Леклерка Архитектурное искусство, 5. Бринкена Искусство корабельного строения, 6. Кугорна Новый образец укреплений, 7. Боргсдорфа Непобедимая крепость, 8. Блонделя и Вобана Искусство укреплений, и ещё другие книги, принадлежащие до устроения шлюзов, мельниц, фабрик и горных заводов.

Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. Россию поднял на дыбы Т.2. М.: Молодая гвардия, 1987.

Пётр подготовил почву Карамзину

Заботясь печатно передать всё полезное и умное иностранное, Пётр не пренебрегал и своим отечественным.

Однажды Петр I с кем-то завёл речь об истории Русской. Государю кто-то сказал, что Русская история давно написана по частям в Германии, Франции и Голландии, но Пётр Великий сказал:

– Все это ничего не стоит; могут ли что-нибудь писать, когда и мы ещё об ней ничего не издали. Скорее нужно думать, что они нас этим вызывают на то, чтобы мы скорее своё напечатали. Я знаю, что истинные источники для Русской истории повсюду раскиданы в нашем государстве, а особливо в монастырях у монахов. Я сам боюсь одного, чтобы в наших монастырях рукописи эти не утратились, и хорошо бы их отдать какому-нибудь историографу, для разработки, да всегда находил тому препятствие.

В 1722 году, Пётр Великий разослал по монастырям указы и, во-первых, же в Киев и в Новгород, и потом эти летописи сохранялись долгое время в кабинете Государя Императора, отчасти в Импер. Академии Наук, и в хранилище рукописей Московской Синодальной типографии.

От библиотекаря Шумахера

Анекдоты и предания о Петре Великом, первом императоре земли русской и о его любви к государству. В трёх частях. Москва, 1900. Составитель Евстигнеев.

Пётр интересуется булгарскими древностями

Заботясь о рукописях, пригодившихся долго спустя быть источниками к составлению Русской Истории нашим первым Русским историографом Карамзиным, Пётр Великий заботился о сохранении не менее того всех возможных предметов древности, которые чем-нибудь могли бы служить к пояснению Истории.

После заключения с Шведской Королевой столь славнаго и выгоднаго мира в 1722 году, отправился он в Персию и, пpидя в Казань, остановился на несколько дней для отдыха; но здесь узнав, что вёрст за 10 или за 13 есть развалины некогда славнаго города Болгары, Петр Великий захотел их лично caм осмотреть. Он немедленно поехал к этим развалинам и обозревал всё достойное внимания; затем приказал снять все надписи с могильных камней и с других мест, где они были на армянском и арабском языках, и, переведя на Русский, отослать в С.-Петербургский Императорский кабинет.

От Принца Людовика Гессен-Гасмбургскаго, бывшего с Императором Петром Первым в Персидском походе и в это время в Казани.

О древностях в Россйском государстве

В то же самое время приметил он, что эти памятники славных в прежние времена Болгар уже от времени очень повредились, и от невнимания и беспечности жителей один за другим могут пропасть и, наконец, вовсе истребятся, то не преминул помыслить и о сохранении их. На сей конец писал в июле месяце из Астрахани к казанскому губернатору, чтоб он немедленно послал к разорённому булгарскому городу несколько каменщиков, с довольным количеством извести, и велел, чтоб камнями, которых там довольно находится, починить повреждённые и совершенным падением грозящие здания и памятники; старался бы о сохранении их, для чего велел бы их каждый год осматривать, чтоб сколько-нибудь не допускать их до падения. *.

*Государь был в Казани 27-го мая 1722 года. Из Астрахани он писал, 2-го июля, к казанскому губернатору, чтобы тот немедленно послал каменщиков в Булгары для починки фундаментов у башен и других строений, наказав ему и впредь такими же починками поддерживать эти древности. Вслед за тем губернатор получил указ, не теряя времени, списать все находящиеся там татарские и армянские надгробные надписи. Этим трудом несколько объяснилась история древнего города. Списки с надписей оставлены для хранения в Казанской губернской канцелярии. Ред.

Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого, собранные редакциею журнала «Русская старина». С.-Петербург, 1876.

Подлог французского академика

Однажды Петру Великому были представлены разные свитки в крепкой, лощёной, синей и красной бумаге, исписанной золотыми буквами и найденные в Сибири в погребах Семипалат, где ныне город Семипалатинск; это место близь вершин р. Иртыша, названное по семи старинным развалинам палат.

В России в то время не нашлось никого, кто бы мог прочитать эти свитки, или, по крайней мере, объяснять какой принадлежит нации письмо, и сочли их за древния Тунгусския потому, что в той стороне Сибири в прежнее время жили Тунгусы. Bсе смотрели на эти свитки с удивлением, и Пётр Великий, не терпящий незнания, не удовольствовался этим и захотел узнать как то, на каком языке это написано, так равно и то, что написано; и вот для этого один из списков послал в Париж к Аббату Биньону с тем, чтобы он нашёл сведующее в древних восточных языках лицо для прочтения писмен, могшее истолковать содержание. Биньон показал свиток Королевскому переводчику Фурманту, который знал большую часть восточных языков, и несколько читал по-китайски. Этот знаток, который может быть, никогда и в глаза не видывал таких письмен, с особенным удовольствием принял это доверие к своей учёности и, продержав долгое время свиток, возвратил его с подложным переводом, уверяя, что это действительно письмена древняго Тунгутскаго языка.

Разумеется, никто не знал верить этому или нет и никто, по незнанию, не мог оспоривать справедливости. Государь Пётр I, выдал за истолкование приличное вознаграждение, но, как и другие, столько же показал сомнения к тому переводу, сколько и веры, говоря:

– Если этот перевод несправедлив, то, по крайней мере, остроумен.

Во время царствования Анны Иоанновны, при Императорской Академии наук, находились двое из Русских, которые шестнадцать лет учились Китайскому и Манджурскому языкам. Они, коль скоро увидели свитки, то тотчас же признали их за Манджурския и легко перевели их, перевод их ни в чём не согласовался с Фурмантовым, так что видно было, что Фурмант ни одной буквы не понимал из этих письмен.

Подлинные свитки и оба помянутые перевода хранятся в библиотеке Императорской Академии наук.

От советника Шумахера, который был послан с упомянутыми свитками в Париж к аббату Биньону.

Монах-переводчик

Между прочими иностранными изданиями государь избрал, как известно, и введение Пуфендорфа к Истории европейских держав – он отдал его для перевода одному монаху, известному своими хорошими переводами.

Тот прилагал всевозможное старание и изготовил перевод в несколько месяцев и, надеясь получить от государя благодарность и богатое награждение, явился, по полудни, в передней комнате его величества со своим переводом и латинским подлинником. Как скоро государь вышел и увидел его между прочими, начал с ним говорить милостиво и спросил, скоро ли изготовит он перевод?

– Уже готов, – всемилостивейший государь! – отвечал монах.

Император взял у него книгу, с приятным видом переворачивал листы, как будто бы искал какого-нибудь места, и остановился несколько времени при одном отделении, которое было последним.

Между тем, стоявшие около приметили, что лицо императора стало изменяться и начал показываться на нём гнев. Он и действительно сказал скоро монаху с негодованием:

– Глупец, что я тебе приказал с этою книгою сделать?

– Перевесть, – отвечал монах.

– Разве это переведено?

И государь показал ему статью о Российской державе, в которой переводчик совершенно выпустил жестокие и колкие места о естественном свойстве российского народа, а иные переделал и написал ласкательнее для России.

– Тотчас, поди, – говорил император, отдавая ему обратно перевод, – сделай, что я тебе приказал, и переведи книгу везде так, как она в подлиннике есть.

И книга от слова до слова была переведена, после напечатана и приписана императору, а по возвращении из Персидского похода поднесена ему иеромонахом и префектом Гавриилом, в 1729 году *.

* Эта книга переведена вновь на российский язык за несколько лет перед сим при Санкт-Петербургской Акадмии Наук, но колкий параграф о нравах российского народа тут вовсе выпущен. Она напечатана в осьмую долю листа и состоит из двух томов. Примечание Я. Штелина, (изд. 1787 г.).

При вышеупомянутом случае государь объявил своё мнение ещё пространнее, он приказал напечатать эту статью не в поношение своим подданным, но к их исправлению и в известие, как об них доселе думали в других землях, и чтоб мало-помалу научились знать, какие были прежде и каковыми сделались теперь.

Печатание библии

Пётр оказывал себя весьма ревностным в исполнении предписанных в священном писании божественных законов. Он никакой работы по воскресеньям отправлять не велел, если не требовала того великая нужда, и прямо говаривал:

– Трудящийся против закона Божия, никогда не успеет.

О священном писании ветхого и нового завета всегда говорил с благоговением, что оно есть из всех книг наилучшее сокровище, в котором всё то содержится, что только нужно и полезно ведать об отношении человека к Богу и к своему ближнему. Когда изданная при царе Алексе Михайловиче библия, в лист, вся была распродана и весьма редко её можно было достать, то чтоб ввести её в большее употребление, нежели в каком она была прежде, определил, в 1716 году, в Амстердаме, где он тогда находился, издать её вновь, сколько можно исправнее и чище, в пяти частях, в лист, что по договору и было напечатано на его счёт, в 1721 году, у Даниила Леейвена, на александрийской бумаги, на двух половинках, из коих на одной напечатано было на голландском языке, а другая была оставлена для российского перевода.

В первой год, то есть в 1717, вышла из тиснения прежде пятая часть, или новый завет, в лист, напечатанный в одном столбце по-голландски, а в другом по-русски; (что чаятельно, было припечатано в Петербурге).

Сим прекрасным изданием всей Библии на голландском и российском языках, хотел государь, по особливым своим намерениям, доставить подданным сугубую пользу, во-первых: дабы чтение столь хорошо напечатанного писания сделать приятнее, во-вторых, чтобы дать случай обучаться любимому им голландскому языку; ибо он весьма часто говаривал:

– Голландской язык нужен нам на море, немецкой – на сухом пути, а без французского весьма обойтись можно, поелику мы не имеем никакого важного с французами дела.

Напечатанные экземпляры драгоценного сего издания библии привезены были в Петербург и отданы в Святейший Синод, государь хотел приказать напечатать на оставленных половинках российский перевод, и после эту книгу раздавать даром; но поход его в Персию, множество дел по возвращении и скоро после того последовавшая его кончина воспрепятствовали приведению как этого, так и многих других его великих дел, также и известного намерения, чтобы эту же библию напечатать на голландском и российском языках, в Москве, в 4-ю долю листа, большее число экземпляров и продавать народу за самую умеренную цену *).

*) Библия была издана в 1746 году, в лист и большую осьмуху в трех томах, на одном российском языке, и продавалась за весьма умеренную цену. Примечание Я. Штелина.

И так в первых четырёх частях или в старом завете, остались также и определённые к напечатанию российского перевода столбцы таковыми, как были, экземпляры же, выключая нескольких, кои император сначала раздарил, не были никогда раздаваемы, но лежали все в Святейшем Правительствующем Синоде, где в продолжение времени от влажности в кипах, сгнили, и сделались так неполны, что из громадного множества нельзя было собрать ни одного, почему, за нисколько лет пред сим *),

*) Об этом Штелин писал в 1787 году. Ред.

Святейший Синод заблагорассудил всё остальное продать в ряды. Cиe издание библии останется, однако же, не только по своей красоте и драгоценности, но и в рассуждении великого её издателя и особливого его намерения всегда достопамятным, а полный экземпляр её во всякое время редким и достойным иметь место в самой знатнейшей и лучшей библиотеке.

Из рассказов о Петре Великом, записанных Я. Штелиным Русский архив. М. 1911, № 4.

«Даже чудака в науке надо ободрять, а не презирать…»

Пётр Великий, в бытность свою с государыней Екатериной Алексеевною в Гаге, осматривая любопытные вещи в городе и окружностях оного, проведал, что находится там один математик, который уверял, яко бы сыскал он способ узнавать долготу мест. А как его величество любопытствовал видеть такое важное изобретение, то и желал присутствовать своею особою при опытах, которые обещал изобретатель делать своими инструментами, которые составляли такой компас, который показывал, по сказанию его, степени долготы и широты мест. Сей учёный муж устроил осьмоугольный шалаш в одном судне, которое введено было в гагский большой пруд. Расставил он шесты нумерованные, которых план имел в том шалаше, и которые представляли пристани и разные страны, а пруд представлял яко бы пространство моря. Государь имел терпение находиться в сём закрытом со всех сторон шалаше более трёх часов с графом Албельмарлем, с князем Куракиным и с некоторыми депутатами Голландских Штатов и с сим инвентором. Гребцы, управлявшие сим судном, разъезжали всюду, а математик, запертый в шалаше, означал и сказывал, в которой стороне пруда судно находилось, и подле которого шеста было. Пётр Великий делал ему при том разные возражения. Наконец, засвидетельствовал, что сей человек далеко дошёл в изобретении своём, познавая долготу и широту мест, но ещё недостаёт в том некоторого в нём совершенства, однако заслуживает похвалу и награждение, говоря при том Албельмарлю и прочим с ним бывшим следующее: «Я ни мало ни хулю алхимиста, ищущего превращать металлы в золото, механика, старающегося сыскать вечное движение (perpetutim mobile) и математика, домогающегося узнавать долготу мест для того, что изыскивая чрезвычайное, незапно изобретают многие побочные полезные вещи. Такого рода людей должно всячески ободрять, а не презирать, как те многие противное сему чинят, называя такие упражнения бреднями».

Его величество подарил сему математику за труд сей 100 червонных и приглашал приехать его в Россию, чтоб он производил дальнейшие опыты над сим полезным изобретением в его государстве, и обещал за сие достойное награждение.

Любовь Петра Великого к наукам и искусствам

Во время путешествия заграницу императора Петра перваго в 1716—1717 годах, монарх обращал большое внимание на картины.

В Амстердаме с особенным удовольствием разсматривал он картины славных художников того века и по целым часам с удовольствием следил за работами художников и беседовал с ними.

Более всего по вкусу и по мысли ему нравились картины Фламандской и Брабантской школы. Он тогда собрал большую коллекцию картин известных художников: Рубенса, Фон-Дейка, Рема Бранта, Штеена, Фон-дер-Верфа, Лингельбаха, Бергейма, Остаде, Фон-Гуйзена и прочих его любимцев.

Из всех картин он более уважал Голдандской школы изображающия виды, а особенно почитал работу известнаго Адака Сило, который, прежде всего, был капитаном корабля и за тем стал прилежно заниматься живописью. В его работах особенно отличалась тщательность отделки частей корабля, почему Пётр Первый считал его картины ещё полезнее по верности оригинала и украсил ими свою спальню в летнем дворце, в С.– Петербурге, а также в покоях своей супруги названных Мон-Плезир устроил картинную галлерею из одних Нидерланских картин. Где были на видных местах картины мариниста Сило.

В Амстердаме Пётр Великий часто покупал картины известных мастеров с аукционов и там познакомился с одним весьма искусным знатоком картин живописцем Ксель. Его знал весь Амстердам за эксперта, то государь, сознавая в нём все достоинства искусного живописца, взял его с собою в Петербург и приказал сделать в Петергофе картинную галерею, над которой Кселя сделал смотрителем. Ксель сам прекрасно писал некоторые картины и был потом живописцем академии наук.

От живописца Кселя.

Художественная галерея Петра

Государь, прохаживаясь по картинной галерее в Монплезире и любуясь на морские картины, до которых был великий охотник, остановился при одной, представляющей четыре соединённые флота – российский, английский, датский и голландский, которыми флотами Пётр Великий в 1716 году командовал с превеликою честию, делая разные эволюции, яко искусный вождь и адмирал, – с восхищением Вильстеру и фон-Бруинсу говорил: «Такое достоинство едва ли кто в свете имел, повелевать флотами чужестранных народов и своим вместе. Я с удовольствием вспоминаю доверенность тех держав».

При таком изречении от восторга видны были на очах его слезы.

Толикое-то душа его чувствовала утешение!

Сия картина сделана была нарочно в Голландии искусным живописцем Адамом Зилло и подарена была в том же году бургомистром Витсеном.

Его величество приказал граверу Пикарту с оной вырезать на меди.

Первый русский художник

По повелению государя многое число российского юношества всякого звания разослано было по чужим краям, для изучения разных наук и художеств; в числе последних Никитин послан был в Италию, для изучения живописи, где он довольно и успел в сём искусстве, что уже известно было и его величеству. Никитин возвратился в Санкт-Петербург ночью, на праздник Светлого Воскресения Христова. Государь, во время литургии, которая непосредственно после заутрени отправлялась в Троицком Соборе, узнал о приезде Никитина и по выходе из церкви прямо пошёл в квартиру его, бывшую недалеко. Он поздравил его с приездом и праздником, похристосовался и благодарил его за прилежность к учению. Обрадованный живописец хотел было его величеству показать новые свои картины, которые писал он в Италии, и которые были завернуты и обвязаны рогожами, и лежали на полу, но государь остановил его:

– Оставь их в этих дедовских наших коврах, тебе нужно от дороги успокоиться – я после, рассмотрю их с тобою.

Во время обеда государь послал ему от своего стола несколько блюд кушанья и несколько бутылок разных напитков.

Начало русской живописи, архитектуры и гончарного дела

Вот как разсказывают про Никитина, о котором было выше описано.

Никитин был сын секретаря Петра Перваго, который сопровождал Петра в Амстердам. Сын Никитина был с ним в поездке.

Однажды в бытность свою в Амстердаме Пётр Первый зашёл на квартиру секретаря Никитина, но не застал его дома; в это время четырнадцатилетний сын его что-то делал, и, при быстром появлении Петра Великаго, спрятал в карман лист бумаги. Государь, приметя это движение, приказал показать. Мальчик подал и Государь увидел, что на бумаге был рисунок, который он для упражнения снимал с старой Голландской картины.

Прозорливый Монарх тотчас увидел просвечивающуюся способность молодого человека и ласково спросил мальчика:

– А хочешь ли ты рисовать лучше этого.

– Хочу, – ответил мальчик весело.

– Хорошо, я тебе доставлю учителя, – что и исполнил чрез несколько дней, отдав молодаго Никитина на шесть лет одному из искуснейших Амстердамских художников с тем условием, чтобы он ежегодно присылал опыты своей работы, и чтобы следил за ходом учения лично.

Таким образом, из Никитина со временем выработался прекрасный исторический живописец, котораго работы можно видеть и поныне в разных церквах С.-Петербурга. Между прочим, одну из его работ, представляющую Распятие Иисуса Христа, Императрица Елизавета Петровна подарила обер-егермейстеру Разумовскому для его домашней церкви в Аничковом дворце, где она находится и поныне.

По возвращении в Россию, Пётр Первый послал ещё нескольких молодых людей в Голландию и Италию для обучения живописи и архитектуре, из них выработались отличные художники, имена которых Матвеев, Александр Захаров, Иван Меркурьев, Василий Василевский – художники; Земцов, Еропкин – архитекторы; Башмаков – гончарный мастер

Художники по сейчас оставили несколько работ по части духовных картин Итальянской и Нидерландской школы; а архитекторы оставили образцы архитектуры итальянскаго стиля. От архитектора Земцова.

Как Пётр Великий помог живописцу Никитину

Желая оправдать доверие государя к своему таланту, Никитин, по возвращении своём в Петербург, привёз несколько удачно исполненных картин и верных копий с замечательных картин иностранных мастеров, надеясь показать своё искусство Императору и в тоже время продать свою работу по хорошей цене.

Никитин приехал в Петербург во время заутрени Светлаго Христова воскресенья и только что стал раскладывать свои предметы, вынимая их из чемоданов, ящиков и прочаго, как заутреня кончилась и государь, узнав о приезде Никитина, вошёл к нему в комнату, сказав:

– Христос воскресе.

Чрез несколько времени Никитин пришёл в отчаяние от мысли, что его мнение не оправдывается и что картины не продаются или за них дают весьма мало.

В одну из обычных своих прогулок Пётр первый встречает Никитина.

– Ну-ка, Никитин, покажи-ка брат, как ты нынче пишешь?

Никитин показал свои картины и между тем прекрасную копию с Корреджио «Рождественская ночь». Монарх долго любовался в безмолвии на картину и, наконец, сказал:

– Так вот где родился Спаситель мира, Царь царствующих. Не в золотых палатах, а в хлеве посреди смиренных пастухов и мудрецы пришли поклониться Ему. Прекрасно, – сказал, наконец, монарх, потрепав по плечу Никитина, – спасибо. Вижу, что ты недаром ездил в Италию. Ну, что же ты теперь ещё писать будешь?

– Ничего не буду писать, Ваше Величество, – сказал печальный Никитин.

– Как не будешь? Почему? – удивлялся монарх.

Никитин бросился к ногам государя и с откровенностью сына высказал Петру Первому, что его убивает невнимательность и равнодушие к искусству, что он не находит покупателей на картины, отчего ему придётся терпеть нужду.

– Послушай, Никитин, – сказал Пётр Первый, завтра у Меньшикова будет собрание; явись ты туда с картинами. Прощай.

В назначенный день и час явился к Меншикову Балакирев в старинном боярском кафтане, в высокой шапке и с зелёною шёлковою бородою, подвязанною под подбородок. В качестве аукционера он поместился за круглым столом, где были поставлены картины Никитина. Пётр Великий был также у Меньшикова.

Взяв в руки поставленную в угол трость государя, Балакирев закричал:

– Если нет молотка, так и посошок этот его заменить может, он мой хороший знакомый и приятель, – потом, стукнув по столику и указав на картину, вскричал:

– Оценка рубль, кто больше?

– Два рубля, – сказал кто-то из купцов.

– Три… первый раз… Три, во второй, никто больше?.. Третий раз....

– Десять рублей, сказал Апраксин.

– Итого тринадцать. Никто больше?

– Полтина, – надбавил купец.

– Не много ли? Не разорись? – сказал Балакирев:

– Третий раз… – он поднял трость.

Апраксин прибавил полтора рубля и как Балакирев не вертелся, должен был сказать третий раз и стукнул тростью.

Уже было продано восемь картин, оставалось только допродать две, картины продавались по 3, по 5 и по 10 рублей. Шут Балакирев едва при всех стараниях выручил сорок девять рублей. Никитин стоял, ни жив, ни мертв; в нём всё погибло и талант, и желание трудиться.

Дошла очередь до копии с ночи Корреджио. Высшую цену двадцать рублей надавал плечистый довольно дородный невысокаго роста посадский, в кафтане коричневаго сукна и с проседью на голове, это был богатый подрядчик Семен Степанович Крюков, поселившийся в С.-Петербурге вскоре после его основания; он брал с торгов подряды на казённыя работы и был лично известен Государю. Он прорыл канал, который и поныне называется Крюковым.

Крюков видел эту картину ранее. Ему уже Никитин предлагал её; но как человек без всякаго образования, Крюков сказал: Мои отцы и деды жили и без картин, так и я, грешный без них проживу на свте.

Этот то Крюков и надавал двадцать рублей за «Ночь».

Получить двадцать рублей за полгода труда, было верх отчаяния Никитина. Плохая надежда художнику. Он был в состоянии преступника, обречённого на смерть.

Балакирев хотел, было, стукнуть в третий раз, чтобы решить участь этой картины, как вдруг раздался голос государя.

– Триста рублей.

В то время триста рублей была важная сумма, и Никитин упал на колени пред императором.

– Встань, встань, Никитин, я лишнего ничего не даю. Боюсь, не обидел ли тебя; может быть, ты свой труд ценишь дороже?

У Никитина градом полились слезы, и он с жаром целовал руку монарха.

Началась продажа последней картины.

– Кто купит эту картину, тот докажет, что любит меня более всех подданных, – сказал Пётр.

Вся зала пришла в волнение и скоро на последнюю картину возвысилась цена до девяти сот рублей, так что Балакирев едва успевал выговарить: первый раз, второй раз, третий рази… Наконец Балакирев вскричала

– Ну а ты, Дормидошка, пустая голова, неужели ты любишь царя менее всех, сколько ты хочешь дать за картину?

– Полторы тысячи, – вскричал сам собой в ответ Балакирев, изменив свой голос. – Ой, докажу, что дурак любит не хуже умника, третий раз.

Он хотел стукнуть тростью, как Меншиков остановил Балакирева, сказав:

– Две тысячи.

– Третий раз.

– Три тысячи, – вскричал Апраксин.

– Четыре тысячи, – вскричал Головин.

– А я даю пять, – вскричал Крюков, – никому не уступлю.

– Третий раз.

Bсе прочие уже готовы были надбавить цену, но Император сделал знак рукою и трость так сильно ударилась по столу, что стол закачался.

– Данилыч, я уверен, что и ты и твои сослуживцы меня любите; однако я знаю, что на тебе и на твоих сослуживцах много казённых недоимок. Чем платить несколько тысяч за картину, лучше внести эту сумму в плату в казну. Это будет народная польза, и вы выразите тем более любви ко мне, скажи об этом тем, кому это нужно знать.

– Будет исполнено, Ваше Величество, – сказал Меньшиков, кланяясь.

Между тем Крюков с гордостью поглядывал на толпившуюся массу лиц разнаго звания и принимал поздравления с прекрасною покупкою.

А Никитин? Никитин торжествовал.

– Подойди-ко, брат Семён, ко мне, – сказал Пётр Великий Крюкову. – Спасибо, ты из любви ко мне сделал то, что делают за границей из любви к искусству; со временем и в нашем отечестве будет то же, что и в других государствах. Спасибо, я не забуду, и канал назову твоим именем. Доволен ли? – Государь поцеловал Крюкова в лоб.

– Я и так осыпан милостями Вашего Величества, награждать меня незачем. Что мне пять тысяч, то же, что другому – пятак.

– Что Никитин, оставишь ты свое искусство или будешь продолжать писать?

Никитин опять бросился к ногам Монарха; благодарность и любовь к Государю были безпредельны, и не могли излиться словами, выразились потоком благодарных слез.

Никитин вернулся домой и, упав пред образом Спасителя, молил о благоденствии и счастии Царя.

Первый удачный портрет Петра Великого

Государь Пётр Великий говорил часто, что он за недостатком искусных живописцев и медальеров видит слишком грубыя изображения на русских монетах и на медалях, так что нигде он не видал себе подобнаго (похожего на себя).

Во время втораго своего путешествия в Голландию и во Францию проездом чрез Нюренберг, он остановился на несколько дней в этом городе, где осматривал фабрики и посещал тамошних художников. Между прочим, он зашёл к известному тамошнему живописцу Купецкому (неизвестно, что значит сия фамилия; может быть эта фамилия переведена по смыслу), которому он дал снять с себя портрет, и отправил с нарочным в Петербург в монетную канцелярию.

Таким образом, с этого груднаго портрета вырезали штемпели для рублей, полтинников и для медалей. Таким образом, чрез год в первый раз (1718 года) появилась русская монета хорошаго рисунка и с совершенно подобным изображением Петра Великаго.

От бывшаго при монетном дворе советника Шлапора

Ещё о любви Петра к художникам

Любовь к гравированию в первый раз возимел Пётр Первый, когда проезжал чрез Германию в 1697 году, в Англии и в Голландии. Возвращаясь из перваго своего путешествия в Россию, он привёз много разных картин большею частию морских видов, и привёз с собою искусстнёго гравёра Петра Пикарда, который и приехал в Москву с Петром Первым.

Пикард выгравировал на меди много московских видов и некоторых окрестностей, потом в 1714 году виды С.-Петербурга, а в 1715 году русский флот, стоявший пред Кронштадтом и много других рисунков, между которыми были другия предметы, как, например; свадьба карликов, китайское бракосочетание, торжество папы и др., которые Пётр Великий при различных обстоятельствах выставлял в Москве для народа. Отпечатки и многия доски работы Пикарда и поныне находятся в музеумах.

Между прочим Пикард награвировал большую в два фута, четыре дюйма длины, и в фут и восемь дюймов ширины Полтавское сражение, осаду крепости Азова в 1696 году, где на переднем плане изображён император Пётр Великий, фельдмаршал Алексей Семёнович Шеин, фельдмаршал Гордон, генерал фельдцейхмейстер Головин, генерал-адмирал Лефорт, из которых первые представлены в русском платье, верхами, а последние в старом французским платье с аксельбантами с весьма сходными лицами.

<< предыдущий лист

следующий лист >>