Дикий Носок
Отстойник
Чужаки.
«Глянь, Горыныч, чей-то у нее на морде?» – обратился совсем еще молодой человек с неровно пробивающимися пшеничными усами и собранными кожаной тесемкой на затылке в хвост волосами того же оттенка к своему спутнику.
Горыныч – битый жизнью мужик лет сорока, косматый без меры, словно леший и возвышающийся над юношей на добрую голову, осторожно потыкал в голову животного палкой, потом ощупал пальцами и попытался отодрать. Белая плотная масса отошла без труда, изнутри к ней, а точнее в нее, влипли роскошные кисточки с ушей рыси, её длинные усы и кусочки кожи вместе с шерстью.
«На засохший рыбий клей похоже,» – заключил он, понюхав ничем не пахнущую белую массу. – «Куда это она вляпалась? Никак не пойму. Да так неудачно. Видишь, Матвей, эта дрянь ей в нос забилась и пасть заклеила. Задохнулась, поди, красавица.»
Юноша с сожалением перевернул тушу. Шкуру издохшей рыси уже изрядно попортили падальщики большие и малые. Это было досадно. Зимой она бы точно не была лишней. А взять с рыси кроме теплой шкуры было нечего.
«Темнеет уже,» – потерял к находке интерес Матвей. – «У реки на ночь устроимся?»
«А? Да, найди местечко, да разведи огонь. А я пока пошарю вокруг. Поищу, куда кошка сунула свой любопытный нос. Оно тут где-то рядом должно быть.»
Пока Горыныч напрасно лазил по бурелому, Матвей, прорубившись сквозь густой, молодой осинник, выбрался на каменистую полянку и обнаружил на ней примятую траву меж камнями, остывшее кострище и остатки собранного в лесу валежника, не попавшие в костер.
«Дядька, Горыныч, иди сюда,» – негромко позвал Матвей, а потом, вспомнив, как было говорено действовать в таком вот случае, когда рядом могут быть чужие, свистнул с переливом.
«Чего шумишь, балбес,» – укоризненно покачал головой появившийся Горыныч. – «Учу тебя, учу. А все не впрок.»
«Да нет тут никого. Угли остыли давно. Дня два кострищу, не меньше,» – оправдался парень.
«Хорошо, коли так,» – оглядел полянку Горыныч. – «Ишь примяли тут все вусмерть, ровно стадо слонов. Видать, много людей было. Поостеречься надобно. Не голоси без повода.»
Последнее, сказанное назидательным тоном, предназначалось, разумеется, юноше.
«Ночью постережемся, а с утречка пойдем, поищем, посмотрим, кто такие,» – решил Горыныч.
Дядька для Матвея был непререкаемым авторитетом. Немногословный, угрюмый, внушающий уважение уже одним своим двухметровым ростом и пудовыми кулаками и суровый с виду, точно медведь-шатун, Горыныч вгонял в трепет любого человека. Но вот кошку Маруську ему провести не удалось. Мурена раскусила его с первого взгляда, неведомо как почуяв нежность в душе, которую к людям Горыныч проявлял редко, а к кошкам всегда. Бесстрашная Маруська почитала дядькину грудь лучшей подушкой на ночь, ему первому приносила познакомиться свой приплод, когда на других-прочих еще шипела змеей, и сопровождала его по деревне, не опасаясь собак и трубой держа рыжий хвост.
Матвей с сестренкой Алиной угодили под дядькину опеку прошлой зимой, когда мать умерла поздними родами, а новый её муж, не пожелавший брать на себя ответственность за двух чужих детей, вернулся в свою деревню. Надумала тоже, в ее то годы детей рожать. Матвей то ладно, и без матери проживет. А Алинка? Мала ведь еще совсем. Затаенная обида на мать, нет-нет, да и покалывала, вышибая слезу из глаз. Из близких родичей у них оставался только недавно овдовевший Горыныч, чьи три взрослые дочери уже обзавелись своими семьями. Так на Совете деревни и порешили, что взять их надобно ему. Дядька не отпирался, протянул Алинке свою ладонь, размером со снегоуборочную лопату, в которую девчушка доверчиво вложила свою, и повел в дом. Следом потянулся Матвей с пожитками. Кошка Маруська перебралась на новое место жительства сама, деловито обнюхала дом, пересчитала кур и уток в загоне, фыркнула на осторожно переступающую ногами лошадь и устроилась за ужином на лавке рядом с дядькой, угощая того свежепойманной мышью, урча и потираясь усами о его локоть. Дом, где они жили с матерью до поры, до времени заколотили.
Горыныч только глядел сурово, а добрее его человека еще было поискать. Уж лучше б он ругался, как мать, а то лишь взглянет сурово из-под бровей, а Матвея так и пробирает стыд за то, что сено не провеял или урок не выучил, загулявшись с ребятами. С Алинки в силу возраста спрос был меньше, хотя старалась она вовсю. И белье перед дождем снять не забудет, и кур на ночь запереть, и училась не в пример лучше Матвея. Да что у них там во втором классе учить то? Ерунда всякая. Только таблицу умножения начали. А вот у Матвея уже сила тяжести да сила упругости, да история о странах разных, которых давно уж нет, да внутреннее строение животных всяких и рыб, и птиц, и лягушек. Поди, разберись, во всех этих премудростях. И зачем они нужны? Какая польза от всего этого в жизни? Ну ладно, как животные устроены, то надо знать, а особенно про их повадки. А сила тяжести как ему в жизни пригодится? Только время попусту тратить. Лучше на охоту с дядькой лишний раз сходить. Но почему-то все взрослые мнения этого не разделяли, точно сговорились. Потому и приходилось мучиться в школе.
Горыныч в их деревне человеком был уважаемым – бумажником. Дело, по мнению Матвея, часто помогавшего теперь дядьке, было нехитрое, но кропотливое. Требовало терпения и аккуратности. Сначала древесную стружку, негодную, порченую бумагу, рваную на мелкие клочки и измельченные обрывки льняных тряпок, пришедших в негодность, долго вываривали в чанах с водой до получения однородной массы. Перемешивать их содержимое было мукой мученической и скукой смертною. Потом масса помещалась в прямоугольные формы и оставлялась в покое, пока из них стекала лишняя вода. Затем форму переворачивали и вываливали содержимое на сырой войлок, а сверху закрывали другим войлоком. Стопку этаких войлоков, переслоенных вываренной массой, осторожно прессовали сверху, чтобы стекали остатки воды. Теперь листы уже можно было брать в руки без опасения, что они распадутся на волокна. Их вывешивали на просушку на толстых жердях, дабы на широких листах бумаги с неровными краями не было заломов. Высохшие листы снова ненадолго клали под пресс. Теперь можно было и книги печатать.
Изба – печатня, просторная и многоглазая широкими окнами, была по соседству. Там было не в пример интереснее. Но терпения и аккуратности требовалось еще больше. Шутка ли – выложить малюсенькими металлическими буковками-литерами на особой доске целую страницу текста, соблюдая точно расстояние между буквами, словами и строками, да не допустив ни единой ошибочки. Это же глаза сломать можно. Потом буковки смазывались специальной краской из смеси сажи и льняного масла, а сверху прикладывался чуть влажный бумажный лист. После того, как с помощью громоздкого винтового пресса нужное число оттисков было сделано, литеры рассыпались и набиралась новая страница текста. Для такой работы нужны были чуткие пальчики, зоркие глаза и предельная сосредоточенность, а потому получалась она лучше всего у женщин. Это какие же труды положить надо, пока одну-единственную книжку напечатаешь!
Поэтому и берегли книги как зеницу ока, передавая из поколения в поколение. Попадались среди них и интересные. Такие забористые, что и ночью спать забываешь, зачитавшись. Вот, например, сочинения Жюля Верна. Зачнешь читать и не оторвешься. То герои в подводной лодке по морям плавают, то на воздушном шаре летают, то вокруг всего света путешествуют. Странно, конечно, читать о том, чего давно уж нет. И не верится, неужто люди и правда и на Луну летали, и в подводных лодках плавали? Дивно как-то. А Алинка вон сказками пробавляется из старой, еще бабкиной книжки про девчонок всяких с нелепыми именами: Дюймовочка, Русалочка, Золушка. Что с нее взять? А бывают книжки до того серьезные, с графиками и чертежами, что откроешь ее, и вроде каждое слово по отдельности понимаешь, а что все они вместе означают уразуметь не можешь. К счастью, в школе такие не изучают.
Пока Матвей собирал, уже впотьмах, дрова, Горыныч чулком снял шкурку с попавшего в силки зайца. Сам Матвей так не умел, сколько не пробовал. Быстро сложив из камней подобие очага на месте старого кострища (а место для ночевки и костра незнакомцы выбрали удачно), запалили огонь. Распустив на дне котелка кусочки свиного сала, Горыныч подрумянил до прозрачной мягкости крупно порезанный лук, добавил к нему покрошенную моркошку, а чуть позже и порубленного на куски зайца. Припасенные в коробочке соль и засохший стручок острого красного перца пошли в ход уже в самом конце, когда томящийся в котле заяц исходил дурманящим запахом, а Матвей – слюной. Зачерствевший хлеб нанизали на палочки, да подержали чуток над варевом. Он помягчел и раздухарился, пропитавшись паром.
До острого красного перчика дядька был большой охотник. Он добавлял его и в щи, и в мясо. Выращивал в отдельном парничке, сушил связками, подвешенными под притолоку и использовал всю зиму по надобности. В парничках, натыканных в каждом огороде, росло многое из того, что в открытом грунте вызревало плохо и могло быть запросто побито заморозками: помидоры, огурцы, толтостенные сладкие перцы. Овощи нетребовательные и в неженках не числившиеся: картошка, лук, морковь, свекла, кабачки, заполняли все свободное пространство вокруг домов. Дядька Горыныч – на все руки мастер умел солить огурцы и квасить капусту не хуже любой женщины.
Для себя Матвей уже решил, что не будет ни огородником, ни бумажником, ни печатником, а подастся он в стеклодувы. Вот ведь ремесло какое интересное: и простое стекло для окон домов и парников делать, и фигурное: игрушки там новогодние, пузатые бутыли для настоек и наливок, склянки для аптекарских пилюль и мазей. В кузне, конечно, тоже интересно, но трудненько, ох трудненько. Молотом махать – это ему не сдюжить. Будь он здоровым, как дядька, тогда другое дело. А так … .
Матвей остался сторожить ночлег у костра первым и честно старался держать глаза открытыми, то обозревая темный лес, обрамляющий поляну с трех сторон, то пялясь на россыпь неярких звездочек в небе. Было на удивление тихо, лишь усыпляюще журчала река, да потрескивали дрова в костре. Едва темень вокруг начала бледнеть, а над рекой пополз белесый туман, Матвей растолкал дядьку и мгновенно отрубился, завернувшись в плащ.
Спать парень был большой охотник, ни шум ему не мешал, ни гам, ни свет дневной. А потому дрых Матвей до последнего и пробудился от дружеского тычка в ребра, когда Горыныч уже и каши сварить успел. Основательно подкрепившись (день впереди длинный, и до вечерней зари трапезничать некогда будет), увязали нехитрую поклажу и тронулись в путь.
Выслеживать незнакомцев было несложно. Правильно сказал дядька, словно стадо слонов. Слонов Матвей видел только на рисунках, но, надо думать, и они оставляли за собой тропу примятой травы, вытоптанные полянки привалов и большие кострища. Чуж не прятались, не таились, будто были у себя дома.
«Горыныч, как думаешь, кто они?» – от скуки приставал Матвей к дядьке. – «Чужаки ведь, правда? Может быть, они со Змеиных гор?»
«Едва ли,» – скупо отвечал Горыныч. – «Люди, что живут на Змеиных горах никогда не спускаются на землю. Сам знаешь.»
«Но, если они никогда не спускаются, откуда мы знаем, что они там живут?» – не мог угомониться парень.
«Знаем. Люди видели.»
«Как видели? Своими глазами? Неужто в болото ходили? Там же всё пожирающие огромные змеи и пауки размером с дом?»
«Да тише ты, шебутной. Дичь уже во всей округе распугал, и чужаки тебя, небось, во все уши слушают,» – нахмурился дядька.
Но помолчать хотя бы час, бесшумно двигаясь по лесу, было выше всяких сил для Матвея, а потому он продолжил громким шепотом: «Дядька, ну почему Змеиные горы ходят, а наши нет?»
«Вот разбирает тебя любопытство не ко времени,» – покачал головой Горыныч. – «Сделанные они, горы эти Змеиные. Потому и ходят. А наши горы обычные, как все горы. Вот и стоят на месте, как полагается.»
«Что я тебе, маленький,» – обиделся Матвей. – «Сказочки для детей мне рассказываешь. Не бывают горы сделанными. Никто не может сделать гору.»
«Как знать,» – отмахнулся дядька, пригнул неразумную голову племянника к земле и приложил палец к губам.
Впереди, в подлеске, присели две женщины, делая известные всем дела и тихонько переговариваясь. Женщины были самые обычные, только одежда странная. Закончив, они ушли вперед. Охотники, осторожно ступая, двинулись следом. Незнакомцев было шестеро: трое мужчин, две женщины и мальчик. Двое мужчин ловили рыбу сетью, и видно было с первого взгляда, что занятие это им непривычно. Женщины собирали валежник, опасаясь заходить далеко в лес. Мальчик и третий мужик разводили огонь. Из поклажи – здоровый неудобный баул. Горыныч внимательно осмотрел каждого, дождался радостно встреченного незнакомцами улова и увлек за собой Матвея, тихонько отходя назад. Ясно было, что до рассвета незнакомцы никуда не денутся, а увиденное надо было обмозговать.
***
Андрей проснулся первым. От неудобной позы во сне нога затекла и когда он, наконец, выпрямил её, заколола тысячью голодных иголок. Вытерпев эту муку молча, чтобы никого не разбудить раньше времени, он поднялся, кивнул караулившему в предрассветный час Ивану Петровичу и направился вниз, к речушке. Она бойко прыгала по камням метрах в пятидесяти от лагеря, внезапно обрываясь двухметровым отвесным водопадом, под которым образовалось невеликое озерцо. Вот там то, внизу, зайдя в воду и опустив к ней горбоносую морду, стоял лось.
Андрей аж присел от неожиданности. Сохатый, стоявший к нему почти задом, очевидно из-за шума водопада, не слышал ничего вокруг. Вот он – шанс, который нельзя упустить. Пригнувшись, Андрей попятился от реки, а потом, развернувшись, стремглав бросился в лагерь за шаром. Охотничий азарт подгонял его почище волкодава, хватающего за штаны на мягком месте, здравый смысл выветрился по пути начисто, кровь стучала в висках кузнечным молотом. Обернувшись в минуту, он снова навис над водопадом, высунув голову. Лось по-прежнему был там.
Хорошенько, насколько это было возможным, прицелившись, Андрей легонько сжал шар. Струя паутины, сначала невесомой, а потом прямо на глазах уплотняющейся и растущей в объеме, бесшумно вылетела из него и окутала массивные рога сохатого. Лось взбрыкнул, отскочил от воды и замотал головой, то ли пытаясь стряхнуть паутину, стянувшую рога, то ли вовсе не понимая, что происходит. В досаде от промаха, стоявший на краю обрыва Андрей топнул ногой. Она, оскользнувшись на мокрых камнях, тут же поехала вниз. Не удержав равновесия, охотник упал и съехал на заду с обрыва, увлекая за собой целую россыпь голышей и обдирая спину о камни.
Скатываясь, Андрей непроизвольно еще раз сжал шар. Этот выстрел оказался удачнее. Задние ноги сохатого оказались спеленуты друг с другом в неподвижности. Дернувшись, лось все же устоял на ногах. Бежать он теперь не мог, а потому, оборотившись мордой к Андрею и опустив голову с лопатообразными рогами к земле, приготовился защищать свою жизнь, а может и нападать. И вот тут Андрей струхнул. Лось – двухметровая, тяжеленная, разъяренная туша без боя не сдастся. Сейчас засветит копытом в лоб и все, поминай, как звали. Сообразив, что спасенье можно найти в воде, ведь плыть без задних ног зверь не сможет, неудачливый охотник дернулся к озерцу. Лось угрожающе мотнул головой, шкрябнув рогами по камням. Судорожно сглотнув, Андрей ретировался назад, прижавшись спиной в изодранном комбинезоне к валуну. Ситуация была патовой: к озеру не пробиться, на скалу, с которой беззаботно валился водопад, не залезть. Кинуть в него камнем, что ли? Может испугается, как бродячая собака, да и отступит? Усмотрев прямо под ногами каменюку килограммов на десять, Андрей поднял ее к груди.
В этот момент откуда то сбоку с ревом наскочил громадный мужик и с силой немереной вонзил в бок лосю остро заточенный с одного конца, нет, даже не кол, а целое деревце. Мгновение лось еще стоял, расставив передние ноги, потом они подкосились, и он рухнул на камни бездыханной тушей. Ручеек крови вытек из проткнутого бока и заспешил к озерцу. Наливаясь и полнея, он растекался в нем бурой лужей и, подхваченный течением, потихоньку уносился рекой вниз.
«Станцуй еще перед ним. Чего над животиной измываешься? Бьешь, так бей сразу наповал,» – сердито выговаривал Андрею заросший мужик, зыркая глазами из-под лохматых бровей. Мужик был самого что ни на есть нормального вида: с волосами, бровями, зубами, громогласный и диковатый на вид.
«Здрасте,» – только и выговорил ошеломленный Андрей, и чуть позже добавил. – «Спасибо.»
«И тебе не хворать,» – все еще сурово, но без злости поздоровался незнакомец.
«Вы по-русски говорите!» – обрадовался Андрей.
«А ты то по-каковски?» – недоуменно пожал плечами мужик. – «Камень брось.»
Андрей послушно бросил и только сейчас заметил еще и мальчика лет четырнадцати, вышедшего на берег. Тот грыз травинку и вид имел до того независимый, будто каждый день заваливает сохатых ударом самодельного копья и встречается с незнакомцами. Мальчик присел около лося, с любопытством рассматривая застывшую у последнего на рогах белую массу и тыча в нее пальцем.
«А Вы кто?» – запоздало поинтересовался незадачливый охотник.
«Люди,» – вполне серьезно ответил мужик. – «А Вы?»
«И мы.»
Сверху, с обрыва, за этим странным диалогом наблюдала уже вся компания.
В этот момент произошло непредвиденное. Из последних сил, которые все еще оставались, оказывается, в умирающей туше, лось приподнял голову и резко мотнув ей, угодил рогом в недостаточно шустро отпрянувшего мальчишку. Бедренная кость хрустнула, по раскуроченной ноге потекла кровь, Матвей вскрикнул и откинулся назад. Лось уронил голову и окончательно издох.
Чужаки переглянулись и хором воскликнули: «Ошейник». Их головы тут же исчезли. Оттащив на руках орущего благим матом мальчишку от коварного лося, мужик развил бурную деятельность. Перво-наперво вытащил копье и вогнал его в тушу еще раз для верности. Потом метнулся в лес и выскочил оттуда с подобием рюкзака на толстых лямках. Вытащив оттуда кусок чистого полотна, он попытался прижать рану на ноге, чтобы остановить кровь. Однако парень, взвыв от первого же прикосновения, в руки не давался, катаясь по земле и воя волком. В этот момент из леса выскочила Катя, быстроногой ласточкой метнувшаяся в лагерь за ошейником и обежавшая краем скалу, с которой ниспадал водопад. Ни слова не говоря, она подскочила к мальчишке и замкнула у него на шее толстый ошейник. Тот немедленно зажужжал, завибрировал, по его поверхности хаотично запрыгали разноцветные огоньки. Мальчишка перестал орать и затих, сонно прикрывая глаза. Кровь из раны переставала сочиться на глазах.
«Все хорошо. С ним все будет хорошо,» – успокаивающе уговаривала Катя мужика, гладя по руке. – «Этот прибор – он лечит. Видите, мальчику уже не больно.»
Горыныч растерялся. Ничего подобного он в жизни не видел. Но похоже, что Матвею действительно не было больно. Осторожно ощупав его ногу, Горыныч покачал головой. Плохо дело, кость сместилась. Срочно надобно нести парнишку в деревню, там соединят кости, закрепят, если надобно, наложат лубок, да залечат как следует. Да нужно поторапливаться, не то воспалится так, что и пенициллиновая плесень не поможет. Приложив чистое полотно к ране и примотав его неплотно, как собирался, Горыныч озабоченно пощупал лоб Матвея. Парень спал. Ошейник по-прежнему гудел, но уже ровно, без натуги. Горыныч обвел глазами лица высыпавших на берег людей и решился.
***
Путь до деревни занял два дня. Матвея мужчины тащили на самодельных носилках попарно. Мальчик почти всю дорогу пребывал в забытье. Ошейник и не думал покидать его шею, периодически гудя и подрагивая. Лося пришлось бросить, отрезав лишь приличный кусок мяса на дорогу. Не до добычи было. Катя шла налегке и разглядывала нового знакомого. Именно такими в детстве она представляла себе былинных богатырей: могучее сложение, рост, плечи шириной с дверной косяк, неторопливость движений, ясный взгляд серо-голубых глаз. Не хватало кольчуги, меча и лошади.
За раненого парня Катя почти не волновалась, почему-то свято уверовав во всемогущество ошейника. Куда больше её беспокоило, как примут их – чужестранцев в деревне. Снова запрут где-нибудь в погребе? Будут бояться? Пустят на опыты? Сочтут ее ведьмой и сожгут? Горыныч (так и неясным осталось – имя это или прозвище) был неразговорчив. Как бы то ни было, она твердо решила больше никогда и ни при каких обстоятельствах не использовать свой дар. Ничего хорошего он им не принес. Вот только за Руслана было страшно. Он еще слишком мал, вдруг не сможет контролировать себя.
«Значит, все же со Змеиных гор пришли,» – сделал Горыныч вывод после краткого рассказа об их странствиях и ни о чем больше не расспрашивал. А насчет деревни пообещал, что не обидят их. Вот и весь сказ. Гадай теперь так это, или не так. Катя и гадала, меняя попеременно отчаяние и надежду местами.
Сначала показались сады. Целая долина, со всех сторон защищенная горами, которую они миновали, была засажена фруктовыми деревьями. Хорошо накатанная грунтовая дорога вилась между ними. Тут и там виднелись сложенные для костров поленья. Видимо для того, чтобы уберечь созревающий урожай от заморозков. Здесь уже были люди. На вид самые обычные. Настороженные при виде незнакомцев, обеспокоенные безжизненным видом Матвея. Здесь нашлась и лошадь с телегой, куда немедленно уложили мальчика. Возница – удивленно хмыкающий при виде чужаков щуплый дедок, тут же погнал вперед, оставив Горыныча со спутниками добираться дальше налегке.
Деревня оказалась и не деревней вовсе. Уж больно велика. Она привольно раскинулась в следующей долине, теснясь и выплескивая не поместившиеся домики, казавшиеся отсюда не больше спичечных коробков, на склоны гор. Домиков было, навскидку, несколько сотен. Сколько же людей здесь живет?
«Около трех тысяч человек,» – сообщил Горыныч. – «Давненько не переписывались.»
«Так много?» – изумилась Катя. – «Я не думала, что так много людей может жить на земле.»
«Бывает и побольше. В других деревнях,» – внес ясность Горыныч. – «Но земля у нас небогатая, больше народу в одном месте не прокормится. Вот и расселились подалее друг от друга.»
Маленькие, типично деревенские домишки, взятые в осаду огородами и хозяйственными постройками, перемежались зданиями побольше – общественными или какими-то производствами. Дома были деревянными, каменными, либо серединка-наполовинку: первый этаж – каменный, второй – деревянный. Через реку перекинулся основательный каменный мост. Позади него крутились колеса двух мельниц. Вымощенные булыжником дороги разбегались по деревне веером. В пыли копошились свободолюбивые куры и бегали собаки, одинаковые как братья – близнецы. Если не заниматься искусственным выведением пород, то все собаки рано или поздно возвращаются к своему естественному виду – становятся похожи на волков. Пусть не характером, но внешним видом точно. Но и это оказалось не все. В нескольких окрестных долинах лес был сведен подчистую, там зеленели поля и пастбища.
Люди занимались своими делами, поглядывая на незнакомцев, конечно, но не более того. Горыныч довел их до своего дома. Сдал гостей на руки одной из своих прибежавших дочерей и девочке лет восьми, немедленно начавших суету на кухне, собирая на стол, и отправился проведать Матвея, увезенного к доктору.
Совет деревни без лишней бюрократии постановил, что пришельцы могут остаться в деревне и занять на время заколоченную избу, в которой раньше жили Матвей и Алина с матерью.
