Дикий Носок
Отстойник
Ведьма.
Ганна третий день изнывала от беспокойства. Её ненаглядное и неприступное, будто отвесная скала, сокровище исчезло. Исчезло бесследно и необъяснимо. Никодим Савватеевич, почесывая необъятное брюхо, лишь досадливо отмахивался от вопросов докучливой бабы, сколько Ганна не наседала. Вместо сурового Мбонго теперь у него на посылках подвизался Вовчик – существо сильно пьющее, много болтающее и вихляющее по жизни, словно флюгер на ветру. Обзаведясь новой должностью, Вовчик заимел в придачу ничем не оправданный покровительственный тон и развязность. И, вот уж наглость, посмел даже попытаться не допустить Ганну с вопросами к купчине. С холуём баба разобралась по-свойски: наступила на ногу, одновременно толкнув круглыми мячиками увесистых грудей, отчего раззявивший рот Вовчик сел на свою тощую, костлявую задницу и не смел уже путаться у нее под ногами.
Однако, сколько не бегала Ганна за Никодимом, вынюхать да выспросить ничего не сумела. Суматошной бабе ничего не оставалось, как набраться терпения и выжидать, не спуская глаз с жилища старого паука. На отиравшегося поблизости алкаша Ганна и внимания не обращала. А зря. Как ни никчемен был Вовчик, именно он знал то, что её так интересовало. Ревнивица не сомкнула глаз даже тогда, когда весь поселок угомонился: почесался, позевал, попердел, поворочался и затих, посапывая на все лады. И терпение хохлушки, наконец, было вознаграждено.
Никодим Савватеевич высунул из контейнера мясистый нос, настороженно обозрел окрестности и, видимо вполне удовлетворенный увиденным, просочился в приоткрытую дверь. Крадучись, он прошмыгнул мимо разномастных жилищ и торопливо пошагал прочь. За плечами у купчины болтался внушительных размеров мешок. Обмеревшая поначалу у окошка Ганна украдкой последовала за ним, порой опускаясь на четвереньки и выглядывая из травы, как охотящаяся лисица. И если Ганну вела по следу ревность, то Дона Хосе Фернандо Хименеса – одержимость.
У каждого человека одержимость своя. По большей части безвредная, вроде обожания до дрожи в коленках какого-нибудь красавчика-актера или коллекционирования экзотических кактусов, причиняющая вред душевному спокойствию и кошельку лишь самого несчастного. Но бывает и одержимость совсем иного, страшного свойства – религиозный фанатизм: бескомпромиссный, безапелляционный, не терпящий даже тени сомнений и колебаний.
Дело было в том, что с некоторых пор Дон Хименес потерял покой. Червь сомнения грыз его безгрешную душу днем и ночью, как волкодав гложет кость. И этой ночью он снова не давал ему уснуть. Поэтому, став невольным наблюдателем маневров Никодима Савватеевича и одной из блудниц, падре понял, что происходит нечто важное, таинственное и явно непредназначенное для чужих глаз. А значит, он непременно должен выяснить что. Падшая женщина, выпятив зад, мелкими перебежками двигалась впереди, то и дело приседая в траве и вытягивая голову, будто птица, сидящая на гнезде. Дон Хименес шел за ней, почти не таясь. Ганна была полностью поглощена преследованием и ничего вокруг, кроме своей цели, не замечала. Падре был поглощен своими невеселыми мыслями.
Невозможно молиться истовее, чем молится он. Невозможно сделать для томящихся здесь грешников больше, чем делает он. Так почему же все они еще здесь? Если и были на нем какие-то прегрешения, то столь незначительные, что падре о них и не помнил. Крамольные мысли ядом вползали в его голову, как ни гнал их Дон Хименес. Но самым страшным было то, что отблески этих мыслей он видел в глазах своих последователей. Лишь мелкие искорки, но на благодатной почве они окрепнут и разгорятся, уводя людей по пути греха и сомнения.
Почему же? Почему? Возможно, Бог хочет от него чего-то большего? Требует иного служения? Как понять, какого именно? Быть может, Господь хочет искоренения грехов, расплодившихся здесь: стяжательства, блуда, сводничества, пьянства? Ведь он видел их изначально и ничего не сделал, не попытался спасти души, погрязшие во грехе. По силам ли ему одному такая задача?
Между тем, Ганна вильнула задом и снова припала к земле. Бесстыжая баба – живет своим блудом, словно сыр в масле катается, о спасении души и не помышляет, да еще и на презренного мавра заглядывается без малейшего стеснения, будто кошка на кувшин со сливками.
Никодим Савватеевич шел долго. Взмок и утомился с непривычки, неся свои телеса в такую даль. Однако ж, овчинка стоила выделки. Эдакое сокровище попадает в руки один раз в жизни. Главное – сохранить его в тайне (особливо от китайцев), да грамотно им распорядиться. И тогда уж он заживет, развернется во всю мощь! Эх! Только мысль о будущем благополучии и гнала купчину вперед, заставляя переставлять отекшие ноги. К концу своего пути он напоминал портового грузчика в разгар рабочего дня: красный, потный, сопящий от натуги, с прилипшими к голове мокрыми волосами, осоловело уставившийся в одну точку. Никодим тяжело осел на землю, да и повалился на спину, отдыхая. «Вот уж нехристь африканская. Никакого почтения,» – неприязненно подумал он, глядя на невозмутимо сидящего на земле Мбонго. Тот не то, что не шелохнулся, но даже глазом не повел при его появлении. Дикарь, конечно, человеком был весьма полезным, но очень уж другим. Впрочем, чтобы стеречь попавшее в загребущие руки Никодима Савватеевича сокровище, Мбонго был самым подходящим человеком. Мимо него и мышь не проскочит.
«Эй, кто там? Ответьте, пожалуйста. Тут есть кто-нибудь?» – раздался тонкий девичий голосок. – «Выпустите меня. Выпустите меня сейчас же.»
В стену наспех сколоченной из подручных материалов в этом медвежьем углу хибарки забарабанили кулачки.
«Давай её сюда,» – скомандовал купчина.
Мбонго бесшумно поднялся, отодвинул самодельный запор и, легонько встряхнув, вытащил на свет Катерину – испуганную, удивленную, злую.
«Какого черта происходит? Вы что, похитили меня? Дикость какая то, что Вам надо?» – хорохорилась девица.
«Ишь ты, не из пугливых, значит. Ну ничего, и не таких перемалывали,» – усмехнулся про себя Никодим, молча рассматривая Катю. Тощевата малость, конечно. А так ничего. В былые годы он бы её вниманием не обделил.
Кате от этого наглого осматривания стало не по себе. Сердито насупившись, она натянула вечно сползающее одеяние на плечи и сложила руки на груди. Выдержав эффектную паузу, как раз такую, чтобы девка успела подумать Бог знает что и основательно испугаться, Никодим продолжил: «Да ты не пужайся, Катерина. Ссориться нам с тобою резона нет. Мы люди мирные, торговые. Всегда сговориться сумеем. Вот ты, значит – товар, а я – купец.»
«Что за бред! Я Вам не товар.»
«Ну это ты брось, девка. От меня здесь ничего не утаишь,» – хвастливо заявил купчина. – «Ты, Катерина, товар первосортный, и лучше меня за тебя цену никто не даст. Вот скажи только, чего хочешь: шелков разных и перьев страусовых, шоколаду и мыла французского? У меня все имеется. Ничего для тебя не пожалею. Заимеешь такого покровителя, как я и всю жизнь в золоте купаться будешь. Да и мне маленько перепадет.»
«Да Вы что, совсем офигели?» – перешла для ясности на конкретный русский язык Катя. – «Я Вам не крепостная, чтобы меня продавать и покупать. Крепостное право давно отменили. Вы, вообще, из какого века, дедуля?»
Последняя фраза прозвучала по-хамски. Никодим нахмурился. Он ожидал от девицы большей покладистости после сидения в хибаре под надзором Мбонго.
«А ну ка, встряхни её, дружок, хорошенько. Для понятливости,» – обратился он к негру.
И Мбонго встряхнул. Катя мотнулась в воздухе, как тряпичная кукла, раскинув руки и ноги, и приземлилась в пыль. Многострадальная ночнушка осталась в могучей руке мучителя где-то над головой. Девушка взвизгнула и сделала то, что испокон веку делают голые бабы – прикрыла груди руками.
Никодим Савватеевич удовлетворенно хмыкнул. Теперь дело пойдет быстрее. Голышом то торговаться уж больно несподручно, особенно бабе. И как он сразу не до этого не додумался? А бельишко дамское у них какое убогонькое. Французские панталоны с кружевами времен его молодости куда как поавантажнее будут.
«Ну чего ты ерепенишься, дуреха?» – ласково продолжил он. – «Выгоды своей совсем не понимаешь. От тебя много не потребуется. Будешь делать то, чего и так умеешь. А все заботы я беру на себя.»
«Ни за что,» – уперлась сжавшаяся в кубок Катя. – «Я вам не шлюха. Вы … Вы права не имеете…,» – в конце концов разрыдалась она от бессилия.
Никодим разинул рот: «Тьфу, дура! Да нужно мне твое непотребство! Этого добра и так навалом.»
«А что тогда?» – непонимающе уставилась на него девушка.
«Фантазировать будешь, создавать, творить, как Господь Бог. Поняла?»
Катя в свою очередь открыла рот: «А откуда Вы знаете?»
«Я же сказал: от меня здесь ничего не утаишь.»
Катерина присмирела. Насиловать ее, похоже, не будут – это хорошо. Убежать от этого чернокожего цербера вряд ли получится – это плохо. Что остается? Выяснить, чего конкретно хочет от нее этот бородатый, вонючий, старый кабан.
«Пусть отдаст ночнушку,» – сердито мотнула она головой в сторону Мбонго.
После кивка Никодима Савватеевича цветастая тряпочка спланировала в аккурат на ее голову. Катя немедленно натянула её и, почувствов себя гораздо увереннее, спросила: «Ну и чего Вы хотите?»
«Вот это дело,» – обрадовался купчина. – «Давно бы так, а то: не хочу, не буду. Скажи-ка мне, Катерина: что творить умеешь?»
«Мандарины,» – чуть помедлив ответила девушка.
«О как! А еще чего дельного?»
«Больше ничего.»
«Да уж, не густо,» – разочарованно протянул Никодим. – «Ну давай поглядим.»
Произведенный Катей мандарин он осматривал и обнюхивал, словно полицейская ищейка. А прикусив первую дольку удовлетворенно крякнул: «Сто лет мандаринов не ел. Сильна ты, девка. Но этого мало. Посиди-ка пока тут с Мбонго, сделай еще что-нибудь дельное: хлеба там или мяса. Потом и поговорим.» После чего Катю снова бесцеремонно запихнули в хибару, невзирая на ее возмущенные вопли. Вполне довольный тем, как продвигаются дела, Никодим Савватеевич пошагал обратно, наказав Мбонго глаз с девицы не спускать.
Ганна по скудоумию своему происходящего не поняла, но главное уловила точно – предмет её страсти остается здесь, наедине с этой наглой девицей: молодой, гладкой, горячей, словно кобылица и почти голой. Ганна была не их тех, кто может стерпеть такое унижение. Тлевшая доселе ревность вспыхнула, как пучок соломы от упавшей головешки, спалив остатки здравого смысла. Насилу дождавшись, пока старый паук скроется из глаз, неугомонная баба вскочила, подобрала юбки и покатилась пышущим жаром колобком к месту действия.
«Что же Вы так, уважаемый Мбонго? Али я не всей душой к Вам распахнулася? Али я Вас не обихаживала, как птенчика махонького? И киселька ему, и кашки всегда пожалуйста. Чуть не половичком под ноги расстилалася, ужом вокруг вилася. А вы! Вы …,» – задохнулась от возмущения Ганна, налетев на негра в порыве праведного гнева. Ткнувшись лицом в его разрисованную грудь, она отскочила назад мячиком и продолжила: «Измучил меня совсем, окаянный, извел своей неприступностью, иссушил своей холодностью. Али я не хороша для тебя? Чем не угодила? Крутобедра, пышногруда, весела.» С этими словами Ганна толкнула оторопевшего от неожиданного наскока Мбонго в грудь кулачками и впервые увидела на его лице какое-то подобие эмоций: то ли озадаченность, то ли удивление.
«Чисто истукан деревянный: ни улыбки, ни жеста приветливого. Нешто так можно? Или хворь у тебя какая по мужской части? Я ведь и тут подсобить могу,» – набирало обороты выяснение отношений. И неважно, что визави хранил молчание и не понимал ни одного слова, сказанного хохлушкой. Язык вообще не имеет значения. В отношениях между мужчиной и женщиной довольно и взглядов, чтобы выразить свои намерения. Ганна пошла намного дальше. Ухватив без дальнейших разговоров предмет своего обожания за причинное место, прикрытое лишь набедренной повязкой, она решительно пошмурыгала его туда-сюда, будто корову подоила, и, немедля почувствовав ответный отклик, воодушевилась: «Вот и ладненько, вот и славненько. Счастье то какое! Нету немощи мужской у касатика моего.»
Блаженная улыбка облегчения расплылась по лицу Ганны. Она подняла глаза вверх, продолжая подергивать негра за наливающееся жизнью достоинство. Похоже, сделать этот решительный шаг ей следовало давно, а не лебезить, как бедный родственник в богатом доме. Разве африканский дикарь мог понять, что этак она его обихаживает? А вот подергала, и сразу понятно стало, чего хочет. Ганна мнила себя свободномыслящей женщиной, но первобытная простота отношений между полами поразила и её. Не тратя время даже на красноречивые взгляды, Мбонго повернул любвеобильную хохлушку к себе задом, к хибаре передом и, покопавшись в юбках, задрал их все разом. Она только ойкнуть и успела.
Разинувшая рот Катя, до того безуспешно пытавшаяся привлечь к себе внимание стуком и криком, в щелочку подглядывала, как ритмично, словно электрическая швейная машинка движется этот, казалось бы, несовместимый тандем. Один раз, второй, третий. Нахлебавшись долгожданного счастья полной ложкой, Ганна повалилась на траву, раскинув руки. Мбонго же невозмутимо уселся на место и уставился вдаль.
***
Это было невообразимо. Чудовищнее, чем Дон Хименес мог себе представить. Ведьма. Какими немыслимыми путями ведьма пробралась сюда, а не оказалась немедля после смерти в геенне огненной? О каком прощении и отпущении грехов могла идти речь, если здесь, среди агнцев Божьих притаилась коварная прислужница Сатаны? Несомненно, избавление от неё – это и есть деяние, угодное от него Господу. Самонадеянный глупец! Желал попасть в царство Божие, не замарав рук? Не послужив Господу огнем и мечом? Он готов служить. Всеми фибрами своей души, каждым кусочком тела. Это и есть его испытание, чтобы войти в Царство Божие, цена за спасение своей бессмертной души. Ведьма, посягнувшая на священное право Творца – сотворение всего сущего, будет наказана. Лишь Господу единому и всемогущему дано это право. Лишь ему одному во веки веков.
План.
«Mámma Mía,» – перекрестилась Лючия и спряталась от греха подальше за спину Андрея. По-русски она говорила вполне сносно, но разве можно передать охватившие её чувства на чужом языке – шипящем и свистящем, как старый чайник? Куда ему до соблазнительно-певучего итальянского: сладкого, как свежая малина, сочного, будто спелый виноград, манящего, словно томный взгляд кокетки из-под полуопущенных ресниц.
Маленький, тщедушный, пучеглазый уродец устало вздохнул и окинул невольно сбившихся в кучу людей печальным взглядом. Сородичи оказались неласковы. Тот, что нашел его, сначала долго, недоуменно рассматривал Маала, прижав коленом к земле. Потом, видимо так и не сумев определить кто перед ним, повел пленника сюда, немилосердно толкая в спину. Маал так устал за время пути, что еле волочил ноги, а потому опустился на землю и закрыл глаза. Ему было уже все равно. Хотелось свернуться клубком и умереть, только больше никуда не идти, монотонно переставляя ноги.
Люди, между тем, осмелились подойти поближе и обступили сидящего на земле Маала.
«Это кто ж такой будет?» – задумчиво спросил Никимчук.
«Может пигмей?» – предположил Андрей и в ответ на вопросительные взгляды пояснил. – «Ну племя такое африканское – низкорослое.»
«А с глазами что? А то у него они, как у стрекозы – на пол лица.»
«А волосы у пигмеев растут?»
«Да весь он какой-то странный, несуразный. С виду вроде и похож на человека, а вроде и нет.»
«Парамошка, кого ты нам привел? Где ты его взял?»
На ответ рассчитывать не приходилось. Парамошка молчал с какой-то киношной индейской невозмутимостью, полагая, что свое дело он сделал.
«Да Вы что, это же вылитый инопланетянин! Точно говорю. Только посмотрите на него.»
«Ну ты загнул, парень. Какой еще инопланетянин? Откуда ему тут взяться?»
«Оттуда же, откуда и мы.»
Никита потыкал предполагаемого инопланетянина пальцем в плечо: «Эй! Очнись! Ты кто?»
Тот поднял на сородичей совершенно замученный взгляд и неожиданно произнес: «HELLO.»
Люди в изумлении отпрянули.
«Тьфу ты, Господи! Он говорит.»
«Значит – человек все-таки.»
«Это по-каковски же будет?»
«По-английски, дед.»
Эдуард Петрович присел перед чужаком, пристально вглядываясь в его лицо: «Who are you? What is your name? Where are you from?»
Но пришелец лишь печально вздохнул, не выражая ни малейшего желания продолжить знакомство.
«Может быть, он голодный?»
Принесенную Лючией мандаринку, одну из последних, Маал обнюхивал, как собака свежую кучку чужого дерьма на своей территории. Пахло так дивно, так похоже на любимые им питательные шарики с цитрусовым вкусом. Но этот был слишком велик, чтобы запихнуть его в рот целиком, а потому застрял на середине пути, хотя Маал и очень старался, широко разевая рот.
«Эх, дурашка!» – ласково пожурил его Никимчук. – «Видать, и правда голодный, раз целиком сожрать пытается. Давай-ка мне.» С этими словами Иван Петрович вытащил мандарин, ловко очистил его и, отделив дольку, положил на язык послушно отрывшему рот Маалу.
«Ну вот, так-то лучше,» – снисходительно глядя на блаженно щурящегося от восторга чудика, ласково погладил он его по лысой голове. Маал на такую фамильярность и внимания не обратил, обсасывая во рту дольку за долькой. Словно голодный птенец, открывал он рот и провожал взглядом каждый кусочек мандарина до последнего. Ничего восхитительнее юноша в жизни не ел.
После еды процедура знакомства сдвинулась с мертвой точки. Потыкав себя в грудь, пришелец назвал свое имя и с трудом попытался повторить все названные ему имена. Внимательно выслушав еще раз вопросы, заданные Эдуардом на английском, Маал долго думал, хмуря огромный лоб, а потом разразился целой тирадой, из которой собеседник понял лишь «дом», «гора» и «идти».
«Что? Что он сказал?» – изнывали от нетерпения все остальные.
«Не знаю. Он говорит на смеси английского и еще какого-то языка. Я понял лишь несколько слов.»
«Да не какого-то, а китайского. Уж его я наслушался. Хоть ни слова и не понимаю, а на слух запросто отличу,» – задумчиво проговорил Андрей. – «Выходит, китаец нам нужен, чтобы поболтать.»
«Выходит так. Вот и повод нашелся в Чайна-таун с визитом сходить. Может и про Катерину поразузнаем чего,» – удовлетворенно подвел итог Никимчук.
Маал послушно съел все, что ему дали, попил воды из озера и, свернувшись калачиком, в минуту сомлел, трогательно положив сложенные ладошки под щеку. Он не знал, сколько проспал, но, когда проснулся, все еще был день. Здесь почему-то все время был день. Ноги гудели нестерпимо так, что Маал едва сумел подняться. Древние люди, впрочем, были вполне дружелюбны, в отличии от того, которого он встретил первым. Они скалили зубы, будто не понимая, что торчащие изо рта желтоватые клыки выглядят угрожающе, словно у гиены в кунсткамере. И, хотя Маал точно знал, что это люди так улыбаются, ему было жутковато. Затравленно-испуганное выражение не сходило с его лица.
Древние люди снова обступили его кружком, когда Маал проснулся, предложили фиолетовых питательных шариков (безвкусных, но, видимо, со сбалансированным содержанием полезных веществ) и воды, а потом вновь приступили к расспросам. Маал и сам был бы рад понять, где он находится и что происходит, но улавливал смысл лишь отдельных слов их варварского наречия. После долгих, безуспешных попыток объясниться юноша взмок от умственного напряжения и, наконец, был оставлен в покое агрессивными сородичами.
Оглядевшись, он сделал несколько шагов в сторону, неловко подпрыгнул и поймал парящую в воздухе белковую сферу, принесенную в качестве трофея с вылазки Никитой. Потом присел на берегу и привычным движением потянул волокна по кругу; радужная оболочка сферы опала, как сдувшийся воздушный шарик, обнажив комковатое, бледно-желтое содержимое – чистый, концентрированный белок. Маал зачерпнул пальцем густую массу, напоминающую по консистенции плавленый сыр из коробки и, задумавшись, засунул его в рот, потихоньку обсасывая со всех сторон. Древние люди немедля вновь обступили юношу. Но Маал их больше не интересовал. Дружно сунув пальцы в содержимое сферы, они с изумлением обнюхивали их и осторожно слизывали содержимое. Нельзя сказать, что оно было очень уж вкусным, напоминая нечто среднее между вареной рыбой и курятиной, приготовленными без соли и специй. Но после набивших оскомину фиолетовых ягод – просто объедение. Орудуя пальцами, сородичи уничтожили белковый концентрат в несколько минут и, обсосав грязные пальцы, вопросительно уставились на Маала.
«Food?» – запоздало поинтересовались они.
«Food,» – покладисто согласился юноша. Это было одно из немногих слов, понятных всем собеседникам.
Дискуссия между поселенцами вспыхнула с новой силой.
«А китайцы то поди не знают, чего к ним в руки то попало,» – усмехнулся Никимчук.
«Даже если догадываются, то открыть эту штуку сами вряд ли сумеют. Мы вон сколько бились: и резали, и рвали, и давили, а ей хоть бы хны. Жаль, никто не видел, как этот чудик её открыл,» – размышлял Андрей.
«Теперь нам есть на что, точнее на кого, поменять Катю,» – подытожил Эдуард Петрович.
«Согласен. На такую замануху они не могут не клюнуть. Китайцы давно на том холме пасутся, а, значит, у них этих сфер вагон и маленькая тележка.»
«А вкусно было, правда?» – мечтательно протянул Никита.
Не подозревая, что судьба его уже решена, Маал, оборотившись и открыв беззубый рот, во все глаза взирал на невиданное чудо. Привлеченный всеобщей суматохой из зарослей вишни лениво вылез сонный Моня и, зевая и грациозно потягиваясь на ходу, распушил серый хвост и подался в самую гущу событий разнюхать обстановку. Маал оцепенел. Это был кот. Самый настоящий, живой кот. Моня, к слову сказать, уже внимательнейшим образом обнюхал неведомого пришельца, пока тот спал, а потому ничего интересного для себя не нашел и, присев поодаль, принялся тщательно вылизывать свое хозяйство. Будто завороженный, Маал встал на четвереньки и подполз поближе к коту. Медленно протянув дрожащую руку, он намеревался впервые в жизни прикоснуться к дымчато-серому чуду. Но Моня, прекрасно помня коварное похищение, к людям относился крайне настороженно, особенно к незнакомцам, а потому, мазнув когтистой лапой по приближающейся руке, ускакал обратно в вишневую поросль, где чувствовал себя практически в безопасности. С ужасом взирая на выступившие в глубоких, длинных царапинах капли крови, Маал осознал истину: страшнее кошки зверя нет.
***
Первые четверть часа этих путаных переговоров товарищ Сунлинь Янь ровным счетом ничего не понимал, хотя по его непроницаемому лицу догадаться об этом было совершенно невозможно. Когда, наконец, разобрался в сути происходящего, то долго не мог взять в толк: почему незваные гости считают, что их женщина именно у него? На кой черт она ему нужна? В обмен на похищенную женщину они предлагали круглоглазого нескладного человечка, якобы умеющего открывать парящие сферы с радужно-прозрачными оболочками, в которых, по их утверждению, была еда. И если все действительно обстояло именно так, то обмен был бы более чем неравноценным. Женщина, пусть даже молодая и красивая, но всего лишь женщина в обмен на такую ценность. Чем она так важна? А она, по-видимому, чрезвычайно важна, раз гости готовы пойти на такую жертву. Хорошенько поразмыслив (не проронив при этом ни слова и не дрогнув ни единым мускулом на лице), Сунлинь пришел к выводу, что женщина, вероятно, должна обладать каким-то редким даром. Невероятно редким. Например, таким, каким обладает Мей Лю. Её таланты, правда, ограничивались только чаем, но и то дело. Такое сокровище он не отдал бы ни за какие деньги. Если бы девушка была у него. Ведь что бы там не думали русские, здесь Кати не было. Так у кого же она сейчас?
Другой вопрос, откуда взялся этот всезнающий маленький человечек? Насколько соответствует действительности все то, о чем он говорит? Ну это легко проверить. Товарищ Сунлинь Янь хлопнул в ладоши и велел бесшумно появившейся Мей Лю принести одну из летающих сфер. Гигантская связка парящих сфер была привязана к железнодорожному рельсу во дворе на манер охапки причудливых воздушных шаров. Девушка подпрыгнула, чувствуя себя баскетболистом, и ловко ухватила одну, до которой смогла дотянуться. Уже много месяцев, с тех пор, как к ней окончательно пришло осознание своего незавидного положения, Мейл Лю пребывала в состоянии перманентного недовольства и раздражения. Как же так? Неужели это все? И она до конца жизни обречена молча терпеть, делать чай и раздвигать ноги? Как человек, не лишенный практичности, чувств своих девушка никому не демонстрировала, лишь в фантазиях позволяя себе воткнуть ножницы в живот самозваного императора и покрутить ими по часовой стрелке, наматывая кишки товарища Сунлиня, а потом медленно-медленно вытянуть их наружу. Его корчащаяся в муках рожа доставила бы Мей Лю истинное удовольствие.
Маал не умел владеть собой так, как его далекие предки (в том, что это именно предки, он был абсолютно уверен), поэтому владевшие им эмоции легко читались на лице: недоумение, испуг, возмущение, злость. Юноша понимал примерно половину слов, которые слышал, этого вполне хватало, чтобы догадаться о смысле сказанных фраз. Новые знакомые распоряжались им, как вещью, даже не спросив его согласия. Они решили поменять его на что-то, отдав этим чужакам. С одной стороны, это может быть и неплохо, ведь с этими он хотя бы сможет разговаривать. С другой стороны, ведь он человек, личность. Нельзя обращаться с ним, как с ненужным хламом. Историю Маал знал плохо. Практической ценности в знаниях о прошлом не было, а потому крепостное право представлялось ему лишь какой-то абстрактной средневековой дикостью, никак не могущей быть применимой к нему. Но за последние дни мир Маала перевернулся с ног на голову. Казалось бы, чему тут удивляться?
Ловким движением вскрыв сферу с белком, Маал первым зачерпнул пальцем её содержимое и отправил в рот. Его примеру тут же последовали остальные.
«В твоем времени это обычная еда? Почему вещи из твоего времени всегда выскакивают в одном месте?» – поинтересовался товарищ Сунлинь, осторожно лизнув собственный палец.
«Я не знаю,» – пожал плечами в ответ Маал.
«Вы сможете от души поболтать, когда мы уйдем,» – жестко оборвал завязавшуюся беседу Эдуард. – «Нам нужна Катя.»
«Её здесь нет,» – после длительной, «театральной» паузы, сделавшей бы честь лучшему драматическому актеру, промолвил Сунлинь Янь.
Русские неподдельно изумились и ожидаемо не поверили. Насупились, хмуро переглядываясь. Заслонили широкими плечами Маала.
«Девушки действительно здесь нет,» – уже с сожалением повторил псевдоимператор и вежливо добавил. – «Мне очень жаль, но я не могу Вам помочь.»
Русские медведи попятились задом и вывалились из жилища Сунлиня, на улице немедля окружив свое сокровище. Скомкано попрощавшись и бдительно озираясь, они направились восвояси не солоно хлебавши. Молчаливая толпа китайцев, во всем послушная воле бывшего директора целлюлозно-бумажного комбината, провожала их глазами.
«Врет,» – отойдя на безопасное расстояние, убежденно бросил Эдуард.
«Врет,» – согласился с ним Андрей. – «Одного не пойму: почему он не клюнул на этого чудика? Вы видели огромную связку сфер с едой? Поменять одну девушку на кучу еды, по-моему, самая разумная вещь на свете. А китайцы не дураки.»
Позабытый на время чудик плелся позади компании, шаркая тонкими ножками в пыли.
«Китайцы не дураки,» – кивнул Никимчук. – «А мы раскрыли свои карты.»
«Может быть, Кати у них действительно нет?» – задумчиво предположил Андрей.
«Тогда где же она?» – почти выкрикнул Эдуард. Долго сдерживаемое раздражение выплеснулось, как пена из пивной кружки, оставив на донышке страх и раздражение. За последние дни и ему самому и всем окружающим стало очевидно, что отношение Эдуарда к Кате выходит далеко за рамки дружеских. Ему и самому было удивительно осознать этот факт. Куда подевались расчет, недоверие и вечные подозрения в женской корысти? Быть может, дело было в том, что здесь, в отстойнике, женщинам с него взять было просто нечего? И если Катя на него поглядывала (а в этом он был уверен), то именно на него, а не на машину, часы и визитную карточку с солидной должностью.
«Где еще она может быть?» – повторил свой вопрос уже с тихим отчаянием в голосе Эдуард Петрович.
Ответ уже бежал к ним навстречу, потряхивая лопатообразной бородой. Позади него круглозадым колобком катилась вездесущая Ганна.
