Дикий Носок
Отстойник
Союзники.
Душераздирающие вопли и горестные бабьи причитания Никодим Савватеевич услышал издалека.
«Ох, беда,» – кольнуло в сердце, и купчина, поспешая, прибавил шагу.
«Соколик ты мой ясный, голубь ты мой сизокрылый! На что же ты меня покинул? Сгубили тебя лиходеи проклятые. Ой, сгубили!» – монотонно подвывала уже охрипшая Ганна. Видимо, сидела хохлушка здесь давно, и первый приступ горести уже миновал. Окровавленная голова Мбонго с дырой в виске размером с небольшое яблоко лежала на коленях безутешной бабы. Кости черепа были вдавлены внутрь, растрескавшись на части, мозги выступили наружу, как попкорн из ведерка, кровь уже запеклась, и Ганна с остервенением отгоняла нескольких особо настойчивых мух от лица своего сокровища. В остальном Мбонго был как будто бы совершенно цел, лишь костяшки пальцев сбиты. Мощное тело свободно раскинулось на земле, разбросав в стороны руки.
«Да не голоси ты, дура, и так тошно,» – едва отдышавшись и несколько раз истово перекрестившись при виде мертвеца, махнул Никодим рукой на бабу. Лачугу, в которой уже некоторое время держали пленницу, можно было не проверять. Дверь была распахнута настежь.
«Чего видала? Рассказывай,» – деловито приказал он хохлушке, опустив вопрос: как и почему она вообще тут оказалась?
«Ничего не видала, ничего не слыхала. Пришла, как обычно, а он тут, уже холодный,» – с новыми силами заголосила Ганна.
«Да уж,» – почесал всклокоченную бороду Никодим Савватеевич, поднялся и принялся методично осматривать все вокруг. Мбонго, надо заметить, без боя не сдался. Тут и там серая пыль свалялась в черные комочки от пролитой крови, переломанная сизая трава устилала землю. А это что такое? В пыли под ногами что-то тускло блеснуло. Порывшись толстым пальцем, купчина выудил на свет Божий массивное серебряное распятие на истертом и оборванном кожаном шнурке. Солидная вещь, тяжелая, а главное, – знамо чья. Сколько раз он видел это распятие, болтающееся на тощей шее фанатичного испанского святоши. Вот, значит, как, святой отец? Умыкнул чужое добро и глазом не моргнул? И как только пронюхал, ворон чернорясый?
«А вот силенок потягаться с ним у меня и не хватит,» – озабоченно подумал купчина. – «У него целая свора сектантов, что ему в рот заглядывает и каждое слово ловит. А у меня только амбал этот черный и был. И того теперь нету.»
Ганна, между тем, притихла, выжидательно поглядывая на Никодима Савватеевича.
«А девку, видать, уволокли,» – решилась, наконец, она подать голос.
«А то я сам не понял,» – огрызнулся Никодим, досадуя, что сбили его с мысли. Мысли же теснились и толкались у него в голове, словно выводок повизгивающих поросят с розовыми спинками у сосцов свиноматки.
«Вот оно, значит, как. Союзников искать надобно. А кого? Сунлиня боязно. Китайцев много, конечно. Отбить девку у сектантов им раз плюнуть. Вот только не видать мне её потом, как своих ушей. Ясное дело – себе оставят. А тогда и смысла с ними связываться нет. Не годится,» – решительно отбросил эту мысль он. – «А вот отщепенцев, пожалуй, и надо брать в союзники. Пошумят на него, куда ж без этого? А и пущай. Но девку свою не бросят, обязательно спасать побегут. А потом с этими лопухами и договориться можно будет на предмет взаимовыгодного сотрудничества.»
«Вставай, поспешать надо,» – решительно скомандовал Никодим бабе.
«Куда?» – всполошилась та.
«Возьмешь тачку и Вовчика, перевезете его,» – кивнул он на тело. – «Не пропадать же добру. Вон какой здоровенный лось. После него полгода можно озеро не удобрять.»
«А-а-а,» – понятливо протянула Ганна, бережно положила голову любовника на землю и поднялась, отряхивая юбки.
Уже почти добравшись до дома, старый паук, вот удача, увидел бредущих по берегу озера отщепенцев.
«На ловца и зверь бежит,» – обрадовался он и, пустившись степенной трусцой, замахал ручищами, привлекая внимание.
***
Кровь ручейком стекала из разбитой губы и терялась в купеческой бороде, словно в джунглях. Никодим Савватеевич слизнул кровь и ощупал языком ранку. Так и есть: зуб ходил ходуном, как поддатый. Ой беда! Вот ведь антихрист! И чего уж было так руками махать? А при первом знакомстве глянулся Никодиму деловым человеком. Разве что? А не приватный ли интерес у этого Эдуарда по батюшке Петровича к девке? Похоже на то. Ладно, за кровушку эту пролитую он с ним еще поквитается. А пока не до того.
Ганна – язык без костей. сидела тихой мышкой, навострив ушки и ловя каждое слово.
«Ишь, проныра, и про полюбовника своего, что неприбранным так и валяется, позабыла уже,» – неодобрительно подумалось Никодиму. – «То все ужом вокруг меня вьется, а тут хоть бы кровь утерла. Поганая баба!» Кроваво сплюнув от досады, купчина сделал то же самое – навострил уши. Отщепенцы бурно совещались в нескольких шагах от них.
«Ладно, я понимаю, почему этот жучина похитил Катю,» – мотнул головой назад Эдуард Петрович. – «Но сектантам то она зачем? Они же вроде как отринули все мирское и усиленно молятся.»
«Но жрать то и им хочется,» – невозмутимо парировал Андрей.
«Все равно нелогично. Им лучше вообще не есть, быстрее попадут туда, куда так стремятся,» – хохотнул Никита.
«Самоубивцев в рай не пускают,» – встрял Никодим Савватеевич. – «А ежели не есть, то это самоубивство и получается.»
«И без тебя знаем,» – хмуро оглянулись отщепенцы. Первая вспышка ярости с умеренным мордобоем уже миновала, можно было и поговорить.
«Откуда ты узнал про Катю?»
«Ну так, слухом земля полнится, как говорится,» – охотно вступил в беседу купец.
«Ты не юли, по делу давай. Откуда про Катю знаешь?» – сурово подступили к нему мужики.
«Вовчик – пропащая душа донес,» – не моргнув глазом, сдал сообщника старый паук.
Отщепенцы понимающе переглянулись: «Скурвился, Иуда.»
«Где они её держат?»
«Вот чего не ведаю, того не ведаю. Точно не в поселке у озера. Там шила в мешке не утаишь.»
«Они могли увести Катю куда угодно,» – тоскливо оглядела унылую равнину вокруг Лючия. Напуганный всем происходящим Руслан жался к ее ногам.
«Парамошку надо. Он их легко найдет,» – заметил Отто.
«Да где ж его взять? Дикарь ведь. Ходит, где хочет, является, когда вздумается,» – озабоченно ответил Никимчук. – «Давайте-ка для начала разделимся. Будем обходить территорию вокруг поселка. Может повезет и наткнемся на сектантов, или на Парамошку, или на следы какие. А ты, Люся, с мальчонкой здесь посиди. Вдруг кто объявится. А я с этим жуком в поселок пойду. Авось чего да узнаю. Не доверяю я ему.»
Давний враг.
Это был какой-то нескончаемый кошмар. События сменяли друг друга, словно картинки в калейдоскопе. Сначала Катя, припав глазом к щели в стене лачуги, наблюдала эпичную битву чернокожего Самсона с неутомимыми в своей фанатичности филистимлянами. Мбонго был великолепен первобытной яростью: нападавшие отскакивали от его кулаков, как теннисные мячики от ракетки, кровь из разбитых носов щедро плескала в серую пыль, хрустели сломанные кости. Девушка даже залюбовалась. Однако, к великой Катиной радости, схватку амбал проиграл. Как бы ни был силен лев, десяток гиен всегда одолеют его. Мбонго начал уставать. Нападавшие, удвоив усилия, словно свора охотничьих собак, гроздьями повисли у него на руках, опутали ноги, сдавили мощную шею. Под невыносимой тяжестью негр опустился на колени.
И только сейчас девушка заметила худого человека в потрепанной черной сутане. Длинным, крючковатым носом с хищно раздувающимися ноздрями и пристальным, немигающим взглядом он больше всего напоминал орла. Участия в схватке человек не принимал. Но Катя всей кожей, вмиг покрывшейся мурашками, почувствовала исходящую от него силу и властность. По телу пробежал озноб. Предчувствие чего-то недоброго охватило пленницу. Тревожная мысль запульсировала в голове: может быть, зря она радуется поражению своего тюремщика? Черный человек с орлиным носом приблизился к обессилевшему великану и Мбонго последним отчаянным рывком кинулся к нему, нечеловеческим усилием сумев стряхнуть с правой руки облепивших её сектантов и выбросив её вперед. Негр почти дотянулся до его шеи, даже коснулся рясы, но, сраженный ударом в висок, рухнул как подкошенный к ногам Дона Хименеса.
Катя охнула. В воцарившемся на мгновение молчании её «ох» прозвучало оглушительно громко. Настолько, что все присутствующие повернули головы в сторону лачуги. Девушка отпрянула от щели, будто ошпаренная кипятком. Как будто её могли не заметить. До Кати только сейчас дошло, что эти люди здесь из-за неё, и негра они убили именно из-за нее. Мгновение спустя дверь рывком распахнулась. Несколько мужчин ввалились в хижину, глядя на девушку опасливо, зло и настороженно, будто на гремучую змею. Они осторожно подбирались с разных сторон к вжавшейся в угол Кате, пока один из них, не подходя вплотную, не накинул ей на шею смотанную из тряпок петлю и не выволок задыхающуюся пленницу наружу. Катя растянулась на земле, изо всех сил пытаясь пальцами ослабить узел на шее, ткнулась носом в пыль и сверкнула голубенькими трусиками. Только что отчаянно боровшаяся со здоровенным негром толпа при виде девушки пугливо отпрянула прочь и начала истово креститься. Лишь Дон Хименес, не отступивший ни на шаг, презрительно плюнул на беззащитно извивающуюся в пыли полуголую ведьму.
Осмелев, сектанты накинули на Катину голову пыльный покров, спеленали по рукам и ногам, как сосиску в тесте и, не церемонясь, куда-то поволокли. Она брыкалась, кричала, колотила кого-то пятками, но добилась только того, что под пыльный мешок на голове всунулась сильная мужская рука и впихнула ей в рот моток тряпья. Чувствуя полное свое бессилие Катя, наконец, беззвучно зарыдала.
Громадная куча мусора высилась неподалеку от того места, где её небрежно бросили на землю. Одна радость – мешок слегка соскочил, обнажив нижнюю половину лица, и теперь, до боли скосив глаза к переносице, Катя могла видеть хоть что-нибудь. Мусор был до смешного разномастный: обломки мебели, совершенно целая деревянная скамейка, высохшие добела, гладкие, похожие на кости животных, стволы деревьев и ветки, даже, кажется, почерневшая, старая, деревянная железнодорожная шпала, каких уже давно не увидишь на современных железных дорогах, высилась в центре, густо присыпанная внизу ломкими, сизыми листьями местной травы.
Горбоносый священник в черной сутане вдохновленно толкал речь. Девушка не понимала ни слова, но клокотавшая в его голосе ярость пугала, словно разъяренный носорог. Судя по раскатистому рычанию, язык был испанским или португальским. «Да это же сектанты,» – запоздало сообразила Катя. – «А этот их длинноносый главарь – испанский священник. От меня то им что надо? Хотят обратить в свою веру? Так я запросто. И покреститься могу, и ислам принять, и иудаизм. Слава Богу, я не мужик, обрезание делать не надо. Мне пофигу. Любой каприз, только отпустите меня. Что за варварские методы привлечения клиентов? А негра вообще убили.» Почему-то сейчас девушка испытывала даже сочувствие к своему бывшему молчаливому тюремщику.
Священник, между тем, разошелся. Речь его, словно бурлящий водопад, с каждой минутой набирала обороты. Он брызгал слюной и обличающе тыкал острым пальцем в Катину сторону, накачивая толпу ненавистью и жаждой крови, словно ушлый бахчевод мочевиной арбуз. Люди зверели на глазах, превращаясь в бездумную, легко управляемую толпу. Взгляды их затуманивались, будто заиндевевшие на морозе окна, лица кривились и искажались, замирая непроницаемыми злобными масками, тела истерически дергались, а кулаки непроизвольно сжимались. Да, святоша был мастером своего дела. Он уже почти кричал, коротко и хрипло, будто каркающий ворон. Толпа дружно отвечала яростными воплями. В какой-то момент ошеломленную Катю снова грубо подхватили, пребольно швырнули спиной на что-то твердое, споро примотали, заведя назад немедленно заломившие в плечах руки и, наконец, сдернули ненавистный мешок с головы.
Растрепанная, ничего не понимающая Катя обнаружила себя аккурат посреди кучи мусора, крепко прикрученной к той самой деревянной шпале, глубоко вкопанной в землю. Вокруг бесновалась толпа, выплевывая ей в лицо ругательства на незнакомых языках. Как языки костра, она подбиралась к девушке то с одной, то с другой стороны, то в страхе пятилась назад, пока, наконец, не осмелела и не ущипнула Катю за плечо, оторвав клочок ткани её одеяния. Мгновение спустя толпа накинулась на девушку со всех сторон, жадно потянула, потащила, разрывая на части. И только гневный окрик испанского инквизитора заставил её отринуть, бросив желанную добычу. Многострадальная ночнушка моментально была разодрана в клочья, свисая обрывками ткани с веревок.
«Ведьма!» – отчетливо проскрипел старческий голос на русском.
«О Господи, да ведь это и не мусор вовсе! Это костер! Костер!» – внезапно дошло до Кати. Осознав чудовищную истину, пленница задергалась, забилась, словно рыбешка в садке, вытащенном на берег, веревки впились в тело. Но она не чувствовала боли, вообще ничего не чувствовала, кроме затопившего её с головы до пяток животного ужаса. Катя мычала, давясь кляпом во рту, не замечая, что описалась, и горячие струйки мочи стекают по ногам. Одна радость – размочаленный кляп вывалился и, глубоко вдохнув, девушка заорала во все горло: «А-а-а! Помогите!»
Её отчаянные вопли словно подстегнули толпу. Та вновь заволновалась, вплотную подступив к костру. Откуда-то из-за спин сектантов появилась грузная старуха и торжественно прошествовала вперед, неся в руках, обмотанных тряпками, глиняный горшок. Толпа притихла, предвкушая невиданное зрелище. Катя, замерев, тоже никак не могла отвести от него глаз. Старуха опустилась на колени, накрошила в горшок обломков сизой травы и сосредоточенно принялась раздувать угли. Сектанты, затаив дыхание, следили за каждым её движением. Дружный выдох облегчения пронесся по плотным рядам, когда из горшка робко выглянул язычок пламени, высветив морщинистое лицо. Все также молча и неспешно старуха потыкала в горшок палкой, туго обмотанной тряпьем. Самодельный факел вспыхнул.
Падре Хименес взял факел, победно поднял его над головой и повернулся лицом к ведьме. Толпа взвыла. Его хищное лицо ничего не выражало, лишь черные глаза горели безумием. Катя завизжала. Нарочито медленно священник сделал несколько шагов и опустил факел в кучу листьев. Сухие и ломкие, они бодро затрещали, пожираемые огнем. Еще минута или две и огонь доберется до Катиных ног, ласково лизнет, согревая, опалит волоски на коже, а потом безжалостно вцепится алыми клешнями и будет обугливать кожу, мясо, кости. Совершенно некстати Кате вспомнились бесчисленные поездки на шашлыки во время романа с Аланом. Как подрумянивалось мясо на шампурах, распространяя дивный аромат, истекая жирком и покрываясь вкуснейшей корочкой. Очень скоро корочкой покроются её ноги, и аромат будет не менее вкусным. Чем она хуже свиньи, в конце концов?
«Да за что, Господи? Что я Вам сделала? Умоляю, не надо! Не надо!»
Но даже если бы Катя не просто выла, теряя человеческий облик, а пела «Марсельезу», танцевала у шеста или произносила Нагорную проповедь, Дон Хименес уже и сам не мог бы остановить происходящего и лишить кровожадную толпу долгожданного зрелища. Только Господь и был способен на это. Ну, или еще один персонаж.
Парамошка появился словно из-под земли. Просто возник неслышной тенью рядом со святым отцом, непочтительно ухватил его сзади за волосы и, стукнув по ногам, заставил опуститься на колени. Острый обломок кости, служивший ему в отстойнике ножом, без труда проколол кожу и вонзился в жилистую шею Дона Хименеса.
«Дьявол,» – только и успел прохрипеть тот, прежде, чем его шея разошлась пополам, словно треснувшая льдина. Где-то внутри булькнуло, и из трещины ручьем хлынула горячая кровь. По-прежнему придерживая одной рукой голову осевшего кулем священника за волосы, другую руку Парамошка подставил под горячую струю и с наслаждением облизал кровь врага с пальцев. Как давно он мечтал это сделать! Убить человека, уничтожившего весь его мир. Вскинув руку с окровавленным ножом вверх, индеец издал дикий победный вопль. Охнувшая в который уже раз за сегодняшний день толпа сектантов в ужасе замерла и отпрянула назад, позабыв даже о вопящей и безуспешно пытающейся подобрать ноги повыше ведьме.
Дикарь был страшен: дьявольская улыбка окровавленных губ и выражение превосходства на окаймленном длинными черными патлами лице вселяли ужас, почти голое, поджарое, мускулистое тело наводило на мысль скорее о диком животном, чем о человеке. Безжизненное тело священника с почти отрезанной головой черной ветошью лежало у его ног, заливая кровью мгновенно каменеющую пыль. Одинокий огонек добрался до потертой сутаны Дона Хименеса и попробовал её на вкус. Лакомство оказалось годным. Огонек откусил ещё кусочек, набрался сил и уже не раздумывая стал пожирать ткань, непристойно обнажая худые, буйно поросшие жестким, черным волосом ноги.
Но и рабы Божьи в кровожадности дьяволу ничем не уступали. Толпа угрюмых, настороженных и полных решимости сектантов, подобравшись, словно единый организм, потихоньку, в полном молчании обступала индейца. Не дожидаясь атаки, Парамошка напал первым.
***
«Ну слава тебе, Господи, отмерла,» – с удовлетворением сказал Никимчук, глядя на зашедшуюся в рыданиях Катю. – «Так-то оно лучше. Бабам – им завсегда надо свое горе выплакать, сразу легче становится. И не мешайте ей. Пусть навоется всласть, сколько душа требует. А то я уж переживать начал. Сидела, как истукан каменный.»
Эдуард Петрович покивал, полностью соглашаясь с сей глубокомысленной народной мудростью. Уже отмытая в озере и одетая, Катерина рыдала, уткнувшись в его грудь. Хотя женских истерик Эдуард терпеть не мог, оказаться её жилеткой для слез было даже лестно. Нежность накатила на него и застряла комом в горле, так что ни сглотнуть, ни слова сказать. А сказать Кате ему хотелось многое, хотелось ласково гладить её запушившиеся, чисто вымытые волосы, целовать в висок, едва касаясь сухими губами, шептать на ушко бессмысленные нежности. Но руки вдруг словно одеревенели и перестали слушаться, а слова разбежались из головы шустрыми тараканами. Поэтому Эдуард Петрович лишь неловко поглаживал девушку по спине. Притихший Руслан сидел рядом и испуганно смотрел на мать.
Катерина пребывала в состоянии ступора много часов. И тогда, когда её отвязывали от шпалы, затоптав и раскидав загорающийся костер, пока озверевшее стадо агнцев Божьих убивало Парамошку. И все то время, пока они бежали с места побоища со всех ног. Ноги то Катя переставляла сама, но уж больно медленно, поэтому пришлось подхватить её с обеих сторон под руки и тащить силой. И долгие часы, которые она провела, безучастно сидя на земле в лагере. Поднесли воды – выпила, дали ягод – пожевала, послушно позволила себя вымыть и одеть. И вот, наконец, словно плотину прорвало. Вдоволь нарыдавшись, Катя, тихонько всхлипывая, уснула все там же – на плече Эдуарда.
Пока девушка пребывала в оцепенении, отщепенцы думали и решали стоит ли им покинуть насиженное место и спрятаться хотя бы на время. Судили, рядили и постановили не дергаться. Суровый испанский инквизитор – идейный вдохновитель охоты на ведьм – мертв, а без него сектанты, будто стадо овец без пастуха, разбредутся в разные стороны. Они были страшны лишь все вместе, скрепленные его фанатизмом, словно цементом. Судя по тому, что до сих пор отщепенцев никто не побеспокоил, угадали они верно.
Дом.
«Пусть от сектантов мы худо-бедно отмахались, хотя и не наверняка, но надо быть настороже. Не ровен час, Никодим – хитрый паук вновь какую каверзу придумает. Он от Катерины просто так не отступится, вон круги нарезает вокруг нас, ровно акула. Выждет, помудрит, да и сделает пакость,» – рассуждал Никимчук спустя несколько дней после происшествия. – «И китайцам мы подставились по всем статьям: и чудика этого показали, да и про Катеринины способности Сунлинь мог догадаться. Вот так то, ребятушки. Обложили нас со всех сторон, как волков. А когда придут за нами – так это лишь вопрос времени. Не одни, так другие явятся. Так я мыслю.»
Размышления были невеселыми.
«Авось прорвемся. Может и пронесет,» – неуверенно предположил Андрей.
«Да нет, Иван Петрович прав. В покое нас не оставят. Катя всегда будет под ударом. Да и не жизнь это. Валить отсюда надо,» – решительно заявил Эдуард.
«Да как валить-то? Кабы можно было, все уже давно разбежались бы.»
«Я разговаривал с Маалом. Ну насколько смог. И если я правильно понял, то человек предположительно отсюда попал в его мир.»
Услышав свое имя, Маал подобрался и подсел поближе.
«Не может быть!»
«Как это?»
«Вроде он просто вывалился из тумана, в котором все мы оказывались перед тем, как попасть сюда. Я далеко не все понимаю, что он говорит.»
«Воронка из времени Маала почему-то всегда появляется в одном и том же месте, а, значит, у нас есть шанс.»
«Шанс? Ты помнишь ту круговерть на холме? Это же торнадо. Как можно туда соваться? Верная смерть. Уж лучше тут.»
«А я бы попробовал. Предпочту быстро сдохнуть в попытке выбраться, чем гнить здесь годами,» – Эдуард сам дивился своей невесть откуда взявшейся решительности.
«Ну почему гнить? Живем же как-то? Устроились,» – миролюбиво заметил Отто.
«Прямо как в том анекдоте: «Братцы, мы в жопе. Надо выбираться! А зачем? Мы тут обои поклеили и интернет провели,» – усмехнулся Эдуард.
«Чего провели?»
«Не важно, не заморачивайтесь.»
«Это не жизнь. Я бы рискнула,» – подняла голову Катерина.
«И сыном рискнула бы? Ты просто не видела, что там творилось.»
«Да,» – упрямо повторила девушка. – «Я хочу рискнуть, и в первую очередь из-за него. Я не хочу, чтобы Руслан провел всю свою жизнь здесь. Где угодно лучше, чем здесь.»
Лючия укоризненно покачала головой. Разговор этот возникал и затухал по нескольку раз в день, словно догорающий костер, в который периодически подбрасывали дров. Поселенцам не хватало лишь хорошего пинка, чтобы решиться окончательно. Им послужило появление незваного, но вполне ожидаемого гостя – Никодима Савватеевича. Хитрый лис явился не один, а в сопровождении нового протеже – Вовчика. Несмотря на напускную браваду, новую одежду и лихо зачесанные на макушку остатки шевелюры чувствовал себя Иудушка, в отличии от своего патрона, явно не в своей тарелке, елозя глазами, словно скользкий гриб по тарелке.
Никодим Савватеевич уже устал от нерешительности своих будущих компаньонов. Дело то верное, а они всё тянут кота за хвост. Уж могли бы и развернуться. Девку поселить у него под присмотром, конечно, и делить барыши.
Но начал шутя, как с закадычными друзьями: «Чур, за спрос не бьют в нос! Как здоровьице, Катерина, уж простите покорнейше, не знаю, как Вас по батюшке? А как мое давешнее предложеньице? Обсудим?»
Видя насупленные лица, мало склонные к торгу, Никодим перешел сразу к сладенькому: «А наварчик то можно по-всякому поделить. Внакладе не останетесь. Гарантирую.»
«И вот с этим типом что делать?» – словно продолжая все тот же многодневный разговор, задумчиво сказал Эдуард. – «Сколько раз мы уже говорили: не интересует нас его предложение. А ему хоть кол на голове теши. Может так понятней будет?»
С этими словами он подошел вплотную и, коротко размахнувшись, сунул купчине кулак прямо в нос. Столь неожиданное и болезненное окончание толком и не начавшихся переговоров изумило Никодима Савватеевича до крайности. Слезы невольно брызнули у него из глаз, из разбитого носа, просочившись сквозь пальцы, бодро закапала кровь. Отступив назад, он наткнулся на топтавшегося за спиной Вовчика. Тот попытался поддержать патрона, но разница в весовых категориях была столь велика, что придавленный к земле громоздкой купеческой тушей, горячо пожалел о своем опрометчивом решении.
«Шел бы ты, Никодим, лесом. Не будет у нас с тобой сделок.»
«А это мы еще посмотрим. Как одежа новая понадобится, посуда, али еще что, так приползете как миленькие. Кроме, как ко мне, деваться здесь некуда. Тогда и поговорим,» – зло сплюнул кровь купец, разом растеряв свою приветливость. – «Со мной ссориться себе дороже, как в колодец плевать.»
Пока паук уползал восвояси, в лагере царило молчание.
«Он прав, к сожалению. Не стоило ударять его. Это неблагоразумно,» – Отто выглядел не на шутку озабоченным.
«Не нужно нам больше его барахло. Уйдем отсюда,» – запальчиво пообещал Андрей.
«Это все фантазии, молодой человек. Никуда мы не денемся. Да и куда уходить? Если бы домой – это одно дело, хоть там и война. А неизвестно куда – совсем другое. Надо быть практичнее, ценить то, что имеешь,» – мягко заметил Отто.
***
Ощущение катастрофы витало в воздухе, как запах жженого чеснока на маленькой кухне. Началось с того, что Отто решил остаться. Непреклонно отметая все аргументы «за», он твердо держался принципа «лучше синица в руке, чем журавль в небе». Для Никимчука это был удар под дых. Поначалу он кипятился, словно попыхивающий самовар, и горячась, пытался образумить друга. Потом, утратив надежду, как-то разом осунулся, потерял свою молодцеватую стать и озорной блеск в глазах. Старики, проведшие столько лет вместе и почти сроднившиеся за это время, трогательно прощались, тряся седыми головами и старательно пряча слезы. И ни один из них не мог отступиться от того, что считал верным.
Прощание это оставило столь тягостное впечатление, что в путь тронулись с тяжелым сердцем и ощущением, будто совершают какую-то непоправимую глупость. Порой на протяжении многодневного перехода казалось, что лишь упрямство заставляет всех переставлять ноги. Круговерть над холмом заметили издалека. Движение обычно неподвижного, словно стоячее болото, воздуха ощущалось даже здесь – в нескольких километрах от цели. Большую часть времени застывшие, словно были нарисованы на холсте умелым художником, облака нехотя дернулись, как трогающийся железнодорожный состав, и сначала медленно, а потом все ускоряясь, поплыли к воронке торнадо. Длинные, узкие листья сизой травы шуршали на ветру, как мнущаяся бумага. Молнии выстреливали в разные стороны, разрывая небо на части. Зрелище было устрашающим. Катя дрогнула. Решимость её вильнула хвостом и замерла, словно голодная лисица перед ежом: и хочется, и колется.
Одно было очевидно – они опоздали, придется ждать следующей аномалии. Эту новость все восприняли с плохо скрываемым облегчением. План был прост: при первых признаках формирования следующей воронки нужно было оказаться на вершине холма в центре бури. Эдуард полагал, что, как и у всякого порядочного торнадо, у аномалии есть зона затишья в центре – «глаз» бури. А что будет дальше – одному Богу известно.
***
Катя дико кричала, не помня себя от ужаса. Она ничего не видела и не слышала вокруг, кроме воя ветра. И чувствовала лишь крепко сжимающие её талию ноги сына и также изо всех сил прижимала его к себе. Тучи серой пыли, взбаламученные ветром, мгновенно забили ей рот и нос, залепили глаза и уши. Катю несло, крутило, ветрело и швыряло из стороны в сторону, словно на американских горках. И в какой-то момент произошло неизбежное – непреодолимая сила оторвала от нее Руслана и воровски утащила прочь. Катерина взвыла и снова открыла рот. Просачивающаяся даже сквозь плотно сжатые зубы пыль немедленно набилась в носоглотку так, что теперь девушка и вовсе не могла дышать. Продлись эта пытка минутой дольше, она умерла бы от удушья. Но в этот момент Катю последний раз тряхнуло, перевернуло и со всего размаха шмякнуло в воду.
Уровень воды оказался не выше колен, но глубже ноги тонули в чем-то мягком, склизком и вонючем. Катерина вскочила, выплюнула мутную жижу, набившуюся в рот вслед за пылью (неизвестно, что было хуже), и завертелась по сторонам: «Руслан! Руслан!» Вокруг было болото: буро-зеленое, с чахлыми кривыми деревцами на пригорках, сочащееся гнилью и вонью, будто протухший кусок мяса. Ядовитые испарения стояли в воздухе плотным облаком, делая его осязаемым. Что-то с шумом плюхнулось в воду у девушки за спиной. Увязая в иле, она опрометью бросилась туда, откуда лениво расходились бурые круги. Лихорадочно пошарив руками в воде, Катя ухватила и вытащила на свет . . . ногу: босую, в протертом до дыр черном носке, в неизвестно как удерживающейся штанине синих джинсов, сочащуюся кровью, вырванную, словно листок из блокнота. В шоке выронив свою находку обратно в воду, девушка никак не могла сообразить чья она. Точно не Руслана. Это была нога взрослого мужчины.
За спиной взвизгнули. Лючия, перемазанная болотной тиной сверху донизу, зажимала двумя руками рот, расширенными от ужаса глазами провожая плюхнувшуюся обратно в болото Катину чудовищную находку. Мгновение спустя она ринулась к месту падения и снова извлекла страшный трофей.
«Не Андрей, не Андрей,» – зашептала Лючия, попутно вознося на итальянском хвалу всем святым, каких знала.
«Действительно, это не Андрей,» – начала соображать Катя. – «Он был в брюках, и Эдуард тоже, в костюме. Черт! Это же …»
«Никита,» – выдохнули девушки одновременно, стоя по колено в воде и постепенно все глубже увязая в иле посреди бескрайнего болота с оторванной ногой наперевес. Первой опомнилась Катерина. Ужас снова навалился на нее, подобно падающей на плечи огромной океанской волне. Истошно вопя имя сына, она хаотично задергалась, бросаясь в разные стороны и, наверное, сошла бы с ума, если бы вскоре не услышала его отчаянный рев.
Их разбросало совсем недалеко, всего то в радиусе ста метров друг от друга. К счастью, никто не потерял сознания и не утонул в болоте. Отделались парочкой, скорее всего, сломанных ребер и ушибами. Даже Маал был цел, хотя и имел вид донельзя несчастный. Собравшись на относительно сухом пригорке, компания молча смотрела на принесенную Лючией и бережно положенную рядом ногу.
«Он ведь не может быть жив, правда?»
«Конечно нет. Если не умер от болевого шока, то от кровопотери. Или утонул. Надеюсь только, что это произошло мгновенно.»
«Надо его найти,» – неуверенно предложила Катя, тоскливо озирая унылые окрестности. Её подташнивало: то ли от сотрясения мозга, то ли от вида кровавых человеческих ошметков.
«Где? Он сейчас, наверное, на дне. Всплывет чуть позже. Если вообще всплывет. Может быть, все остальное вообще осталось с другой стороны.»
«А что мы будет делать с … этим?»
Ответить никто не взялся.
Небольшой бугор, поросший кривыми соснами с порыжевшей хвоей и утыканный колючими низкорослыми кустами, внезапно пришел в движение. Сосны заходили ходуном, затрясли ветвями, на земле захрустел многолетний слой прелых шишек, словно через бурелом пробирался огромный неповоротливый зверь. Компания путешественников сгрудилась у самой кромки воды, настороженно всматриваясь в заросли. Минуту спустя сосновые лапы разошлись, и показалась сопящая туша, выползшая из-под них на четвереньках. Совершенно очумевший, будто его прокрутили в центрифуге стиральной машины на максимальной скорости, с безумными глазами и запутавшейся во всклокоченной бороде травой, расхристанный, словно юродивый на паперти, Никодим в изнеможении привалился к коряге. Болотная тина зелеными соплями стекала по его некогда роскошному, расшитому восточному халату, который он с полным на то основанием считал удобнейшим облачением для солидного мужчины с чувством собственного достоинства.
