Аврора Ансер
Соло
Макс с секунду полюбовался на установленный первый ярус, потом развернулся и легко побежал к нам. Я навсегда это запомню – кажется, что земля вздрагивает, когда её касаются ноги этого мощного атлета с развевающимися за спиной длинными волосами и глазами, залитыми ярким голубым светом. Фантастическая картина…
Макс приблизился и опустился передо мной на колени, чтобы быть одного роста.
– Испугалась? – спрашивает он с тревогой, что в исполнении арата звучит немного угрожающе.
Но я только молча хлопаю глазами, вцепившись руками в подлокотники кресла. Макс непонимающе оглядывает меня.
– Я же велел тебе молчать! – наконец, доходит до него, и в грубом низком голосе звучит раскаяние. – Создатель, я не думал… Прости, котёнок, я погорячился. Как ты себя чувствуешь? Тебе не плохо? Хочешь уйти отсюда?
А я не хочу отвечать, хоть и могу теперь говорить. Просто качаю головой, я собираюсь остаться. Хочу досмотреть шоу. А ещё в моей голове бьются нехорошие, пугающие мысли. Это что же, если он скажет «Умри», я умру? Или, наоборот, «Живи»… Что было бы, если бы он сказал не дышать? И любовь у нас, она… настоящая? Или тоже по приказу? Нет, тогда он ещё не умел такого, тогда он просто мог чего-то сильно хотеть. Вот как, значит, всё у нас было… А люблю ли я Макса? По-настоящему? Или мои якобы чувства навеяны его желанием уложить меня в постель?
Не добившись от меня вразумительного ответа, но удостоверившись, что я в порядке, Макс оставил нас и вернулся к ветряку, расстроенный и преисполненный сожаления. Надеюсь, это не помешает ему закончить работу. Проходя мимо, он притормозил и протянул руку к торчащему из земли мечу. Тот дёрнулся, но не освободился. Просто налился светом и пронзил ладонь хозяина. Исчез в его теле! Будто и не было. А Макс продолжил путь.
– Нет, Ажан, нельзя так думать, – Ба сочувственно погладила меня по руке, заметив мою напряжённую позу и прикушенную губу. Как она хорошо меня знает. Или у меня на лице всё написано? – Он не хотел, не такой он… не желал тебе зла. Он же очень добрый, как я тут поняла недавно. Я думаю, он тебя любит, по-настоящему. И ты любишь, не сомневайся. Уж я-то тебя изучила за все эти годы. Но, конечно, аккуратнее надо быть… в семейных разборках.
И Ба замолчала, задумалась о чем-то. Как-то странно, и куда только делся её тяжёлый характер? Сколько её помню, с ней редко когда было легко. Хотя можно предположить, что она всего лишь оценила Макса по достоинству. Ведь он совсем не такой, не тот блестящий избалованный мальчик-мажор, каким кажется на первый взгляд.
Я снова обращаю внимание на происходящее на вершине холма и вижу парящую в воздухе третью, самую тонкую часть башни. Вторая уже находится на своём месте, надёжно скреплённая большущими болтами с первой. Это, наверное, труднее – поднимать на такую высоту. Последняя труба, конечно, легче первых, но должна располагаться намного выше. Но я не вижу, чтобы Макс что-то делал руками, руки расположены на уровне талии. Он что, поднимает трубу взглядом?
Идеальная стыковка третьей трубы, выглядит легко и просто. Ап, и готово. Я поднялась на ноги, втайне радуясь своей свободе, и подошла чуть ближе. Макс как раз закончил сборку креплений последней части. Стройная белая башня увенчала холм, стрелой устремляясь в голубое небо.
– Осталось посадить гондолу и ротор, – заорал он мне и потряс над головой руками, сцепленными между собой в замок.
Радуется, что у него получается. Радуется, потому что думает, что я его простила. А я что? Ну, что я… Наверное, простила. Мой муж – почти бог. А у богов полно всяких закидонов, также, как и у небогов, впрочем. Мне ещё не самый пропащий бог достался!
Оставшиеся пара часов работы пролетели быстро. Солнце уже вовсю жарило, и я больше не рисковала покидать кресло. Тем более, что наша спасительная тень стремительно сокращалась, отступая перед натиском раскалённого светила. Взмыленный Макс заканчивал с ветряком, и даже отсюда, от подножия холма, был виден блеск его влажной от пота кожи.
Сначала он установил лестницу и смотровую площадку для обслуживания механизма ветряка на самом его верху, потом тот самый агрегат в упаковке. Последними смонтировал длинные, но явно не такие тяжёлые лопасти, после чего прибежал вниз – перевоплощаться. Когда он вышел из-за машины в одних джинсах, явно с великим трудом натянутых на покрытое испариной тело, и в обычном виде, я решила, что скоро мы, наконец-то, вернёмся домой.
Но Макс поднялся обратно на холм и стремительно полез вверх по башне. Там он возился ещё минут сорок, что-то настраивал, подключал. Эта картина вызывала у меня приступы головокружения – на такой высоте, на солнцепёке… Вот я бы точно давно свалилась оттуда, даже не будучи беременной. А сейчас, когда от столь бурно проведённой первой половины дня самочувствие моё стремительно ухудшалось, я не могла на такое даже смотреть.
Ба обеспокоенно поглядывала на меня, периодически предлагала воды или передвинуть кресло, но я уже не хотела ничего. Мечтала только о том, как приду домой и сразу лягу, а пока расплывалась в кресле безвольной и бесформенной лужицей. Да ещё Алекс ворочался и шевелился, поджимая, видимо, мочевой пузырь, потому что я внезапно и очень срочно захотела в туалет. Конечно, здесь, на улице, об этом не могло быть и речи, ни о том, чтобы присесть в кустиках, ни о том, чтобы потом подняться. Поэтому я терпела, изо всех сил надеясь, что смогу продержаться до дома.
Макс! Ну, сколько же можно! Когда он уже закончит?!
Глава 38. Макс. День «Х».
Домой мы вернулись сильно за полдень, часа, наверное, в три. Жанна так вымоталась, проведя столько времени на улице, в летнем зное, что мне пришлось её самому сначала усаживать, а после доставать из машины. Ещё это неприятное и досадное утреннее недоразумение с трубой. Да, мне ещё тренироваться и тренироваться, а пока я просто-напросто опасен для окружающих.
Дома котёнок сразу потребовала отвести её в туалет, забыв о своём обычном стеснении. Потом немедленно отправилась на кровать, отказавшись от еды и питья. Мы с Ба переглянулись и поняли, что день, которого мы все так ждём и боимся, не за горами.
По очереди сходили сполоснуться в баню, потом тихо, молча пообедали. Разговаривать не хотелось, да и воодушевление от того, что в итоге у меня всё-таки получилось с ветряком, куда-то делось. Потому что оказалось, что самое важное – совсем не это, самое важное – это она. А я забылся, увлёкся своими успехами, делами. Чуть не проглядел её… снова.
После обеда Ба решила подготовиться – на всякий случай, как она сказала, и отправилась к себе, где оборудовала специальный уголок, некое подобие операционной. Или, правильнее сказать, родильного места. Принялась наводить стерильность.
А я налил чаю с лимоном, в последнее время Жанна всё время просила кислого, и отправился в комнату, к жене. Пусть не ест, но пить-то ей необходимо. Поставил чашку на тумбочку и присел рядом. Она не пошевелилась, не открыла глаз. Очень бледная, снова с кругами под глазами, она выглядит слишком юной, слишком хрупкой, слишком слабой для родов. Как жертва насилия, у которой выбора не было, а насильнику было наср…плевать, короче, было, что ей всего тринадцать. Понимаю, что несу бред, но не могу избавиться от мысли, что всё у нас должно было быть по-другому. Мы даже не успели по-настоящему узнать друг друга, насладиться счастьем, свободой, любовью. Виню себя, а виноват ли я? Но больше некого.
Странно это, бояться её потерять из-за ребёнка, о котором тогда и не задумывался, и не предполагал. Гляжу на неё и думаю об отце. Как он мог смотреть на меня и не думать каждый раз о том, что я убил женщину, которую он любил? Или, может, такова была его цель – ребёнок, а всё остальное побоку?
– Пат, – позвал я мысленно, осторожно забираясь за спину к Жанне, укладываясь и пряча лицо в волосах любимой. – Как мой отец, Маркус эс Соуло, оказался на Земле? Прибыл сюда в погоне за ребёнком чистой крови?
Пат, после нашего первого совместного опыта взаимодействия сегодня, тоже, как выжатый лимон. Приехал домой в своей миске крошечной голубой лужицей объёмом с горсть и без лишних разговоров уполз в телефон.
– Нет, это случайно получилось, он такого не планировал, – громко прошептал источник в моей голове. – Маркус желал исполнить долг Рода так, как он его себе представлял. Мечтал вернуть Соуло в мир живых, к власти во Вселенной. Именно это он сообщил мне, тайно придя за советом и напутствием.
– Почему тайно?
– Тогда уже считалось, что араты, не только Ваш Род, а все, исчезли, вымерли во Вселенной. Любой обнаруженный арат бесследно исчез бы в лабораториях Единого Совета. И Маркус мечтал вернуться громко и по праву, которое никто не сможет оспорить. Для этого, мой господин, он и проник на Землю – искал вход в Ору. Судя по всему, нашёл.
– Чего это ты опять завыкал? Я думал, мы договорились, – удивляюсь я.
– Вы больше не ребёнок, мой господин, сегодня Вы показали, что сила покорилась Вам. И пусть не всё пока проходит гладко, Вы станете величайшим из Рода, предки гордились бы Вами…
– Давай, завязывай, – прошу его, пока не приказываю. – Я, знаешь, тоже ценю то, что между нами возникло – наше равное, свободное общение, оно мне очень дорого и нужно. Зачем ему в Ору?
– Об Оре ходят легенды, что там беспрецедентное количество синей воды – целые реки, озёра, водопады. Многие пытались проникнуть в этот сказочный мир, чтобы решить свои проблемы или реализовать амбиции путём силы, считая, что обладание чрезмерным ресурсом сделает их сильнее… желаннее… свободнее. Мало кто понимает, что с ней, этой силой, делать дальше, но обрести её желали многие. А Маркус знал, у него был очень конкретный план. Вот только с Орой не всё просто, словно этот мир защищает себя и Вселенную от честолюбцев и дураков. Во всяком случае, никто пока не смог. И Ора и Вселенная всё также неизменны.
Жанна пошевелилась, попыталась перевернуться на спину и обнаружила меня рядом.
– Макс… – сказала она слабо. – А принеси мне чаю…
Осторожно перелезаю через неё, сажусь рядом и помогаю ей сесть, подаю чашку.
– Как хорошо, что не горячий, – шепчет она и откидывается обратно на кровать.
– Как ты себя чувствуешь? – у неё такое изнеможение впервые, и я начинаю всерьёз беспокоиться. Не стоило тащить её на стройку, ну, а как было оставить её дома? Ведь она так хотела поехать.
– Вроде лучше, – прошелестела Жанна сохнущими губами. – Ещё немного полежу…
Но на вид – нисколько не лучше, нездоровая бледность никуда не делась, щёки впали, да и вообще черты лица словно заострились. Неужели такое возможно просто от усталости?
– Малыш, как мне жаль… – шепчу и наклоняюсь над её лицом, прижимаюсь щекой к её щеке. Поднимаю голову и заглядываю в эти глаза, ставшие вдруг пронзительными и бездонно-мерцающими.
– Чего… жаль? – хрипло шепчет любимая.
– Я помню, ты говорила. Ты же не хотела этого ребёнка, не хотела детей… пока. А я…
– Я его хочу, очень хочу! Я его люблю уже, дурак! – сказала Жанна, устремив гневный прямой взгляд на меня. – Когда тебя не было, я так радовалась этой беременности, потому что так… так ты не ушёл совсем, ты оставил мне часть себя. Я тебя люблю, Макс… всегда буду любить.
Мне плакать хочется, когда она так со мной говорит. Как будто прощается. И я тоже хочу сказать ей, как сильно люблю, но не могу. Физически. Горло сдавило спазмом, в груди ломит, и я только могу наклониться и прижать её к себе, пропустив под плечи руки.
– Не жалей… не бойся. Может, наш сын важнее для Вселенной, чем даже ты… и, тем более, я… – продолжает шептать Жанна. – Да и ты не потеряешь меня. Просто прикажи мне жить. Прикажи дышать.
Она замолчала. Заснула? Я осторожно отстранился и заглянул в её лицо. Глаза у неё открыты, но смотрит она в никуда. Потом ресницы опустились, и я услышал глубокое ровное дыхание. Фух, пусть поспит.
Я осторожно поднялся и пошёл к Ба. Постучал и отворил дверь. В комнате стоит лёгкий запах хлорки, а Высшая заканчивает, судя по всему, уже не в первый раз, мыть полы. Да у неё и так везде стерильность, к чему эта чрезмерность?
– Она просыпалась? – спросила Ба, сдувая лезущую в глаза прядь волос. – Поесть не захотела?
– Просыпалась, но только попила, – отвечаю.
– Да, зря мы вытащили её сегодня, ой, зря-я-я, – запричитала бабка. – Ей ж ещё две недели ходить…
– А по-моему, всё чётко, – растерянно вспоминаю. Да, похоже, именно в этих числах одиннадцать месяцев назад мы в первый раз и… да-а… раньше-то не мог посчитать?
Ба выводит меня из комнаты, отправляет за дровами.
– На всякий случай воды нагреем, – говорит она. Сама идёт выносить ведро и полоскать тряпку.
– Пат, – прошу мысленно источник. – Присмотри за Жанной.
– Конечно, – так же мысленно. – Пока спит.
Я приношу дров, растапливаю плиту на кухне. Возвращается Ба, долго моет руки с мылом. Потом уходит проверить котёнка.
– Выглядит плохо, – жалуется она, вернувшись. – Может, надо разбудить, чтобы поела и разделась? В одежде тяжело спать.
– Не надо, – мне не хочется мучать любимую. – Я пойду, к ней лягу, буду караулить, мало ли.
– Иди-иди, – отпускает меня Ба. – Я тоже прилягу, вот ещё дров подложу, да и…
Я возвращаюсь в нашу комнату и ложусь к Жанне за спину. Мне кажется, что дышит она хорошо, легко. Может, всё-таки просто устала и перегрелась? И утром мы проснёмся, и всё будет, как всегда. Но сон ко мне не идёт, я лежу и перебираю в голове всё, что за эти месяцы узнал о родах.
Я, конечно, буду с ней. Вдруг всё же смогу помочь, хоть чем-то. Пойду до конца, как говорится, отвечать так отвечать. Страшно, конечно, но надо. Не уверен, что смогу выдержать её боль и муки. Ничего нет хуже, чем страдания дорогого человека, и твоя неспособность их облегчить.
Жанна спала и почти не шевелилась. Я иногда прикладывал руку к животу, но, кажется, Алекс сладко спал вместе с мамой. Незадолго до рассвета она внезапно открыла глаза и повернула голову в мою сторону.
– Я думала, ты спишь, – сказала Жанна негромко. – А почему не спишь-то?
Голос у неё стал намного твёрже, понимаю с облегчением, сон пошёл ей на пользу.
– Не спится, – говорю. – Переживается.
Котёнок улыбнулась, мягко и ласково.
– Ты хоть ел? – спрашивает.
– Да мы забыли про ужин, так перепугались. А вот ты даже не обедала. Сейчас-то хоть проголодалась?
– Да не знаю, наверное, поела бы… – Жанна улыбается и озирается вокруг, будто её тут давно не было.
– Ну, пойдём тогда, совершим набег на кухню, – я встаю с неразобранной постели и протягиваю ей руки, помогаю подняться.
– Только сначала в туалет, – смущаясь, говорит котёнок. – И срочно. Ой!
И мы, стоя посреди нашей спальни, наблюдаем стремительно увеличивающуюся лужицу, расползающуюся вокруг босых ног Жанны. Я не знаю, что делать. Бежать за тряпкой?
– Сейчас уберём, – успокаиваю я растерянную и испуганную жену, не знающую, куда деть глаза от неловкости.
В коридоре сталкиваюсь с Ба – она выходит из комнаты в халате, но на лице ни следа сна. Тоже, значит, крутилась в постели, не отдохнула. А теперь услышала голоса и решила выйти, проверить.
– Что там у вас? – спрашивает приглушённым голосом.
– Да мы не дошли до туалета, я за ведром с тряпкой, – говорю скороговоркой, пытаюсь просочиться мимо неё.
– Макс, это воды, – говорит Ба теперь уже громко. – Создатель, во дураки-то, как дети малые. У Жанны отошли воды! Мы всё-таки рожаем. Ну, иди, ладно, тряпка всё равно нужна.
И Высшая завязала халат поясом и отправилась к Жанне. Я бегом выскочил на улицу, зачерпнул ведром воды из дождевой бочки, бросил в него тряпку и так же спешно вернулся обратно. К моему приходу Ба уже вытерла котёнку ноги полотенцем и обула её в тапки. Потом не спеша достала из шкафа большое чистое полотенце, длинную ночную сорочку и белую простынь.
– Мы пошли готовиться, – объявила она, подталкивая Жанну к выходу в коридор. – Оставь тут. Я позже уберу, время ещё будет. Принеси лучше в мою комнату воды, и горячей, и холодной. Помогу нашей девочке обмыться. Переодену. А, ещё надо табуретку с кухни принести.
Паника настолько овладела мной, что я с трудом понимаю, о чём она говорит.
– Макс! – Ба понимает, что со мной происходит, и пытается достучаться до моего сознания. – Быстрее! И перестань метаться, до самого момента ещё очень далеко.
Ба немного успокаивает меня, зато сильно пугает Жанну. У неё становится такое лицо… Боится, что будет долго мучиться. Как я слышал, это один из главных женских страхов перед родами. Но жена быстро берёт себя в руки и даже посылает мне робкую, странноватую улыбку. Ох…
Она может, значит, и я могу. Я, в отличие от неё, большой и сильный. Поэтому вот так – выкинь все дурацкие мысли из головы и делай, что сказано. Отношу в комнату Ба всё, что она просила – по ведру горячей и холодной воды, тазик из бани, табуретку. А в комнате Ба тем временем пугает Жанну большой зелёной клизмой. Это что, тоже надо?!
Но меня отсылают. Зрелище не для нежных и впечатлительных самцов, сказала Ба и велела приготовить завтрак. Вхожу в полутёмную кухню, падаю на стул. Состояние такое… смесь радостного возбуждения с первобытным всепоглощающим ужасом.
– Контролируй себя, Макс, – говорит негромко источник. – Ни одной лишней мысли или глупого желания, вроде «ускорить» или «прекратить страдания», «избавить от мучений» и «закончить это всё», понял? Не забывай об этом, думай и желай сегодня исключительно положительно и правильно, и всё будет хорошо.
– Спасибо, – говорю ему, а самому страшно до дури.
Чтобы сделать поесть? Ну, думаю, в таких экстренно-больничных условиях яйца вкрутую вполне подойдут, тем более, что Жанне нельзя теперь кушать, сказала Ба. Потому что вырвет. Как же жалко котёнка…
Ставлю на горячую плиту маленькую кастрюльку с куриными яйцами, параллельно варю кофе. Ба приходит минут через двадцать, очень быстро съедает свой завтрак и выпивает чашку кофе.
– Чтобы поел, – приказывает она мне сурово. – Мне тут ещё один умирающий лебедь не нужен. Какой с тебя помощник, если ты сам будешь… Понял?
Я киваю, Ба снова уходит к Жанне. Заставляю себя поесть, жую без аппетита. Прислушиваюсь, но у девчонок в комнате пока тихо.
Ба выпускает Жанну примерно через час, и почти сразу начинаются первые, ещё слабые схватки. Котёнок уверяет меня, что ей не больно, ложится на нашу кровать. Я сижу рядом и ей не верю. Но через пару часов схватки становятся чаще и сильнее, и Жанна уже не может скрывать. Её лицо искажается от боли, между бровями залегает вертикальная морщинка. А ещё через пару часов она уже не может лежать и встаёт. И мы ходим, очень медленно ходим по комнате взад-вперёд, и жена иногда замирает, прячет лицо на моей груди и глухо стонет. Ба сидит в кресле рядом и засекает частоту схваток, качает головой.
– Ба, мне кажется, когда я немного тужусь, мне становится не так больно, – чуть не плача, говорит Жанна ещё через пару часов.
– Так ты можешь порваться, ещё слишком рано. Пойдём, я посмотрю тебя. Макс, поможешь ей лечь, – говорит Ба, и мы выходим в коридор.
Не удивляюсь, обнаруживая в комнате Ба за ширмой настоящий родильный стол с упорами для рук и ног, мы его с ней вместе и покупали. Но вот небольшой автоклав с полным набором хирургических и гинекологических инструментов на тумбочке, подключённый к новенькой розетке, для меня новость. Кидаю на неё взгляд – лицо у Ба непроницаемо, а Жанна, вновь скрученная болью, по сторонам не смотрит. Чуть поодаль стоит небольшой стол, на нём аккуратные стопки пелёнок и салфеток. Вот и вся обстановка за ширмой.
Помогаю жене устроиться на столе, но при мне ей очень неловко. Она смущается, боится лечь, беспокоится, что сорочка задерётся.
– Уймись, здесь он ничего не увидит, кто ж его пустит, – бормочет Ба, заходя между разведённых столом ног Жанны и приступая к обследованию. Потом уступает мольбам жены и накидывает ей на колени простынь.
– Шейка открылась, – с некоторым недоумением говорит Ба. – Почему же схватки такие нерегулярные?
– Ба, Алекс там не задохнётся? Воды отошли уже часов семь назад, как он там… – беспокоится котёнок. – А-а-а…
Глухой, но громкий стон прервал её вопрос, и тело Жанны выгнулось на столе от боли.
– Давай будем рожать уже. Как снова начнётся, тужься, моя хорошая… Вот сейчас, на счёт три.
И следующие три часа Жанна тужилась, мы тоже тужились вместе с ней. Но безрезультатно. А схватки теперь были чаще и гораздо, гораздо больнее. Вызывая у Жанны уже не стоны, а вскрики и рыдания. Да, она плакала, теряя последние силы, истощая свои и без того стремительно тающие жизненные ресурсы.
Я держал её за руку и понимал, что без посторонней помощи Жанна не родит.
– Я сделаю надрезы, – вдруг заявила Ба, и в руке её серебристо блеснул скальпель. – И кровь послужит смазкой, а дело пойдёт быстрее. Наверное, ребёнок крупный, папаша-то вон, бугай какой.
– Нет! – в истерике заорала Жанна, и тело её от всплеска эмоций вдруг смазалось по контуру радужным сиянием. – Макс!!! Не дай ей меня резать!!! Я сама, скажи ей, что сама! Мы сами! Да? Мы сами…
Жанна разрыдалась. Я посмотрел на Ба, очень прямо и настойчиво, и не отводил глаз, пока она не сдалась и не отложила скальпель.
– Не смей переворачиваться, Ажан, мы не знаем, как это скажется на ребёнке, – приказала Ба, и радужное сияние постепенно сошло на нет.
– Да помоги же ей, – прошептал Пат. – Помоги!
– Давай, любимая, – говорю своей малышке. – Давай, мы с тобой вместе.
И Жанна напрягается изо всех сил, а я отдаю ей, хочу, чтобы она жила, дышала, взяла у меня сил… хочу, чтобы у неё получилось. От неимоверного усилия тело её снова выгибается на столе, и кажется, что сейчас не выдержит позвоночник.
– Давай, Ажан, я уже вижу головку, – взволнованно говорит Ба. – Только не останавливайся сейчас, ты молодец, хорошая моя…
А Жанна кричит, она стискивает мои пальцы своей ручкой, почти ломая кости, и от этого нечеловеческого напряжения вдруг вспыхивает вся золотым светом, ярким и слепящим.
– Ещё немного, ну… Давай-давай-давай…
Только дыши, думаю я на пределе, живи, любимая, не уходи от нас. Я думаю так, так желаю, что мысли мои скоро можно будет трогать руками.
Почти исчезая в золотом сиянии, Жанна вырывает свою руку из моих пальцев и уже двумя руками вцепляется в упоры. Мне кажется, я слышу металлический скрип, стол начинает вибрировать и трястись. Жанна кричит страшным, натужным криком, снова выгибается, потом голова её закидывается назад, и тело обмякает.
– Мальчик, – удовлетворённо говорит Ба, и через секунду наш сын заявляет о себе громким, закатывающимся младенческим криком.
Я чувствую себя оглушённым. Не верю, смеюсь, но мне кажется, что по щекам текут слёзы. Я беру безвольно повисшую руку жены и целую, прижимаю к своему лицу. Да я сейчас ноги ей готов целовать, не то, что руки. Создатель, у нас получилось, получилось! И моя любимая жива. Спасибо, спасибо… Я сам не понимаю, кого благодарю, но знаю, что кого-то точно надо, того бесконечно доброго и любящего, кто вмешался… кто помог нам.
Ба быстро обслужила младенца, перевязала пуповину и поднесла к Жанне.
– Макс, порви сорочку, – скомандовала она обалдевшему мне и, отвечая на мой недоумевающий и, наверное, туповатый взгляд, пояснила: – Нужно приложить к груди.
Я надорвал вырез сорочки, и Ба осторожно уложила нашего сына на обнажённое тело Жанны так, чтобы он мог дотянуться до груди. Ребёнок сразу же зачмокал, а котёнок снова расплакалась, но теперь тихо и счастливо.
– Он такой красивый! Макс, правда же? Самый красивый на свете… – тихо говорит жена сквозь слёзы, а я не смотрю на ребёнка, я смотрю только на неё, на любимое усталое лицо с кругами под глазами, столь сильно мерцающими золотым, что чёрного, за исключением тонкого ободка вокруг радужки, почти не осталось. Смотрю на волосы, влажно прилипшие ко лбу, изящную шею, когда она поднимает голову, стремясь посмотреть на сына, тонкие руки, очень легко касающиеся маленького тельца. Смотрю, как будто в первый раз её вижу. Как будто она снова какой-нибудь амулет сняла, а я её вдруг заметил.
– Ну что, отдохнула? – вдруг спрашивает Жанну Ба, и та испуганно вскидывает на неё взгляд. – А теперь нужно ещё немного постараться, послед-то не вышел. Макс, забери ребёнка.
Ба посмотрела на застывшего в ступоре меня, чертыхнулась, подцепила Алекса пелёнкой и, обойдя стол по кругу, всучила мне в руки. Жанна тревожно проводила сына взглядом.
– Не урони хоть… папаша! – припечатала меня Ба и добавила, удаляясь: – Так и держи, двумя руками, одна – под головой и плечиками, вторая под попой. Давай, Ажан, держись за эти штуки, это легче, чем ребёнка, ну, милая…
А я стою и разглядываю то, что мне дали. И ради вот этого влюблённые во всех мирах так яростно стремятся соединиться?! Просто существо, спокойно помещающееся на двух моих ладонях, ничем не напоминает тот медийный детский образ, коего выдают за новорождённого в рекламе памперсов и детского питания. Никакой пухлости и круглых глазок. Складки, правда, есть, но больше похожие на алкогольную отёчность. А так – длинноватое несуразное тельце с впалой грудью и беззащитным животиком, длинные тонкие ручки-ножки, вытянуто-сплюснутая голова-фасолина с чёрными волосиками, припухшая мордочка с закрытыми глазами, красноватая кожа… И только крохотные тонюсенькие пальчики на ручках и ножках говорят о том, что перед нами человек, а не личинка инопланетного гуманоида.
Минут через пятнадцать Ба подошла и забрала малыша. Унесла за ширму, где на кровати заранее приготовлены для него первые его распашонки, пелёнки, одеяльца. Я сразу же взглянул на Жанну и удивился её молчаливой неподвижности. Она лежит на столе с вытянутыми вдоль тела руками, ноги сняты с отведённых от стола упоров, глаза закрыты. Ба прикрыла её простынёй до подбородка, до самого неподвижного лица, и золотое сияние, изрядно поубавившееся, но до конца не исчезнувшее, окружает тело в белом словно саване светящимся ореолом. Внезапно мне стало страшно, я бросился к столу, откинув с дороги ширму, отмечая краем сознания погнутые ручные металлические упоры, и схватил Жанну за руку. Холодная! Я выронил руку, чтобы тут же снова схватить и прижать к губам в остужающем кровь ужасе.
– Да спит она, спит, – сказала Ба за моей спиной. – Я ей дала снадобье одно, чтоб отдохнула. Пойдём, покажу, как обращаться с дитём.
И Ба оторвала меня от жены и увела к Алексу.
– А почему у неё руки такие холодные? – спрашиваю Ба, а голос охрип. Она молча пожимает плечами. Не знает…
Ба показывает, как надевать на кроху простой марлевый подгузник, потом туго пеленает, насильно вытягивая ручки и ножки и фиксируя их пелёнкой.
– Ужас какой, – говорю я. – Зачем так делать? Ему же больно и неприятно, наверное, даже не пошевелиться. И почему не памперс? Написает и проснётся.
– Эти ваши памперсы – вред один… и пеленать по первости надо туго, дитё в утробе без движения лежит, и сейчас может испугаться, махнув ручкой, или себя поранить. Правильно всё я делаю, а ты смотри, учись.
– Можно Жанну перенести? На нашу кровать?
– А чего нельзя, можно. Иди тогда, разбери постель. Нет, лучше смени бельё и тогда неси уж.
Я сорвался в нашу спальню. Содрал с постели покрывало и несвежее бельё и оперативно постелил чистое, благо, опыт уже есть. Рванул обратно, у дверей снова перешёл на шаг. Войдя, кинул взгляд на Ба, копошащуюся возле ребёнка, и повернулся к Жанне.