Анна Цендина
Тэртон Мандавасарпини был сумасшедшим
Вторая волна
Поражение Гэсэра
плач
1.
Ночью шел дождь. Хрустальный дворец Хормусты49 запотел. Разбухли и стали слишком явными подтеки из голубиного помета. Хормуста злился. Он любил, чтобы во всем был порядок, все блестело и сверкало. Приказал слугам отдраить дворец. Они разбежались и стали усердно тереть хрустальные стены, смывать с них грязь, окатывать водой. Старались очень. Хормуста же был недоволен, ворчал, указывал на пятна.
Хормуста был грозный бог. Строгий. За всем следил. Но и он иногда хотел отдохнуть. Не тут-то было. На земле творилось черт-те что. Сами знаете. Войны, уличные битвы, эпидемии. Он долго размышлял и пришел к выводу, что всему виной – мангасы50, которых развелось очень много. Под видом людей они совершали дурацкие и ужасные поступки, говорили идиотизмы. Хормуста просто терялся. Всех изничтожить? Оставить одних гусениц? Но кем тогда управлять? Гусеницами? Не смешите. Сколько раз он устраивал чистку подведомственного ему человечества. Насылал бури, землетрясения, диктатуры. Посмотрит после – выжили одни мангасы. Ну как быть то?!
«Пошлю на землю Гэсэра51. В прошлый раз он сходил туда удачно. Всех чудищ победил. Пусть оглядится, может быть, приведет людей в чувство. Как-то наладит там жизнь. Если не сможет, тогда всё. Умываю руки. Пусть сами разбираются. Пропадут – так пропадут», – подумал Хормуста и позвал Гэсэра.
2.
Тетка Нюра в деревне Верхние Дубки почувствовала, что у нее в утробе что-то булькает и просится наружу. «Живот, что ли схватило?» – подумала она. Ан нет. Голоса какие-то детские слышатся.
– Как мне выйти отсюда? Братец, подскажи!
– Давай через подмышку, так легче!
Ой. Тетка Нюра почувствовала, как у нее из подмышки выполз ребятенок, вспорхнул и сел на печь. Сидит ножками болтает. Допилась что ли? Бросать надо. Это же надо, такое привидится! Нет, снова кто-то просится наружу. Из второй подмышки тоже выпорхнул. Сел к первому, и стали они разговоры разговаривать и смеяться. Тетка Нюра прижала руки к телу крепко, чтобы больше ничего такого из нее не вылезло. Мама родная, теперь из того места, откуда обычно рожают, кто-то стал вываливаться. Тетка Нюра зажала руками это место, решила не пускать. Господи, что это из нее лезет?! Нечисть какая-то.
– Аааа, пусти! Хочу родиться! Руки убери, дура!
Что вообще происходит? Откуда у нее дети стали рождаться? Она хорошо помнила, что вечером зашел Акимыч и они раздавили пузырек. Тетка Нюра собрала на стол, что было – огурцы там, капустку. Потом они завалились спать. Может, они с Акимычем и побезобразничали по старой памяти, но не бывает же, чтобы младенцы появлялись назавтра. Да и спала Нюра хорошо, ничего ее не тревожило. Сейчас тоже ничего не болит. Если бы рожала, так, небось, почувствовала бы что-то. Акимыч утром вроде ушел. Его Нюська прибегала за сапогами – домой явился босой. Деревенские шутили, что Акимыч завел двух баб с одним именем, чтобы не путаться. Сейчас это было не важно. Давно уже никто из них друг друга по имени не называл. А сейчас важно было то, что с ней происходит какая-то страсть.
Этот, который последний вывалился, сам завернулся в одеяльце. Лег на лавку. Отдыхает. Которые на печке ножками болтали, заорали дикими голосами:
– Ну что, братец, родился?! Отлично. Мы тогда полетели, доложим батюшке Хормусте, что ты благополучно обосновался, папу-маму нашел. Пока! Чао!
Исчезли. Сверток остался. Тетка Нюра ничего не понимала. Осторожно взглянула на личико. Симпатичный, но почему-то желтенький. Больной что ли? Вроде спит спокойно, причмокивает губами. Неа, не больной. Это он азиат, прости господи! Етить тебя, не переломится! Значит, киргизы, которые ферму строят, подбросили! Точно! Однако нет, не получается с киргизами! У нее же из подмышек еще дети вылезали. Это что, тоже киргизы? Даже если киргизы, как они в нее детей-то позасовывали?!
Побежала Нюра к Акимычу. Тот сидит с Нюськой чай пьет с бубликами. Сволочь все-таки Акимыч. С этой – водочку, с той – бублики. Устроился. Но сейчас не до этого!
– Быстро ко мне! Там у меня что-то родилось!
– Не дури, мы чай пьем с бубликами. Никуда я не пойду.
– А ну, встал и пошел! – Нюра была женщина ответственная. Как шарахнула Акимыча в бок. Он только хмыкнул и пошел одеваться.
3.
Ввалились они в избу, смотрят, а этот, который сын-не-сын, сидит и в носу ковыряет.
– Ты кто? – Акимыч был все-таки мужчина и смело вступил в беседу.
– Я Борис Иваныч! Хочу у вас тут жениться.
– Как это жениться? Ты же еще маленький. Нюрка говорит, ты утром родился. И потом, почему Борис Иваныч? Мы хотели тебя Колькой назвать…
Борис Иваныч как выпучит глаза, как топнет ногой – аж пол под ним проломился.
– Я сказал, хочу жениться! Тащите ко мне вещую птицу. Пусть она невесту для меня ищет. Златокудрую.
Нюрка не выдержала.
– Откуда у нас вещая птица? Вон только петух с курями. И потом, чего это ты раскомандовался? На отца орешь? Пол рушишь?
– Не тарахти. Тащи петуха. Буду его в небо запускать! А станете мне тут экивоки разводить, изничтожу все ваше хозяйство. У меня задание важное.
– Какое задание?
– Не вам о нем рассуждать. Задание и всё. Давайте петуха!
Взял Борис Иваныч петуха да как пульнет его ногой в небо. Только петух никуда не полетел – повисел-повисел в воздухе и обратно брякнулся на землю. Борис Иваныч еще раз его запустил. Тот обратно к ногам упал. Пулял-пулял Борис Иваныч петуха – у того все перья повылезали, клюв на бок свернулся. От безысходности он заговорил по-человечьи:
– Чего ты хочешь? Объясни словами!
– Хочу, чтобы ты землю облетел и нашел мне невесту-красавицу. Златокудрую.
– Так бы и сказал. Чего землю облетать? Вон у нас на краю деревни живет твоя суженая. Златокудрая, красавица, все, как полагается.
Пошли они на край деревни, куда петух указал. А там Нюська сидит, патлы свои гребешком расчесывает.
– Это ж Нюська моя! – вскричал Акимыч.
– Ничего не знаю, это суженая моя и всё.
– Какая она суженая? Она ж бабушка уже. Сенька в третий класс ходит.
– На кого вещая птица указала, та моя невеста и есть!
– Это петух вещая птица?! Придурок наплел тебе невесть что, только чтобы вконец не сдохнуть.
– Кончай тары-бары разводить! Беру эту красавицу себе в жены! Всё!
Нюська довольная сидит. В зеркальце смотрится. Патлы в косицы заплетает. Глазками туда-сюда зыркает. Тьфу!!
4.
Выпил Борис Иваныч чарку Нюркиной самогонки (ох, хороша!), закусил петухом (тот все-таки от пережитого скончался) и сказал:
– Жениться я женился. Теперь пойду подвиги совершать.
Явился Борис Иваныч в центральный город, окинул оком магической мудрости окрестности и видит – мангасов много, бегают туда-сюда, как блохи. Зашел он в первую попавшуюся контору. Там сидят три женщины, и, ужас какой, все – мангасихи. Но так себе, не очень могущественные, главный их порок – глупость и хамство.
– Вам что? Михал Михалыч у руководства. Сегодня его не будет. Оглохли, что ли? Я же русским языком сказала – не будет! Мы откуда знаем? Как хотите. Ваше дело. Гражданин, не мешайте работать!
Борис Иваныч растопырил руки, и из его пальцев заструились карающие лучи. Раз, и всех этих мангасих по коленкам! Они бряк на пол – ноги подкосились.
– Ой, что это с вами? Упали? Ноги не держат? Надо же! Ничего, хамить меньше будете…
Вышел Борис Иваныч на улицу. Смотрит, в черных машинах сидят мангасы покрупнее – те, кто заведует чванством, воровством. Он за ними. Срезал лучами по шеям. У тех головы поотваливались. Ой, простите-извините. Как это у вас головы срезало? Как это «верни обратно, пидор драный»! Нет, так поживите. Шоферы оглядываются, ахают, охают. А начальники без голов сидят и по телефону указания раздают.
Все эти черные машины в одно место съезжаются, в центр города. Там мангасы и мангасихи выходят из машин и сливаются в одного большого мангаса. Мангас так мангас! Голов тысячи, живот – озеро Байкал. Из ноздрей дым идет, из глаз – искры. Рот откроет – оттуда пламя вырывается. Воняет – не передать словами!
«Вот с кем надо сражаться», – понял Борис Иваныч. Те все были мелюзга пузатая. Этот – главный. Его-то и надо победить.
Подошел Борис Иваныч к главному мангасу. Давай, говорит, сражаться. Я – доблесть и отвага. Выходи, если не боишься!
У мангаса глаза завертелись. Зеленый в одну сторону, фиалетовый – в другую. Бац, остановились на Борис Иваныче.
– Ты хто?
– Я богатырь! Пришел убивать тебя!
Мангас что-то хмыкнул, Только Борис Иваныча и видели – проглотил мангас нашего героя. Провалился Борис Иваныч в мангасову утробу. Смотрит, а народу там тьма-тьмущая. Кто сидит, кто спит, кто рыдает, кто в шахматы играет.
Борис Иваныч не одно чудище победил, сражаясь из мангасовой утробы. Даже любил это дело. Приемчики знал.
– Народ! Идем за мной! Я встану в его глотке так, что он пасть закрыть не сможет. А вы щипайте и колите его изнутри всем, что есть. У него глотка пересохнет, живот распухнет, он и сдохнет. Проверено!
Поднялся Борис Иваныч по глотке. Встал в пасти в полный рост. Руками нёбо подпирает. Ногами в зубы упирается. Народ тоже возбудился. Стал колоть, бить и щипать мангаса в утробе. А тот только пыхтит и газы испускает. Потом кааа-ак крякнет – все, кто был в утробе, провалились в двенадцатиперстную кишку. И Борис Иваныч тоже провалился, бедный. Сидят вздыхают. А что сделаешь? Двенадцатиперстная кишка – это же, братцы, полная хана! Оттуда только один путь. Ох-хо-хонюшки…
Но не таков был Борис Иваныч, чтобы сразу сдаться. Окинул он окрýг оком мудрости. Ничего нá хрен не видно. Во-первых, темно. Во-вторых, шлем на лоб сполз и око мудрости закрыл. Но слышит, люди устраиваются поудобнее, вздыхают, шебаршат чем-то.
– Эй! – крикнул Борис Иваныч, призывая народ на борьбу.
Одна дама тут же перебила его:
– Ничего мы вам больше помогать не будем. Хватит! Напомогались. Вот сидим теперь невесть где, миазмы вдыхаем. В желудке-то попросторней было…
Хорошо, что око мудрости у Бориса Иваныча было прикрыто. Не хотелось ему видеть глупый и слабый народишко. Фу! «Ну что ж, надо действовать самому», – решил он и превратился в овода. Это у него фишка такая была: превратиться в овода и искусать врага до смерти. Стал он жалить мангаса изнутри, а тому хоть бы хны! Даже язвочки не появилось. Даже кишка не дрогнула, не треснула. Вот сволочь!
Побился-побился овод, все бесполезно. Тогда он раз – и превратился в баллистическую ракету Р-2РМУ2 «Синева». С ядерной боеголовкой! Ни одна противоракетная установка ее не берет. Бабахнул Борис Иваныч в кишках! Самому страшно стало. А мангас – хрен вам. Как сидел, так и сидит. Ничего ему не делается.
Ну всё! Последнее средство. Превратился Борис Иванович во Второй Белорусский фронт. Что там началось! Самолеты летают, пушки пуляют, танки утюжат. Мама родная! Чувствует Борис Иваныч – мангас засуетился. Стали у него в кишках какие-то спазмы ощущаться. Надо бы еще поднажать. Вот и второй фронт открылся. По ленд-лизу тушенки с бьюиками подбросили. Монгольская конница с валенками подоспела. Гомель взяли. Неман форсировали. Сейчас-сейчас… Урааа!
И ничего не ура! Выплюнул мангас Борис Иваныча, да еще и пальчиком ему пригрозил. Мол, ужó тебе!
Сел Борис Иваныч посередине площади и горько заплакал.
5.
Явился он к Нюрке ночью. Усталый. Злой. Несчастный. Нюрка обрадовалась. Все-таки сынок. Стала быстро на стол собирать.
Борис Иваныч впервые взглянул на мать ласково:
– Не надо, мама. Не до еды мне. Не выполнил я задание. Пойду обратно к Хормусте-батюшке. Ложись давай скорее.
– Ты что это вздумал? Я же мать тебе.
– Ложись, дура! – вскричал Борис Иваныч. – Я же обратно могу вернуться только через тот портал, через который сюда пришел! Что непонятного?! Надо мне теперь снова в тебя залезать, будь ты неладна!
– Как это залезать?! Что ты говоришь такое?!
– Так вот и залезать! Думаешь, мне охота?
– Полностью? – ахнула Нюрка.
– Вот именно, что полностью, – вздохнул Борис Иваныч.
– Так ты же подрос. Женился. Можно сказать, взрослый мужик. Как же это полностью?! Я что тебе домна, что ли?
– Да, будет трудно, мама. Но другого пути нет. Или что ты хочешь? Чтобы я тут у вас остался в деревне? Вместо хрустального дворца Хормусты-батюшки жил бы в раздолбанной избе? Вместо писаных небесных красавиц женился бы на Нюське и к вам с Акимычем в гости ходил?!
– А что? Пол бы мне новый настелил. Сгнил старый-то…
– Нет. И не мечтай. Зови Акимыча. Будем меня в тебя запихивать.
Пришел Акимыч. Нюська за ним увязалась.
Акимыч плотник был хороший. Руками мог что угодно соорудить. Но тут покачал головой:
– Не, не получится. У Нюрки во какая, а ты во какой.
– Главное, чтобы голова и плечи прошли. Ты подпихни.
– Подпихнуть – дело не хитрое. Только не пролезешь ты.
Разложили Нюрку на кровати. Нюська села ей на голову, чтобы не билась и уши не повредила. Борис Иваныч разбежался и что было мочи влетел Нюрке между ног. Нюрка только охнула.
Молодец! С первого раза хорошо вошел. И голова, и плечи, только ноги болтаются. Монгольские сапоги, как известно, имеют загнутые носы, чтобы стремена цеплять. Вот эти носы и застряли, не пускают Борис Иваныча полностью. Он ногами дрыгает, что-то булькает изнутри. Нюрка орет как резаная. Акимыч с Нюськой разобрать не могут, чего Борис Иваныч булькает. Потом Акимыч сообразил, стащил сапоги с Борис Иваныча. Тот сразу рыбкой и ушел. Звук только характерный раздался. Блюмк, и всё. Портал закрылся.
Нюрка через два дня очнулась. Похудела. Похорошела. Стала тихой, будто к себе прислушивается. Небось ждет Борис Иваныча. Сапоги поставила на комод. Каждый вечер с них пыль стирает. Акимыча к себе не подпускает. Мол, осквернишь священный портал. А ему хочется. Уж больно она завлекательной стала.
А сапожки, которые Борис Иваныч оставил Нюрке, вот какие. Красивые? То-то!
Хатагинский хубилган Дима
быль
Пролог
Мои братья Костя и Миша спали и громко храпели. А как же было не спать и не храпеть, если они выпили много водки. А как же было не выпить, если они четвертые сутки ехали в поезде Москва – Улан-Батор. На верхних полках лежали их сыновья Дима и Илья. Они разговаривали про футбол. Месси, Суарес… Когда Миша особенно громко всхрапывал, Дима свешивал голову вниз и говорил:
– Ну, папа!
Когда громко всхрапывал Костя, Илья ничего не свешивал, а просто говорил:
– Все равно тише, чем дядя Миша.
Так мои братья с сыновьями ехали на празднование столетия со дня рождения нашего папы.
На папиной родине. Ужасное исчезновение
Я их встретила в Улан-Баторе. В столице прошла череда застолий и пресс-конференций, и вот мы уже на папиной родине ― в Матад-сомоне.
Как объяснить прелесть степи? Вроде, ничего нет – три травинки и небо. А вид космический. Дух захватывает.
Разместили нас в юртах, поставленных нарядной шеренгой. И понеслась. Борьба, скачки, стрельба из лука, местная самодеятельность, мясо, бозы, водка, кумыс и прочее в разном порядке, но обильно.
Мы держались, а Дима переел. Он погрустнел, позеленел, стал часто ходить в степь «смотреть коней»52. Во время скачек ушел полежать в юрту.
Скачки удались. Пыль стояла столбом. Мальчишки-наездники вытирали сопли и были немного обалдевшие. Хозяин лошади, пришедшей первой, – местный бизнесмен, разбогатевший на вывозе в Китай металлолома, оставшегося после советских военных частей, – ходил в блестящем дэли и источал гордость.
Когда мы вернулись в свои юрты, Димы не было. Девчонка, которая оставалась на хозяйстве, сказала, что он ушел куда-то с девушкой.
– С какой девушкой?
– С той, из Китая. Красивая такая.
Я вспомнила, что видела гостей из Китая. На праздник они приехали как представители папиного рода хатагинов.
Несколько слов о хатагинах. Это очень старинный род. Происходит от Бугу-Хатаги, сына монгольской «праматери» Алан-гоа. Он был братом Бодончара, основателя рода борджигит, к которому принадлежал Чингис-хан. Род хатагин был сильным и своенравным. Он не сразу присоединился к Чингис-хану, а сначала долго воевал с ним в союзе с главным соперником молодого Чингис-хана – Джамухой. Да и потом всегда готов был встать в оппозицию к великому хану. Так, хатагины поддержали брата Чингис-хана, Хасара, когда тот попытался уйти и обрести самостоятельность.
И вот что интересно. Многие рода и племена того времени исчезли, растворившись среди своих победителей. Например, род упомянутого Джамухи растаял и забылся, никто сейчас не бьет себя в грудь и не говорит, что он – джадаран. Самое сильное монголоязычное племя – татары исчезло с лица земли полностью, передав довольно замысловатым путем свое имя сначала самим монголам (отсюда термин «монголо-татары»), а затем народу булгар, проживавшему на Волге и «повинному» лишь в том, что некоторое время имел своими правителями этих самых монголо-татар. Сейчас половина монголов называет себя борджигитами, хотя род Бодончара был маленьким и слабым, пока в нем не родился могущественный хан, покоривший не только все монголоязычные рода и племена, но и полмира. Просто большинство тех, кого Чингис-хан подавил и присоединил к своему народу, стали называть себя борджигитами. Но не хатагины! И в настоящее время в восточных аймаках Монголии, во Внутренней Монголии и среди бурятов живет «маленькая, но гордая птичка» – народ, носящий родовое имя хатагин. Ура, товарищи!
Среди хатагинов из Китая была красавица, победительница конкурса красоты Хулунбуирского аймака во Внутренней Монголии. Она посматривала на Диму и шушукалась со своими спутниками – двумя дюжими мужиками. Мне сразу это не понравилось. Ну, с девушкой понятно: наш Дима, никуда не денешься, красавчик. Но при чем тут остальные китайские хатагины, и зачем шушукаться? Я высказала свои недоумения родственникам. Но они замахали руками, захохотали и выразили полную мужскую солидарность с Димой. Мол, не выдумывай, дело житейское, придет, никуда не денется.
Когда Дима не явился вечером, я по-настоящему забеспокоилась. Кроме меня беспокоиться было некому. Все были вдрызг пьяные, кто-то пел, кто-то спал, кто-то валялся в степи.
Утром начались поиски. Выяснилось, что красавица уехала со своими спутниками на джипе в сторону Сухэбаторского аймака. Вроде с ними был и Дима, но точно никто сказать не мог. Уехали, никому ничего не сказав, не попрощавшись. Это было странно. Начальник местной полиции позвонил своему коллеге из Сухэбаторского аймака. Тот был тоже хатагином, поэтому без промедления приказал своим подчиненным выяснить вопрос. Вопрос выяснили. Красавица с друзьями действительно были там.
Что делать? Было решено: 1. Объявить официальный розыск. 2. Еще раз облазить весь Матад-сомон и близлежащие сомоны. 3. Допросить с пристрастием всех, кто общался с внутренними монголами. 4. Нам ехать в Улан-Батор и обращаться в посольство.
Итак, розыск объявили, но он ничего не дал – надо было ждать. Матад-сомон облазили весь – безрезультатно. А вот допрос с пристрастием кое-что разъяснил. Местный учитель и его жена, которые сопровождали гостей из Китая, рассказали, что те восхищались Димой и часто разглядывали его. А после того, как во время застолья услышали (кстати, от меня), что Дима – настоящий хубилган и гордость хатагинов, вконец потеряли покой. Они находили в нем все новые и новые черты святого перерождения: форма пальцев и ушей, белизна кожи, изогнутость бровей, манера морщить переносицу и пр. Особенно их взбудоражила Димина прическа.
– Среди потомков Дамдинсурэна нет таких, которые имели бы «большие волосы». А он имеет. Неспроста! Это точно хубилган. Да и его тетка врать не будет. Берем!
– Так и сказали? Что значит «берем!»? В мужья этой девице?
– Да нет! Девица замужем, у нее трое детей. Она просто была приманкой. Подошла к Диме, мол то да се, погуляем… Ну, вот…
Понятно. Дима клюнул. Весь в папашу.
– Зачем он им был нужен?
– Не знаем. Вроде, у них в хошуне53 какая-то беда. Местный шаман сказал, что хорошо бы получить хатагинского хубилгана, тогда, мол, все наладится. Причем хубилган должен быть «с большими волосами». Увидев здесь обросшего Диму и услышав, что он – хатагинский хубилган, они решили его умыкнуть. Дальше ничего не знаем. Утром встали, а их нет.
Какой-то сюр. Черт меня дернул брякнуть, что Дима хубилган! Я еще при его рождении любила поразглагольствовать л том, что у него все 32 знака святого перерождения. И глазки, и носик, и пальчики.
Но здесь-то кто меня за язык тянул? Любому понятно, что это не место для подобных шуток. Я чувствовала себя виноватой. Братья ничего не говорили, но посматривали с подчеркнутой вежливостью. Мол, нет, ты ни в чем не виновата, кто же знал… Так мне казалось во всяком случае.
Лама из Мьянмы и его слуга
Мы собрались в Улан-Батор. Миша сказал, что он не вернется без Димы, а поедет в Сухэбаторский аймак и попытается разузнать, куда делись красавица с компанией и его сын. Папин ученик Отгонбаатар решил, что он Мишу не отпустит одного и отправится вместе с ним.
Легко сказать: «поедет и попытается разузнать». Кто же ему, чужаку, выдающему себя за сына великого хатагина, расскажет, даже если знает, что-то важное? Никто! В Монголии народ недоверчивый, осторожный, много раз битый.
Итак, Мишу надо превратить в ламу, а Отгонбаатар вроде его сопровождает. Личность у Миши не совсем ламская, больно гладкая. Но это как-то подправить можно. Ретушь, физические воздействия, запрет на умывание, наконец. А вот его национальная принадлежность… Не монгол, не тибетец, не китаец. Посоветовавшись, решили, что он будет себя выдавать за ламу высокого ранга из Мьянмы. Лучше королевских кровей. Тогда его щечки и улыбочки окажутся к месту.
Несколько лет тому назад, в университете, где я работала, окончательно ополоумевшее начальство решило проверять, кто и как ведет занятия. Толстые тетки жэковской породы ходили по аудиториям и пытались понять, правда ли язык камму преподает профессор Дын Дай Дэй. Так как мы часто подменяли друг друга, переносили занятия и так далее, я наказала своим молодым коллегам, если их спросят, где профессор Цендина, отвечать: «Ее вызвали к Патрушеву». Беспроигрышный вариант. После того как Яна ответила, как я просила, толстые тетки напугались и вышли из аудитории задом. Удивленная Яна спросила: «Анна Дамдиновна, а кто такой этот Патрушев?» Как мне было ей объяснить, что Патрушев, бывший когда-то председателем ФСБ, а сейчас являющийся не знаю кем, замечательно подходит для такого рода мистификации? Все помнят, что он кто-то, но никто не знает, кто именно.
По этому принципу была избрана Мьянма. Все знают, что такая страна есть. Но где она? Какие там люди на вид? Это мало кто представляет точно.
Обрядившись в правильные одежды, Миша и Отгонбаатар отправились в Сухэбаторский аймак. Мы же, полные тревоги, полетели в Улан-Батор.
Далее рассказываю со слов Миши и Отгонбаатара.
В столице аймака наши двое лам направились в гостиницу. Как назло, в это время происходил местный надом, поэтому все было переполнено. Но услышав, что гость из Мьянмы – королевских кровей, хозяева гостиницы, что называется, оторвали от сердца номер с коврами и мебелью в вензелях и набалдашниках. Приготовили его для депутата, но тот поселился у родственников.
Миша ловко изображал мьянмасца, часто издавая какие-то булькающие и щелкающие звуки. Люди верили. Если бы не трагическая ситуация с исчезновением сына, он бы себя показал. Все-таки задатки большого артиста у моего брата есть. Отгонбаатар, лишенный всякого артистизма, здесь выказывал такое подобострастие перед мьянмасцем, что в гостинице срочно принялись пылесосить ковровые дорожки в коридорах.
Первый же встреченный ими утром человек у дверей гостиницы оказался шофером мусоровоза хатагинского происхождения. Это была удача. Правда, мусоровоз был по случаю праздника навеселе, но не критично. Услышав всю историю, он проникся сочувствием и решимостью помочь.
Приезжие часто не понимают, что такое надом для монгола. Ну да, скачки, борьба, стрельба… Оттуда, где все это происходит, доносятся вести о победившем скакуне или вышедшем в следующий круг борце. Но масса народа вовсе не там – она вокруг. Зачем толпы людей бродят по всему празднику в пыли и жаре, жуя обязательные хушуры? Зачем, выпив изрядное количество водки, слоняются по площади усталые мужчины? Зачем бегают по вытоптанной земле возбужденные дети в платьях с блестками и лаковых туфельках, засунув чупа-чупсы в чумазые рты? Зачем мамаши в люрексе переваливаются на неудобных каблуках, ища своих беспутных мужей? Какой-то бестолковый праздник. Это правда. Почему его ждут весь год? Готовятся загодя и долго вспоминают? Потому что суть надома не в спортивных состязаниях, хотя они и являются его главным содержанием. Суть в том, что кочевники раз в год 54 съезжаются в центр, будь это столица сомона, аймака или страны. Они имеют возможность встретиться с друзьями и родственниками, узнать новости, похвастаться скакуном или купить нового, присмотреть невесту сыну, оторваться «по полной», наконец. Надом для монгола больше чем праздник…
Вот на этом-то надоме наш мусоровоз, которого, кстати, звали Амраа-ах, и провел разведку. Он стал расспрашивать односельчан о внутренних монголах и юноше с ними. Кое-что узнал. Действительно, были здесь такие. Двое мужиков, девушка и юноша. Ни с кем не общались. Мальчик все время спал. Останавливались в гостинице, там же, где сейчас сын и ученик Ц. Дамдинсурэна живут. Но сегодня утром уехали в сторону КПП, чтобы вернуться в Китай.
Опа! Во-первых, оказывается, Миша и Отгонбаатар ночь провели в одной гостинице с Димой и похитителями. Во-вторых, что значит «мальчик все время спал»? Он жив?! В-третьих, попытка скрыться под личиной мьянмаского монаха не удалась, «ламы» были раскрыты. Что можно скрыть в степи, где все и всё на виду? Ничего! А в-четвертых, похитители едут в Китай.
Амраа-ах немедленно загрузил в мусоровоз Мишу и Отгонбаатара и помчался к границе.
– Вам ничего не будет? – спросил Отгонбаатар.
– Пусть попробуют, – ответил Амраа-ах.
На КПП выяснилось, что джип с двумя мужчинами и девушкой только что пересек границу.
– А мальчик, мальчик там был?! – хором спросили наши.
– Нет, никакого мальчика там не было, – строго ответил офицер-пограничник. – Как вы смеете молоть такую чепуху? У нас никто без документов не может пересечь границу! Отойдите!
У него были очень честные глаза.
– П…, – сказал Амраа-ах.
– П…, – сказал Миша.
– П…, – сказал Отгонбаатар.
В Китайской глубинке. Героические действия мусоровоза
Монголы могут ездить в Китай без визы. Русские нет. И Миша остался в степи Сухэбаторского аймака один. Он добрался до аймачной столицы на попутке, лег в номере и стал ждать. Иногда он вставал и шел в местный монастырь молиться. Миша – правоверный христианин. Он выучил «Иже еси на небеси». Крестится и кланяется церквям. Красит яйца. Постится. Здесь он стал буддистом – как-то незаметно для себя. Его душе требовалось уповать на кого-то. Ближайшим объектом упования был будда в местном храме. Ну вот.
Тем временем Амраа-ах и Отгонбаатар доехали на такси до центра нужного хошуна в Хулунбуире и пошли в китайскую харчевню разрабатывать план поиска. У какого монгола в дальнем кармашке портмоне не запрятано несколько стодолларовых бумажек на всякий случай? Вот и у Отгонбаатара всегда где-то что-то есть. Взяв по изрядной бадье лапши, наши герои стали думать.
Здесь полагаться на хатагинов нельзя. Ведь им нужен Дима, и они ни за что не скажут, где он. Обращаться в полицию – даже думать не стоит. Тогда уж точно долго не увидишь ни Димы, ни родины. Есть лишь одна зацепка – победительница конкурса красоты, которую должны знать многие. Надо найти ее, а там «байдлаас болно».
Это любимое выражение Отгонбаатара, от которого я бешусь. Оно означает «по обстоятельствам» или «как пойдет».
– Отгонбаатар, мы завтра сможем поработать над текстом?
– Байдлаас болно.
– Во сколько ты придешь?
– Байдлаас болно.
Но в данном случае, действительно, ничего нельзя было придумать, кроме как уповать на «байдлаас болно».
– Ну-ка, девочка, иди-ка сюда! – позвал Амраа-ах молоденькую официантку.
Часто думаю: а как я узнаю в толпе монгола? Как немцы узнают немцев, а русские русских? По одежде? Да, конечно. Но лишь в некоторой степени. Теперь одежда настолько унифицирована в отношении не только полов, но и наций тоже, что этот признак часто не работает. По лицу? Безусловно, монгол отличает своих от корейцев и китайцев. Но иногда и этот способ дает сбой. Главное все-таки поведение и пластика.
Однажды я была с подругой в Италии. В Риме мы старательно избегали общения с нашими соотечественницами. Еще и здесь? Нет, не хочется. Мы их узнавали моментально. Но вот что вызывало легкую оторопь: они нас тоже.
– Дявчонки! Хде тут обувной? Ну такой знаменитый хаторый?
Так и Амраа-ах безошибочно угадал в молодой официантке монголку.
– Знаешь победительницу конкурса красоты в вашем аймаке?
– Знаю.
– Кто это?
– Бургэд.
– Кто она такая? Давай же рассказывай.
– Она из нашей школы. Сейчас работает на радио.
– А кто у нее родители?
– Папа Сумбэр-ах – партийный секретарь ансамбля, мама Сарангэрэл-эгч играет на контрабасе.
– Ха! – крякнул мусоровоз.
Отгонбаатар вопросительно посмотрел на него.
– Знаю этот ансамбль. Они приезжали к нам, выступали. Мы потом посидели как следует. Я контрабасистку эту помню хорошо. Она меня тоже не должна забыть, – Амраа-ах загадочно повел глазом…
Дверь открыла красавица.
– Где мама и папа?
– На работе.
– Мы друзья твоих родителей. Приехали из Монголии за запчастями.
– Проходите, выпейте чаю. Мама с папой скоро придут.
– А ты дочка, значит?
– Да, дочка.
– Что-то лицо твое знакомо, – Амраа-ах начал наступать. – Где я мог тебя видеть?
– Я была на надоме в Сухэбаторском аймаке, только вернулась. Может быть, там?
– Может быть, там. Как тебе у нас, понравилось?
– Понравилось. Все говорят по-монгольски. Только мы были не долго.
– А что так?
– Дела были важные.
Девица налила гостям чай, поставила борцоки55, арул56 и вышла в соседнюю комнату. Там явно кто-то был. Амраа-ах и Отгонбаатар переглянулись.
– Кто там? Бабушка? – находчивость Амраа-аха зашкаливала.
– Нет, что вы, никого нет, я одна.
– А-а, понятно. Мы выйдем покурить.
– Курите здесь. Папа курит.
– Да нет, пойдем на улицу, зачем тебя травить.
Наши герои вышли. Срочно надо было посоветоваться.
– Он там! Берем и уходим! – не колебался Амраа-ах.
– Догонят, – осторожничал Отгонбаатар.
– Тогда как?
– Устроим выпивку. Напоим, уложим и сбежим.
– Решено!
Жемчужное чудо
Когда вернулись родители Бургэд, на столе стояло несколько бутылок водки и пива. Хозяева немного ошалели, но виду не подали. «Секретарь – тщедушный сморчок, с ним легко можно будет справиться, а вот контрабасистка – ядреная бабец. Ее уложить будет трудновато», – прикинул Отгонбаатар.