Анна Цендина
Тэртон Мандавасарпини был сумасшедшим
Чингис-хан и футбол
опыт исторической реконструкции
Пролог
Чингис-хан очень любил футбол. Даже не просто любил, а распространил эту игру по всему свету. Да-да. «Чингис-хан был великим завоевателем, душегубом и супостатом, его империя заставила содрогнуться полмира, а футбола тогда и в помине не было», – скажете вы. Все это верно. Верно и то, что Чингис-хан для монголов – национальная гордость и своеобразный «культурный герой». Они приписывают ему создание демократической формы правления, шахмат и, бог знает чего еще. Но футбол Чингис-хан на самом деле создал! По крайней мере, мир узнал его после монгольского нашествия! Это точно! И вот как это было.
Надо сразу объясниться. Я люблю футбол, я – болельщик. Мне кажется, что спорт – чуть ли не единственная сфера развлечения, где царит истинный, не срежиссированный драматизм, а футбол – самый зрелищный вид спорта, поэтому самый драматичный и захватывающий. Вот сегодня в Лиге чемпионов играют «Зенит» и «Брюгге», а я не могу составить путный отчет, чтобы мне хотя бы не снизили зарплату. То я не в том журнале опубликовалась, то не оформила правильно какую-то премию, то не сделала вовремя прививки от бешенства… И спросите меня, о чем я больше волнуюсь? Конечно, о «Зените». Отчет я все равно как-то составлю, а «Зенит» может и проиграть61. Была такая повесть про маму Ленина – «Сердце матери». Так вот «сердце болельщика» это тоже не пустой звук.
Однажды во время чемпионата мира по футболу я оказалась в Германии, где он как раз и проходил. Мы с друзьями, Габи и ее мужем Францем, зашли попить пива в кнайпу недалеко от их дома и оказались на просмотре игры Германия – Россия. Я стала тихо болеть за Россию. Явно проявлять свои пристрастья среди нескольких десятков накачанных пивом немцев было неразумно. Но и радоваться забитым немцами голам не позволяло мое национальное и человеческое достоинство. Я сдавленно булькала от негодования, когда счастье было на немецкой стороне, и мужественно сохраняла каменное выражение лица, когда везло нашим. Но мое инкогнито скоро раскрылось.
– Русишь? – грозно спросил меня габаритный волосатый немец.
– Найн, найн, их бин аус Монголяй, – я и не подозревала, как близко лежит предательство к моей носоглотке, откуда эти слова вылезли. И хотя я, действительно, «аус Монголяй», гадливость к себе самой я ощутила отчетливо.
– Ах я, Монголяй ист айн штадт ин Африка, их вайс, – важно сказал волосатый и отстал от меня. Но вдруг к нам подскочил какой-то симпатичный латинос с основательной примесью негроидности.
– Монголия? – завопил он. – Вы из Монголии? – Ха-ха-ха!
– Ну, из Монголии. Чего ха-ха-ха-то?
– Как там в Монголии? – не унимался латинос.
– Хорошо там в Монголии. А собственно говоря, почему вы так интересуетесь этим обстоятельством?
– Я был в Монголии! Я жил в Монголии! Я люблю Монголию! – латинос прямо зашелся в экстазе. – Я хочу в Монголию!!!
Стало все понятно. Латинос был болен. Есть такая болезнь, называется «любовь к Монголии». Ею болеют люди независимо от возраста, пола, национальности. Обычно это те, кто несколько дней провел в Монголии где-нибудь на природе, в кемпе, хорошо оборудованном современными приспособлениями для комфортной жизни. Долгое пребывание в ней, как правило, притупляет эту болезнь.
Я и мои друзья смягчились и пригласили латиноса за наш стол. Он с удовольствием сел. То да се, и он рассказал нам свою историю.
Не «малчик», не «дефочка»
Родился я в Сан-Паулу. Папа был из Аргентины, поэтому звали меня на испанский манер – Хулио. Семья большая, жили весело. Я все дни и ночи пропадал на футбольном поле. Там меня приметил тренер и пригласил играть в детской команде. Я стал опорником. Вы же знаете, что такое опорник в современном футболе. Это, сука, всё! А у меня чутье в крови. Я прямо вижу поле как на ладони. Через два года меня позвали в Баварию в молодежку. Да! Это было счастье! Семья, друзья – все ликовали: «Хулио, малыш, да ты счастливчик!» Я поехал.
Здесь меня сначала стали обмерять со всех сторон, брать анализы, исследовать на то, на это… И вдруг:
– Унмёглих! – сказал жирный врач.
Ки порра э эсса?62 Что такое? Я же ни бе ни ме был в немецком. Какой «унмёглих»? Ничего не понимаю.
– Ты не малчик. Ты не дефочка. Смотри там. Ты футбол нельзя. Унмёглих! – перевел помощник.
– Вайсэ фóдэр63, жирняга!
Оказывается, у меня в этом месте как-то не совсем так, как у большинства парней. Позвонил по скайпу братишке:
– Мигелито, посмотри, как там у тебя? Такое, как у всех? Или, может, как-то по-другому?
– Где там?
– В трусах, Мигелито, не тормози, не зли меня! Посмотри сейчас.
– Показать?
– Ну покажи.
Мда. У него было нормально. Значит, я один у нас такой урод! Вот сука-то! Пута! Пута! Пута!64
Главное, я ведь ничего не знал. Ну, думал, что-то такое, обычное. Девчонки были довольные. Я же трахал их и так и сяк.
В клубе выдали мне неустойку, пожали руку. Все с каменными лицами. Как будто так и надо.
Я напился. Плакал три дня. Что делать? Как явлюсь домой? «Мама Чоли, я вернулся. Ребята, не получилось. У меня пенис растет как-то не так!». Кома а мэрдэ э морра!65 Я остался в Германии. Таких, как я, здесь вагон. И с пенисом, и без пениса. Стал побираться. В общем, нищий бомж.
Среди монголов
Иду как-то по Кройцбергу, вижу – лежит женщина. Ногами дрыгает. Подхожу – азиатка. Глаза закатились, руками землю царапает. У нас в Сан-Паулу был такой, дядюшка Робиньо. Эпилептик. Ему, как-только он забьется в припадке, в рот что-то совали, чтобы он язык не откусил. Вокруг ничего подходящего не нашлось ― только палки какие-то валялись, а медлить, я знаю, нельзя. Вот я и сунул ей в рот палец. А она, сука, хрясь! ― и перекусила палец. Сама сразу успокоилась, а я завыл. Боль была ужасная. Вокруг нас собрался народ. Кто-то вытащил мой палец у нее изо рта и обмотал платком. Потом ребята-азиаты взвалили ее и меня на плечи и потащили куда-то. Притащили в квартиру. Женщину уложили на пол. Мой палец хорошенько облили водкой и перевязали. Водки влили и в меня. Много. Я ничего не понимал, только плакал от боли. Потом заснул.
Так я оказался среди монголов и познакомился с Сарá. Монголы жили тем, что продавали газеты. Брали оптом и продавали. Налогов, аренды ларьков не платили. Это был их навар. Некоторые подворовывали. Особенно хорошо получалось с брендовыми товарами. Они отправляли их в Монголию и там сбывали.
В квартире монголов было много, я так и не понял, сколько. Главный, Чýка, раньше был министром. А тут распределял работы, посылал всех туда-сюда. Жили дружно. Только часто пили и тогда ночь напролет пели песни. Могли подраться. Я боялся, что они меня прогонят – идти-то было некуда. Но они ничего не говорили. Дали чистую одежду. Постепенно я пообжился. Чука пристроил меня в ближайшую булочную таскать хлеб и делать другую подсобную работу.
К языкам я способный. Научился и по-монгольски, и по-немецки говорить. Монгольский ― прикольный. Ххх, ччч… Есть несколько важных слов. «Май» ― «на, возьми». Потом «хамагуй». Это, мол, «пофиг». «П…да», это что-то вроде «эх!» или «черт!», «солёрсон» – «очумел!». И так далее.
К Сара там все относились по-особенному. Уважали ее, берегли, что ли. Я на нее смотрел во все глаза. Она была какая-то не такая, как все. Редко улыбалась. Медленно откидывала волосы. Ходила плавно. В общем, я влюбился. Она же не обращала на меня никакого внимания. Как будто меня нет. А однажды взяла за руку и повела в маленькую темную комнату, в которой спала одна.
Мы стали жить с Сара. Она оказалась шаманкой. У нее по материнской линии все шаманы ― мама, бабушка. Когда я ее нашел, она как раз собиралась камлать, но рановато впала в особенное состояние, еще на рынке. Поэтому до дома не дошла, а повалилась прямо на улице. Так что это был не припадок, а шаманский ритуал. И Сара совсем здоровая, а никакая не припадочная.
Я вовсе забыл про свои страхи и проблемы – мальчик я или девочка. С Сара я был очень сильно мальчик, даже не вспоминал, что со мной что-то не так. Но однажды Сара сказала, что у нас будет ребенок. Вот тут я испугался и все ей рассказал.
Сара сказала, что все это чепуха, я нормальный. Конечно, у меня там как-то по-особенному, но ей со мной хорошо. Даже очень. А вот как это скажется на ребенке, она не знает. Вдруг он такой же получится? Или еще хуже?
В общем, мы задумались. Что делать?
– Надо спросить Чингис-хана, ― сказала Сара.
– Что?! Ты что, тронулась на почве беременности? Какого Чингис-хана? Этого вашего, который весь мир завоевал? Или есть какой-то другой?
– Тот. Он наш предок. Он все знает.
– И про нашего ребенка?
– И про нашего ребенка.
– И как ты собираешься его спросить?
– Я, когда камлаю, его спрашиваю. Он все говорит. Когда Чуку высылали, я его спросила. Он сказал, что все будет хорошо. Чука вернулся. Еще про мамину болезнь спрашивала. Он сказал, что надо съесть мешок сушеной горечавки, собранной там, где мама родилась. Никто не помнил, где точно она родилась. Но все родственники собирали горечавку по всему сомону. Мама съела на всякий случай шесть мешков и выздоровела! Потом он сказал, что наш президент победит, и тот победил. И еще много всего. Он все знает. Надо у него спросить
– Были ли такие люди, как я, во времена Чингис-хана-то? Может, он, вообще, про такое не слыхивал. Как же он ответит?
Чука, который был в курсе всех наших дел, сказал, что он знаком с одной ученой фрау и она знает все про Монголию. Наверняка ей известно, были такие люди во времена Чингис-хана или нет, и что он думал по этому поводу.
Жила фрау Наги в той части города, которая раньше была Восточным Берлином. Дом без лифта, туалет – на две квартиры на лестнице. А квартиры – с иголочки, все блестит и сверкает. Я знаю такие дома. Уж Берлин-то я изучил.
Открыла дверь маленькая седая женщина с кувшином в одной руке и сигаретой – в другой. Видно, поливала цветы. Посмотрела на нас с удивлением. Сара молчала как проклятая. Пришлось говорить мне.
– Добрый вечер, фрау Наги. Мы пришли, чтобы задать вам один научный вопрос. Не могли бы вы сказать, при Чингис-хане были трансгендеры?
Фрау Наги внимательно посмотрела сначала на Сара, потом на меня и сказала:
– Могу дать десять евро, больше не дам. Ну ладно, если сломаете печку в той комнате и ночью вынесете мусор, дам сто.
– Вы нас не так поняли, уважаемая фрау. Мы приличные люди. Конечно, мы можем сломать печку и даже вынести мусор, и не откажемся от ста евро. Но нам очень важно узнать, что пишут научные книги о том, были ли при Чингис-хане такие – не-мужчина и не-женщина. Она монголка, – добавил я, кивнув на Сара.
– Ах зо? Это в корне меняет дело, – резко оборвала разговор седая женщина и захлопнула дверь перед нашими носами.
– Так это были вы? – воскликнула Габи.
Габи отличается тем, что у нее на лице отражаются все чувства. Сейчас она была в крайнем смущении. Глаза выпучила, брови вздернула. Этакая подбитая ящерица. Жалкое зрелище.
– Да, я помню, приходили ко мне какие-то странные люди… Подумала, что пьяные или сумасшедшие. Извините, но это было так неожиданно. Какие-то не-мужчины, не-женщины… при Чингис-хане. Я вообще ничего не поняла тогда.
–Да, это были мы, – продолжал Хулио. – Ничего страшного, это все уже в прошлом. Слушайте дальше.
Габи еще долго не могла успокоиться и порывалась что-то объяснить. Но мы слушали Хулио.
К Чингис-хану!
Сара сказала, что идти к Чингис-хану придется мне.
– Я не могу, я беременная. Придется отправляться тебе.
– Ты что? Я же не шаман. Я не смогу. Я ведь даже по-монгольски плохо говорю. Как я у него спрошу?
– А ты хочешь, чтобы наш ребенок получил дозу радиации в безвоздушном пространстве?! Сможешь! Я научу.
Она дала мне понюхать что-то ужасно неприятное. Налила на голову какой-то жижи. Стала бить в бубен и орать невнятицу. Бар-бар! Тыр-тыр! Я ничего не чувствовал, а втайне был рад, что не получается. Очень мне не хотелось к Чингис-хану. Постепенно я заснул. Последнее, что помню, – я сильно задрожал. Мороз по коже пробежал, голова закружилась как будто. Руки-ноги стали как веревки. Потом все исчезло.
Проснулся я в каком-то поле. Бескрайнем. Это, наверное, и есть степь. Раньше я такого простора не видел. Лежу весь облеванный. Плохо мне до ужаса. Мутит, голова кружится. В глазах круги, красные огни. Руки поднять не могу. Дядюшка Робиньо дал мне однажды тростниковой самогонки. Я, дурачок, выпил целую кружку. И то мне не было так плохо тогда. Хотя три дня после той самогонки не вставал с постели. Лежу. Плевать мне, где я, кто я… Ох, Сара, Сара…
Вдруг раздается топот копыт. Кто-то спешился и подошел ко мне. Я головы поднять не могу, да и глаза не открываются. Слышу ― дети хихикают, переговариваются. То подойдут, то отскакивают. Видно, боятся меня. Один глаз с трудом приоткрыл, вижу ― монголята, шустрые такие, щеки все в цыпках, сопли свешиваются.
– Вода надо. Здоровье плохое. Не бойтесь.
Ух, как они от меня бросились бежать. Отбежали и смотрят. Любопытные. Глазками так и зыркают.
Двое мальчишек, что постарше, привязали к моим рукам веревки, сели на лошадей и пустились вскачь. Это, наверное, такая пытка, что ли. Еле жив остался. Голова, как мячик, прыгала по степи. Джинсы, рубашка порвались в клочья. А мальчишки скачут и хохочут. Правда, вся гадость из меня исторглась, и, когда они бросили мое бездыханное тело перед юртой, мне как будто стало полегче. Я сел, обхватил голову.
Из юрты вышел человек, крепкий, серьезный. Подошел, что-то сказал. А я ничего не понимаю, только говорю:
– Тринкен, тринкен, битте…
– Тэнгэр гэнээ?66― воскликнул он. ― Эй, мать, иди сюда, взгляни. Этот странный человек, которого притащили дети, говорит, что он божество тэнгри.
Вышла женщина с широким приплюснутым лицом. Она смешно переваливалась на кривых ногах.
– Что ты опять зовешь меня? Видишь, я делом занята? Вечно придумаешь какую-то ерунду. Лучше сходи к овцам. Там одна, кажется, заболела фырчаткой, а другая ― вертячкой. Ну, что здесь? Какой такой странный человек?
Подошла ко мне и заохала:
– Ой, кто это? Какой черный. Это он ― божество? Где вы его нашли?
– Он там валялся, за холмом, ― мальчишки возбужденно затараторили. ― Мы думали, это черт. Или демон, про которого дедушка рассказывал. А он вдруг как завертится, как заговорит. Вот мы его и притащили.
Мужчина потрогал меня ногой:
– Хм, живой…
– Да что же это такое?! Сколько можно всякую нечисть тащить в дом? Вы головами-то своими круглыми подумали бы хоть чуть-чуть! Это же истинный черт! Что теперь будет? Молоко точно прокиснет! – верещала женщина.
– Накормите его, напоите. Я скоро вернусь, – с этими словами мужчина вскочил на коня и ускакал.
– Нет, посмотрите на него! Накормите, напоите… Сам ускакал, а нам с этим страхом оставаться одним… Умник! – продолжая ворчать, женщина ввела меня в юрту, дала выпить чего-то кислого, терпкого. Три пиалы большие. Я заснул. Когда проснулся, хозяин уже вернулся. Он притащил большую косулю, которую убил на охоте. Они со старшим сынишкой разделывали ее.
Пир. Ссора
― Он, и правда, божество. Так мне еще никогда не везло. Первой же стрелой добыл большого козла. Сынок, отправляйся к тайчудскому Таргутаю, зови их всех к нам. Устроим пир горой. У нас поселился тэнгри! Старуха! Доставай чего там ты накурила, к нам гости едут, – хозяин юрты буквально ликовал. Но женщина продолжала бурчать:
– Здрасьте! Какие гости? Ты что, очумел совсем? Эти черта притащили, этот гостей назвал… Да еще кого?! Тайчудскую голытьбу! Зачем только ты встретился, когда меня в возке везли! Жила бы с Чилэду как барыня, горя бы не знала. Ох-хо-хонюшки!67
Пришли гости. Стали есть мясо да водку пить. На меня смотрят во все глаза. Особенно их изумляла растительность на теле. Время от времени кто-нибудь подходил и осторожно трогал волосы у меня на груди.
– Ты посмотри у него между ног! Настоящие заросли! Нет, это точно тэнгри! У простых людей такого не бывает, ― сказал хозяин.
– Не болтай, Есухэй, тэнгри, тэнгри… А вдруг черт? У чертей тоже может быть ― и волосы там, и две штуковины, и вообще черт-те что…
Толстый, потный дядька подошел и жирными пальцами залез ко мне в джинсы.
– Ой! Мама! Там что-то не то! ― завопил он.
– Да ё-моё! Шупа мэу пау!68
Я такого выдержать не мог. Как дал ему ногой в живот! Ноги у меня крепкие, так что толстый отлетел метров на десять, не меньше.
– Убили! Убили! Есухэев черт убил меня! А-а-а! – толстый вопил как оглашенный.
– Да постой, Таргутай, это не черт, это тэнгри! Он сам сказал, что тэнгри. И потому я одной стрелой свалил огромного козла. Так что не выдумывай ерунды. Не позорь мою юрту. Никаких чертей у меня отродясь не было! – хозяин начал сердиться. Водки-то они выпили не мало.
– Твой черт убил меня! Твоя юрта проклятая! Ты специально заманил меня, чтобы погубить!
– Не неси чепухи! А то срублю твою дурную башку, ты меня знаешь!
– Ты всегда хотел избавиться от меня. Старый носок от рваного сапога!
– Ах «носок»? Ах «от сапога»? Проваливай. Отныне мы кровные враги, так и знай!
Гости ускакали. Есухэй выпил подряд три пиалы водки и завалился спать. Дети сидели притихшие.
Все-таки тэнгри!
― Вот, оказывается, как поссорились монголы с тайчудами? Я никогда не могла понять, почему они так ненавидели друг друга! ― воскликнула Габи. Она была лингвист и в истории разбиралась средне. Я снисходительно взглянула на нее. Мол, что с тебя взять. Но ничего не стала говорить. Вообще-то, я и сама не четко помнила, чего они там не поделили. Просто Габи всегда ляпает сразу. А я ляпаю через некоторое время. Поэтому я выгляжу посолиднее. Уметь надо!
Но вернемся к рассказу Хулио.
Утром хозяин, пошатываясь, пошел к овцам. Я двинул за ним, повторяя: «Ахá, би чýтгур биш, би чутгур биш»69.
Есухэй ничего не отвечал. Только посматривал на меня сердито и качал больной головой.
Он вывел двух овец. Одна все время фырчала, а другая крутилась на месте. Пока он доставал нож, расстилал какую-то тряпицу, ставил тазы, готовясь порешить их, овцы подбежали ко мне и стали лизать руки, ноги – все. Залезали через рваные штанины и лизали, лизали, лизали. Уж не знаю, что им нравилось. Может, аромат дорогущих мужских духов «Дольче Габана», которые Сара мне подарила. А может, и дешевый гель для душа «Олд Спайс». Не мой же пот и блевотина, в которых я все еще пребывал. Во всяком случае, овцы полизали меня, потом постояли, покрутили головами и побежали в стадо. Все их фырчатки и вертячки как рукой сняло.
Хозяин аж сел от удивления.
– Тэнгри, тэнгри, настоящий тэнгри, – завопил он диким голосом и побежал в юрту.
– Чего орешь? Наградило Небо мужем-дураком. День еще не настал, а он уже криком исходит… – хозяйка кипятила молоко на очаге.
– Молоко не скисло?
– С чего ему скисать?
– Значит, он точно тэнгри. Был бы чертом, молоко скисло бы. А еще он только что вылечил овец с фырчаткой и вертячкой. Пойди сама посмотри. Они здоровехоньки.
Хозяйка, продолжая ворчать и охать, заковыляла к загону. Дети побежали за ней. Тут началось. Все стали крутиться вокруг меня, прыгать, махать руками. Потом уложили на почетное место. Дали вкусного мяса. Только помыться не разрешили, а мне очень хотелось. Видно, берегли то, что лизали овцы. Вечером старший сынишка подошел ко мне и лизнул. Раз, второй. И смеется, прямо хохочет. Остальные в сторонке стоят. Побаиваются. Он самый смелый, видать. Потом стал изображать, как у него излечивается фырчатка. Смешно. В общем, с мальчишками я подружился.
Одно было не ясно – который здесь Чингис70. Никого с таким именем вокруг не было.
Футбол
Надо мной стали чахнуть и сохнуть. Беречь меня, в общем. Полная кузáну71. Туда не ходи, здесь не сиди, укутайся получше… Главное, чтобы меня не украли или тайно не лизнули, как я понял. Уже пошел слух, что я – тэнгри, что кто меня лизнет, тот становится здоровым и сильным, прямо ух! Вот Есухэев старшенький лизнул и стал таким уж богатырем – и умный, и смелый, и быстрый, и сообразительный…
– А если сейчас лизнуть? – пошутила Габи.
– Попробуйте, фрау, – ответил ей в тон Хулио.
Мы с Францем зашикали на нее – мол, не мешай. Взяли еще пива и стали слушать дальше.
Однажды я надергал овечьей шерсти, когда домашние катали войлок, и сделал футбольный мяч. Стал чеканить. Приспособился. Ничего, получается. Пацаны подбежали, стали тоже пытаться. В конец концов, начали мы с ними играть в футбол. Ребята позвали всех мальчишек с округи, получилось две команды. Капитан первой – Тэмуджин, второй – его сводный брат Бэгтэр.
Ох, Тэмуджин был шустрый. Мог все играть – и нападающего, и левого крайнего, и опорника, и даже защитника. Но он, конечно, любил атаку. Хитрый, как черт, азартный, ловкий. Я его своим приемчикам научил: как обводить, как укладывать противника, как бить. Он у меня даже «вертушку Зидана» делал, пару раз «удар скорпиона» исполнил. В общем, парень – загляденье.
Игра пошла нешуточная. Даже старшие приходили смотреть.
– А что ты кричишь, Хуля-аха72 (так меня здесь стали звать), когда играешь? – спросили пацаны.
– Футбол без крепкого словца – все равно что фейжоада без маниоки. Вот я и ругаюсь на своем языке.
– О! Мы будем тоже ругаться!
– Монгольские ругательства не очень подходят для футбола. Если, например, Хасар отдал неточный пас, ты же не будешь ему орать: «Хасар, ты – женские штаны, испачканные в испражнениях!» или «Ты – сапоги бродяги, стоптавшего их в ста тысячах дорог!»
– Тогда научи своим!
Так мои пацаны стали ругаться на португальском. «Офсайд, придурок, кóна!»73. «Балáну74, смотри, куда бьешь!» «Быстрей, кáбра!»75. «Заткнись, засунь себе карáльо в рот!». «Да я фóдасэ тебя во все дырки!». Даже зрители кричали: «Эй, Бэлгэдэй! Шевели ногами! Или мэтэ от тэу дэду ну ку!»76.
Однажды Бэгтэр подговорил команду, и они немного сузили свои ворота. Так-то они редко выигрывали, а тут – ура! победа! Тэмуджин ходил сам не свой. Не любил проигрывать. Потом подошел к воротам, измерил их шагами, и погнался за Бэгтэром. За ним побежал его братишка Хасар.
Через некоторое время появляются, посвистывают. Стали коней своих чистить.
– Где Бэгтэр? – спрашиваю.
– Там, у речки, – отвечают, да так равнодушно, что я почувствовал: что-то произошло. Пошел к реке, смотрю – Бэгтэр лежит на берегу со свернутой шеей. Вот бабáки77, а?!
– Что вы наделали? С кем мы теперь будем играть?!
– Да ладно, не парься, Хуля-аха. Найдем. Борчи нормальный пацан. Других – целая отара. Вот что сказать матери – это проблема. Ты нас не выдавай. Скажем, что Бэгтэр у нас рыбу украл. Это мать поймет. Рыбой можно целый полк накормить. А про футбольные ворота она не поймет. Ты же ее знаешь. Ругаться будет, света белого не взвидишь78.
Только и сказал им: «Бабаки вы все-таки!»
Тэмуджин с Хасаром захохотали, и мы пошли отрабатывать угловые.
Убийство Есухэя
В общем, жизнь пошла не пыльная. Я пообвык. И про свою главную цель стал забывать. Иногда меня давали кому-нибудь полизать – больному родственнику там или коню перед скачками. Только не подпускали ко мне девчонок. В округе распустили слух, что, если какая-нибудь ко мне приблизится, у нее из ушей вырастут рога. Вот они и боялись. Любопытно им было страшно, смотрели на меня издали, но тут же трогали свои уши – не растет ли что. А я уже маялся. Меня же все время мясом кормили. На коз стал поглядывать. Честно. Овцы мне не нравились, тупые какие-то. А козы ничего – игривые, своенравные. Я таких люблю.
Спасал меня футбол. Мы играли как оглашенные. Тэмуджина сосватали и увезли в другую семью, так он сбежал. Подговорил слугу, тот передал семье невесты, что отец по нему скучает, и сбежал. Мы громили всех. Я перед игрой тайно давал полизать себя Тэмуджину. Хасар тоже прикладывался. Остальные боялись.
Тэмуджин говорил, что футбольную тактику можно применять и в набегах. Например, рваный темп. Или долгая отсидка в защите, а потом резкая контратака. Еще ему нравилось нападение по одному флангу, длинный пас на другой и неожиданная атака оттуда. Если есть сильный игрок, которого все знают, надо стянуть всех соперников к той позиции, где он играет, а потом напасть с другой стороны, где бегает какой-нибудь завалященький паренек. Главное – все время менять тактику. То 3—4—3, то 2—4—4, то вообще без номинальных нападающих. Ой, не дурак был этот Тэмуджин.
Однажды Есухэй отправился на охоту и взял с собой меня. Он часто меня брал, чтобы охота была счастливой. Настрелял он и вправду прилично, и, «усталые, но довольные», мы возвращались домой. Вдруг слышим – скачут. Я уже выучил, что, если в степи к тебе несутся всадники, это не к добру. Или весть плохую принесут, или против тебя что-то затеют. С добром люди не поспешают. Оказалось, тайчудские парни. Идите, говорят, к нам чай пить. А сами обступили нас и нагло ухмыляются. Куда деваться? Пришлось скакать к ним. Есухэй о чем-то думал. Потом шепнул мне: «Хуля, сбрось незаметно что-нибудь, чтобы ребята нас нашли. Я не могу, за мной сильно следят». Я сбросил пару лисиц будто невзначай. Потом еще свою шапку.
Не успели мы прискакать и спешиться, как Таргутай с Кирилтухом, двое их главных, переломили Есухэю шею. Он пал замертво. Жаль его, неплохой был мужик. Меня привязали к столбу у коновязи, а сами стали пить водку и песни орать. Сильно они обрадовались, что меня заполучили.
Через некоторое время слышу, идут. Пьяные, довольные.
– Лезь в штаны ты, – это Таргутай Кирилтуху говорит. – Сила его точно там. Я, когда его ощупывал, понял, что у него с этим делом не как у всех. Надо у него эту штуковину выдрать. Засушим и будем хранить. Будет наш, тайчудский, талисман! От всего защитит!
– А чего все я? Ты сам и лезь.
– Неа, Туха, твоя очередь. Я его подержу, чтобы не рыпался. Я сильнее тебя, ты его не удержишь.
– Любишь ты, чтобы грязную работу кто-кто другой делал!
– Это не грязная работа, Туха, это почетная работа. Я ее тебе и даю. Ты же все время говоришь, что ты глава рода. Вот и давай, действуй.
– Что ты все лезешь со своими подколами?! Оскорблять меня вздумал?!
– Что ты? Как я могу? Как осмелюсь? Все. Я держу его. Не болтай, а тащи у него его штуковину.
Таргутай и вправду схватил меня своими ручищами, как клещами, а Кирилтух влез в штаны и потянул меня за пенис. Боль страшенная. Я отключился.
Я – «малчик»!
Пришел в себя. Сначала не понял, где я, что я. Болит между ног – не передать словами. Пригляделся – Тэмуджин и Хасар барана режут. Мать их Оэлун ничком лежит рядом с телом Есухэя. Маленькие сидят притихшие. Видать, поминки готовят.
– Хуля-аха, ты жив? – ко мне подсел малóй Хачиун.
– Вроде жив. Что происходит? Хоть ты мне расскажи.
– Тебя с отцом притащили старшие братья. Папа умер. Скоро придет шаман, дядя Тэб-Тэнгри. Папину душу провожать на небо. Братья барана режут.
– Много времени прошло, как я тут валяюсь?
– Вас принесли вчера ночью. Темно было. Мы уже спали. Братья в степи увидели твою шапку и лисиц. По ним нашли вас. Тихонько подобрались к тайчудам и шарахнули дядь Таргутая и Кирилтуха по бóшкам. Те отвалились. Они вас положили на коней и поскакали.
– Принеси-ка мне айрака79.
– Май, пей.
Хачиун сидел на корточках возле меня и жалостливо смотрел, как я пью.
– Еще?
– Давай!
Я отполз подальше, чтобы справить нужду. Больно ужасно. Только смотрю – а у меня там, как у всех мужиков, стало. Вытянули эти падлы Таргутай с Кирилтухом мой пенис-то. Фильо да пýта80 чертовы! Оказывается, вот что нужно было! Делов-то! Карáльо!81 Теперь и Чингиса искать не надо. Чего спрашивать, когда я, оказывается, и так «малчик»!
Подошел я к юрте. Все печальные, хмурые. А у меня в душе птички поют. Даже неудобно как-то. Стал молча Оэлун помогать по хозяйству. Она очнулась. Ни следа всегдашней ворчливости – сумрачная такая. Видно, о жизни своей задумалась. Как быть дальше то? Всю жизнь Есухэя кляла да ругала. А теперь без хозяина будет нелегко, ох как нелегко. Дети малые. На родню надежды нет. Баба она была, хоть и сварливая, но неглупая, все понимала.
Пришел шаман. Оэлун подала ему айраку, архи82, мяса. Тот стал есть и пить. Нехотя как-то, без азарта. Все на меня поглядывал. Наконец говорит:
– Слышь, тетка, надо этого вашего Хулю отправлять туда, откуда он явился. Вроде счастье должен был принести вам, защиту, а принес несчастье. Убивать не стоит, он же тэнгри, но избавиться надо!
– А может, все-таки убить? – спросила Оэлун. – Изгонять, то-сё, целая морока. Некогда этим заниматься. Да и какой он тэнгри! Есухэй все выдумал, ты же его знаешь – с молодости был несерьезный человек. Ну лизали этого Хулю, ну вылечивались. Но это могло быть и совпадение. Фырчатку, конечно, он вылечил, ничего не скажу. Она просто так не проходит, это тебе не вертячка. Не знаю. Делай, как знаешь. Ты же у нас шаман.
Тэб-Тэнгри напоил меня чем-то гадким, вылил на голову вонючую жижу, прямо как в прошлый раз Сара. Я впал в сон. Всё.
Дома!
Вдруг слышу – телевизор по-немецки про Меркель говорит. Ура! Я дома! Голова болит, мутит, все как полагается. Но я счастлив. Вижу – Сара ходит беременная.
– Сара, привет!
– Ааа! Ой! Проснулся! Чука, иди сюда! Он очнулся.
– Где? Ух ты! Здорово! Узнаешь меня?
– Ты Чука.
– А это кто?
– Это Сара.
– Правильно.
– Голова болит.
– Еще бы! Ты же год лежал в коме.
– Год? В коме? Как в сериалах?
– Да. Как в сериалах.
– А Сара так и не родила?
– Родила. Вон твоя девочка. А это уже мой.
– Так вы с Сара, что ли?
– Ага.
– Вот оно как…
– А кто знал, сколько ты еще проваляешься?
– Покажите дочку. Хорошенькая. Дайте-ка.
– Осторожно, не урони. Ты еще слабый.
– На меня похожа. Кудрявая.
– Ты, когда свалился, мы боялись, что умер. Но ты дышал. Так и пролежал год. Иногда ногами дрыгал и мычал что-то. Под конец стал все за пиммель свой держаться и дергать его. Немного орал.
– Орал, потому что Таргутай с Тухой тянули меня за пенис. Ты бы тоже небось заорал. Зато я теперь нормальный. На, посмотри.
– Ладно, ладно, лежи отдыхай. Ты еще не совсем оправился, видать. Какие-то Туха-Муха…
Совсем я пришел в себя через пару дней. Сначала ходил и показывал всем ребятам свой пенис.
– Энэ пизда галзуурсан юм уу даа83, – ворчали они, но смотрели и кивали головами. Да, мол, отличный, хороший…
Потом я пошел в футбольную школу и попросил посмотреть, как я играю. Немцы сразу меня взяли. Поиграл год здесь, год там. Сейчас играю в «Баварии». Жирного доктора однажды встретил в коридоре. Снял штаны и показал ему свое хозяйство.
– На, смотри, придурок!
Он сделал вид, что ничего не понял и сбежал. Испугался страшно.
Теперь, когда я отдаю проникающий пас Левандовски и тот забивает гол, все кричат мне:
– Монгол! Монгол!
«Хуля Монгол» – моя кличка.
И я счастлив!
Эпилог
Мы сидели обалдевшие. Пока слушали, пива напились по самые уши.