Сергей Анисимов
Год мертвой змеи
Узел 3
Начало февраля 1953 года
1 февраля 1953 года советский военный советник при флагманском минере военно-морских сил КНА товарищ До Вы, то есть капитан-лейтенант Вдовый, встретил в отличном настроении. Несколько дней он провел в Нампхо, затем еще несколько – в Соганге, потом снова день в Нампхо. Днем 31 января он вернулся в передовую военно-морскую базу Со-ганг и, едва ли выспавшись за обрывок ночи, к 2:30 следующего утра был уже на пирсе.
Импровизированный минный заградитель, в мирной жизни – безымянный кунгас, а теперь «Вымпел № 4», загружался минами с подъехавшего прямо к сходням грузовика. Взвод солдат-корейцев из батальона береговой обороны, разбившись на две бригады, аккуратно скатывал тележки с якорными минами заграждения с досок, выложенных наподобие огражденного перилами моста, трещавших и прогибающихся под их весом. Мины были старые, производства межвоенных лет, классического «образца 1916 года», то есть отлично знакомые Алексею еще с курсантских времен. Грузовик брал две таких мины, кунгас – шесть. Уговорить его командира взять хотя бы еще пару не удалось, и поскольку в море все равно предстояло выходить именно ему, а не военному советнику, то на этом и ограничились.
Весила каждая мина 750 килограммов, и, помня, как это было в те годы, когда они зелеными курсантами таскали эти мины по рельсам, Алексей мысленно сжался. Солдаты, натужно ухая, дружно вцепились в очередную тележку и достаточно ловко вкатили ее на палубу минзага, освещенного с берега парой прожекторов. Его двадцатилетний командир орал и размахивал шапкой. У него не было даже военной формы, но на корме его кораблика с флагштока свисал самый настоящий красный флаг. Впрочем, его можно было трактовать просто как «имею на борту взрывоопасный груз».
– Товарищ военный советник, – подошел сзади переводчик. – Товарищ капитан спрашивает, будут ли от вас какие-нибудь еще указания.
– Да, – кивнул Алексей. – Всех лишних немедленно убрать с пристани.
Он обернулся и увидел, что погрузка уже почти закончилась, – оставались последний грузовик и последняя мина. После этого капитан-лейтенант посмотрел в темное еще небо. Вызванная необходимостью ночной погрузки иллюминация может привести к тому, что все уважающие себя «ночники» слетятся к ним, как мотыльки. Причем вооруженные до зубов. И если зенитчики, дай бог, сумеют отогнать одиночку-охотника, то он, проникнувшись к ним почтением, в любом случае наведет на базу уже загруженное как следует и готовое к драке звено бомбардировщиков. А истребителей на прикрытие выхода убогого минзага никто не даст, можно даже не просить. Остается только молиться, чтобы свет никто не увидел. А корейцам – чтобы их посудина не попалась какому-нибудь шарящему между островами сторожевику.
– Уводите грузовик, как только они скатят, – сказал Алексей. – И всех лишних тоже уводите. Как только они закрепят все мины, немедленно свет долой. Если американцы налетят, здесь одно мокрое место от всех останется. Видывал я такое...
Он ожидал, что Ли направится к капитану и передаст ему совет, но переводчик вместо этого подбежал прямо к грузовику и сам прокричал что-то на своем чирикающем языке ждущему шоферу. Дождавшись, чтобы солдаты забросили доски в кузов, он, взмахнув рукой, выкрикнул несколько энергичных слов (отчего те разразились приветственными воплями), и все тут же трусцой побежали в сторону собственно порта. За ними покатил и сам грузовик.
Все-таки лейтенантское звание на войне – это достаточно много, даже на флоте. И даже при том, что Ли – китаец, а батальон корейский. Алексей уже знал, что имя Хао Мао, произнеся которое в первый раз, переводчик ждал от него улыбки, а то и насмешки, означает всего лишь Хорошая Шерсть. На севере Китая скотоводство было развитым, и его родители, небогатые крестьяне, назвали своего младшего сына на удачу. Еще одного лейтенанта, с которым Алексей успел познакомиться, – командира базирующегося на Соганг патрульного катера, звали в переводе на русский Крепкая Сталь. Можно было догадаться, что его отец был из рабочих.
– Давай! Давай! – прокричал с кунгаса высокий жилистый кореец в шапке, «уши» которой стояли торчком, как у зайца. Это само по себе придавало ему достаточно забавный вид, а выученное им за несколько часов подходящее русское слово сделало бы ситуацию окончательно комичной, если бы этот молодой офицер не должен был выходить в море уже через полчаса. Ставить мины между островами, в надежде на то, что на них подорвется какая-нибудь шхуна, везущая продовольствие и боеприпасы островным гарнизонам юж-нокорейцев – а если повезет, то и тральщик. И еще больше надеясь, что в процессе минной постановки его никто не обнаружит.
Погрузка уже заканчивалась. Не сумев поймать его взгляд, Алексей обернулся, и Ли тут же оказался рядом, дожидаясь новых указаний. Все же командиру минзага потребовалось еще несколько минут, чтобы тщательно проверить выстроившиеся на палубе мины, и только после этого он взбежал на пирс и молча остановился перед ними.
– Погрузка произведена недостаточно быстро, – высказался Алексей, глядя прямо перед собой. Ли перевел, и от военного советника потребовалось усилие, чтобы не посмотреть в лицо корейского моряка. – Если у вас будет такая возможность, я рекомендую тренироваться в погрузке до тех пор, пока вы не сумеете сократить ее время вдвое. Учебных мин нет, поэтому я попрошу товарища капитана обеспечить вас деревянными чурбаками. Значение тренировки вам понятно?
Только задав этот вопрос, он перевел наконец взгляд и встретился глазами с командиром «Вымпела № 4».
– Да, товарищ военный советник, – утвердительно кивнул кореец. – Я знаю, что мы плохо справились, но бойцы редко привлекались к подобным работам. У них мало опыта.
– Будут чаще, – пообещал ему Алексей, сумев наконец-то, улыбнуться с чистым сердцем. – Нам обещали мины и минные защитники. В сорока милях отсюда ходят корабли и суда интервентов, и если мы собираемся мешать им снабжать свои гарнизоны, высаживать десанты и разведгруппы, то нам всем придется воевать лучше, чем мы воюем сейчас. Погрузка мин – это тоже война.
Офицер кивнул. Ему явно не терпелось, более того, в своем нетерпении он был совершенно прав. Утренние сумерки с их зимним туманом были на вес золота – вовсе не каждый американский, британский или южнокорейский сторожевик имел ежеминутно готовый к фактической работе радар, а мимо эсминца ребят, дай бог, пронесет. Так что пока не взлетели дневные разведчики, «Вымпел № 4» должен выставить мины в проливе. В принципе, они успевали.
– Удачи! – коротко пожелал Алексей корейцу, и тот, пожав его руку, напряженно кивнул. Удача им понадобится, в этом сомнений нет. Сегодняшняя операция была, по местным меркам, достаточно рутинной, но для нового советника она была первой, разработанной полностью самостоятельно. Повезет ли ему, как иногда везет новичкам? Не придет ли в голову флагманскому минеру военно-морского флота КНДР, пожилому флегматичному мужичку с усталыми собачьими глазами, что молодого русского до реального дела допускать незачем. Мол, его работа – заглядывать через плечо в карты и таблицы и робко подсказывать глубины установки минрепов и соотношение мин к минным защитникам в каждой индивидуальной банке. Одной – у Тэчон-До, другой – у Тэйонпонг-До, третьей, если повезет и им это разрешат, – аж у самой пасти тигра, между Махангом и островами Сокмо-До, где вражеские сторожевые катера считаются на дюжины. Пожалуй, можно вспомнить, что в Европе подобный масштаб минно-заградительных операций (таких, как сегодня – шесть мин на единственном убогом, вооруженном одним пулеметом кунгасе) вызвал бы просто смех. Но здесь это не было смешно...
Где-то внутри посудины взвыл и застучал двигатель. Освещение с берега уже погасло, и в еще полной по зимнему времени темноте ходовые огни кунгаса светились, как планеты в ночном небе юга. Потом, мигнув, погасли и они.
Лейтенант выкрикнул несколько команд, и темные фигуры матросов забегали у причального борта. Через два десятка секунд минзаг, качнувшись, отвалил от брусьев причала, унося с собой полдюжины сделанных в СССР морских якорных мин. Лично проверив каждую, Алексей был уверен, что они не подведут. Год выпуска на формулярах к минам стоял 1938-й. Ему показалось странным, что их, во-первых, производили в годы, когда на вооружение были уже приняты более современные образцы, а во-вторых, так и не использовали в Отечественную, но это могло быть просто проявлением секретности, как и намалеванные на корпусе широкими мазками сурика непонятные ему иероглифы. С другой стороны, ему понравилось, что минрепы у мин были не из тросов, а из чередующихся с участками тросов коротких фрагментов крепких цепей. Насколько он помнил, делать такие минрепы начали действительно сравнительно недавно – так что, быть может, мины и в самом деле достаточно новые. Предполагалось, что цепи должны заклинивать резаки трапов, подтягивая мины к бортам тральщиков. Более того, такие минрепы делали малоэффективными параваны-охранители, с какими здесь ходили, насколько Алексей знал, почти все крупные боевые корабли интервентов. Вероятно, из экономии длина минрепов была уменьшена со стандартных 400 метров вдвое – этого вполне должно было хватать, что для Финского запива, что для мелководных Западно-Корейского залива и Желтого моря. В любом случае, стоимость изготовления такого минрепа вполне окупалась массой интересных возможностей, сразу встающих перёд теми, кто занимался тралением. Сейчас это был не он, это были враги, поэтому Алексей стоял, улыбаясь, и щурился на серое мерзлое море.
Минный заградитель уже разворачивался, показывая переделанную в транцевую, как у эсминца, корму с узкой рельсовой колеей для ската. Ребятам где-то три часа хода до района выполнения боевой задачи, и каждую минуту их могут перехватить. Сама постановка заграждения может занять минут пятнадцать или двадцать – и это уже напрямую зависит от подготовки команды, в которой Алексей вовсе не был уверен. Даже самого командира минзага он встретил вчера первый раз в жизни, и хотя парень ему весьма понравился, но опыт есть опыт: кадровый военный моряк, капитан-лейтенант Вдовый отдал бы четверть наличного корейского запаса мин только на то, чтобы вытренировать офицеров и матросов так, как в свое время тренировали его самого – до безрассудного автоматизма.
Отняв ладонь от виска, Алексей обернулся от дунувшего в лицо порыва холодного ветра с моря, принесшего стук двигателя и голоса команд. Лейтенант Ли стоял рядом, за плечом, и, оказывается, тоже отдавал честь – то ли помня правила, то ли просто копируя его. Солдаты-корейцы, грузившие мины на борт, и несколько портовых матросов также стояли на пристани и на мостках. Без всякого подобия строя, просто отдельными группками по нескольку человек, они стояли почему-то в полном молчании. Это было не просто «тихо», без выкриков и пожеланий удачи: молчание было каким-то неживым. Именно поэтому Алексей не почувствовал их за спиной – как любой человек, включая его, осознает присутствие других людей. Эта мелочь почему-то неприятно уколола его, и хотя ничего страшного в произошедшем не было, на душе от этого остался холодный, нехороший осадок.
Шагая к домику столовой передовой ВМБ, Алесей продолжал морщиться и уговаривать, убеждать себя в том, что в чужой стране могут и должны быть свои собственные традиции и суеверия, тем более в стране отсталой – какой, надо признать, является Корея. В советском флоте плохой приметой считалось отвечать на пожелание удачи в бою вежливыми словами. Может, и не везде, но по крайней мере на Балтийском и Северном флотах, где Алексей воевал от самого первого и до самого последнего дня войны, на такое пожелание надо было или выматериться, или как минимум грубо обругать пожелавшего. Почему – черт его знает, но вот так прижилось... Может, как рудимент какой-то народной традиции стародавних времен. Можно было припомнить, например, что в деревнях матерными ругательствами до сих пор отгоняют болезни от скота.
Ну кто его знает, как принято провожать в бой у корейцев... Может, у них так и надо: стоять, как на похоронах соседа, морща лицо от ветра, но не произнося ни слова. Интересно, переводчик Ли знает, или ему это так же удивительно – как китайцу из северной провинции и вдобавок бесконечно далекому от моря и военного флота человеку?
Внутренне посмеиваясь и проникаясь к своему «второму языку» все большим уважением, Алексей отмечал, что Ли ежедневно записывает на бумажки новые для себя слова и проговаривает их по 20 раз в день, пока произношение не станет если не чистым, то по крайней мере понятным. «Минреп», «гальвано-у-дарний», «ком-бини-рован-ний» – на этом слове он пока спотыкался чаще всего. Лейтенант с минзага, с его освоенным за полтора часа «Давай, давай!», мог оказаться в итоге гораздо более талантливым. Но слово было нужное – едва вступив в должность, Алексей сразу начал терзать флаг-минера по поводу необходимости использования современных, или по крайней мере «более современных», мин, – с индукционными, акустическими, комбинированными взрывателями, приборами срочности и кратности, и так далее. Если умело их применять, то даже не прикрытое береговой артиллерией и ударной авиацией, «мертвое» по сути заграждение может стоить интервентам немало пота. А пока они его будут тралить – можно будет поставить другое, в другом месте. Или в двух.
Погрузившийся в свои мысли Алексей вдруг заметил, что комвзвода Ли сзади начал какой-то разговор. Он обернулся на незнакомого солдата или матроса, зачем-то увязавшегося за ними, и тут в его голову пришла очередная неприятная мысль. Флагманский минер, советником при котором являлся капитан-лейтенант Вдовый, проводить заградитель в боевой поход не пришел. Почему – опять же, бес его знает. Он немолодой человек, и в два с лишним часа ночи, когда началась погрузка, а тем более к моменту выхода ему наверняка очень хотелось спать. С вечера они работали вместе, но вопрос о том, нужно ли Алексею идти на причал, а флаг-минеру оставаться, даже не вставал – все решилось как-то само собой. Плюс задача опять же была микроскопической: наверняка надменный старший офицер предположил, что шесть мин не стоят того, чтобы, не выспавшись, два-три дня потом ходить как поскользнувшийся. Но все равно... Когда балтийские «Марти» и «Урал» уходили ставить мины, было понятно, что флагманский минер флота должен или идти с ними, или, по крайней мере, непрерывно держать руку на пульсе происходящего – готовясь требовать прикрытие авиации, помощь Отряда легких сил и так далее. Никакой помощи, разумеется, почти никогда не было даже на той войне и уж точно не будет на этой, но Алексей, мысленно матюгнувшись, заключил, что спокойствие, с которым флагманский минер флота коммунистической Кореи относится к своей работе, объясняет то, что к ней с таким же спокойствием относятся и американцы с англичанами.
Они подошли к столовой и остановились, обметая сапоги заботливо приставленной к крыльцу метелочкой из плотных, коротко обрезанных сухих стеблей.
– Проголодались, товарищ военный советник? – спросил лейтенант Ли.
Проголодался Алексей отчаянно, потому что встал почти немедленно после того, как лег, а завтрака в четверть третьего ночи, разумеется, не было и быть не могло. С тех пор прошло не так уж и много времени, но все эти часы он провел на морозе, ощущая, как холодный ветер пробирается через швы бушлата. На часах не было еще шести, а он уже устал и наголодался впрок на целый день. Хотя если лейтенант со своим «Вымпелом» придет вовремя и без мин, то это, разумеется, будет стоить любого голода.
Заранее истекая слюной, он вошел в помещение столовой – немаленькую квадратную комнату, уставленную лавками и столами, со стенами, расписанными наивной батальной живописью.
– Что это такое изображено? – спросил Алексей переводчика, активно работая ложкой над миской с горячей рисовой кашей – насколько он уже понял, традиционным завтраком корейских моряков.
– Товарищ Ким Ир Сен, – сообщил тот.
– Ну, это понятно. А что он делает?
Лицо вождя корейских коммунистов Алексей уже научился узнавать: на большинстве изображений оно было одухотворенным, как, скажем, лицо декламирующего поэта. То, что на изрисованной гуашью стене, яркие краски с которой радовали глаз любого завтракающего или обедающего во флотской столовой передовой ВМБ Соганг, изображен именно будущий маршал Ким Ир Сен, Алексею было попятно. Непонятно ему было то, что делает Ким с таким странным видом. Местный художник, пожалуй, не слишком блистал талантом, и будущий маршал на росписи выглядел странно: его вдохновленное лицо не слишком вязалось со схематично изображенной винтовкой в руках и ползущей мимо колонной грузовиков.
Переводчик Ли спросил о чем-то солдата из рассевшегося за соседними столами взвода, добравшегося до столовой на 10-20 минут раньше их. Тот обменялся с друзьями несколькими быстрыми фразами, и переводчик Ли коротко сообщил, что нарисованная на стене сцена изображает отряд Антияпонской партизанской армии, который готовится к нападению на воинскую колонну японских захватчиков. Подумав, он добавил, что это происходит в Маньчжурии, в Китае.
– Да, – кивнул Алексей. Ну что ж, таким вождем можно гордиться. Молодой коммунист, с нуля создавший партизанский отряд, затем целую армию, мужественно дравшийся с интервентами без всякой надежды на успех и за считанные годы после завоеванной общими усилиями победы превративший сельскохозяйственный и ресурсный огрызок Японии в молодую и гордую своей независимостью страну, – это действительно, без шуток, вдохновляло.
– Я рад за вас, – искренне сказал Алексей ждущим хоть какой-то его реакции солдатам-корейцам и кивнул Ли, чтобы переводил сразу. – Ваш вождь – мужественный и стойкий человек. Я уверен, что и эту войну вы тоже выиграете. Я не сомневаюсь в этом.
Выслушав энергичные слова переводчика, солдаты закивали и заговорили, воспользовавшись нечастым случаем выразить советскому военному советнику свою признательность за помощь в их нелегкой борьбе. В свою очередь, на согласное кивание, выражения благодарности за доверие и прижимание рук к груди в попытках компенсировать убогость своего корейского лексикона (не выходящего пока за пределы с запинками произносимого Чосон Ин-Мин Кун[7]) Алексей потратил еще несколько минут, поглядывая одним глазом на истекающую дымом холодеющую кашу в своей миске и уже немного жалея, что вообще задал такой вопрос. В общем, то ли ранний, то ли поздний завтрак, при всей его сумбурности прошел как какой-то маленький стихийный митинг. Это, похоже, становилось местной традицией. Хотя... Корейцев тоже можно понять. Корея – это маленькая и бедная страна, а одним мужеством много не навоюешь, особенно при подобном неравенстве сил. Именно поэтому местные простоватые ребята относятся просто к самому факту присутствия среди них иностранца-коммуниста как к чуду. Хорошо бы так чувствовали себя и их командиры, включая и самого флаг-минера, но этого Алексей пока не видел и в помине: тот не проявил большой радости ни при знакомстве, ни в последующие дни. Возможно, флагманский минер просто слишком устал либо ждет, пока в точке, выбранной военсоветником До Вы под минную байку, подорвется и безвременно утопнет американский «Гиринг» или британский «С»[8]. Но, как Алексей сказал сам себе после этой мысли, всему свое время.
Алексей предполагал, что оказался первым советским моряком в Соганге после вывода в 1948 году нашего воинского контингента. Учитывая, что на весь северокорейский флот советников из Союза приходилось всего восемь и большинство из этих восьми на передовые военно-морские базы не заглядывали ни разу, вид европейца, с видимым наслаждением уплетающего остывший рис, пусть и своей варварской ложкой, действительно являлся поводом для почти детского восторга солдат и матросов Корейской народной армии. Большинство из них были самого юного возраста, от 17 до 20 лет, и многие видели русских впервые в жизни. Главное политическое управление КНА и культурно-просветительное управление фронта в течение всей войны в своей работе весьма активно использовали пример «Верного Брата, Советского Союза», выстоявшего и победившего в войне, во многие десятки раз превосходящей их собственную по масштабам вовлеченных в нее сил. Советник прибыл в Соганг вчера в середине дня, и хотя он немедленно пропал в штабе, его появление тут же стало предметом самого активного обсуждения в те минуты, когда сержанты объявляли хотя бы пятиминутный перерыв в длящихся с утра до вечера тактических занятиях.
Ходили слухи о готовящемся наступлении, в котором примет участие целый корпус советских добровольцев, способный смести фронт проклятых лисынмановцев и их друзей-интервентов, как зимний ветер сметает сухой снег с крутых склонов гор Хокудайхо. Девятнадцатилетний заместитель командира одного из отделений, дневаливший по бараку 3-й роты дислоцированного здесь батальона береговой обороны, сумел поговорить с переводчиком советника командиром взвода Ли, когда тот умывался перед сном – и к тому времени, когда соседний взвод подняли на погрузку мин, большинство сержантов их роты уже знали, как советского советника зовут и что он собирается делать.
– Теперь все будет иначе, – с убеждением сказал этот же младший сержант, глядя в окно на склонившегося над миской высокого темноволосого моряка в китайской форме. Стоящий рядом солдат приподнялся на цыпочки и с восхищением присвистнул, разглядев длинный косой шрам на лице советского офицера, о чем-то неслышимо переговаривающегося с китайским переводчиком. Как и замкомандира отделения, сам рядовой никогда в жизни не был в бою и даже ни разу не выстрелил из винтовки в то и дело проносящиеся высоко в небе вражеские самолеты, поэтому шрам на лице советского товарища, неоспоримое свидетельство его храбрости и мужества в жестокой схватке с врагами, вызвал у них трепет. Они верили, что прибытие советского человека, настоящего, истинного коммуниста в их передовую базу, пристанище нескольких катеров и мобилизованных шхун, может стать точкой, от которой весь ход их чудовищно, неправдоподобно жестокой и неравной войны пойдет по-другому. Не из-за одного человека, разумеется, – каким бы бесстрашным и умелым в бою он ни был. Но не зря же советник впервые за все эти годы появился именно здесь, почти вплотную к линии огня. Может быть, это означает нечто большее, чем задолго до рассвета ушедший в море заградитель.
Человек любит надеяться, особенно тогда, когда надежды не слишком много. Военные – совершенно не исключение. В чудо верить хочется всем...
Занимаясь своей нормальной работой, то есть проверяя формуляры находящихся на складе мин и сверяя записанное у корейцев в книгах с реальным положением вещей, несколько последующих часов Алексей был достаточно занят для того, чтобы не волноваться. Мины хранились в деревянной клетке, вмурованной в нависающий над поселком холм. На нормальный каземат, вроде кронштадтского, где ему приходилось бывать, помещение не походило совершенно: не хватало света, не хватало места даже для имеющихся мин, как бы мало их ни было. Вместо этого среди спящих в темноте, наполненных пироксилином и тротилом рогатых шаров было отчаянно холодно. Сыро здесь быть просто не могло – ни малейшего следа инея на плотно пригнанных друг к другу досках обшивки стен Алексей не заметил. Но все равно, даже в полностью укрытом от ветра помещении кожа его лица и рук за два часа стянулась в настоящий дерматин.
– Холодно, – честно признался он одетому в буро-желтый ватный бушлат бойцу, держащему вытянутую из лючка под дверью лампу-переноску. Солдат-кореец, разумеется, ничего не понял, но вымученно улыбнулся. Он наверняка замерз не меньше, но старался почти не двигаться, опасаясь или задеть торчащие в разные стороны «рога» ударных взрывателей или хотя бы просто помешать работающему советнику.
– Ничего, еще штуки три... – все же сказал ему Алексей, и тот снова улыбнулся и кивнул. Написание китайских цифр освоить было достаточно несложно – но это пока все, что он сумел сделать. Даже как они произносятся, он еще не знал. Можно написать солдату цифру, и тогда он поймет, но это уже не имело значения. Мин действительно было мало – максимум на четыре похода одного этого заградителя. Либо на три, если к нему присоединится шхуна, способная взять на борт еще две.
Половина мин была того же «образца 1916 года», с примитивными ударными взрывателями, защищенными тяжелыми свинцовыми колпаками – их солдат боялся совершенно зря. Все – из одной и той же партии. Можно только представить, какого огромного труда и риска стоила доставка этих мин из Советского Союза вплотную к линии фронта, под ударами вражеской авиации. Несколько мин были более современными – типа «КБ», с гальваноударными взрывателями и мощным зарядом, способным, если повезет, переломить пополам тральщик. Одна «Тридцатка-бис» брала таких 52 штуки, но ни одного советского эсминца за корейцев пока не воевало. Какая будет морока с использованием этих весящих больше тонны мин с хлипких деревянных посудин, Алексей представлял себе с ужасом. И все же радовал сам факт, что эти мины имелись. Вот минных защитников не было пока ни одного, но по этому поводу можно было надеяться на слова флаг-минера, твердо обещавшего доставку нескольких штук во все три передовые базы ВМФ на западном побережье – то есть в Соганг, Калчонг и Монггумпхори. Представив себе то, что могут сделать даже четыре-пять «МЗ-26» или «ГМЗ-43», если применить их с умом, Алексей ухмыльнулся, и держащий над его руками лампу солдат посмотрел на него более пристально, чем раньше. Деликатность, видимо, мешала ему разглядывать советского советника слишком настойчиво, но любопытство побеждало, и молоденький солдат то и дело поглядывал на притягивающий его внимание шрам на лице Алексея, каждый раз тут же виновато опуская глаза.
Ну, вот и последняя мина. Согнувшись пополам и чуть посторонившись, чтобы дать уже знающему что делать парню возможность просунуть лампу под его рукой, Алексей прочитал ее заводской номер и сравнил его с формуляром, а затем и с журналом склада. С этой миной все оказалось нормально, но в целом на складе явно имелись проблемы. Нескольких проведенных по всем бумагам морских мин не хватало, и ни одного документа, подтверждающего их использование по прямому назначению, начальствующий над базой офицер КНА продемонстрировать им с переводчиком Ли не сумел. Сложно, конечно, предположить, что защищающие свою землю северокорейские моряки способны, что называется, «утилизировать», то есть бесцельно потратить такой ценный в военном деле предмет, как морская якорная мина. Более того, учитывая габариты и вес таких мин, теоретическое предположение о том, что кто-то из командиров-катерников мог прихватить лишнюю парочку таких в поход ко вражеским островам, также исключалось. Значит, эти мины установили точно так же, как и все другие, просто не провели соответствующие бумаги, позабыв оформить их в суматохе насыщенных событиями дней. Но, извините, с минами так нельзя – в том числе и с минами морскими, в каждой из которых по 118 килограммов взрывчатки.
Выйдя из склада и жмурясь от яркого света даже еще в туннеле, Алексей с улыбкой посмотрел на солдатика, который, изо всех сил стараясь не дрожать, аккуратно и тщательно сматывал провод переносной лампы в бухточку. Двери в само складское помещение (язык все же не поворачивался назвать его казематом) были сделаны на совесть, из броневого листа. Наружные же двери, выходящие из-под склона холма после резкого поворота семи– или восьмиметрового туннеля, были уже с окошком, и проходящий из него свет заставлял обоих кривить лица даже сильнее, чем это делал окончательно проникший во все суставы холод. Наверное, летом здесь, внизу, было почти так же холодно, как и зимой, но поскольку сейчас только-только начался февраль, то хуже явно уже не будет. Кроме того, вряд ли Алексею понадобится проводить в этой норе столько же времени еще раз. Даже если все эти мины будут израсходованы в ближайший месяц – что было его первейшей задачей – ведение журналов и оформление формуляров на базе требуется наладить так, будто это сам Кронштадт.
Добравшись до штаба, найдя там переводчика Ли, гоняющего чаи в компании пары молодых офицеров с катеров, и заставив того немедленно выдать по дымящейся чашке и по паре кусков сахара и ему, и замерзшему солдату, Алексей немного отошел. Чашка была возмутительная – на треть нормального стакана, но пополняли ее первые пять минут чуть ли не после каждого глотка, поэтому согреться было можно, пусть и потихоньку.
Вопрос по поводу недостающих документов он задал сразу после того, как немного пришел в себя. Переводчик сообщил, что их, насколько ему известно, действительно нет. Видя, что чаепитие затягивается, Ли предложил сбегать и спросить еще раз. Получив от Алексея согласие, он действительно убежал, оставив капитан-лейтенанта наедине с двумя офицерами и причмокивающим от удовольствия солдатом, обнимающим свою чашечку, словно сокровище. Офицеры негромко переговаривались между собой, время от времени поглядывая в сторону Алексея, сидящего прямо напротив. Неизвестно почему, у него создалось впечатление, что корейцы говорят о нем. Поймав взгляд одного из них, он вопросительно приподнял брови, но кореец никак не отреагировал, и пришлось смолчать. Плохо быть безъязыким, чего уж там, – но винить за такое было, увы, некого.
Переводчик Ли вернулся минут через десять, когда чай был допит и можно было уже уходить самому искать флагманского минера – спрашивать, на сколько тот собирается задержаться в Соганге. Документов лейтенант не принес, но пересказал полученную от кого-то из моряков информацию о том, что офицер, выполнивший большую часть минно-заградительных операций до предпоследнего на этой должности (считая последним того, кто ушел в море этим утром), переведенный в Соганг из Гензана[9], погиб уже достаточно давно, в марте 1952 года.
Очередной налет реактивных штурмовиков отбивать тогда было совсем уж нечем, попытки нескольких зенитных пулеметов исполнить хоть какое-то звуковое сопровождение реву их двигателей и разрывам града мелких осколочных бомб, были подавлены сразу и с исключительной эффективностью. Сбросив бомбы на поселок и портовые постройки, штурмовики сделали по паре заходов, поливая пулеметным огнем все, что еще не слишком сильно горело, и исчезли, сочтя задачу выполненной. В том налете погибло всего человек десять – но среди них был и офицер-минер. Если вызвавшие неудовольствие товарища военного советника обрывочные документы датированы хотя бы началом 52-го, то это, скорее всего, объясняется именно гибелью минера.
