Сергей Анисимов
Год мертвой змеи
– Вот, – перевел Ли. – Это тот самый русский.
Народу на мостике образовалось уже чересчур много, сигнальщик наверняка устал не меньше его самого, а смену ему и замену себе поставить было уже некуда. «Несколько минут, – пообещал себе Алексей. – Потом прогоню».
– Ну?
Выпрямившись, связанный человек оказался не таким уж невысоким. Он помотал головой и произнес грамматически правильную, но бессмысленную фразу о кошке Мурке на кухне. Только из-за отсутствия света никто не увидел глупо-изумленного выражения на лице командира корабля – оно бы ему не пошло. Как и положено делать, когда не знаешь, что сказать, Алексей помолчал. Это оказалось правильным. Пленный начал пороть такую чушь, что осталось только махнуть рукой, обрывая его. Отдельные, ничего не значащие слова на русском, в основном исковерканные. Единственное, что прозвучало достаточно связно – это «я работаю хорошо».
– Старший капитан Ю просит вас спросить у него, кто такой товарищ Сун, – предложил Ли.
Пленный оглянулся на корейца и грустно сказал что-то про «сегодня» – остальное Алексею разобрать не удалось.
– Ладно, – сказал он, немного подумав. – Что ты не русский, это видно невооруженным глазом. Из какого лагеря?
На этот раз американец смолчал. Его было жалко.
– Похоже, это бывший военнопленный, – не дождавшись членораздельного ответа, объяснил Алексей разведчику и Ли. – Когда-то нахватался слов, да только позабыл с тех пор половину. Пленных американцев и британцев репатриировали по договору сорок пятого года – в августе, кажется. Но можно примерно догадаться, зачем он придумал сказать эту глупость про кошку...
Следующая секунда показала, что он был совершенно прав. Едва дослушав перевод, разведчик равнодушно пожал плечами и неуловимо легким движением извлек откуда-то из воздуха пистолет. «ППШ» висел у него за спиной, но старший капитан, видимо, решил сэкономить время.
– Стой! – дико заорал Алексей, рывком перемещаясь так, чтобы втиснуться на линию огня. Получилось это непроизвольно – зачем он делает такую глупость, он не думал ни секунды.
Кореец остановился, держа пистолет направленным куда-то в его сторону. Как Алексею с перепугу показалось – прямо в его голову. Странно, но несмотря на никуда не девшуюся темноту, все происходящее он воспринимал четко, до деталей. Наверняка разведчик мог выстрелить и в темноте, но стрелять он все же не стал, постояв мгновение без движения и затем чуть приподняв ствол вверх.
– Не надо, товарищ старший капитан. Я запрещаю.
Переварив короткий, уложившийся в одну фразу перевод опять не сумевшего сохранить бесстрастность Ли, тот спросил:
– Почему «запрещаете»?
– Потому что я командир корабля – четко объяснил Алексей. – Старший капитан, – это звание, насколько я помню, примерно равное моему. Но даже будь вы старший полковник или вообще генерал – все равно, выше меня по званию на моем корабле никого быть не может. Командир корабля в боевом походе обладает абсолютной властью. Ли, скажи, что я говорю это не для того, чтобы как-то обидеть его, а чтобы объяснить. Этого пленного расстрелять могу я – но не он. А я такого делать не собираюсь. Все ясно?
Командир разведчиков помолчал, потом посмотрел прямо на Алексея: тот увидел, как блеснули его глаза. Произнеся какую-то длинную фразу, на треть состоящую из неудобоваримых азиатских суффиксов, кореец козырнул, четко повернулся через левое плечо и исчез в темноте: только застучали о ступени трапа подошвы ботинок.
– Моя разведгруппа погибла в боях, прорываясь к цели и захватывая пленных. Со мной вышел только один боец. Еще одного, последнего, я оставил на полпути к месту, откуда вы нас должны были забрать. Он был тяжело ранен и не мог держать требовавшийся темп бега. Это был мой лучший, старый друг, мой заместитель. Один, раненый, с идущей по нашему следу погоней – он обречен. И скорее всего – уже мертв...
Ли замолчал, всасывая воздух и пытаясь вспомнить каждое сказанное ему слово. Алексей стоял, не шевелясь.
– Его звали капитан Квонг. Я тащил его сколько мог и дотащил бы, будь пленный один... Но их было двое: один был готов бежать при первом же подходящем случае, а второй был, возможно, русским. Мне пришлось выбирать.
Это было все. Дальше можно было додумать самому – в том числе и то, что старший капитан не сказал. Что они опоздали. Возможно, будь у разведчиков те тридцать-сорок минут, которые «Кёнсан-Намдо» под его командованием потратил на борьбу с волнами, на уклонение от потенциально смертельных теней вокруг, на все остальное – и оставленный разведчик сумел бы выдержать напряжение бега. Или чуть менее уставший командир сумел бы дотащить его на своей спине. Сорок минут – это очень много...
Машинально проведя рукой по изуродованному лицу (привычка, от которой Алексей никак не мог заставить себя избавиться), военный советник молча покачал головой. Он не мог чувствовать себя виноватым, потому что виноват не был, но разведчика можно было понять. Неизвестность – это иногда хуже, чем если бы его друг просто погиб у него на глазах. И что же это за задача, которая могла заставить его сделать такой выбор?.. Скорее всего, этого он не узнает никогда. Ничего страшного здесь нет, потому что даже одно то, что советскому военному советнику дали возможность выйти в боевой поход к вражескому побережью, через враждебное море – лишь бы не сорвать выполнение этой задачи, лишь бы не свести к нулю и так-то призрачные шансы на успех... Неглупому человеку такого хватало, чтобы не стремиться слишком много думать. Американец, стоящий в двух метрах от него, тяжело дыша – первый американец, которого он встретил в жизни – оказался не ключом, а балластом. Значит, второй. Тот, который «был готов бежать при первом подходящем случае». А этот, значит, оказался не готов... На это ему ума хватило – как, впрочем, и на то, чтобы принять единственно верную линию поведения, давшую ему хоть какую-то возможность прожить еще несколько часов. А если повезет, то и вообще уцелеть. Видимо, русский плен неплохо способствует развитию навыков выживания – да и ума, наверное, тоже.
Алексей полагал, что таких людей грех убивать без прямой и острой необходимости, иначе это будет слишком уже большое насилие над человеческой природой. То, что ему в свое время, много лет назад, пришлось собственными руками убить человека, похожего в чем-то на этого, стоящего рядом, он переваривал потом несколько лет. За это время он с успехом загнал произошедшее в дальние подвалы памяти, но так и не решил для себя окончательно – был ли этот поступок правильным. Теперь же, с недоумением пытаясь понять свой поступок пятиминутной давности, Алексей осознал, что и то, и другое связано между собой. Это было неожиданно, и это заставило его внимательнее посмотреть на нечеткий силуэт криво опирающегося на поручень врага.
– Ли, ты еще здесь? – спросил он через минуту.
– Здесь, товарищ командир.
Разумеется, Ли не был столь неосторожен, чтобы оставить его наедине с пленным, будь тот связан хоть цепями. Сигнальщик в расчет не шел – сейчас он был демонстративно глух, живя только горизонтом. Он мог и не успеть среагировать, кинься связанный американец на командира с намерением прокусить ему горло.
– Правильно... Вызови кого-то из матросов покрепче. Не развязывая, суньте этого... куда-нибудь. В канатный ящик, что ли... Понял?
Он отвернулся и не повернулся назад даже тогда, когда за спиной по-русски отчетливо сказали «Спасибо». Шаги нескольких человек, ругань вполголоса, потом, уже дальше – глухой шлепок сорвавшегося с трапа тела и сразу за этим – отчетливый звук удара. Это тоже не имело значения – корейцам не за что было жалеть вражеского солдата, будь его жизнь хоть три раза искуплением за прошлое советского военсоветника.
Прошлое, о котором не знал уже ни один живущий на земле человек, но которое, тем не менее, никуда не делось. Сын красного командира, Алексей Вдовый, был убежденным атеистом, более того, он был членом Партии, но сейчас что-то заставило его осознать, что странным поступком он купил себе у судьбы время – пусть хотя бы на гнутый медяк. От этого ему стало немножко легче ждать.
Минный заградитель «Кёнсан-Намдо», боевая единица военно-морского флота Корейской Народно-Демократической Республики, прожил еще несколько часов. Эти часы его экипаж и те люди, которые оказались на борту корабля из-за стечения обстоятельств, из-за сведения нитей их судеб в один узел, в одну точку, медленно перемещающуюся вдоль восточного побережья полыхающего Корейского полуострова, провели по-разному. Капитан-лейтенант Вдовый, не уходивший с мостика, вел корабль так, как подсказывало ему чутье – почти вплотную к тем глубинам, которые только самый легкомысленный курсант мог обозначить как просто «опасные». Риск налететь на глубоко выдающийся в море подводный мыс или на необозначенную на карте скалу он счел значащим меньше, чем возможность затеряться среди хаоса засветок на экранах вражеских радаров, если двигаться ближе к берегу.
Сменившийся к 5 часам утра сигнальщик, беспрекословно освободив мостик, ушел на ют, и вместо того, чтобы попытаться дать глазам отдохнуть, продолжал вести наблюдение в самовольно выбранном секторе – от этого было немного легче ждать уже ему. Младший лейтенант-кореец, не сумев уговорить русского передать ему вахту хотя бы на полчаса или час, теперь стоял рядом с командиром корабля, щурясь от ветра, от ожидания удара в корпус и того скрежета, которым будет сопровождаться их отсроченная смерть. Каждые пятнадцать минут он уходил вниз – слушать дизель, от надежности работы которого зависело сейчас почти все.
Под палубой, в помещении, похожем размерами и формой на склепанный из стали гроб на четыре-пять человек, старший капитан Корейской Народной Армии Пак Хен Ю, не мигая, разглядывал капитана медицинской службы армии США Вильяма Роберта Вудсона-младшего, сидящего напротив него на железном табурете со стянутыми за спиной руками. Тот, второй американец, уже перестал его интересовать – более того, о нем ему не хотелось даже думать. Сейчас, сию минуту, ему хотелось совершенно другого. Борьба настолько отчетливо выражалась на лице разведчика, что капитан-химик неосознанно отодвигался все дальше и дальше. Только когда ножки табурета скрежетнули по выкрашенной бурым палубе, оба пришли в себя и столкнулись глазами.
– Я пленный... – без нужды напомнил американец, не отрываясь от глядящего на него страшного человека. Тут же он пожалел, что сказал это, но произнесенные слова не засунешь обратно в глотку, как бы этого ни хотелось.
– Да, – странным тоном подтвердил кореец, придвигаясь еще ближе. Дюйма на два или на три – но в пропитавшем воздух уже почти осязаемом напряжении чувствовалось и это. – Да, я знаю...
Медленно и осторожно кореец вытянул правую руку вперед и улыбнулся деревянным лицом. Так улыбается открытая могила на Арлингтонском кладбище, с приготовившимся к исполнению службы капелланом у изголовья, ждущим только кивка распорядителя. У капитана перехватило горло, как будто ему уже надавили на трахею, и он забился, выворачивая плечи. Кореец улыбнулся еще раз – так же деревянно и незначимо, одними губами, но не выражением глаз, как забытое чудовище из детских страхов. Потом он отодвинулся назад.
Минута, две. Корабль раскачивало, где-то за спиной уверенно и гулко стучал дизель, шум которого пробивался через непрерывное, смешанное шуршание волн о борт, только если специально прислушиваться. Капитану не было так страшно еще никогда в жизни. То, что он пленный, не значило здесь ничего. Он достаточно много видел и в этой жизни, и на этой войне, чтобы осознавать это со всей очевидностью. Враги целенаправленно пришли за ним, быстро и полностью разгромив штаб пехотного батальона, куда он прибыл утром и о чем не мог знать никто, кроме его ближайшего окружения. Офицер со специальными полномочиями – такая позиция давала достаточно привилегий, чтобы не рисковать без нужды. Но долг добросовестного офицера, да и любопытство, в конце концов, перевесили нормальный страх нормального человека перед тем, что может случиться, если слишком приблизиться к той условной линии, где одни люди целенаправленно убивают других людей.
Ему оставалась всего неделя, предварительное заключение было отправлено на Окинаву 1 марта, и оттуда почти немедленно было доставлено в Вашингтон – Ачесону[108].
Ответа не было и быть не могло, связь была односторонняя, но вера в собственную значимость для хода истории да вдобавок добросовестность заставили капитана продолжать работу, собирая информацию по крошкам, по мельчайшим деталькам, складывая ее в сложную многомерную мозаику. Получается, это его и сгубило. А ведь знак был... К моменту, когда он появился в батальоне, было уже известно, что коммунисты нанесли эффективный штурмовой удар но «соседям» – корейскому батальону, занимающему позиции всего в нескольких милях впереди и к западу. Это было настолько необычным, что он мог, должен был догадаться, что нужно немедленно возвращаться назад. Но... здесь уже играло роль нечто мужское, не подчиняющееся рассудку. Оно заставило капитана просто пожать плечами и остаться в штабе батальона – разговаривать с его командиром, хладнокровно убитым через несколько часов вот этим самым человеком, сидящим напротив. Заставило обсуждать детали и гадать, насколько спокойным он выглядит со стороны.
В конце концов, вражеский удар, даже при том что его нанесли не только «Ночные Чарли», но и несколько «Илов», и даже «МиГи», при всей его важности для потерявших десяток или пусть даже полтора десятка бойцов «правильных» корейцев, вполне мог быть просто ответом на вчерашний обстрел « Рочестером» и сопровождавшими его эсминцами ряда целей в прибрежной зоне на линии фронта. Он не обязан был иметь какое-то собственное значение. А этот обстрел, в свою очередь, был ответом на что-то другое – и так далее, вниз по спирали времени, до самого 25 июня 1950 года, когда войска коммунистов перешли границу, за считанные недели и месяцы подмяв под себя почти всю страну. Снаряды «Рочестера», убившие сколько-то там людей и разрушившие неизвестное число блиндажей и туннелей, были ответом в том числе и на это.
– Интересно, да? – неожиданно спросил капитана кореец. Тот вздрогнул, не сумев сохранить самообладание – настолько вдруг умудрился отвлечься от происходящего.
Загипнотизировал его, что ли, этот рисоед? Почему вдруг такое случилось?
– Да не очень, – сравнительно лениво ответил (или постарался ответить) химик. – Когда там светает: через час, через полтора? Вчерашний крейсер где-то здесь рядом... Утопит вас, как...
Разведчик улыбнулся почти нежно. Если у американца было намерение заставить его броситься на мостик с паническим сообщением, заработав себе минуту-другую на возможность потрудиться над узлом, то это он зря. Советский офицер, командующий кораблем, произвел на старшего капитана достаточно серьезное впечатление – в первую очередь тем, что корабль пришел за ними целым, точно в назначенный участок занятого врагом побережья, и даже сумел их принять на борт, исключив тупиковый вариант действий – с малоперспективной возможностью пробраться к зажатым в горах партизанам и вполне реальной гибелью в безнадежных попытках отбиться от погони. Бывалый это был офицер – злой и уверенный в себе. В самую меру, чтобы не искать врага в поисках приключений и возможности подраться, добывая бессмертную славу. Вместо этого он явно предпочитал тихо выполнить свою задачу и остаться в живых, чтобы пойти выполнять следующую. Это был подход разведчика – такого, каким был сам старший капитан и большинство его погибших за последние несколько лет друзей.
– Ну, тогда мы все вместе умрем, не снимая ботинок[109], – ответил он, небрежно махнув расслабленной кистью руки, – так, что американец дернулся, машинально пытаясь уклониться от удара. – А ты что, ждал чего-то другого? А? Чего ты здесь ждал, умник? Расскажи мне про достижения мировой органической химии, давай! Расскажешь?..
– Пошел в жопу, – спокойно ответил американец.
– Ага! – согласился старший капитан Ю и выбросил вперед правую руку: длинным, хищным, неуловимым глазом движением. Так бьет змея. Это был не кулак, но покрытые ороговевшими корками костяшки межфаланговых суставов его правой руки не намного уступали кастету. Американца швырнуло назад, табурет рухнул, и он с громким стуком ударился о палубу всем телом, буквально взвыв. Наверное, это было больно.
– Ай-ай-ай? – удивился Ю. – Плечи болят? Или нос? И как же это я посмел-то, а? Тебя, небось, и не били-то никогда толком, правда?
Здесь он попал в точку. Вильям Роберт, как любой нормальный мальчишка-подросток и молодой человек, выросший в нормальном обществе тридцатых – сороковых годов, дрался многие десятки раз – при самых разных обстоятельствах. Более того, в университете он не на шутку увлекся греко-римской борьбой, находя удовольствие в попытках сделать с противником то, что требуется для признания судьями его победы – чего бы тот при этом ни хотел сам. Это было весьма похоже на собственно жизнь среди людей. Но так, чтобы связанного, неспособного ни защитить себя, ни уклониться от летящего в лицо удара, – так его не били никогда в жизни.
– Сволочь! – прокричал он, задыхаясь от боли, ворочаясь на мерзком, холодном железе палубы в попытках приподняться.
– Да, – подтвердил кореец еще раз. Уверенно, не обидевшись и не разозлившись. Затем ударил в бок – ногой, обутой в ботинок, как и было обещано. Напомнил:
– Химия... Расскажи мне про нее... Ты же так ее любишь? Всех солдат в полку затрахал ей, пока выговорился. Тебя сумасшедшим считают, ты знаешь?
Капитан молчал, тяжело дыша, пытаясь вывернуть руки. Вывих? Наверное... Правое плечо почти наверняка...
– Зря... – посоветовал разведчик, присев рядом и даже не глядя. Попытаться вскочить на ноги одним рывком, лягнуть ногой? Безнадежно... В тело пленного вплывало оцепенение: этот человек был сильнее его в разы, даже если бы он не был связан и так сильно измучен. Если его не удалось застрелить вдвоем с майором, там и тогда, когда у них был хоть какой-то шанс отбиться, уцелеть... Теперь – все...
И одновременно – в него входил страх. С капитаном армейской медицинской службы Вудсоном-младшим, единственным на земле, могли сделать все, что угодно, и ни его неприятие этого, ни какие-то бредовые конвенции, никогда не имевшие никакого значения для тех, кому надо, – ничто из этого не могло его защитить. Никак. Возможно, ему стоит сказать хоть что-то. Возможно, это в общих интересах? Хотя бы частично?..
Корейский разведчик наклонился над лицом распластанного на палубе пленного. На их языке – «секретоносителя». Он снова улыбнулся, наблюдая за сменой выражений на лице Вудсона-младшего. Увидев эту улыбку – худшее из всего того, что он видел за последние сутки, – капитан-химик впервые закричал.
Остальное было делом техники. И опыта.
Узел 8.0
5 марта 1953 года
– Кто...
Алексей, задыхаясь и пошатываясь, поднялся на ноги, выплевывая горькую холодную воду.
– Кто?.. – сумел спросить он вслух.
Вопрос был глупый – глаза у него уцелели, и он все прекрасно видел и так. Глупым он был и потому, что рядом теперь не было ни одного человека, который мог бы его понять. Человек десять вылезало из воды рядом с ним: далеко впереди, вплотную впереди, сбоку. Несколько, по крайней мере трое, еще плыли, один отстал, безнадежно и бесцельно молотя руками. Не задумавшись, Алексей повернулся и потрусил обратно в воду. Разогнался, хотя сил не оставалось уже совсем, ударился о воду всем телом, погреб вперед. Сзади что-то кричали спасшиеся, и хотя все это было на корейском, смысл был совершенно понятен и по одним интонациям: «Вернись, жить надоело?» На это он не обращай внимания – жить ему не то чтобы надоело, но и на самом деле не хотелось. Дважды он прекращал грести и приподнимался по плечи из ледяной воды – посмотреть, сколько осталось. Голова тонущего матроса уже уходила под воду, обессилевшими руками он едва цеплялся за поверхность, понимая, что всё, когда успевший в последний момент Алексей подхватил его под плечи.
– Тихо!.. – прохрипел он бьющемуся, мешающему ему парню, не дававшему даже взяться за него так, как это следовало делать. – Тихо же!..
Сцепившись, они ушли под воду оба, и вынырнуть он умудрился пусть и с очень большим трудом, но так парня и не отпустив. Вода лезла в рот, горькая, мерзкая до тошноты. Несколько гребков одной рукой, позволивших им продвинуться метра на два или три, потом их накрыло опять. Вынырнув снова, Алексей сумел все же немного приспособиться и, стараясь не думать о том, что ноги может свести, начал работать свободной рукой размереннее, экономя каждую кроху сил. Он надеялся, что они двигаются в более или менее нужном направлении, но возможности проверить это уже не было: отпусти он матроса хотя бы на секунду – и тот без всплеска ушел бы вниз, на невидимое дно.
Через бесконечное число гребков кто-то ухватил парня с другой стороны. Сил не оставалось даже для того, чтобы просто посмотреть, кто это, и поэтому Алексей просто продолжал загребать рукой и время от времени взбрыкивать ногами – лишь бы производить хотя бы какую-то иллюзию движения. Потом, выбравшись на мелководье и почувствовав опору под коленями, он пытался просто лечь и лежать, но их всех уже вытаскивали на берег.
Камни, валуны, выброшенный морем мусор, грязная пенная полоса перемешанного с дрянью соляра – это было то, что переживший так многих капитан-лейтенант Вдовый увидел под ногами, когда его выволакивали вверх – сначала по пляжу, потом дальше по откосу. Итак, это все. Он потерял свой корабль...
«Кёнсан-Намдо» был потоплен в течение первых же тридцати минут после рассвета. Дважды уклонившись от сливающихся с морем силуэтов впереди, с трудом выдавая шесть с половиной узлов против волны и ветра, и каждую минуту рискуя перегреть дизель, они продвигались к северу, отвоевывая у пространства одну милю задругой. Большого выбора у них не было: в 6:40 утра Алексей лично и на его взгляд безошибочно опознал второй их контакт как британский сторожевик типа «Бей», то есть «залив». Такой корабль, если бы его командир решил прославиться, мог справиться с корейским минзагом даже путем абордажа – команды на нем имелось более 150 человек. Ну, а четыре четырехдюймовки «Залива» делали все еще более однозначным.
К искреннему изумлению Алексея, беспрекословно уважающего десятилетиями и веками нарабатываемый профессионализм британских моряков, сторожевик их не заметил. Кто бы возражал, конечно, но это его удивило. Потом была некоторая пауза. Безымянный мыс на половине расстояния между Чочжинданом и Хыкто несколько прикрыл их от ветра, и на какое-то время ему даже показалось, что они проскочат. Примерно тогда же начало светать. Командир разведчиков, старший капитан КНА, ободравший с себя остатки маскхалата, поднялся на мостик и некоторое время стоял там, не произнося ни слова. Вид у него был усталый и по-кошачьи удовлетворенный, как бы это странно ни выглядело. И еще – опустошенный и немного изумленный, какой у мужчин бывает в совершенно иных ситуациях, не имеющих ничего общего с тем, что их окружало.
– Сколько до линии фронта? – спросил разведчик через переводчика.
– Где-то здесь – указал Алексей влево и вперед, подумав почти с минуту, что заставило корейца посмотреть на него пристальнее. Считать ему ничего не было нужно, но он не знал, как можно такое сказать. В светлое время суток... Теоретически, если не мечтать о везении, это был конец. Не успели.
Минзаг ковылял вперед. Весь последний час Алексей менял кабельтовы продвижения к северу на смещение мористее, и теперь берег представлял собой туманную полосу, в которой только с большим трудом можно было различить шапки сопок. Они были где-то на траверзе «высоты 194», между Сонхёлли и Пховеджилли – похоже, что поднимающаяся над обрывом обращенная к ним острой гранью горка ею и была. Скорее всего, они ближе к последнему из двух этих сохранивших разве что названия поселков, а может, даже и еще севернее: снос был такой, что определится по счислению лучше не смог бы никто.
Потом сигнальщик на правом крыле мостика выкрикнул что-то, сгибаясь и наклоняясь вперед, в неосознанном и бесполезном стремлении выгадать с десяток сантиметров в сторону цели.
– Справа сорок, – перевел Ли. Сделал он это с запозданием, Алексей видел уже и сам. – Высота два, курс... ноль.
Летающая лодка парила над самым горизонтом, иногда полностью исчезая из виду. С моря поднимался туман, еще не рассеянный солнечными лучами. Холод был такой, что развеяться ему будет непросто, но времени в любом случае оставалось немного. Это наверняка был патруль, и хотя тип самолета различить с такого расстояния было сложно, это, пожалуй, был не британский «Сандерленд», а американский РВМ «Маринер» – тип «5», «2S», «5S» или «5S2». Все эти модели активно работали в Корее в интересах американского флота, и как их можно различить, Алексей понятия не имел. Но бомбового вооружения, кажется, какие-то из них не несли.
– Заметил... – выдохнул переводчик. Зрение у него, судя по всему, было хорошее, и бинокль не понадобился. «Маринер» лег на крыло, меняя курс, и одновременно начал набирать высоту. В нем сидели явно не новички: возможно, кто-то из экипажа этого патрульного гидросамолета охотился еще за германскими субмаринами в сороковых и, что нужно делать при обнаружении неопознанного надводного корабля, эти ребята наверняка знали.
– Не стрелять! – без нужды приказал Алексей. Голос чуть не сорвался, но этого ни он, и никто другой не заметили – все смотрели на приближающийся самолет. За считанные минуты поднявшись с высоты в две сотни метров на тысячу с лишним, «Маринер» заложил хороший плавный вираж. Наверняка на его борту обсуждали, что бы это могло быть – боевой корабль, идущий курсом на норд на рассвете, – в паршивую, но все же летную погоду. Сколько времени их радисту понадобится, чтобы связаться с оперативным дежурным? Минута? Две-три? У «Маринера» шесть крупнокалиберных пулеметов, но сам он их атаковать не будет – не для того эти пулеметы на нем стоят. Наведет на них ближайший сторожевик или эсминец... Либо, из патриотизма, пару палубных штурмовиков. Если бы хотя бы звено «МиГов»...
– Младший лейтенант! – позвал Алексей. – Приказываю установить связь с Ионгдьжином. Зашифровать и передать следующее...
Он помолчал с секунду. Смысла в радиомолчании уже не было: американцам наверняка все было уже ясно. Подбор формулировок – тоже ерунда, разве что всплыло слово «результат», которым кореец почему-то обозначил второго своего пленного.
– Минный заградитель «Кёнсан-Намдо» – штабу, – просто сказал он. – На траверзе сопки Кучхондон обнаружен вражеским патрульным самолетом. В ближайшее время ожидаю атаки надводных или воздушных сил. Имею на борту разведгруппу и результат. Срочно прошу авиационной поддержки... Все.
Младший лейтенант убежал вниз, шифровать и передавать. Алексей машинально проводил его взглядом. Где базируются те «МиГи», которые дрались над базой, он не знал – не его это было дело. Но если их аэродром не слишком далеко и «МиГи» готовы к вылету, то они могут даже успеть. Возможно, им удастся отогнать тех, кто придет топить так удачно подвернувшийся минный заградитель. Поднявшийся еще выше «Маринер» ходит неторопливыми кругами, как ястреб. Наверняка их фотографируют: и для отчетов, и просто для памяти. Сколько, интересно, еще осталось времени?
Корабль готовился к бою. Матросы вытаскивали из погребов ящики с выстрелами к 45-миллиметровым пушкам – те самые, которые он сортировал сколько-то там дней назад. Вряд ли им удастся расстрелять такое количество боеприпасов, но лишними они не будут.
– Кто на пулемете? – спросил Алексей, оборачиваясь. Младший лейтенант назвал какие-то имена, тут же вылетевшие у него из головы.
– Передай расчету «ДШК», что основная надежда у меня на них, – потребовал он. – Как дизель?
Дизель пока держался. «Намдо» рвал волны своим тупым носом, каждую минуту приближаясь к цели. Впрочем, а толку-то... Море американцы контролируют от Пусана и до Хыннама включительно. Дальше к северу они не сунутся: 5-й ВМФ, при всей его малочисленности, не будет рассусоливать – незваный гость в чужих прибрежных водах не может не думать о том, что хотя бы теоретически имеет шанс получить в борт всем, что найдется в запасе у советских моряков. А чтобы гарантированно справиться с эскадрой 5-го ВМФ, одного эсминца или пары бомбардировщиков будет уже точно недостаточно. В Желтом море, в Западно-Корейском заливе он рискнул бы повернуть на «Москву» с ее эскортом в надежде, что те хотя бы подберут уцелевших – согласно международному морскому праву претензий к такому быть не должно. Но до своих в любом случае слишком далеко... Ход уже дан полный, к берегу он повернул, но и этот шанс – ускользающе мал. Рядом линия фронта, берег может оказаться чужим, а попасть под огонь береговой или даже просто полевой батареи, а то и выставленных на прямую наводку танков – удовольствие тоже не особо великое.
– Вот они...
Ли даже не затруднился перевести – просто сказал от себя. Расчеты, не дожидаясь команды, разворачивали установки на правый борт. Высоко в небе по широкой красивой дуге к ним шло звено. Штурмовики, пожалуй... Винтовые «Скайрейдеры», скорость небольшая, загружены по самую завязку. Прикрытия не видно – пара «МиГов» сделала бы их за минуту. Смотрят...
– К бою, – скомандовал Алексей почти шепотом. Времени с момента их обнаружения прошло слишком мало, чтобы успеть подготовить палубные машины к вылету. Значит, они были уже в воздухе, и их просто перенацелили. Пятнадцать, даже десять сэкономленных минут – это в их положении бездна. «Маринер» все так же кружился сверху, наводя и наблюдая: как у любого приличного морского разведчика сороковых годов, радиус действия у него был за две с лишним тысячи километров. Он все еще продолжал набирать высоту, так что теперь стрелять по нему было бесполезно. Ну что ж, значит, его пилоты вовремя почувствовали его настроение.
– Товарищ командир... – тихо перевел Ли слова корейского офицера. – Корабль к бою готов...
Младший лейтенант встал рядом, почти касаясь Алексея плечом. Его зримо трясло. Штурмовики аккуратно обошли «Кёнсан-Намдо» и развернулись с небрежным грубоватым изяществом. «Да, пожалуй, такое нельзя сказать ни про что другое, кроме самолетов», – подумалось Алексею, и он с неожиданным любопытством прислушался к фразе, которая прозвучала в его мозгу, кажется, даже сама по себе.
Разумеется, вопрос о том, открывать ли огонь, не стоял. Никаких иллюзий относительно их национальной принадлежности у пилотов «Скайрейдеров» и «Маринера» не имелось – в этом на корабле никто не сомневался. Поэтому рассчитывать на то, что их не станут атаковать, было глупо. Разумеется, станут. Единственное, что пока в их пользу – это погода. Сильный порывистый ветер способен заметно ухудшить качество стрельбы и бомбометания штурмовиков, но это не так важно, потому что отбиться от целого звена у минзага не выйдет в любом случае. Зенитная мощь их раскачивающегося кораблика, с его нестабилизированными установками и полным отсутствием любых приборов управления зенитным огнем, не слишком отличалась от нуля. Однако американцы почему-то медлили.
