Сергей Анисимов
Год мертвой змеи
Только теперь Олег понимал, что тогда, пятого числа, он вел себя как сумасшедший. Никакое желание пересилить себя, справиться со страхом ради будущих боев, не стоило того, что он принял неравный бой в таких условиях, когда мог уйти. Нормальный бой в век реактивных самолетов – это «ударил и убежал», или «Бум-зум», как говорят американцы, англичане и даже, кажется, немцы. Наверное, маме был бы чуть-чуть интереснее его несостоявшийся пока рассказ, если бы она представила, что используемый в расчетах самолет – это не какое-то абстрактное понятие, а весящая несколько тонн конструкция из стали, электрических проводов, каучука и керосина, заключенная в оболочку из мягкого, непрочного алюминиевого сплава. И с ее последним сыном, сидящим в кабине – вцепившись руками в ручку управления и вжавшись в подголовник с прикованным к «АСП-3НМ» взглядом в попытках выделить какой-нибудь флотский «Скайрейдер», который, в свою очередь, стремится сжечь заводик, сроду не производивший ничего сложнее керосиновых ламп, а теперь снаряжающий ручные гранаты и противотанковые мины. Сжечь вместе с рабочими, разумеется, потому что абсолютно все, имеющие хоть какое-то отношение к оборонной промышленности в Корее, работают в две двенадцатичасовые смены, а бросать работу при объявлении воздушной тревоги здесь никому в голову не придет.
Расчеты были самыми приблизительными – как говорится, «на два лаптя в любую сторону», но полезность их при том являлась несомненной, поэтому Олег продолжал работать, пока не увидел, что летчики уже ходят вокруг, занимаясь своими собственными делами. Взглянув на часы, он с удивлением понял, что 10 часов уже минуло, и, таким образом, назначенную встречу с майором Скребо в штабе он пропустил. Проблема была небольшая, потому что тот, кажется, сказал не «в 10 часов», а «часов в 10», а это во всех родах войск подразумевает совсем иное. Но все равно требовалось идти – хотя бы просто для того, чтобы узнать новости.
Новостей действительно оказалась целая куча: большинство их касалось перевооружения с «МиГ-15бис» на «МиГ-15Сбис», за какие-то сутки принявшего из абсолютного, невозможного хаоса хоть какие-то черты ситуации, являющейся сложной и до сих пор требующей массы человеческого труда, но уже вполне разрешимой. Так, собственно, и бывает в армии, и авиация здесь не исключение. Олег, к примеру, искренне полагал, что и войну с немцами советские люди выиграли не из-за лучшей своей организованности (этому было еще учиться и учиться, хотя подвижки к лучшему явно имелись), а из-за того, что благодаря своему характеру и привычкам меньше страдали от неизбежного на войне бардака почти во всем.
Еще одна новость Олега удивила: судя по словам осетина, командир полка собирался улетать в Ляншуй, на некрупный аэродром в ста с лишним километрах к северо-востоку от Аньдуна, на который, если он не путал, не базировался никто, кроме китайцев.
– Сказал, что у «малых соседей» одолжил «По-2», на нем и в такую погоду вполне можно добраться, – объяснил ему «ВСС полка», официально именовавшийся «помощником командира полка по тактике воздушного боя и воздушной стрельбе». Это был отличный боевой летчик, которым Олег искренне любовался: с такого только плакаты «Защитим родное небо!» писать. Лицо твердое и сдержанно-мужественное, рост высокий, плечи как у кузнеца. Само по себе это, разумеется, не значило ничего – мужественные лица он видал и у трусов, и у бездарностей, но у капитана оно полностью гармонировало с внутренним содержанием: он действительно был храбрым человеком, имел четыре лично сбитых в Отечественную и один уже здесь, в Корее, не считая по крайней мере еще одного подбитым.
– А почему не наш разъездной «Як-12»? Не УТИ «МиГ-15»?
– «Воздух понюхать». Говорит, давно не летал по-человечески.
Олег не ответил, только пожал одним плечом.
– Аслан, – поинтересовался он, с секунду поразмышляв, – а кто с ним летит?
– Я не знаю, – легкомысленно отозвался тот. – По-моему, он один собрался. А что?
– Да мне бы карты проверить – Засмеялись они одновременно – обоим было совершенно ясно, что этот повод не подойдет. Шутка про выверку карт таким способом была далеко не новой; осуществлялась эта выверка, при необходимости, совсем иначе. Управление и дивизии, и корпуса базировалось здесь же, на Аньдун, в штабах подполковнику вполне могло найтись дело, но тогда отдохнуть не удастся. В первую очередь штурману Лисицыну предстояло готовить летчиков к работе в совершенно новом для них районе, и уж это ВСС полка прекрасно знал.
Выходит, ничего не поделаешь...
Олег отошел в глубь штабной комнаты. Сидящие здесь Скребо и еще один майор, начштаба 781-го ИАПа, отвлекшись на секунду от негромкого разговора, поприветствовали подполковника как положено – не небрежными жестами, а вставанием с мест в ожидании его отмашки. Дружба дружбой, но в присутствии посторонних ни один из майоров не имел права забывать про устав.
Подозвав капитана и добыв от него хранящиеся в полковом сейфе необходимые бумаги, Олег сел за свой стол и углубился в работу. Сам опытный пилот, в воздухе он без труда мог найти любой из ближайших аэродромов, даже не будь рядом настолько хороших ориентиров, как изгиб реки и десяток достаточно крупных сопок, своими шестистами метрами едва-едва не дотягивающих до местного обозначения «сан», то есть «гора». Но поскольку его выпуск был военным, то теоретические дисциплины, в том числе и навигация, в училище усекались по самый корень. Иногда это сказывалось, и сегодняшняя работа могла стать одним из таких случаев. Это Олега раздражало, но не сильно: практики штурманской работы за последние несколько лет ему хватило выше головы, а усидчивостью его ни бог, ни родители не обидели. Лишняя пара часов напряжения и терпимая головная боль потом – вполне приемлемая плата за то, что никто так и не узнает, что штурман полка Герой Советского Союза Лисицын испытывает хоть малейшие трудности с исполнением своих непосредственных служебных обязанностей.
– А, Олег Иваныч! И товарищи майоры здесь! Ну, это вообще здорово! – В комнату вошел командир полка и все сразу поднялись со своих мест. Единственным исключением остался радист, который сидел к остальным спиной, согнувшись над мощной полковой рацией, связывающей их с командованием дивизии, корпуса и армии. Пекин рация брала без труда, а вот Москву уже нет, но чем занимался радист, сказать в любом случае было невозможно – его голову украшали наушники такого размера, что из-за спины они казались отвисшими щеками. Из-за них-то он и не услышал грохота отодвигаемых стульев.
– Здравствуйте, товарищ командир.
Олег шагнул навстречу и пожал протянутую руку.
– Отсыпались сегодня?
Тон вопроса был нормальный, спокойный даже, но в случае утвердительного ответа этот вопрос подразумевал такие неприятности, что Олег сразу порадовался, что инспектор дивизии видел его с самого утра.
– Никак нет, товарищ командир, работал.
На майора Скребо Олег без дополнительного вопроса ссылаться не стал – это выглядело бы некрасиво. Захочет – спросит сам. Но это вряд ли. Было бы стыдно, если бы командир полка не верил собственному подчиненному.
– Это правильно. Полетите со мной?
«Ого! – подумал Олег. – Капитан за меня похлопотал? С чего бы это? Или совпало?»
– Аэродром смотреть, товарищ командир? – вместо этого спросил он вслух.
– Это еще бабушка надвое... – отмахнулся тот. – На самом-то деле вряд ли. А если и прикажут, то по-настоящему на такой аэродром сперва полетит командир БАТО. Точнее, не полетит, а поедет, я бы ему биплан не доверил – он здесь один такой заслуженный. Я биплан имею в виду...
Большинство находящихся в комнате людей улыбнулось; исключением был Николай, который местных шуток не знал. Командир батальона аэродромно-технического обслуживания был одним из самых старых офицеров во всей, наверное, дивизии: он воевал еще в Финскую, а потом продолжил воевать так лихо, что помимо двух орденов успел заработать еще и медаль «Партизану Отечественной войны». Имея такую крученую судьбу, что хватило бы на троих асов, этот человек мог при необходимости построить пригодную к использованию взлетно-посадочную полосу почти из чего угодно, и решение командира полка Олег принял без колебаний: командиру БАТО здесь доверяли безраздельно.
– Это запасная площадка для перегонщиков, на всякий случай, – объяснил комполка. – Площадок будет несколько, но эта та, которая дальше всего отнесена на восток, в сторону от нашего узла. Скажем, подлетают новые «МиГи», а нас штурмовать собираются какие-нибудь злыдни, и Мяо-гоу тоже. Вот на такое «мало ли».
– В Ляншуй, – на этот раз не спрашивая, а констатируя, сказал Олег. – Отказываться глупо, товарищ командир. Если возьмете в заднюю кабину, так полечу.
– Не боишься?
Такой вопрос ответа не требовал, задан он был для проформы, чтобы показать командирскую заботу. Гробануться в такую погоду вполне можно было и на поликарповском биплане, причем едва ли не скорее, чем на пятитонной реактивной машине. Да и некоторое количество всепогодных перехватчиков у агрессоров имелось, им тоже вполне можно было попасться на обед.
– Тогда собирайся, – не дожидаясь реакции на свое замечание, комполка взглянул на часы. – Через... минут через сорок полетим.
Командир ушел. Проверив часы, Олег по-быстрому закончил с самыми насущными расчетами, а потом немного поработал уже просто с совокупностью документов, постаравшись запомнить самые ключевые цифры – на случай, если их понадобится использовать в ходе общения с командованием дивизии. Зачем-то он все-таки командиру был там нужен, иначе тот не взял бы его в такое горячее время.
Закончив вовремя – так, чтобы успеть еще быстро переодеться в чистое, вымыть свои кирпичного цвета сапоги и встретить командира уже у машины, подполковник сдал бумаги обратно в сейф, попрощался с остающимися и побежал к себе. Натягивая на френч теплую меховую куртку, необходимую для полета в открытой кабине в столь мерзкую погоду, что стояла последние дни, Олег прислушался к себе. Никаких особенных предчувствий у него не имелось, и это было хорошо – хотя решение лететь не на «Яке», а на принадлежащем китайцам «По-2», принятое командиром полка из ностальгических побуждений, ему смутно не нравилось.
Уже когда они добрались до летного поля, приняли доклад механика и надевали парашюты, подполковник, прошедший, наверное, все, что может вывалить война на боевого летчика, украдкой плюнул под колесо самолета. Даже если такое кто и заметил, то внимания не обратил: ну, сплюнул человек и сплюнул. Некоторые под колесо вообще мочились и вполне серьезно рассказывали, что это не раз их спасало. Но Олег был уверен, что до такого он не дойдет.
Старый биплан, обтянутый сияющим от снежных искр перкалем, стоял на колодках, от которых тянулись змеи тросов. Оружия на нем, разумеется, не было: ничего из того, что его стопятнадцатисильный мотор мог поднять в воздух, не представляло угрозы для любого более или менее современного истребителя из водившихся у супостата. Можно было с некоторой долей уверенности предположить, что все они рыщут дальше к югу, да к тому же воздуха над Кореей и югом Китая много, а самолетов в нем сравнительно мало. Но все равно – любой подобный перелет зависел уже не только от теории вероятностей, но и в значительной степени просто от везения. «А уж в этом, – подумал молодой подполковник, – я пока могу дать фору кому угодно».
Прогретый двигатель маленького самолета ровно тянул свою песню, негромкую на фоне шума ветра в ушах. Биплан трясло и качало в воздухе, пока они набирали высоту. Облачный слой был непробиваем, но управляющий самолетом командир полка и не собирался в него лезть. Едва поднявшись выше гладких местных горок и холмиков, он потянул на северо-восток. Ветер дул справа-спереди, иногда меняясь на почти встречный, тогда и без того-то небольшая скорость их самолетика падала еще больше. Сидящий в задней кабине Олег услышал, как майор орет от радости, работая педалями в попытках использовать отдельные «пропуски» в порывах налетающего на них ветра для продвижения вперед.
Сам испытывающий понятное только настоящему пилоту счастье от происходящего, он постучал руками по бортам фюзеляжа, потом заорал в гофрированную трубку переговорного устройства, соединяющего обе кабины. Командир обернулся, махнув на мгновение левой рукой, оскалился из-под закрывающих половину лица очков, обшитых рыжим кошачьим мехом – и Олег понял, что тот или поет, или просто хохочет. Это было здорово! Взмахнув рукой в ответ, подполковник Лисицын, наконец-то полностью расслабившийся, отстранившийся от боли и переживаний последней недели, туже затянул ремни и сполз в глубь кабины, устроившись чуть пониже. Это правда, что в воздухе может произойти все, что угодно. Но все равно – сегодня был хороший день. Сегодня он мог не бояться совершенно ничего.
Узел 6.0
27 февраля-1 марта 1953 года
Мы уничтожим все порты или города для того, чтобы достичь наших мирных целей.
Г. Трумэн, президент США. 27 января 1952 года
Генерал как раз заканчивал разговаривать с подполковником медицинской службы, фамилия которого оказалась не Гдынский и не Гдынковский, как записал он себе еще в летящем из Москвы самолете, а просто Гдынов. Звали его Сергеем Сергеевичем, но русским он все же явно не был: больно выдающиеся имел нос и глаза. И того и другого на лице химика было удивительно много, но прочие детали его фигуры – от «сорок пятого растоптанного» размера ступни до мускулов, распирающих швы пошитого в Поднебесной френча – совершенно отбивали желание над этим шутить. В том случае, если такое желание не исчезало само собой от факта наличия на подполковнике пусть только подразумевавшихся (при китайской военной форме) узких, но все же двухпросветных погон[65].
Теперь, хотя сам разговор уже закончился, Разуваев не торопился отпускать вызванного им офицера, стараясь припомнить, что еще хотел у него спросить, – уверенный, что не забудет, но все равно забывший это. Записной книжкой генералу приходилось пользоваться все чаще: верный признак того, что несмотря на нестарый по военным меркам возраст, он все же не молодеет.
– Удивили вы меня, Сергей Сергеевич, – медленно и раздельно произнес Разуваев. – Не то чтобы я вам не доверял, но это противоречит тому, чему меня учили примерно в вашем возрасте.
Подполковник смолчал. Он продолжал бы молчать и дальше, держа руки по швам, но генерал поднял на него внимательный взгляд:
– Еще раз, пусть в третий. Повторите мне.
– Пара зарин—зоман, – повторил подполковник тоном, в котором только полный параноик мог выловить мельчайшие нотки раздражения. – По английской классификации «GB» и «GD» – это действительно в какой-то мере исключения. Это наиболее перспективные на сегодняшний момент ОВ[66] в арсеналах врага... из всех, пригодных к фактическому применению. Из числа известных нам, разумеется. Поэтому я сравнительно хорошо о них осведомлен. В частности, о них известно, что их стойкость зимой значительно выше, чем летом. В разы. Летом, в теплую погоду, она составляет несколько часов, зимой – несколько суток. Причем у зомана стойкость несколько выше, чем у зарина, – пропорционально в обоих случаях, то есть и летом, и зимой.
Химик говорил уверенно, делая после каждого предложения короткие паузы, дающие возможность генералу продумать отдельные куски информации. Он понимал, что едва ли не впервые в жизни может повлиять на решения, которые будут приниматься через недели и месяцы, и старался формулировать мысли наиболее четко.
– Значит, то, что сейчас зима, не является в отношении применения химоружия таким уж недостатком...
– Не является, товарищ генерал-лейтенант, – подтвердил Гдынов. – Это вопрос баланса. Иностранные противогазы, в отличие от отечественных, не обеспечивают зимой защиту от аэрозолей. Да и иприт даже в зимней рецептуре дешевле фосфорорганических ОВ. Но если решение о применении ОВ будет принято, то на нас кинут все: общеядовитые, фосфорорганические, «синий крест» и так далее.
Заметив то, что генерал его вроде бы не понял, подполковник поторопился объяснить подробнее. Говорил он еще минут пять, уже не останавливаясь. Затем последовало еще несколько вопросов, но генерал Разуваев поглядел на часы и возникший из доклада разговор, снова перешедший было в доклад, угас как-то сам собой.
«Ну-ну, – сказал генерал себе, когда адъютант закрыл за химиком дверь. – Век живи, век учись». Хорошо, что он, не доверяя себе, догадался вызвать того, кто неплохо понимает хотя бы что-то, происходящее здесь. И может строить предположения, расходящиеся с его собственными.
Странно и неожиданно, но в скорую химическую войну подполковник медицинской службы Гдынов, являвшийся несомненным энтузиастом ОВ, не верил. По его мнению, те случаи применения американцами «Кларка I» и «Кларка II», которые главвоенсоветник видел собственными глазами, не означали ничего. «Дифенилцианарсин и хлорарсин, – сказал по этому поводу медик, – это, конечно, ОВ, говоря официальным языком. Но сами по себе слабоватые. Именно что «синий крест», вредители противогазов. Ни одного случая применения в комбинации с ними действительно серьезных ядов, например фосгена и дифосгена, которые, собственно, отлично ложатся в эту комбинацию, я... не припомню».
Не припомнит он... Рассказ подполковника о том, как хлебнувшие одного из способных пройти через противогазный фильтр «кларков» люди срывают с себя резиновые маски, был слишком красочным и доходчивым, чтобы его можно было легко забыть. «В принципе, человека можно и простой ключевой водой так накачать, что он умрет в корчах, – добавил медик. – Так что если бы американцы дошли до адамсита, я бы первый забил тревогу. Но пока... Но пока они на краю остановились. И не думаю, что пойдут дальше. Не стоит того Корея».
С некоторыми рассуждениями подполковника, явно весьма неглупого человека, можно было согласиться, особенно если этого так хотелось. Генералу не понравилось, что американцы переформируют и перевооружают свои батальоны химических минометов, он доложил об этом товарищу Сталину, и в результате корейцам и китайским добровольцам стали поставлять современные приборы химической разведки: «ПХР-46» вместо устаревших «ПХР-40». А война здесь идет страшная: драка за впаянную в проклятую 38-ю параллель линию фронта ведется насмерть обеими сторонами, а через нейтральную полосу разведчики обеих сторон то и дело тащат захваченных во вражеских траншеях пленных – со всем, что у тех нашлось.
Можно догадаться, какие мысли придут в голову американским и британским генералам, когда им положат на стол этот самый «ПХР-46» – с теми индикаторами, которых в нем не было раньше: на табун, хлорацетофенон, бромбензилцанид, на тот же адамсит, который Гдынов так любит, что поминает его каждые пять минут... Почти наверняка они воспримут такое как сигнал «мы все делаем правильно». И еще – «вовремя». И в этом их вполне можно понять: всего за два десятка лет Советский Союз превратился из большой далекой страны, где много людей в буденовках и с винтовками, в одно из мощнейших государств мира, способное выставить на поле боя армады лучших в мире танков, сегодня практически не имеющих себе равных, поднять в небо сотни отличных современных истребителей и так далее. Такого противника, даже потенциального, следует бояться – если не понимать нутром того, как русские люди устали от ужасной войны на истребление. Уже ушедшей в прошлое, но еще не забытой, и вряд ли способной забыться хоть когда-либо.
Может, этот страх и удержит врагов от новой войны – и тогда на него надо работать, культивировать его. А может, и наоборот – со страхом и уважением, внушаемым десятками строящихся крейсеров и новыми типами вводимых в строй боевых реактивных самолетов можно слегка перестараться, и тогда любая мелочь заставит врагов сорваться. Скажем, когда – и если – они узнают о появлении в Корее новой армейской лаборатории AJI-3, предназначенной для химической, санитарно-химической и ветеринарно-химической разведки, то этот рядовой в общем-то факт отлично ляжет в канву усиленно формируемой теории «Русские вот-вот на нас нападут!». А раз так, то они как раз могут «пойти дальше» – просто чтобы упредить. Глупый пример, но как пример вполне сойдет. А найти другие будет слишком уж просто...
Вздохнув, генерал обвел взглядом объемистые папки с документами, лежащие на столе. В них были сотни самых разнообразных деталей, каждая из которых могла иметь самое прямое отношение к развитию военной и политической ситуации в регионе. К тому, разрастется эта война дальше, или нет. Возьмем, например, все большее увеличение доли истребителя «F2H Бэньши» в общем объеме палубной авиации США, работающей по целям на территории КНДР. И даже не только собственно палубной, но и авиации морской пехоты. В основном – варианты «F2H-2P», плюс некоторое количество «2N/2B», отличных высотных разведчиков с панорамными камерами. Пару таких удалось сбить. «И что?» – скажет по этому поводу любой случайно встреченный на улице Москвы или даже Пхеньяна человек. А вот то... «Бэньши», при том, что он выглядит как выкидыш нормального истребителя, в варианте «2В» способен нести 750-килограммовую атомную бомбу «Тип 7» или 1470-килограммовую бомбу «Тип 8». А таких бомб у американцев уже почти хватит на все, что расположено восточнее Урала и представляет собой хоть какое-то военное значение.
Для удара по Корее, а также прибрежным городам и авиабазам советского и китайского Дальнего Востока «Бэньши» подойдут лучше всего: перехватить их будет значительно труднее, чем «Сверхкрепости», а малый боевой радиус в Корее не важен – тут вся линия фронта – 225 километров но прямой. Значит, при малейшем подозрении на начало надо сразу бить по авианосцам, топить их, прежде чем палубники успеют подняться в воздух. Топить все.
И уже не говоря о том, что это само по себе практически невозможно, топить авианосцы придется бомбардировщиками «Ил-28», на которые, по докладам разведки, и делают основную ставку китайцы. Больше пока нечем. Или заставить Москаленко с его эскадрой умереть, разменяв себя и свои корабли на одну оперативную группу американцев из одного-двух тяжелых флотских авианосцев. Ту, что окажется рядом... Но в любом случае для этого нужно решение Москвы, а для его принятия и донесения до исполнителей может уже не хватить времени. И вот это не изменить уже ничем.
– Разведка... – произнес генерал вслух, с яростью, тоской и злобой глядя на плохо оштукатуренную стену своего кабинета. – Мне нужна разведка... Как?
Вопрос не был обращен ни к кому. У него имелось достаточно мощностей инструментальной разведки, плюс доступ к результатам разведки силовой, чтобы получить такое количество фактов, которое он не сможет переварить, даже обходясь совсем без сна. Химическое оружие, атомное оружие, замеченные у противника типы боевых и военно-транспортных самолетов и вертолетов, количество отмеченных пересечений ими линии фронта, обнаруженные вражеские корабли и транспорты – то ли с десантом, то ли нет... Все это было или здесь, на его столе в посольском кабинете, или в сейфах советской военной миссии, или уже на пути в Москву. Или уже там, в Дальневосточном управлении Генерального Штаба, либо же на столе у Самого. «Сталин наверняка сможет разобраться со всем этим, – с надеждой подумал генерал Разуваев. – Раньше это ему удавалось всегда. Ну, может быть, кроме одного-единственного раза...»
И тут же, не давая себе почувствовать облегчение, он подумал о том, как сильно товарищ Сталин сдал за последнее время. Его фотографии в газетах не изменились ни на черточку, но они ничего не значили – улыбающийся строгий генералиссимус на портретах, один из которых висел прямо над его головой (генерал не удержался и посмотрел), не имели абсолютно ничего общего со старым, усталым человеком, один взгляд которого заставлял боевого, много чего прошедшего генерал-лейтенанта вытягиваться по стойке «смирно». В военной ситуации, в том, что из происходящего важно, а что шелуха, мог бы разобраться опальный ныне Жуков. Но и его нет. Помощи просить не у кого, как обычно и случается.
– Разведка... – снова сказал генерал. – Капитан!
Ничего не произошло, и это разозлило его еще больше.
Только после второго его окрика дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели появилась голова адъютанта.
– Что – перевод? – потребовал от него главвоенсоветник.
– Виноват, товарищ генерал-лейтенант, не знаю.
– Почему?
Выражение на лице капитана появилось такое, что генерал чуть не взорвался от злости и только с очень большим трудом подавил в себе желание заорать.
– Узнать, – приказал он, и капитан исчез, даже не ответив «Есть». Пора менять его, пора. Засиделся он в подручных, ему бы роту, он бы был на своем месте. Или учиться, как он собирался поступить раньше. Если оба до этого доживут.
Через минуту адъютант появился снова, догадавшись сначала стукнуть в дверь. Переводчики еще работали, как работали они непрерывно, посменно, круглые сутки, оглашая комнаты стуканьем пишущих машинок и невнятным бормотанием на местных языках и диалектах. Но часть документа была уже готова, и они предложили на выбор: взять несколько готовых страниц или подождать всего целиком – что может занять еще до получаса.
Переводили офицеры его личной бригады военпереводчиков, «с листа», но независимая проверка перевода была обязательна всегда. Плюс их сдерживала машинопись. Если бы выписать из Союза с десяток девчонок-стенографисток или машинисток, это ускорило бы работу чуть ли не вдвое, но представить здесь женщину из дома было невозможно, а взять местных, пусть даже знающих русский язык и машинопись, было так же невозможно – хотя и по совершенно другим причинам.
– Давай, – приказал генерал, решив, что к тому времени, как он переварит начало документа, переводчики вполне могут успеть. Еще через две минуты в руки ему легло несколько едва ли не теплых желтоватых листков. Он выругался было, увидев синий шрифт, поскольку ненавидел пачкать руки копирочными копиями, но сразу же понял, что ошибся – просто это была синяя лента.
О существовании этого документа ему доложили с утра. Это был выкраденный или захваченный какой-то удачливой разведгруппой корейских коммунистов приказ командира одного из саперных батальонов лисынмановцев кому-то из своих подчиненных. Приказ был длинный – страниц на пять или шесть. Даже не приказ – инструкция с упоминанием сразу нескольких видов инженерной техники: колейных понтонно-мостовых парков, плавающих транспортеров и так далее.
И что? Проглотив текст одним махом, генерал почувствовал разочарование. Тьфу-ты... Лейтенант-разведчик, посаженный им работать с корейскими товарищами, докладывая утром информацию за предшествующий день, особо отметил этот документ – как, возможно, имеющий отношение к наступательным планам интервентов. И поскольку генерал только об этом сейчас и думал, то ждал перевода уже не первый час. И вот такая ерунда... Дурак-лейтенант или не знал о чем говорить, или просто недопонял. Сам посол Союза Советских Социалистических Республик в КНДР говорил на корейском еще хуже лейтенанта, но ему было простительно. В этом же случае предстояло разбираться... будто у него есть на это слишком много времени.
И ведь главное – так бывает почти всегда. Если заранее высоко оцениваешь что-то неизвестное, то получаешь в итоге или разочарование, или прямой щелчок судьбы по носу. Какой-нибудь майор или подполковник в Москве, работающий на Главное инженерное управление армии, уписался бы от радости при виде такого документа, а здесь он бесполезен. Ни сведений о том, сколько этих понтонов и транспортеров у корейцев есть, ни подробностей, как американцы производят передачу техники их частям. Только некоторое количество характеристик и многочисленные призывы беречь технику. Бред.
Генерал быстро проглядел остальные листы, принесенные вновь появившимся капитаном. Да, невозможность обработать и интерпретировать быстро разрастающийся ком в основном малополезной информации – это как раз то, что, в конце концов, губит любого прогнозиста... Разуваев поднял голову и обнаружил перед собой так и не ушедшего адъютанта.
– Что? – спросил он, стараясь не раздражаться хотя бы в том случае, когда для этого нет прямого повода.
Капитан замялся, и генерал заставил себя потерпеть еще мгновение. Это оказалось правильным, верным решением, потому что капитан произнес невероятные, невозможные в его устах слова: „Pon rep“[67]
– Повтори, – потребовал главвоенсоветник.
– Pon rep.
Повисла секундная пауза. Генерал Разуваев переваривал известие о том, что московская спецгруппа наконец-то выходит с ним на связь, одновременно пытаясь понять, имеет ли его адъютант непосредственное отношение к ней, или просто ретранслирует условный сигнал, определенный заранее, еще в Москве.
– Товарищ генерал-лейтенант, там двое старших лейтенантов у входа. Они потребовали передать вам эти слова – сказали, что вы поймете.
– Да, я понял, – генерал нервно передернул плечами. Ожидавший его возвращения в Пхеньян документ не содержал почти ничего конкретного, и за последнюю неделю Разуваев несколькими разными путями пытался выяснить, что это за спецгруппа, о которой ему сообщили, и кто может входить в ее состав. Излишним любопытством, выходящим за рамки обеспечения собственной разумной безопасности, генерал не страдал, поэтому не слишком разочаровался неудачей. Но вот, кажется, все и определилось само. Хорошо это или плохо, покажет время. А пока следует делать то, что ему приказали люди, имеющие на это право по рангу и должности. Причем делать на совесть – что бы от него ни потребовалось. Иначе он жить не привык.
– Зови, – приказал он ждущему капитану и повернулся к столу, начав быстро завязывать папки тесемками и перекладывать лежащие россыпью бумаги лицевой стороной вниз. Сформировавшаяся в годы войны привычка профессионального штабиста никогда не давала сбоев: штабные документы генерал хранил как зеницу ока, поскольку хорошо представлял, сколько и чего они будут стоить, если на этот раз везучим окажется разведчик не Ким Ир Сена или Мао, а лисынмановец. А по лицу их, между прочим, не различишь.
– Разрешите? – стукнули в дверь. От входа в здание посольства (неприметное, но вмещающее столько советских офицеров, что их хватило бы укомплектовать штаты стрелкового батальона) до кабинета была всего минута ходьбы: этаж здесь имелся только один.
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
И второй тоже: «Здравия желаю, товарищ...»
