Сергей Анисимов
Год мертвой змеи
– Давай, – коротко скомандовал майор, указывая Олегу на стул и вытягивая из лежащего на столешнице планшета стопку уже неплохо проработанных карт. Из нагрудного кармана френча он вынул картонный прямоугольник размером с половинку открытого письма[82], посмотрел сам и протянул своему штурману.
– Здесь все, и координаты, и время. Я пойду проведаю наших, у тебя есть минут пятнадцать или даже двадцать. И завтра – весь день. Когда вернусь, доложишь свои соображения по тому, как ты будешь действовать в качестве комэска-два. Мало полка для такого, мало, и машины старые... Но кто нам дивизию даст? А тридцать машин – это неплохо все-таки, хотя тридцать девять было бы лучше...
На последнюю фразу Олег уже сумел улыбнуться. Насколько он знал, в Корее воевали полки и по десятку машин, если вспоминать китайцев и корейцев. Сведенные потерями в ничто, они оставляли свою технику «соседям» и переформировывались в ожидании новой. Или расформировывались совсем – как произошло с полками 2-й и 18-й истребительных авиадивизий китайских ВВС. Техники, истребителей, непрерывным, но тонким потоком собираемых на аэродромах «второй линии», хватало не всем союзным частям. А боеготовых пилотов не хватало совсем, хотя почти полностью укомплектованные советскими инструкторами авиашколы в Китае гнали и гнали в Корею ускоренные военные выпуски[83]. Но именно по этой причине они, советские летчики-истребители, здесь и находились.
Командир полка вышел из комнаты – с ее положенным по штату сейфом, картой на стене и часовым у двери. Олег уселся поудобнее и разложил документы перед собой на столе, явно бывшем когда-то ученической партой. Карты разных масштабов, с обозначенными на них позициями многочисленных зенитных батарей, схемы, список летного состава полка – каждая маленькая деталь, каждая отметка или фамилия имела колоссальное значение, способная сказаться на успехе предстоящих боев, но предугадать их ход было невозможно. Олег делал что мог – кадровый советский офицер, живущий свою вторую войну, он знал, что это никогда не будет оправданием, в том числе и для него самого. Профиль местности, метеопрогнозы, зазубренные до мелочей и все равно бесполезные, учитывая то, как быстро здесь меняется погода: за двадцать минут все это невозможно было продумать даже самым пунктирным аллюром, но он постарался.
Командир пришел с некоторым опозданием против обещанного – через полчаса. За ним последовал начштаба, потом еще несколько офицеров. Непрерывно переходя из командирской комнаты в собственно «штабную», руководство полка глухо обсуждало план действий, готовя к предстоящей через полсуток операции все то, что зависело от него. То и дело в коридоре звучал торопливый топот, потом за окном раздавались хрипение и свист очередной взлетающей ракеты, и через несколько минут – натужный свист двигателей «МиГов», взлетающих или идущих на посадку.
За четыре последующих часа полк начал приводить себя в порядок, выпуская пары летчиков в воздух и давая им хотя бы немного почувствовать на проходах у земли поведение новых машин, проверить их склонность к самопроизвольному кренению – это и называлось «Обжатием на валёжку». К началу 1953 года даже «МиГ-15бис» уже фактически устарел: советские заводы прекращали его выпуск, переходя на серийное производство истребителей новых типов. Фронтовые, воюющие «МиГ-15бис» были хорошо доведены (особенно в их 32-й ИАД, где имелось много машин поздних серий), но на проведших больше года где-то далеко на западе истребителях сопровождения устарело уже слишком многое. На части «С15бис» – видимо, на тех, которые были выпущены в самом конце 1951-го – стояли уже новые радиоответчики, но на остальных их не было, а это опять означало риск. «МиГи» сопровождения были медленными и тяжелыми на разгоне, но только за счет этого могли долететь до намеченной цели и вернуться назад.
Слово «спецзадание» определяло все, и первый истребитель из полученных полком поднялся в воздух со сравнительно незначительным опозданием против намеченного. Осложнений в облетах не было, потому что на высоте 5-6 тысяч метров над Аньдуном непрерывно висело истребительное прикрытие из машин братских полков, количество которых варьировалось от 4 до 6. Все-таки эти критические часы здорово успокоили многих. Да, времени все равно не хватало, но после месяцев войны новичков в полку уже не оставалось, и как пилотировать «МиГ-15» знали все. Теперь полк мог защитить хотя бы сам себя.
– От нас потребовали нанести штурмовой удар хотя бы одной полной эскадрильей, – произнес командир полка, когда планы и схемы начали принимать какие-то черты необходимого порядка и логики. – Но насколько известно, самолеты из смешанной авиадивизии корейцев бьют по тем же позициям за десять минут до нас, и бьют как положено – бомбами. Если мы нанесем удар одним звеном, – что это может нам дать?
Чуть ли не синхронно все или пожали плечами, или поморщились.
– После авиаудара корейцев, как бы быстро они ни ушли назад, звенья из истребительного заслона американцев, несомненно, потянутся к этой точке со всех сторон. В результате мы можем попасть под их удар. Задача всех перебить и все сжечь нам не ставится – и слава богу. Перекладывая «ценные указания» всяких пехотных умников на человеческий язык, нам нужно продемонстрировать лисынмановцам и поддерживающим их американцам что-то вроде: «Смотрите! «МиГи» наносят удар! Господи, да что же это творится, а?» По паре очередей из всего оружия даже одним звеном – это почти сотня двадцати трех– и тридцатисемимиллиметровых снарядов, рвущихся там и сям. А поскольку парод здесь к этому непривычный, то этого точно хватит, чтобы человек десять жидко обосралось, а все остальные закрыли головы руками и начали названивать своим авианаводчикам с известием о том, что вся ОВА третий час их утюжит. Так что четверка или восьмерка, или все двенадцать – никакой разницы нет. Два звена, поопытнее, оставить в верхнем эшелоне – прикрывать. Так?
Все помолчали. Ничем не отличаясь от остальных, Олег припомнил, что на флоте «высказывание мнений» обычно начинали с офицера, самого младшего но званию из присутствующих, чтобы на него не давил авторитет обладателей крупных звезд. Или не начинали вообще, а просто отдавали приказы, а потом контролировали их исполнение. В авиации бывало по-всякому, видал он и таких командиров, которые на любое возражение реагировали злобой и стремлением немедленно унизить посмевшего поднять голову умника – а то и покончить с ним, назначив его в такой вылет, из которого не возвращаются. Классические «сцуки-командиры», уверенные, что если бы не повальная убогость их подчиненных, они бы за неделю взяли Берлин, Брюссель и Сеул (в зависимости от года, в котором им повезло выкарабкаться наверх) – такие действительно существовали в некотором, отличном от нуля, количестве, чего уж там. И легенд о них хватало во всех родах войск. Но командир их полка, к счастью, на таких похож не был. Агрессивности Марченко не хватало, скорее наоборот, майор отличался некоторой пассивностью – но в то же время он действительно, без скидок, был умным и опытным летчиком. Идеальным местом для такого было бы тыловое авиаучилище. Но в этот бой он пойдет сам.
– Знаете, товарищ командир, – не переставая морщиться, высказался один из штабных., – Я бы согласился, если бы не понимал задачу чуточку иначе. Четыре заходящих на штурмовку «МиГа» корейцев не напугают так, как напугают их двенадцать. А если еще одна эскадрилья будет висеть у них над душой, в том самом верхнем эшелоне, то это уже достаточное прикрытие для того, чтобы ни один «Сейбр» даже не подумал о том, чтобы стукнуть по штурмующей окопы первой эскадрилье с ходу. Даже по одной, по две очереди, но каждой машиной ударной группы – вот что нам нужно. Были бы бомбы – и разговор велся бы в других терминах, но и так мы вполне можем наделать шума. Это мое мнение.
– Хорошо, – кивнул майор. – Кто еще выскажется? Голосовать не будем, извините, мы не на партсобрании.
– Я против, – сказал еще один офицер. – Боезапас «Нудельманки» – это сорок снарядов. А штурмовка – это длинные очереди. И заклинить может, да и просто две трети боезапаса уложить в землю – это бред. Просто подумайте: «МиГи» на линии фронта... Да ведь это уже будет шоком, стреляем мы там в кого-то или не стреляем... Американцы могут не дать первой эскадрилье возможность вернуться, приземлиться, пополнить боезапас и запас топлива, а затем взлететь снова – да и в любом случае это часы. А они слишком для этого умелые и шустрые ребята, – с этим, я полагаю, согласятся все.
Большинство летчиков кивнуло или просто обозначило на лицах то, что думало. Уверенность, что ход войны в целом идет благоприятно, и в том, что счет воздушных побед «в их пользу», – это одно, но никаких иллюзий по поводу превосходства над американскими истребителями при том соотношении сил, которое имелось в Корее с самого начала и до сегодняшнего дня включительно, не питал ни один советский пилот, хоть раз поднимавшийся в корейское небо.
Олег также высказался против, хотя видел плюсы и в том варианте действий, и в другом. Как имевший опыт прикрытия штурмовиков, он мог без труда представить себе, во что может вылиться воздушный бой в том случае, если 1-я будет подниматься снизу уже с пустыми или даже полупустыми снарядными ящиками. Но дело есть дело – тон побывавшего у них разведчика произвел на него достаточно сильное впечатление, чтобы согласиться перевести инициативу в своевольничанье. Причем своеволыничанье, ставящее под сомнение исполнение четко поставленной им ограниченной задачи – какую бы роль она на самом деле ни играла в планах разведчиков, поддерживаемых на самом верху и уже от одного этого значащих больше, чем риск для полка.
Высказалось еще несколько человек, кто-то за один вариант, кто-то (таких было меньше) – за другой, то есть за дробление ударной группы. Выслушав всех и сделав несколько дельных замечаний, комполка заявил, что его не переубедили, но из уважения к товарищам он пойдет на компромисс. Удар будет нанесен не совсем так, как было предложено с самого начала, но и не так, как предлагают они, а одним звеном эскадрильи Бабича плюс парой «звена управления», то есть всего шестеркой. Ведущим пары штабного звена пойдет он, ведомым – ВСС полка. Командир ударного звена 1-й эскадрильи – капитан Федорец; ведущим третьей пары пойдет заместитель командира эскадрильи капитан Хойцев.
– Второе звено группы прикрытия поведет... – комполка поискал глазами, остановился на секунду на Олеге и тут же, вспомнив, перевел взгляд дальше.
– Товарищ майор, – поднял голову долго до этого молчавший майор Скребо. – Может, мне?
– Нет, – комполка отрицательно покачал головой. – Второе звено поведет его командир, старший лейтенант Александров. Он отличный летчик, я не сомневаюсь в нем ни на секунду.
– Да я тоже не сомневаюсь, – пожал плечами майор, – но...
Командир полка смерил его тяжелым взглядом: настаивая на своем, Николай Скребо заходил чуточку слишком далеко. Тот этот взгляд интерпретировал совершенно правильно, поэтому опустил глаза и замолчал.
– Вот так, – завершил «обсуждение» Марченко. – Значит, решено.
Как любой нормальный мужчина, он испытывал удовлетворение от того, что способен внимательно и заинтересованно выслушать всех и поступить после этого именно так, как сочтет нужным. Такая возможность предоставлялась не слишком часто даже в авиации, но тактические вопросы полкового уровня были в его компетенции, и если отдаваемые им приказы не являлись «преступными», как невнятно обобщалось в Уставе, оспорить их можно было только после исполнения.
К вечеру этого же длинного дня очередной прибывший из штаба корпуса офицер передал адресованные майору пакеты – опоздавшие на полдня письменные приказы, подписанные начальником штаба всего 64-го истребительного авиакорпуса. «Оказывать всемерную помощь», «приложить все усилия для успешного выполнения» и так далее. Второй комплект подобных же расплывчатых, ничего конкретного не содержащих приказов был подписан командиром 32-й ИАД Гроховецким. Третий – для разнообразия состоящий всего из одного наполовину чистого листа, – главным военным советником СССР при КНА генерал-лейтенантом В. Н. Разуваевым, то есть тем, кто по должности был выше даже самого командующего корпусом, находящегося точно в таком же воинском звании.
Никакого практического значения эти приказы не имели, но корпусной штабист, опять в ранге майора, провел в полку свыше часа, весьма внимательно присматриваясь к тому, как летчики всех трех эскадрилий готовятся к предстоящим утром и в последующий день вылетам, работая с документами и тактическими схемами. Кивнув вышедшим проводить его Скребо и ВСС полка, майор счел нужным «выразить удовлетворение» увиденным и пожелал полку удачи с таким намеком в голосе, что вернувшийся с мороза Аслан уверенно высказался верхушке комсостава в том смысле, что если завтра над линией фронта их не встретит 51-е авиакрыло ВВС США в полном составе, то это его удивит до самых пальцев ног.
Отупев от разговоров и обсуждений, да и от всего остального тоже, Олег машинально посмотрел вниз. Это вызвало у Аслана такой приступ хохота, от которого он не мог отойти минут пять, пока не выпил, лязгая зубами, пару стаканов воды из графина с обколотой крышкой, исполняющего роль груза на стопке уже проработанных им мелкомасштабных карт местности. Нервы. Он волновался и сам, но сам себя уговаривал, что ничего необычного не происходит, волнение нужно себе простить, а не переживать по его поводу. Хвастаться стальными, несгибаемыми нервами – перед кем? Те, кто идет в бой вместе с ним, и те, кто остается на земле в качестве «запасных игроков», в той роли, которая отводилась ему всего несколько недель назад, – те понимают все. А те, кто понимать не собираются, – перед ними выпендриваться незачем, они того не стоят.
Продолжая работать, продолжая делать то, что понимается под обязанностями штурмана истребительного авиаполка и действующего командира авиаэскадрильи, Олег смотрел вокруг, на людей. Кто-то разговаривал сам с собой, не зная, что на него смотрят. Двое старших лейтенантов из его восьмерки, которым предстояло прикрывать военно-морскую базу Йонгдьжин и отход в нее корейского сторожевика, разложили перед собой на столах половину его коллекции карт восточного побережья Корейского полуострова. Карты покрывали все пространство от острова Майянг и аж до Улчина, и теперь офицеры методично проверяли друг у друга основные ориентиры на всех 300 с лишним километрах береговой черты. У одного из них почти не было голоса, и Олег подумал, что если парень не справится с собой, то в завтрашнем вылете ему может прийтись тяжело.
Командир 1-й эскадрильи, идущий в первый послезавтрашний вылет на прикрытие штурмового удара и уже сейчас нервничающий от этого значительно более нормального, натаскивал своих ребят из третьего звена по тактике атаки наземных целей. Увы, как подавляющее большинство старших командиров в дивизии, он не был фронтовиком в значении «воевал в Отечественную», а «разгрома милитаристской Японии» в этом отношении было мало. Как это делается, он знал неплохо, но к сожалению, в основном лишь в теории.
– Главное – не торопитесь, – услышал Олег. – Ни один наземный объект никуда от самолета деться не может. Пушка под землю не зароется, а грузовик в Пусан[84] не уедет. Танк вам не сжечь, а пехота... Это уже не ваша забота. Из «МиГ-15» по пехоте поливать – это, я бы сказал, неуважение к техническому ресурсу.
Кто-то из молодых, переоценивающих свои снайперские способности, возразил, но комэск сравнял его с землей несколькими уверенными фразами, и Олег подумал, что майор зря не берет его самого в этот вылет – пусть даже собственным ведомым. Если ты никогда в жизни не стрелял по чему-нибудь, что стоит на земле, то это может быть непросто, а уж тем более в зимних утренних сумерках. С другой стороны, если им действительно не ставится задача во что-то попасть, то это неважно.
В любом случае, подождав, пока комэск закончит внушение, он подошел поближе и выдал несколько основанных на собственном богатом опыте указаний о том, когда именно пора прерывать заход.
– Если ты думаешь «Ну хоть еще секундочку!» – значит, выводить уже и поздно, – как можно более сурово заметил он тому старлею, который считал себя очень метким. – А если бы ты знал, сколько я видел воткнувшихся в землю на проезде, и что от них остается, ты бы так лицо не морщил сейчас на мои слова. Нам и ты нужен, и твоя машина: завтра каждый истребитель будет на счету. Имей это в виду, когда будешь трястись от восторга, полосуя двадцатитрехмиллиметровками какую-нибудь драндулетину. Понял?
– Да все я понял, товарищ подполковник... – начал было парень, но Олег резко оборвал его – при зримом, между прочим, одобрении комэска.
– Не «да все я понял», а «так точно!». Повторить!
– Так точно, товарищ подполковник, – уже совершенно другим тоном ответил старлей. На его возможную обиду Олегу было наплевать – он не для того столько лет учился на крови и смертях своих боевых товарищей, чтобы забыть все это ради самоуважения одного зеленого пилота.
– Нам в училище преподавали тактику штурмовых ударов. На полигоне мы тоже много работали – и при учебе, и в запасном полку, и в нашем уже. Я хорошо стреляю!
– Да, я знаю, – не моргнув глазом, соврал Олег. – Но стрельба по земляному кругу с меловым крестиком или по солярной бочке на холме – это полигон. Бочка не стреляет в тебя, а завтра в вас будет палить все, что имеет ствол длиннее пистолетного. Это страшно, а если кто-то тебе говорил обратное – так это он тебя обманул. Поэтому не вывести машину вовремя из-за растерянности или, наоборот, азарта – проще простого. Да и защищен «МиГ», ты знаешь, как... Конечно, он живуч, но... У моей бабки в деревне курятник был лучше бронирован. В общем, чтобы я послезавтра не увидел тебя горящим, изволь все сказанное мной и своим комэском осознать и запомнить. Теперь понял?
– Так точно, – не ошибся старлей на этот раз.
– Тогда молодцом. Сказанное относится и ко всем остальным присутствующим...
Встав, Олег оглядел немногочисленных летчиков эскадрильи. Выглядели они не очень. Напряженно выглядели. Выпить бы всем по сто коньяка – и спать до утра. Но нельзя. Рука дрогнет в бою – и «аллес капут», как говорили у них десять лет назад. Значит, со своими нервами надо справляться самим.
С летчиками подполковник провел еще почти четверть часа – рассказывая, объясняя, внушая. Это, возможно, было многовато, но остановиться он не мог: во-первых, от этого становилось легче самому, а во-вторых, не потрать он эти минуты на бесполезные на взгляд стороннего человека фразы о том, какие они на самом деле хорошо подготовленные, обстрелянные, умелые воздушные бойцы – явно лучше многих, кто может завтра пересечься с ними в воздухе над побережьем и линией фронта, – не сделай Олег этого, он потом корил бы себя за все паршивое, что могло произойти.
А произойти могло всякое: как любой реалист, подполковник Лисицын знал это отлично. Полк в полном составе мог сгореть еще на земле – на этом самом поле, находящемся на суверенной территории Китайской Народной Республики, в полусотне километров от настоящей, «официальной» войны. Да и в сотнях километров от нее может случиться что угодно. Американцы наносят штурмовой удар прямо по советской территории, по аэродрому Сухая Речка под Владивостоком, где базируется 821-й ИАП, и потом очень извиняются за произошедшее, и даже наказывают летчиков «за самоуправство». Палубные «Пантеры» с авианосца «Орискани» атакуют звено «МиГ-15бис» из 781-го ИАПа 5-го ВМФ с советскими опознавательными знаками над нейтральными водами, там же, в районе Владивостока[85] – и позднее просто заявляется: «Было сочтено, что они могли представлять угрозу». Трое погибших...
У ребят не было никаких шансов, потому что они не считали, что находятся на войне. А вот здесь, в Аньдуне, таких иллюзий нет, здесь это помнят всегда. В том числе и потому, что уже не раз дрались за небо над собственным аэродромом. И знают, что маскировочные сети – плохая защита от пуль американских крупнокалиберных пулеметов, – оружия отличного во всех отношениях, кроме собственно того, что оно стреляет в тебя.
Потом был ужин – более вкусный, чем обычно, потому что готовили его, уже зная, что полк начинает боевую операцию, не сравнимую со всем, что было раньше. Сидя за столом рядом со своими, на обычном месте между двумя капитанами 2-й эскадрильи: Потаповым и Баклановым, Олег ковырял в тарелке без всякого удовольствия. Можно было не сомневаться, что блюда проверили и фельдшер, и военврач, и командир полка, потому что отрава в еде была еще одним способом выбить полк из строя до взлета. В «ту» войну, да и после нее, летчики не раз гибли от диверсий – между прочим, именно поэтому личному составу дислоцирующихся в Прибалтике, Венгрии и Польше частей строго воспрещалось покупать продукты с рук у местного населения. Олег помнил нашумевшую историю с гибелью в 1945 году, кажется, в Лиепае, группы летчиков-штурмовиков (включая по крайней мере одного Героя Советского Союза), купивших на рынке копченых миног. Но в Прибалтике подобный приказ отменили уже в 1949-м, а в Польше он вроде бы действует и до сих пор...
Здесь же, в Китае, несмотря на хваленые азиатские традиции, нравы были несколько попроще. Тут, скорее, можно было опасаться брошенной в окно гранаты, нежели цианида в гречневой каше со свининой. Но все равно – береженого бог бережет, и если полковой доктор до сих пор жив, значит, он знает свое дело. А то, что еда не лезет в горло, не волнует абсолютно никого – чтобы не отключиться на перегрузках, летчики должны в любом случае питать свое тело углеводами и белками. Это как топливо. Оно может быть разным: сначала бензин, теперь керосин (а бывали самолеты, летавшие и на дизелях). Но у людей свое топливо, и как бы тебе ни было паршиво, чтобы взлететь, надо заставить себя проглатывать одну ложку за другой.
Потом, после позднего ужина, опять были карты, затем снова штаб. И снова «потом» – 2-я эскадрилья, уже прошедшая предварительный инструктаж и «накачку» вместе с остальными, но все равно ставшая объектом его очередного словесного поноса. Понимая, что перебарщивает с разговорами, Олег с трудом заставил себя прекратить нотации и распустил летчиков спать.
Это был приказ. Подъем назначен на 4 часа утра, а невыспавшийся летчик-реактивщик – это почти готовый покойник, поэтому долгих разговоров после отбоя не было. Улегшись в длинной, на 12 комфортных коек комнате, окна которой были глухо оклеены тканью, и выключив единственную имеющуюся тут лампу, летчики почти мгновенно заснули. Послушав с минуту их разнокалиберный молодецкий храп, Олег поднялся с поставленного у двери невысокого табурета, на который на минуту присел, чуть сам не заснув, и осторожно вышел.
– Ну что твои? – спросил он Виктора Семёнова, комэска-3, до сих пор сидящего над картами с карандашом в зубах. Это был единственный комэск в полку, имевший звание майора.
– Ничего... – блеклым голосом отозвался тот. – Готовы, вроде. Но настроение у всех скачет. То «Всех на тряпки порвем. Где вы, суки?!», а то «Что-то мне грудь давит...». Как новички, ей-богу.
– Не новички, – подтвердил Олег. – Но мои почти так же. Ладно. Небо покажет.
– Да, – кивнул комэск. – Это так. Всегда так было, и всегда будет...
– Еще раз пройдемся? – предложил ему Олег, кивнув на разложенную карту, наискосок прочерченную твердыми карандашными линиями – план на завтра и на то же четвертое число. Положенные набок незавершенные восьмерки обозначали зоны барражирования – как над Йонгдьжином, так и в море в двух десятках километров от него. В последнем случае это была условность: с какой бы черепашьей скоростью ни полз корейский сторожевик, фотография которого заставила бывшего морского летчика и кавалера ордена Ушакова 2-й степени брезгливо сморщиться, он не будет стоять на месте. Отсюда – вычерченные азимуты на несколько непрерывно работающих радиомаяков становились почти бесполезны.
– Спасибо, – согласился капитан. – Надо, наверное. Минут десять или пятнадцать – и все, ладно?
Через двадцать минут пришел командир полка – довольный, злой, со щеками, пылающими от мороза: проверял охрану аэродрома. Помня, что новые самолеты могут привлечь внимание слишком многих – в том числе и базирующихся на это же поле китайцев, майор выгнал к самолетам всех бойцов ИАС[86] и БАТО, кто не был занят собственно техническим обслуживанием истребителей и летного поля.
Вдобавок к караулам зенитчиков он создал достаточно плотный внутренний периметр противодиверсионной обороны. «Большой», то есть внешний, был в Аньдуне постоянным, его основу составляли китайские бойцы, – но в последние дни их усилили еще и дополнительно. Командир пополнения, явившись представиться утром, произвел весьма благоприятное впечатление на всех, кроме военпереводчика. У китайского офицера, невысокого крепыша с неожиданно ярко-рыжим цветом волос, не хватало половины передних зубов, выбитых то ли пулей, то ли ударом вражеского приклада, и переводить его речь было тому, наверное, не в радость.
– Спать, – приказал командир полка всем офицерам, кто еще работал, пытаясь доделать никогда не кончающиеся мелочи, относящиеся к висящему над всеми завтрашнему дню. – Всем спать, подъем отменен не будет. Кто знает, когда завтра уснем, ребята...
Олег едва не сплюнул на пол, раздосадованный оговоркой командира. Майор Скребо, стоящий за его правым плечом со сложенной картой в руках, владел собой чуть хуже и поэтому грязно и с чувством выругался, отгоняя неудачу. Примерно также, только пооднообразнее, ругался командир китайского авиаполка – явно старавшийся, чтобы они с Владленом чувствовали себя, как дома.
Похоже, спать не хотелось никому, но это значения не имело. Сон – это тоже вид топлива для людей.
Ни один нормальный боевой летчик не бреется утром. В умывальной душевой комнаты, где горячая вода имелась круглосуточно, у висящего на стене надтреснутого зеркала столкнулись сразу трое майоров, включая командира 3-й эскадрильи, а также подполковник Лисицын.
– Удачи нам всем, – негромко произнес Олег, оказавшийся последним в очереди. Глядя в зеркало, он провел по тщательно выбритому лицу мокрой пятерней и с чувством стряхнул холодные капли на пол, в сторону.
Ну, вот и все на сегодня. Перед тем как войти в затемненную комнату, наполненную дыханием нескольких спящих мужчин, Олег посмотрел на часы. Стрелки показывали без одной минуты полночь.
