Андрей Арсланович Мансуров
Возвращение чувств. Машина
Так Катарина узнала, что мессера де Кланси зовут Антуан, а он познакомился с баронетом Анри деПуболь. Впрочем, ему было явно наплевать, кто там напротив него. Бывает такой настрой у человека: не заладился день, всё пошло не так. Значит – подай ему врага, или противника, чтобы было на ком выместить своё дурное настроение.
Катарине стоило больших усилий уговорить Пьера и Марию не вмешиваться, что она справится своими силами. Но вот волноваться она им запретить не могла.
Что они и делали – Пьер, дико стреляя испепеляющими взорами на её противника, а Мария, заламывая руки, и качая седой головой. Катарине было тяжко смотреть на их муки.
Однако настала пора подумать и о себе.
Откровенно говоря, никогда ей и в голову не приходило, что занятия, призванные укрепить дух и привести его в гармонию с телом, могут пригодиться ей в виде практического курса боевых искусств. Впрочем, она была рада, что не ленилась, и постигала всё добросовестно, хоть и через синяки. Да что говорить – не думала она, что в самом деле придется применять когда-нибудь эти навыки. Она даже оружие себе заказывала в тайной надежде, что обнажать его никогда не придётся.
Однако, время здесь – не то. Действительность средневековых предрассудков грубо нарушила её гуманистические планы, и в очередной раз доказала, что на «Аллаха надейся, а верблюда привязывай»! Что она, собственно и сделала. И как вовремя!
Отсалютовав ей и секундантам – своим собутыльникам – виконт принялся насмехаться.
Всё-то ему было не так: и как она держит меч, и что за меч, и выражение глаз, и болезненная худоба («а может, вам вначале плотно покушать?»).
Катарина, в свою очередь приветствовавшая его и секундантов, на подколки никак не реагировала, а просто ждала, когда он начнёт действовать. Она сняла широкополую шляпу, оставшись в купленном ещё в Реймсе парике тёмно-русой расцветки, который не ограничивал ни обзора, ни движений, и простой белой рубахе, заправленной в штаны.
Так как грудь она предусмотрительно плотно стянула, то, что она сняла камзол, никак её не демаскировало. Сапоги были тоже удобны, каблук невысок.
Стояла она в стандартной стойке, держа меч лезвием кверху вертикально, обеими руками, чуть справа от себя. В душе её наблюдалась полная гармония духа и тела – десять лет занятий не прошли даром. Боевое искусство – это прежде всего искусство побеждать самого себя.
Виконт наконец взялся за дело. Он оказался весьма коварен: начал, вроде, с верхнего терца, затем внезапно резко ударил снизу. Опьянения уже не наблюдалось – возможно, оно входило в коварные отвлекающие манёвры.
Впрочем, всё его коварство пропало даром – еле уловимым для глаз движением отклонив его меч, она скользнула вперёд, сверкнула сталь, и кисть виконта, державшая оружие, повисла, перерубленная, на обрывке рукава.
Было довольно неприятно наблюдать, как она выпала оттуда, когда потрясённый, и от шока ещё не чувствующий боли виконт поднёс руку к глазам, чтобы лично убедиться в том, что кисти у него больше нет.
Катарина, вновь отсалютовав мечом, спросила, желает ли мессир виконт продолжить, или он удовлетворён.
Он оказался удовлетворён, хотя его протрезвевшие полные боли и ненависти глаза говорили об обратном. Она раскланялась с его секундантами, никто из которых не счёл разумным заступиться за поруганную честь и достоинство семейки де Кланси.
Вот у неё и одним врагом больше. Не правильней ли было просто убить его?
Но ведь она обещала себе тогда, в самом начале всего этого, не лишать никого жизни, если только это возможно, и не угрожает непосредственно жизни её и её друзей и близких…
Ладно, будущее покажет, права ли она в данном случае, или нет.
И будущее действительно показало.
Наложив виконту тугой жгут на руку, чтобы он совсем не истёк кровью, они оставили его на попечение присмиревших друзей-собутыльников, трактирщика и лекаря, за которым мальчишка – сын трактирщика – поскакал в ближайший городишко.
После такого неприятного, и явно запоминающегося окружающим события, им пришлось сильно принять в сторону от их основного маршрута, и вплотную заняться улучшением маскировки.
И вот на одной из сельских дорог, проходящей через лес в особенно безлюдном месте, они и сделали это.
Попросив Пьера отвернуться, хитро не ухмыляться, и покараулить, они с Марией споро принялись за дело, и через час-другой к двум условным мужчинам добавился ещё более условный третий – пухленький и розовощёкий.
Катарина осталась довольна проделанной работой: после некоторой тренировки походка у её няни была почти мужская, чуть вперевалочку – как у заправского моряка.
Единственное, что никак не удавалось изменить – это голос и манера речи.
Ну, ничего, объяснила Катарина запыхавшейся от усилий няне – придётся, значит, побольше молчать на людях.
– А разве я так много говорю? – с неподдельным удивлением чуть обиженно спросила Мария. Переглянувшись с Пьером, Катарина захихикала, а затем и рассмеялась. Мария, с расстроенным видом махнув рукой, присоединилась к ней. И даже Пьер подозрительно булькнул что-то, тут же, впрочем, приняв невозмутимый вид.
Однако, когда ему показали результаты их усилий, в восторг не пришёл.
Более того, его скупые замечания насчёт того, что если обнаружат переодетую женщину, да ещё такую запоминающуюся, то это будет выглядеть подозрительней и запомнится всем гораздо лучше, а за мужчину Марию может принять только подслеповатый полуидиот, явно отдавали нелицеприятной правдой-маткой.
Пришлось ещё тренироваться и кое-что менять и подправлять в маскараде – уже под руководством Пьера. На это ушёл ещё час. Так что до ужина особенно далеко им уехать не удалось, и пришлось заночевать в первом же трактире, встретившимся после того, как стемнело.
Уроки Пьера не пропали даром: Мария держалась вполне достойно. Катарина, успевшая привыкнуть к своей мужской форме (честно говоря, ей это далось почти легко, она ещё там была любительница джинсов и прочего такого), не могла не отметить, что кое в чём старая няня даже превосходит её по части умения притворяться.
Ужин в полутёмном зале прошёл без накладок, и только в своей комнате, раздевшись на ночь, Мария позволила себе немного поворчать, укладывая и устраивая Катарину в очередной скрипучей и неудобной кровати, – дескать, как неразумно так рисковать: всё-таки, её могли – ну, ладно, разоблачить – просто убить!.. На что Катарина довольно опрометчиво сказала, что её так просто не убьёшь – даром, что ли, в детстве учили… Няня так странно взглянула на неё, что она прикусила язычок – видать, или мало учили, или…
Конечно, после всего случившегося странные взгляды её спутников снова вернулись. Но сейчас как-то усыпить их обоснованные сомнения было куда проблематичней…
Поворчав теперь насчёт неудобной одежды и обуви, няня сама легла, и довольно быстро отключилась – ещё бы, кто на её месте не перенервничал бы за непоседливую и опять нахулиганившую (если не сказать сильнее) девочку.
Катарина, какое-то время опять ведшая безрезультатную войну с клопами, довольно долго слышала в полудрёме нянины всхлипывания и вздохи. Пьер в соседней комнате спал как всегда бесшумно.
А вот усыпить теперь его подозрения на её счёт вообще не представлялось возможным – он слишком умён. Но всё же что-то придумать она должна. Значит, придумает.
20
Утро выдалось довольно неприятным – вначале было ветрено и пасмурно, вроде начинал даже накрапывать мельчайший дождик. Но часам к десяти распогодилось. Они ехали спокойным шагом по тёмному лесу. Дубы и ясени мирно соседствовали с соснами и елями, и тень давали плотную, перехватывая друг у друга живительные лучи солнца.
Дорога попалась узкая, и шла, извиваясь, примерно в южном направлении. По словам Пьера, до германо-швейцарской границы, сходившихся здесь своеобразным треугольником, оставалось не больше дня пути. Всё, вроде, шло как всегда, нормально. Кроме странного чувства опасности…
Внезапно из-за последнего поворота сзади послышался шум, перешедший вскоре в крики и топот копыт.
Не дожидаясь, когда появятся сами преследователи, она приказала скакать вперёд, что есть сил. Лошади, отдохнувшие за ночь, должны были перегнать любых преследователей.
Однако этого не произошло – багаж, который у них постепенно накапливался, и уже не помещался только на вьючной лошади, сильно мешал развить всю возможную скорость. И выкинуть его сейчас невозможно – разве только вместе с сёдлами!
Особенно была перегружена лошадь Марии, и им приходилось выдерживать тот темп, который задавала она.
Медленно, но верно, пронзая тучи пыли из-под копыт их лошадей, своими неясными силуэтами, словно призраки, преследователи проступали всё ближе и чётче, настигая.
Часто оглядывавшаяся Катарина уже хорошо разглядела разношёрстное воинство, одетое кто в мундиры, кто просто в куртки, а кто и в одни рубахи. Она сразу связала появление этой пёстрой шайки явных бандитов со вчерашним происшествием. Цель, для которой их наняли, была более чем ясна.
Уже ясно выделялись две группы преследователей: семеро особенно ретивых вырвались вперёд, ещё двое отставали метров на семьдесят. Пыль, поднятая лошадьми Катарины и её спутников, явно мешала преследователям, что злило их ещё больше: они ругались не переставая, протирая глаза и отплёвываясь.
Что-то просвистело мимо её головы.
Тут же она поняла, что. В правую ягодицу лошади Марии, у самого хвоста, глубоко вонзилась арбалетная стрела. Лошадь, вскинув голову, дико заржала и не то споткнулась, не то подпрыгнула. Мария, не удержавшись в мужском седле, закричала тоненько, и, выпустив поводья, вылетела через голову лошади вперёд.
Как в замедленном кино, или кошмаре, Катарина увидела, что её старая няня летит к земле, падает, вытянув вперёд руки, боком, и сверху на неё, тоже боком, приземляется лошадь… Ей врезался в память безумно вытаращенный глаз и открытый в диком оскале рот лошади. Крика Марии она не слышала, уши ей словно заложило ватой.
Затем звуки вернулись.
Они с Пьером, как по команде, остановили лошадей, и развернув их, схватились за арбалеты. Однако Пьер не успел даже выстрелить. В грудь и шею его жеребца вонзилось две стрелы, и он завалился на бок, увлекая за собой седока, запутавшегося ногой в стремени.
Катарина выстрелила, спокойно, словно на стрельбище, прицелившись. Особенно противный на морду бандит, явно руководивший погоней, оказался поражён прямо в грудь. Выпучив глаза и открыв рот в немом крике, он упал в пыль позади своей лошади.
Убийство главаря, однако, пёстрое воинство не остановило, а только озлобило ещё больше.
Стадный инстинкт безошибочно говорил им, что сила на их стороне. Они уже разделились, чтобы обойти её с обеих сторон. Стремясь осложнить им задачу, она соскочила с коня, выхватив меч и кинжал для метания. Но метнуть его уже не успела – кто-то из окруживших её всадников ловко кинул тяжёлую сеть, затем ещё одну…
Она оказалась спелёнутой, словно младенец. Вывернув руки, меч и кинжал отобрали.
После чего уронили её лицом в пыль, причём один из нападавших, не сдерживая ярости, изо всех сил пнул её в живот, объяснив свои действия так:
– Это тебе за Шарля!
Шумно вздохнул, и, чтоб было понятней, добавил:
– Сучка вонючая! – и добавил второй пинок от себя лично.
Шляпу и парик с неё сорвали, после чего последовали комментарии:
– Чёрт, а ведь точно!
– Ну, мы с ней за Шарля расквитаемся!
– И откуда этот придурок узнал, что она баба?! Ладно – догонит, спросим!..
Катарина, находившаяся в полуобморочном состоянии, нашла в себе силы взглянуть в сторону Пьера, хотя лучше бы она этого не делала: как раз застала момент, когда один из бандитов выпустил стрелу во что-то, лежащее на земле, и услышала тупой звук и чей-то вскрик. Её затошнило.
Но предаться эмоциям, или удивлению, как проклятый виконт смог её вычислить, ей не дали. Вынувшие её из сети грубые грязные руки, хозяева которых не переставали ругаться и гнусно причмокивать, поволокли её к деревьям, где и привязали: руки к одному, а ноги, растянув так, что она закричала от боли, к двум другим.
Затем один из нападавших, оставшийся, судя по всему, за главного, снова грубо пнул её в бедро и сказал, нагло ухмыляясь:
– Наверное, тебе будет приятно узнать, что твой дружок сломал ногу, но боли он больше не чувствует! – дружный гогот возвестил, что его плоский юмор оценили, – А что до стрелы, которая торчит – какая незадача! – из его груди – так ты не переживай: мы, уезжая, вынем её, и она не помешает крышке гроба! – снова гогот, и плевки, топот и шарканье ног. Более серьёзным тоном, – Так что на его помощь можешь не рассчитывать. Да и вообще, по этой дороге мало кто ездит – уж мы-то здесь в округе всё знаем! Мы тут, вроде, как смотрители лесов. Смотрим, как бы путникам не было одиноко! – одобрительные смешки и перешёптывания. Им явно уже было невтерпёж.
– Так вот, дамочка, – уже не скрывая грубую похоть в голосе, продолжил он, – Ты сама напросилась. У нас заказ – захватить тебя живой. Но не сказано – насколько живой. Ты у нас будешь несколько помятой и… растрёпанной. – он сделал непристойный жест, снова вызвав смешки и причмокивания.
– Конечно, если бы старая курица осталась жива, на твою долю досталось бы меньше! Но так как она свернула шею, придётся тебе уж потерпеть! Мы ведь не извращенцы какие – мы трупы не …! – возгласы подельников заставляли усомниться в этом.
Подойдя к ней, он достал из ножен кинжал, и принялся, опустившись на колени, аккуратно разрезать на ней одежду.
– Кстати, хотел поблагодарить тебя за Шарля – он в последнее время стал таким… Жадным!
Ну а теперь его доля достанется нам. Я имею в виду и деньги, и тебя! – их глупый гогот уже сидел у неё в печёнках. От щербатых похотливых рож просто мутило.
Окончив художественное разрезание, он убрал с неё все обрывки, и откинулся назад, чтобы полюбоваться открывшейся картиной. Она лежала молча, совершенно обнажённая и беспомощная. Раздались восторженные возгласы и комментарии пошлого характера. Её явно оценили по достоинству.
– Ну, ребята, не знаю, как вы там договоритесь насчёт очереди, – ребята загалдели, толкаясь и ругаясь, – А я – так точно первый! – восторженно причмокнув, заорал её обидчик. Не было сил даже плюнуть в него.
Он расстегнул и сбросил пояс с портупеей. Спустил штаны.
Тоже мне, мужчина. И это называется – достоинство?
Словно прочитав её мысли и презрение во взгляде, он мерзко осклабился:
– Ничего, скоро тебе мало не покажется! Ведь будет ещё второй раз. И третий!
Опустившись на колени между её ног, он с довольным урчанием погладил нежные бёдра и навалился сверху. В лицо ей пахнуло потом, перегаром и луком.
От жуткого омерзения она закричала.
С криком она вскочила.
Было темно. Она сидела на кровати.
Мария уже подбежала к ней, схватила за вздрагивающие плечи.
– Что, что случилось, Беллочка?
– Н-нет, няня, ничего. Всё в порядке. Уже. – стараясь успокоить готовое выпрыгнуть из груди сердце, с усилием произнесла она, – Просто приснился дурной сон. Теперь всё в порядке. – она, взяв себя в руки, медленно перекрестилась.
– Ах ты, бедняжка моя, – нежно погладив её по волосам, Мария прижала её голову к своей мягкой и тёплой груди, – Ну ничего, поплачь. Поплачь, и всё пройдёт, и тебе станет легче! Это просто дурной сон… Только сон!
– Да-да, только сон. – вздохнула Катарина, хотя и не совсем была в этом уверена.
Слишком ярким, красочным и ужасающе-правдоподобным был этот сон, чтоб быть только сном, – Слава Богу, я проснулась. Всё в порядке. Всё хорошо. – она прерывисто вздохнула, – Ну, ладно, иди ложись, и будем спать дальше…
Лишь через пять минут ей удалось убедить Марию, что всё, действительно, в порядке, и уговорить её лечь досыпать. Няня, даже в постели, ворочалась и что-то бормотала себе под нос. Однако скоро она затихла, и засопела.
Сама же Катарина, хоть и лежала спокойно, слушая успокаивающее посапывание няни, но заснуть до рассвета уже не смогла.
Она снова и снова перебирала и прокручивала в голове подробности страшного своей реальностью кошмара, гадая, что же это – случайность, или… Предупреждение?
Учитывая её характер, нетрудно догадаться, к каким выводам она пришла.
21
Утро выдалось довольно неприятным – вначале было ветрено и пасмурно, вроде начинал даже накрапывать мельчайший дождь. Но часам к десяти распогодилось. Они ехали спокойным шагом по тёмному лесу. Дубы и ясени мирно соседствовали с соснами и елями, и тень давали плотную, перехватывая друг у друга живительные лучи солнца.
Странное ощущение дежавю преследовало её всё утро, несмотря на то, что она постаралась учесть опыт, полученный во сне: в поводу её конь вёл крупного сильного мула, которого Пьер по её указаниям, как всегда молча восприняв приказ, купил рано утром, и на которого они перегрузили все вещи, до этого размещённые в седельных сумках. Их вьючную лошадь, с её поклажей, вёл конь Пьера.
Не боясь выглядеть глупо, она с самого начала поездки, как только удалились от очередного трактира, дала Марии и Пьеру чёткие инструкции, на случай «внезапного нападения» всё равно кого – бандитов, или солдат. Пьер согласно кивнул, Мария перекрестилась, с подозрением взглянув на неё, но промолчала. Поехали дальше.
Немного раздражало, что дорога оказалась точно такой, как она её запомнила, и она всё время ловила себя на том, что прислушивается. Ей казалось, что время, когда произошло… это уже давно миновало, так как они проехали даже больше, чем она запомнила, и она уже начала волноваться. Поэтому когда она, наконец, услышала звук погони, то испытала одновременно и дикий ужас и какое-то злорадное облегчение!
Но дикий ужас быстро прошёл, уступив место возбуждению, беспокойству за своё маленькое воинство, и несколько неуместному спортивному азарту.
– Действуем по плану! – отрывисто бросила она, и Пьер с Марией поспешили выполнить то, что она приказала. Они не спорили и не задавали глупых вопросов. Молодцы. Настоящие профессионалы.
Мула отвязали и поставили поперёк дороги. Мария с остальными лошадьми, удерживая их компактной группой, отбежала в лес – за густые кусты, освободив пространство для боя, и заодно прикрываясь телами лошадей от возможной стрелы.
Катарина и Пьер расположились за мулом, удобно целясь с колена (такую стойку предпочитал Пьер), и лёжа – Катарине всегда была удобна эта позиция. А арбалеты они всегда возили взведёнными.
Они молчали и ждали – говорить было уже не о чем.
Бандиты и поднятая ими туча пыли показались из-за поворота. Кто-то закричал:
– Вот они! – теперь сомневаться в намерениях скачущих не приходилось.
– Только живьём! – откликнулся смутно знакомый голос, и банда принялась улюлюкать и ещё сильней нахлёстывать и без того бешено несущихся лошадей. Подъехав поближе, и несколько сбросив ход, давешний мордоворот, ехавший чуть впереди, заорал:
– Сдавайтесь! И останетесь живы… И целы!
Дружный хохот, однако вызывал сильные сомнения в его правдивости. Несколько расслабившись, бандиты выпрямились в сёдлах, явно не принимая их всерьёз.
В ответ Катарина плавно, как когда-то за тысячу лет и миль отсюда учили, задержав дыхание, спустила курок.
Тренькнула тетива. Время думать и сомневаться прошло ещё ночью, пока она лежала без сна, с колотящимся сердцем.
Настало время действовать.
Стрела вонзилась точно в цель – в середину груди самого здорового бандита в одной рубахе. Тот вскинул руки и с криком вылетел из седла – убойная сила у этих арбалетов была похлеще, чем у многих ружей. Пьер тоже не подкачал: его стрела пронзила живот самого упитанного – Катарина заранее приказала ждать её выстрела и вначале убивать самых крупных и сильных врагов.
Схватив лежащий рядом с ней, купленный тоже, как и мул, утром, ещё не обстрелянный запасной арбалет, она быстро выстрелила – и снова удачно. Главарь только успел крикнуть: – Заходи сле… – как стрела навылет пробила его горло. Он, схватившись обеими руками за стрелу, и широко открыв рот в немом теперь крике, сполз с седла.
Больше беспокойства он не причинял, и остальная часть схватки проходила без текста.
И вторая стрела Пьера тоже достигла цели – ещё один свирепо заоравший бандит заткнулся и упал, уже молча, лицом вперёд, со стрелой под мышкой.
Им с Пьером определённо повезло – если бы многочисленные враги не были так уверены, что добыча уже у них в руках, не сбавили скорость и продолжали прятаться за шеями своих коней, им вряд ли удалось бы так удачно отстреляться. Минус четыре.
Остальные четверо были уже в десяти шагах, и резко пришпорили коней, чтобы не дать перезарядить арбалеты. Свои заряды они уже потратили: одна стрела торчала-таки из ляжки Пьера. Две другие пробили бок и шею мула, и теперь он медленно, как бы нехотя, заваливался на Катарину. Остальные стрелы бандитов, не причинив вреда, просвистели мимо, или зарылись в землю. Пятый участник нападения – она узнала в нём злосчастного бледного не то от страха, не то от потери крови, виконта – притормозил, и держался несколько сзади.
Она не стала ждать, пока её придавит. Быстро перекатилась в сторону, и, вскочив на ноги, выхватила из потайного кармана два сяринкена. Приняв стойку, что было сил метнула первую закалённую стальную звёздочку с шестью остро отточенными дюймовыми зубьями.
Если сил этому телу ещё немного не хватало, то с координацией движений всё было в порядке – звёздочка вонзилась точно куда она наметила: в центр лба первого громилы, подскакавшего к этому времени уже на пять шагов, и отчаянно ругавшегося. Возможно, он хотел таким образом поднять свой несколько упавший боевой дух. Удалось ли это ему, узнать теперь невозможно.
Не у кого.
Его тело ещё не успело вывалиться из седла, как она метнула вторую – в противника, пытавшегося обойти её слева со спины. Поражённый прямо в главную артерию за ухом, он даже не вскрикнул.
Зато завопили трое оставшихся. И громче всех виконт, что-то верещавший о выброшенных на ветер деньгах, и хвастливых обещаниях…
Двое оставшихся в живых наёмников, очевидно, ещё в угаре погони или винных паров, не сообразившие, что расклад сил разительно изменился, соскочили с коней, что было довольно глупо, и, выхватив мечи, кинулись, корча дикие рожи, к ней. Бравый виконт же, соображавший явно получше, развернул коня, и, бросив на произвол судьбы горе-наймитов, лихо кинулся удирать.
– Пьер, не дай ему уйти! – только успела она крикнуть, как на неё обрушились с двух сторон оставшиеся, довольно, впрочем, худосочные бандиты. Свою слабую технику владения оружием они пытались компенсировать свирепым напором и криком.
Напуганный и растерянный противник. Ерундовая задача для владеющего приёмами айкидо и ниндзюцу.
Когда они уже лежали на земле – один с распоротым животом, другой с перерубленной шеей, Пьер успел-таки перезарядить один арбалет, и осадил метким выстрелом пытавшегося петлять, как заяц, виновника всех их хлопот. Поражённый, скорее всего, в почку, тот, лёжа в пыли, визжал пострашней свиньи, которую режут.
Молча пройдя разделявшие их шестьдесят шагов, она исправила свою вчерашнюю ошибку, заодно избавив его от лишних мучений. Голова откатилась недалеко.
Поле битвы осталось за ними.
Однако главное сражение ей ещё только предстояло.
Вытерев об одежду виконта, и спрятав катану, она с замирающим сердцем вернулась назад.
– Ну, что вы на меня так смотрите? – спросила она после несколько затянувшейся паузы у Пьера и Марии, сидевших прямо в пыли посреди дороги, и сжимавших друг друга в объятиях, словно пытаясь вместе защититься от этой новой, такой страшной и безжалостной незнакомки в её теле, – Обещала ведь я, что смогу вас защитить!
Она и сама чувствовала несуразность сказанного. Ну а что она могла сказать?
После ещё одной паузы Пьер, наконец, решился.
– Кто… Вы? – охрипшим голосом он выдавил из себя этот давно мучивший его, а теперь наверняка и Марию, вопрос.
Она, конечно, знала, что рано или поздно ей придётся столкнуться с этой проблемой. Объясниться придётся – хотя бы в связи вот с такой ситуацией.
Легенда заготовлена.
22
Она пожала плечами, нахмурилась:
– Вначале займёмся твоей ногой, а поговорить успеем позже. Времени у нас теперь достаточно.
Попросив Марию привязать куда-нибудь подальше лошадей (они не пострадали, но, испугано всхрапывая и кося, всё норовили отодвинуться подальше от трупов, перебирая копытами), Катарина подошла к убитому мулу, и достала из седельной сумки запасную рубашку. Мул был единственным убитым, о ком она сожалела.
Надрезав кинжалом подол рубахи и нарвав полос нужной ширины, она вернулась к Пьеру.
Он сидел, страдая от боли, но сдерживая стоны, как и подобает настоящему мужчине. Ногу он поддерживал обеими руками.
Она опустилась на колени перед ним и попросила убрать руки со стрелы, которую он зажимал, чтобы не истечь кровью. Тонкая и короткая арбалетная стрела прошила насквозь мягкие ткани ляжки, к счастью не задев кость. Окровавленная головка дюйма на три торчала из задней стороны ноги.
Сломать такую стрелу невозможно. Оставалось только выдернуть её. Благо, она сидела в мягких тканях. Повесив себе на шею оторванные бинты, один скомканный рукав она дала Пьеру.
– Повернись, ляг на бок, и зажми в зубах эту тряпку. Будет больно.
Пьер, стиснув зубы, кивнул и повернулся.
Она проверила стальное древко – заусенцев не было. Обтерев насухо головку болта, она крепко ухватила её правой рукой, левой упёрлась Пьеру в бедро, и аккуратно, но сильно потянула. С неприятным чмоканьем стрела вышла.
Как ни мужественен был Пьер, но не удержался: вначале зарычал, потом застонал. Да и кто бы тут не зарычал…
Обильно потекла кровь с обеих ран. Дав ей стечь несколько секунд, она пока разрезала штанину, убрала подальше от ран её ткань, и наложила на оба отверстия два небольших тампона из сложенной в несколько слоёв ткани. Попросила Пьера придержать их. После чего туго, насколько смогла, прибинтовала тампоны к обнажённой ноге. Сверху наложила ещё один бинт пошире, чтобы кровь не выступала наружу, и была защита от грязи, и не сдвигалась нижняя повязка.
Пьер вздохнул и покосился налево.
Быстро схватив меч, лежащий рядом, и обернувшись, она, однако, обнаружила только Марию, лежащую в нескольких шагах без сознания. Точно. Она вспомнила, как та вскрикнула, когда Катарина выдернула стрелу, и обильно пошла кровь. Но тогда ей некогда было оборачиваться.
Бедная няня. Но всё равно – надо отдать Марии должное: во время схватки она вела себя надёжно и достойно, удержала всех лошадей, хоть те и вырывались, не паниковала, и не отвлекала их ненужными криками. И вообще: отличная у них команда! Они ведут в счёте: девять на пол-очка. Хотя, конечно, лучше бы в сухую…
С её помощью Пьер, отталкиваясь руками и здоровой ногой, перебрался на траву к ближайшему дереву, и с облегчением прислонился к нему спиной. Она видела, что ему плохо. Однако и теперь он не удержался от замечания, хотя его голос и прерывался от боли:
– Вы – не… Катарина! Она ужасно… боится… крови! Скажите, кто же вы?
– Кто я? – она опять вздохнула, покачав головой, – Я несчастная, обездоленная и оклеветанная женщина. – взглянув прямо в искажённые болью глаза, она нашла в себе силы выдержать его взгляд, – И я расскажу вам всё.
Встав, она развернулась и снова пошла к мулу. Порывшись, достала флягу с вином. Открыла, подала Пьеру. Пьер, поглядывая то на флягу, то на неё, приложился от души.
Она и сама от него не отстала.
Затем, подхватив Марию подмышки, она с трудом подтащила её к тому же дереву, и кое-как примостила её рядом с Пьером. Влив ей в рот некоторое количество того, что осталось во фляге, она достигла замечательного эффекта: забулькав и закашлявшись, её няня открыла глаза, шумно вдохнула и уставилась на неё.
Почему-то врождённая нянина способность облекать свои быстро скачущие мысли в слова куда-то испарилась. Но можно было поспорить, что это временное явление. Когда шок пройдёт, водопад слов и вопросов снова обрушится. Нужно воспользоваться паузой и удовлетворить внимание аудитории. Тем более что оно и так обострено до предела.
Сохраняя серьёзное выражение, Катарина села прямо на траву перед ними, скрестила по-восточному ноги, приняв позу лотоса, и отдала флягу Пьеру, кивком предложив допивать. Во-первых, красное вино хорошо восстанавливает потерю крови, а во-вторых, поможет ему перенести боль. Действительно, во время её рассказа Пьер так заслушался, что опорожнил флягу до дна, даже не заметив, как это произошло…
– Ну вот и пришло время объяснится. – Она ещё раз взглянула в глаза Пьеру и Марии. Те не отрываясь и, можно сказать, не дыша, смотрели на неё.
– Я действительно Катарина Изабелла де Пуассон, в девичестве – де Буа-Трасси.
И я рассказала то, что со мной произошло, только матери. А теперь будете знать и вы.
Прошу вас только об одном: не выдайте мою тайну никому. – она посмотрела на них, нахмурившись. Оба согласно кивнули, – Иначе меня просто сожгут на костре.
Пьер просто кивнул, Мария ещё и прикрыла рот ладошкой, быстро перекрестившись. В глазах няни отчетливо проступали страдание и слёзы.
– Хорошо. Тогда слушайте.
Она опустила глаза вниз. Помолчала.
Итак… «onse upon a time…» Нет, надо не играть, а просто жить этим.
Всё равно, циничный, умудрённый опытом наблюдатель глубоко-глубоко в её душе, отметил с горечью: наглое враньё, дубль второй. Она тряхнула головой, прогоняя его. Невольно слёзы набежали в уголки глаз – ей было стыдно. И больно. Больно обманывать доверявших ей людей.
Не поднимая головы, она поморгала, отгоняя непрошенную влагу. Взяла в руки какую-то травинку. Медленно проведя по пыли черту, сказала:
– Вот так я теперь выгляжу – с этой стороны то, что смутно и расплывчато, и моё, а с этой – всё конкретно, ясно и чётко, но не осознанно, а инстинктивно. И – чужое.
Понимая, что запутала их ещё больше, постаралась пояснить:
– Лучше я начну с самого начала. Это случилось сразу после суда… Когда меня приговорили. Я была в панике – я не должна умереть, не разоблачив этого негодяя, не отомстив. И я стала молиться и попросила Господа помочь мне. Ещё никогда я не была в таком отчаянии, и так не молилась. Я была готова на всё – на всё, только бы ОН услышал, помог…
В какой-то момент я услышала как бы голос внутри себя.
Но это был не Господь. – она успокаивающе покачала головой, видя их испуг.
– Голос позвал меня по имени. Я спросила – кто это?
Он ответил, что принадлежит душе одного воина, предательски убитого тем, кого он считал своим другом. И он не смог выполнить свой… Да, долг чести – это у них так называется.
Он сказал, что души невинно убиенных какое-то время – сорок дней – скитаются по земле людей. И меня ждёт та же участь, если я не спасусь. Но ещё он сказал, что если такая душа находит другую, которая отчаянно нуждается в помощи, и помогает ей спастись от смерти, то обе души выживают! И получают шанс сделать то, чего так страстно желали…
