Андрей Арсланович Мансуров
Возвращение чувств. Машина
Когда они вернулись, Мария, как обычно стоявшая – вернее, сидевшая – на страже, сообщила, что приходил Гюисманс, чтобы проводить их на ужин. Мария ответила ему, что через полчаса они будут готовы – минут пятнадцать из них уже прошло.
Они быстро переоделись, убрали чёрные костюмы в потайной ход, и, приняв цивилизованный вид, чинно проследовали в обеденный зал.
За ужином Катарина с бароном оживлённо обсуждали городок и его обитателей. Мария тоже участвовала в беседе. Пьер, как обычно, предоставил инициативу дамам.
В целом поездкой эти самые дамы были довольны: хоть они почти ничего не купили, зато увидели ассортимент, и познакомились с местными достопримечательностями.
Барон обещал попозже показать им и другие селения и городки в окрестностях замка, свозить их на несколько дней в столицу, и продемонстрировать все доступные красоты природы – водопады, озёра, горные ущелья с реками, и прочее.
После ужина на этот раз они поднялись в кабинет к хозяину. Здесь они расположились вокруг рабочего стола барона – совсем как на деловом совещании совета директоров какого-нибудь концерна. Катарина «доложила» о том, как они с Пьером довели обследование ходов до конца, и поставили засов и пень на входной люк.
ФонХорстман высказал предположение – вернее, он был почти уверен – что всю эту тайную систему аварийной эвакуации и скрытого перехода в любое место замка, создал второй по счёту из двенадцати его родовитых предков. Именно он-то и вёл строительство основных укреплений и зданий. Строительство первоначального – базового – варианта заняло добрых тридцать лет, и, разумеется, человек, закладывавший фундаменты и подвалы не мог не распланировать заранее, как сделать замок полностью подконтрольным себе и обеспечить экстренный выход на самый крайний случай…
Сил и средств у фонХорстманов тогда было в избытке, народу в окрестных селеньях хватало. Третий из их рода только покрыл все строения надёжной крышей. А остальные лишь дополняли возведённую на скальном основании твердыню пристройками и надстройками – по большей части хозяйственными. Кстати, строителя-активиста звали тоже Карл. И прожил он до глубокой старости (по меркам средневековья): умер в своей постели, в шестьдесят девять лет, в окружении четырёх дочерей, сына, и восемнадцати внуков и трёх праправнуков.
Мужская линия наследования была обеспечена уже в трёх поколениях… Впрочем, не обошлось без проблем: дети были сильно утомлены и рассержены бесконечной стройкой. Разумеется, конфликтики, если назвать их так, случались…
Катарина выразила удивление: как такая сложная и важная система ходов могла быть забыта или не обнаружена при последующих перестройках.
Барон рассказал очаровательную романтическую историю вполне в духе рыцарских романов – о несчастной любви, коварстве и доблести. Суть её сводилась к тому, что при пятом фонХорстмане замок обманом захватили враги, и изгнав, или уничтожив почти весь род фонХорстманов, безраздельно владели родовым гнездом и вотчиной предков почти двадцать лет.
Пока шестой – Рейнхард фонХорстман – единственный оставшийся в живых законный наследник, не вернулся из очередного крестового похода, где заработал (называется это – заработал, но фактически, как ни крути – награбил…) достаточную сумму, чтобы нанять отряд отчаянных головорезов – кажется, они были морскими пиратами – и не отбил отчий замок после кровопролитного ночного штурма.
Но так как отец его и почти все родственники к тому времени были мертвы, а враги поголовно (в буквальном смысле) вырезаны, очевидно, в этот момент и оказалась утрачена информация о тайных ходах и потайных дверях, и выходе в отдалённом овраге…
Очевидно, узурпатор, двадцать лет наслаждавшийся владением чужим замком, был так уверен в своих силах и возможностях, что приказал заложить напрочь единственное слабое место: возможно, опасался скрытого удара изнутри, не зная, что единственный оставшийся в живых фонХорстман не в курсе возможности нанести удар в сердце обороны через потайной вход.
Возможно также, что он перенёс место этого тайного входа-выхода в другое место, прокопав ход в глине, а не в скале. Но всё равно боялся за него.
Установить, как всё происходило на самом деле сейчас всё равно нельзя: ни мемуаров, ни даже легенд от этого периода практически не сохранилось. Рейнхард, как ни странно, был неграмотен, и не поощрял ни записей, ни бухгалтерского учёта. Поэтому все последующие поколения то беднели, то богатели – только в зависимости от «походов», а не рачительного управления земледелием вассалов, и торговли.
Ну а не нашли систему ходов при остальных пяти поколениях по очень простой причине: четырёх-пятифутовые стены базовой постройки ни у кого не хватило духу, или умения разобрать, или снести. Вот и пристраивали и надстраивали вширь и ввысь, а иногда и вовнутрь – только чтобы не трогать могучей первичной кладки, и титанической наружной стены…
Катарина всё время прикидывала. Пять-шесть поколений – это примерно сто двадцать-сто сорок лет. Да, похоже на правду. Кладка проёма, заложенного в пыточном подвале, где-то этого возраста. Она пообещала позже познакомить хозяина с потерянным и вновь обретённым достоянием предков – наверняка это пригодится ему. Такой аварийный выход никогда не будет лишним в эпоху жестоких и кровавых междуусобиц.
Барон, конечно, поблагодарил их ещё раз, но сказал, что пока не готов – он никак не может забыть ужасного разоблачения тайны исчезновения бедной Гертруды…
Кроме того он всерьёз опасался – это он-то, на редкость здравомыслящий (судя по метанию кинжалов) человек! – того, что в этих проходах можно будет встретить призрак старого Карла, а теперь и замученной Герды.
Про призрак старого Карла Катарина уже слышала. Из легенд про него можно было, при талантах-то барона, сочинить не менее увлекательный роман, чем тот, который он пересказал о захвате и освобождении замка фонХорстманов. Однако она не стала обижать его выказыванием недоверия, а предложила в таком случае просто замуровать систему потайных ходов. Поснимать и заложить камнем движущиеся двери было бы нетрудно.
Однако барон опять-таки проявил здоровый прагматизм: пренебречь, а тем более, уничтожить такой аварийный выход было бы последней степенью глупости. Здесь Катарина была полностью с ним согласна. В такие неспокойные времена запасной выход – нужнейшая вещь.
Расстались они около двенадцати, обсудив практически все интересовавшие её вопросы.
У себя она с наслаждением переоделась из брони корсета в рубашку, и как следует расчесала несколько запущенные в последние дни волосы. Вши всё ещё доставали её, хотя большинство из них Мария повыловила в краткие свободные часы. Керосин ещё не изобрели, как и мелок от насекомых, стричься наголо Катарина тоже не собиралась. Оставался только страшно вонючий «персидский порошок», который не внушал ей решительно никакого доверия, да частый гребень.
Походив по комнатам, своей и Марии, без всякой цели, просто чтобы развеяться, она всё же скинула халат, и залезла в постель. Натянула простыню до подбородка. Вздохнула.
Мария, до этого озабоченно и с некоторым подозрением наблюдавшая за её действиями, спросила, уж не спать ли она собирается.
– Ну да, именно спать! – отозвалась несколько озадаченная такой постановкой вопроса Катарина.
Помявшись, и перестав, наконец, заламывать руки, Мария всё-таки признала, что Катарина, наверное, права – больше для Души несчастной Гертруды сделать пока ничего не удастся.
После чего удалилась к себе, обещав всё равно молиться о ней. Катарина пожелала няне спокойной ночи, без всякой задней мысли брякнув, что лучше бы заодно она подумала о живых: например, как скрасить горе того же несчастного барона, так в последнее время поклёванного судьбой.
При этих словах она вдруг даже через стену, разделявшую их, своим обострившимся сверхчувством обнаружила у няни целый всплеск эмоций, связанных именно с их хозяином! И, хотя вслух Мария ничего не ответила, и уже лежала в постели, Катарина почувствовала, как та краснеет… А ещё – волну тепла, накатившую вдруг внутрь груди её мужественной соратницы.
И – как сердце няни стучит, словно у юной девочки, идущей на первое свидание!
Ну и дела. Похоже, её верная боевая подруга всерьёз влюбилась.
Что ж. Это и неудивительно… Барон – мужчина во всех отношениях достойный.
Над этим вопросом нужно подумать. Она и подумает. Ведь её няня – тоже достойна лучшей участи, чем вдовья… Но как преодолеть проклятый барьер родовитости, и, главное – полюбит ли барон Марию? Впрочем, может он уже?.. Хотя чувствовать его эмоции гораздо сложней – мужской самоконтроль куда сильней глушит ее попытки проникнуть в…
Ничего, она – сможет разобраться. Поживём – увидим.
Теперь, когда ходы очищены и заперты, она чувствовала себя почти спокойно, размышляя над этим и другими вопросами. Но кинжал под подушку всё равно положила – для полного спокойствия.
И – она готова была поспорить! – что и Пьер, и Мария, да и барон, поступят так же: как известно, Бог бережёт тех, кто сам себя бережёт…
47
Когда она открыла глаза, по всей комнате словно шёл снег. В неестественно ярком лунном свете, заполнявшем почему-то без теней всю комнату, вокруг порхали, не падая на пол, не исчезая, и не улетая прочь, мелкие светящиеся белые точки, очень похожие на бесплотных светлячков.
Но это происходило не в тишине – той глубокой, успокаивающей тишине, которая обычно сопровождает снегопад. Нет, она явственно слышала тихий, но отчётливый звон серебряных колокольчиков, пение, детский смех, шум дождя, мычание коров, щебет птиц – десятки и сотни знакомых и незнакомых звуков, многие из которых она так и не смогла узнать. Но – она чувствовала! – ничто и никто ей не угрожает. Опасности не было.
Постепенно звуки стали тише, исчезли. Движение порхающих точек замерло.
Она сидела на постели и ждала.
И её позвали. Голос тихий-тихий. И печальный. Нет, скорее, задумчивый. Мужской.
– Катарина! Катарина…
– Я слышу. – ответила она негромко.
– Встань и иди, я покажу тебе дорогу. – голос потеплел, его хозяин был явно рад.
Она, подумав, одела халат, сунула за пояс кинжал, а в карман – две звёздочки, после чего повернулась лицом к потайной двери и сказала:
– Я готова.
Сияющие точки со всей комнаты медленно и осторожно собрались вокруг неё довольно плотно, как бы заключив в полупрозрачный сияющий овальный кокон, не прилегающий, впрочем, к телу, а отстоящий от него примерно на фут.
– Не бойся ничего! Я проведу тебя. Иди вперёд!
Она сделала шаг, и, странное дело: кокон несколько приподнялся и она ощутила, как её ноги отрываются от пола и она продолжает двигаться прямо по воздуху. Они с коконом, продолжая совместное движение, вначале медленно, а затем всё быстрее, поплыли к стене.
Катарина, несмотря на предупреждение, инстинктивно зажмурилась и вытянула руки, ожидая удара. Но этого не произошло – они свободно, словно нож в масло, влетели в камень стены. Затем чернота камня сменилась пустым пространством коридора, снова стеной, какими-то комнатами, затем движение стало ещё быстрее, различить детали стало невозможно, но осталось ощущение, какое бывает на американских горках – они летели вперёд и вперёд, плавно поворачивая иногда, но не замедляясь.
Катарина поняла, что её ведут кратчайшим путём, и даже поняла, куда.
На одинокий выдающийся в озеро мыс, с полуразрушенной башней, к самому древнему сооружению замка. Она подумала ещё, что туда ходов они так и не нашли…
Не прошло и нескольких секунд, как движение стало замедляться, и она оказалась там, в башне, в круглой большой комнате, без крыши и мебели, просто под открытым небом. Но ей было не холодно. Она осмотрелась.
Пыль, ветки, сухие листья и другой мусор толстым слоем покрывали кладку пола. Там, куда попадали дождь и снег, на ней виднелись разводы оплывшей глины. Хорошо, что она всё ещё висела в воздухе, ничего этого не касаясь.
– Теперь – осторожно. – предупредил голос, ставший громче, – Не бойся!
Она плавно провалилась прямо сквозь пол, и ещё один пол, и ещё один… На четвёртом сверху этаже ниже поверхности земли, она, наконец, закончила движение.
Светляки разлетелись в сторону, освещая низкий и угрюмый каземат. На деревянной лавке у стены сидел пожилой человек с огромными горящими глазами и густой белой бородой. Одет он был в какие-то неописуемые лохмотья.
Присмотревшись, она поняла – это не человек, а Призрак.
Сквозь него в неверном свете светляков была видна стена и цепи с кандалами на крюках. Но он не двигался и смотрел на неё. И, несмотря на страшную худобу и дряхлость морщинистого тела, приветливо улыбался ей.
Катарина почувствовала некоторое смущение – она никогда не общалась с настоящими призраками. Не обидеть бы симпатичного незнакомца.
Он первым нарушил молчание, вдоволь рассмотрев её сверху донизу:
– Господи, какая же ты красавица! Я до сих пор не могу поверить, что такая женщина смогла сделать всё это!
Она продолжала тоже рассматривать его, теперь улыбаясь.
Вдруг он встрепенулся и встал с жёсткого ложа:
– О, прости пожалуйста старика – я никудышний рыцарь: совсем забыл о приличиях! – он церемонно раскланялся. Она тоже сделала реверанс, невольно улыбнувшись ещё шире и облегчённо вздохнув – «никудышний рыцарь» явно не собирался причинить ей вред, и лицо у него было открытое и лучилось доброжелательностью.
Он между тем продолжил:
– Сознаюсь честно: за последние почти триста лет моё общение с людьми проходило совсем в другом ключе – обычно я старался напугать их до полусмерти – как своих, так и захватчиков!.. Совсем отвык от нормального обращения. Ещё раз прошу меня простить! Меня может немного извинить только то, что я… Потрясён и очарован!
Да, фамильные черты фонХорстманов ясно проступали и сквозь триста лет. Он был похож, да и вёл себя, почти как свой далёкий потомок-тёзка.
– Добрый вечер, господин барон! Разумеется, я прощаю вас! Не скромничайте – дара говорить изысканные комплименты вы не утратили! – она воспользовалась одной из самых женственных своих улыбок.
– О, да! Я сразу понял, что вы ещё и очень умны. Вы уже догадались, кто я. Но всё равно: разрешите представиться, леди моего сердца – Я – Карл Фридрих Рудольф фонХорстман, сын первого фонХорстмана, пожалованного за выдающуюся доблесть, храбрость и безупречную преданность, дворянским титулом. – он снова поклонился.
– Очень приятно, мессер барон! А я – Катарина Изабелла де Пуассон, хотя это вы наверняка знаете. – сделав ещё раз реверанс, она откинула со лба приставшую прядь волос.
– Да, знаю. Как и то, что вас преследует злой и неправедный враг, вынудив скрыться сюда, в эти печальные и скудные места из отчего дома, и лишив мужа и оторвав от семьи…
– Дорогой барон, вы можете не смущаясь продолжать обращаться ко мне на «ты» – ведь я гожусь вам в прапраправнучки!
– Вы правы, моя дорогая, я очень… стар. Но – нет. Я этого не хочу. Даже если бы вы не сделали того, что сделали, и даже несмотря на трёхсотлетний опыт пугания, в вашем присутствии самый последний, потёртый и полинявший призрак чувствует себя королём! А это дано не каждой женщине – заставить мужчину чувствовать себя мужчиной!
Ох уж эти фонХорстманы! Понятно, почему ни одна женщина не могла устоять перед такими отважными и галантными рыцарями! Ведь он говорил от души – уж она-то чувствовала это. А, как уже неоднократно упоминалось, женщины во все времена «любят ушами!»
– Ах, дорогой барон!.. Теперь мне понятно, у кого ваш праправнук перенял свои лучшие рыцарские черты. Умеете и вы дать женщине почувствовать себя королевой!
Благодарю вас за искусный комплимент! Триста лет нисколько не притупили вашей галантности и пытливого ума!
– Как вы мне льстите, милая Катарина! Всё же триста лет… Да – это триста лет.
Собственно, для этого я и попросил вас прийти сюда. Мне очень нужно поговорить с вами – именно с вами! – обо всём: о нашем родовом гнезде, о моём праправнуке Карле, и о том, что вы сделали.
Он замолчал, и прошёлся, опустив глаза к полу, туда-сюда по тесной и низкой каморке. Катарина не прерывала его раздумий.
Наконец, сверкнув орлиным взором, он жестом предложил ей сесть. Осторожно она опустилась на краешек полуистлевшей скамьи. Он опустился напротив.
– Как вы уже, наверное, знаете, дорогая моя, это именно я построил большую часть Кирхштайна. Назвал я его так потому, что вот на этом самом месте издревле было капище, где древние жители этой страны сотни, если не тысячи лет назад, справляли свои религиозные обряды – языческие, разумеется… А я убрал это капище, вернее говоря, этот древний сарай, чтобы построить вот эту громаду, – он обвел рукой, – надеясь таким образом получить благословение как древних богов – хранителей этих мест – так и нашей святой Церкви…
Стены я строил на века – ну, вы знаете, вы видели. – Катарина кивком подтвердила, – Это было не очень трудно, зато хлопотно: всё организовать, заставить все бригады добывать, привозить и укладывать камень так, чтобы все были заняты… Кормить всех, лечить. Зимой, конечно, здесь ничего не построишь – известь не застывает, крошится… Приходилось делать перерывы.
Ох, – махнул он устало рукой, – проблем было много, но вам про это слушать будет скучновато. Словом, своей цели я добился: Кирхштайн выстоял, несмотря ни на что. Здание крепко, как и скала, на которой покоится его основание. Однако вот что меня смущает…
Как бы это объяснить…
Я всю жизнь посвятил обустройству родового гнезда. Собственно говоря, к концу моей жизни это стало единственной моей целью: оставить потомкам надёжный замок и богатую вотчину. Вы даже представить себе не можете, каких усилий и нервов мне это стоило. Наверное, это было моей ошибкой – для процветания далёких и ещё призрачных потомков я не щадил ни себя, ни близких. Тридцать два года постоянной стройки, согласен, замучают кого угодно!..
Конечно, они в какой-то степени были правы – это было очень… Хлопотно и тяжело – все мои родные потеряли всякое терпение. А я настаивал!..
Но это ни в коей мере не оправдывает моего… Ну, Карл уже рассказывал вам про моего сына. Как он объявил меня сумасшедшим, заточил в этой башне – это меня-то, старика, в шестьдесят с лишним лет! Я уже не упоминаю про свой ревматизм. Ну и тогда я, разумеется, сгоряча… А он… Впрочем, вы знаете. – Катарина опять кивком подтвердила, что драматичная и печальная история фамильного проклятия ей известна.
Призрак потряс головой, смахнул пальцем искрящуюся слезу с уголка глаза. Было видно, что воспоминания об этих событиях всё ещё сильно волнуют и расстраивают его, несмотря на то, что все их участники давно в могиле. Впрочем, кроме него самого… Но его уж никак нельзя назвать «живым свидетелем». Ведь он, при всей своей обаятельности и трогательности, тоже мёртв.
Или… Это нельзя назвать смертью?
– Ладно, всё получилось не совсем так, как я хотел. Но главного я добился, – он, взяв себя в руки, снова говорил твёрдо и связно, – Четвёртый фонХорстман отлично жил и управлял всей вотчиной – может, жестковато, но по-хозяйски. Так нет: не проходит и сорока лет, и они – я имею в виду безмозглых наследничков! – умудряются без боя всё отдать врагам! А сколько фонХорстманов погибло – и погибло совершенно зря!..
Ну, тем, кто захватил нашу твердыню, конечно, здесь тоже скучать не приходилось – я постарался от души. Силёнок и злости ещё хватало. Могу поставить себе в заслугу то, что подземелья замуровать их вынудил именно я. Но и они…
В-общем, тоже отомстили. На мой склеп, – он обвёл рукой вокруг, – наложили неснимаемый наговор, и теперь я… э-э… несколько ограничен в передвижениях, и средствах… Скажем так – воздействия. Хм. Да, сильно ограничен.
Однако они всё же замуровали мои подземелья. Свиньи! Извините, Бога ради – вырвалось! Хотя суть от этого не меняется – вели они себя здесь по-свински. Ещё бы – не своё же! Поэтому, хоть Рейнхард и… э-э… Разделался с ними слишком жестоко, я его не осуждаю.
Ну, когда замок снова стал наш, я как-то смирился и со своей… Несвободой.
Однако случилось непредвиденное – злобный и коварный негодяй нашёл вход, ведущий в наши фамильные катакомбы снаружи, и подло воспользовался ими. Да, воспользовался коварно, гнусно и подло! Таких… палачей у нас в роду – хвала Господу! – нет и смею надеяться – никогда не будет! А я-то, я-то – ничего не мог сделать! О, жестокий Рок!
И если бы не ваша потрясающе храбрая и слаженная команда, я бы, наверное, с ума сошёл от отчаяния и беспомощности!
Он раскраснелся, если можно так сказать о призраке, глаза горели, словно угли, лихорадочным огнём, руки судорожно сжимались в кулаки, готовые разить врага, несмотря на собственную бесплотность. Да, он ей определённо нравился. Как страж фамильного гнезда он заслуживал только уважения. Одно слово: Хозяин! Даже спустя триста лет. Молодец, вот уж кто переживает за своих…
Но он продолжал:
– Уже одного только зверского убийства несчастной женщины нельзя простить! Я так страдал! Ну, и, конечно, последний удар – потеря половины нашей исконной вотчины. Я долго не мог поверить и осознать… А смириться до сих пор не могу!
Но уж когда вассалы разбежались, посжигав всё хозяйство, бросив свои поля…
Пришлось поверить, что проклятые судейские крючкотворы сделали-таки это.
Бедняга Карл. Если б я не был ограничен этим казематом, я бы уж постарался! Я знаю, чего боятся эти жалкие буквоеды! Ничтожные бюрократишки! Проклятые сутяжники!.. И это называется – «Великая Империя»! Тьфу! Я бы!.. – он воздел кулаки к потолку. Помолчал. Как бы оправдываясь, продолжил:
– А Гертруда одна не может воздействовать на них: она ещё слишком неопытна и несчастна… Да и перемещаться далеко пока не умеет.
Но всё же это свершилось! Она отомщена. И теперь, если захочет, может отправиться в места вечного наслаждения. А я… Я снова останусь один. Один…
Извините, дорогая моя, я так невнятно излагаю свои мысли! Это от того, что я давно ни с кем из живущих не говорил. Ну и, конечно, очень рад, что вы отомстили подлецу, а не стали с ним миндальничать, как поступили бы менее сильные люди.
Трусливые слабаки и, извините меня, идиоты, всегда считают, что негодяя можно исправить и перевоспитать… А я всегда считал – и сейчас считаю! – что достойно исправить мерзавца и негодяя лучше всего хорошим ударом меча – чтобы и потомства от дурной крови на земле не осталось!..
И мне вдвойне приятно, что в вас я нашёл союзницу, разделяющую мои убеждения!
Катарина почувствовала, что невольно улыбается: их взгляды, несмотря на семь веков разницы, совпадали. Жаль, что не все рыцари столь радикально смотрели на эту проблему… Иначе сословие подонков и мерзавцев всех мастей к её времени могло бы и вовсе исчезнуть!
– Так вот, я перехожу к сути дела. Мы с Гертрудой посоветовались… И решили, что можем вам полностью довериться. Вы не будете действовать во вред нашему роду и благополучию Кирхштайна. Ведь вы… э-э… Настоящий воин, если мне позволительно так выразиться о прелестнейшей женщине… И человек чести. Кроме того вы… э-э… Кхм. – он вдруг запнулся. Но продолжил:
– Ведь вам понравился Карл? Вы поможете ему, я надеюсь? Он ведь в сущности, хороший парень, несмотря на некоторые… странности, легкомыслие и природную лень. Ему нужна только хорошая хозяйка. Нет-нет, не подумайте, что я ВАМ предлагаю выйти за него замуж – он замахал руками, в ответ на широко раскрывшиеся глаза Катарины и готовые сорваться с её уст слова, – Ничего такого я в виду не имел! В смысле женитьбы этого оболтуса я целиком доверяю вашему вкусу! Нет, к вам у меня совсем другое предложение.
Вот послушайте.
Я хочу сделать вам, дорогая гостья, маленький подарок. И я искренне надеюсь, что вы не будете его отвергать. Приняв его, вы окажете мне честь, и позволите хоть в малой степени выразить ту благодарность, которую мы с Гертрудой к вам испытываем! Прошу вас! – рукой он предложил ей встать.
Заинтригованная, какой же подарок может сделать ей бесплотный призрак, она подчинилась, пытливо глядя на него.
– Дорогая Катарина, вам придётся ещё немного попутешествовать! Надеюсь, это вас… не обременит? – она показала, что нет, – Сожалею, но по независящим от меня причинам не смогу сопровождать вас лично. Но, надеюсь, вы меня поймёте и простите! Впрочем, разговаривать мы сможем! Молодёжь, давайте. – обратился он к огонькам.
Катарина с интересом наблюдала, как невесомый сияющий кокон вновь собирается вокруг неё. Вот он и готов. Но они стоят на месте… В чём дело?
– Ох, забыл сказать… Первый шаг всё же должны сделать вы – это как бы говорит о вашем согласии… Пожалуйста, прошу вас. – конечно, она не могла отказать ему.
Не зная, увидятся ли они снова, она на всякий случай ещё раз улыбнулась ему и шагнула вперёд. Карл Фридрих Рудольф тоже мило улыбался ей вслед, хотя в глазах его – она могла бы поспорить на что угодно – было и сожаление: сожаление по тем временам, когда он лично мог общаться с женщинами во плоти, ну, или хотя бы сопроводить даму в путешествии по родовому гнезду, будучи пусть уже лишь бесплотной тенью…
Жаль, что этот достойный рыцарь вынужден последние сто пятьдесят лет находиться в столь жалком и замкнутом пространстве. Может, можно ему как-то помочь?..
Вновь её несло сквозь землю, камни, и скалы фундамента.
На этот раз, впрочем, недалеко – она узнала один из боковых подземных ходов, который они с Пьером обследовали лишь несколько часов назад. Господи, кажется что это было чуть ли не месяцы назад! Психология – странная вещь.
– Посмотри внимательно, и запомни, где ты находишься, – сказал издалека голос барона, – Запомнила? – она согласно кивнула, – Теперь не удивляйся! Гляди!
Медленно и торжественно, прямо сквозь боковую каменную стенку этого хода, оказавшуюся очень тонкой, её внесло в небольшую каморку с каменными же стенами.
Вся она была заставлена старыми, полусгнившими сундуками, сквозь щели которых и трухлявые доски на пол кое-где повытекли драгоценные ручейки содержимого: золотые монеты, необработанные драгоценные камни, серебро – в монетах и церковной утвари, вроде крестов и чаш, мелкие ювелирные изделия – цепочки, кольца, броши…
Катарина с интересом огляделась.
Сундуков оказалось пять. Наполненными были только два. Но каждый был не меньше бочки доброго вина – то есть объёмом около кубического метра. Получалось, что здесь собраны колоссальные богатства: стоимость золота, камней и драгоценных украшений было трудно себе вообразить. И это при том, что наследнику всего этого подчас нечем было дать взятку, или купить зерна на зиму себе и своим людям!..
– На всякий случай напоминаю, что мой папочка участвовал в одном из первых и весьма удачных крестовых походов, – раздался несколько ехидный голос: он явно почуял ее удивление! – А я при строительстве использовал только три сундука. Уж старался быть рачительным сыном…
Так вот. Я прошу тебя принять мой подарок. Отныне всё это – твоё!
Сказать, что Катарина была поражена – значило ничего не сказать.
На какие-то мгновения растерялась даже она. Как же ей быть?!
– Позвольте, уважаемый господин барон! Ведь у вас есть законные наследники. Они гораздо больше меня достойны владеть всем этим. Ведь это – Ваше фамильное наследие! И использовать его надо на благо Вашей династии!
– Я знал, что вы так скажете, милая леди моего сердца! – раздался довольный голос, – Так вот. Объясняю ситуацию: это наследие великого Эрнста-Гуннара. И оно принадлежит мне, и только мне! И я волен оставить его тому, кого считаю достойным такого дара. Тому, кто не пустит его пылью по ветру в бессмысленных тратах на роскошь и пустые наслаждения. Тому, кто знает цену этому золоту и употребит его с пользой для себя и близких. Тому, наконец, кто больше всех сделал для восстановления чести фонХорстманов, доброго имени Гертруды Гессель, и безопасности всех, кто живёт и, даст Бог, будет жить в Кирхштайне! – торжественность в голосе не позволяла усомниться в твёрдости решения.
– Кроме того… Ну, ладно, там – мой родной сын. Заточив меня здесь, он… Ах, он-то уже получил своё. – голос барона передавал всю сложную гамму его эмоций, хотя самого его здесь и не было. Некстати ей подумалось, что из него вышел бы отличный диктор на радио. Бедняга, для его обид не существовало трёхсотлетнего временного барьера. – Но я очень сердит на Карла и его отца. Тоже мне – интриганы-крючкотворы выискались! Балбесы самонадеянные! Ох, простите. Вырвалось!..
ФонХорстманы никогда не присоединяли чужих владений с помощью женитьбы! Только мечом! И вот они, мои потомки, без боя и чести, в зале суда, теряют половину родовой вотчины… Позор! Позор! Лично я считаю это оскорблением… хм… Памяти доблестных предков.
Поэтому – прошу вас, не будем больше об этом говорить. Мне это неприятно. Мои потомки, не прошло и трёхсот лет, выродились в жалких интриганов! Какое пятно на священном родовом гербе!
– Но дорогой барон, ведь они хотели как лучше!
– Вот именно, что хотели! А что вышло?
На это ей нечего было ответить. (Хотя она не могла не вспомнить и знаменитую фразу современного ей политика – о той же проблеме желаемого… И получившегося.) Ведь она сама видела и Гертруду, и сгоревшие дома в брошенных селениях, и полупустые подвалы со скудными запасами в замке… Она вздохнула.
– Да, я знаю – вы умны, любезная Катарина. Вы сами видите, что я прав, и имею все основания сердиться на своих нерадивых потомков. Поэтому прошу вас – нет, заклинаю на коленях (хоть мне и неудобно из-за ревматизма!): примите этот дар, и распоряжайтесь, как найдёте нужным!
– Умоляю вас, дорогой барон, немедленно поднимитесь! Ах… Я не могу отказать такому рыцарю, как вы! Поэтому благодарю вас за столь щедрый подарок и принимаю его! – она ведь чувствовала, что Призрак делает свой дар от чистого сердца, и не хотела обижать его.
Кроме того, разве то, что золото будет её, помешает ей помочь «хорошему парню», как его назвал предок-тёзка, да и себе самой? Она ещё успеет подумать, как лучше распорядиться нежданно свалившимся богатством.
– Вот и прекрасно! Я знаю, что более достойного владельца для этих фамильных сокровищ мне не найти, хотя бы я прождал ещё триста лет. Вы здесь несомненно лучший мужчина – простите, Бога ради! – и никаких глупостей не наделаете.
– Ах, милый барон, как вы мне льстите! – Катарина рассмеялась. Ей было легко и уютно, – Скажите, – тон её вновь стал серьёзным, – Могу ли я в свою очередь сделать что-нибудь, приятное Вам? Ну, может, какие-то средства могут снять этот… Наговор? Или вам что-нибудь нужно для… э-э… того, чтобы последовать за Гердой в… Более счастливые места?
Последовало долгое молчание. Катарина уже начала опасаться, что контакт с бароном утрачен. Но затем, тяжко, словно по лесу пронесся порыв осеннего ветра, вздохнув, он всё же отозвался:
