Андрей Арсланович Мансуров
Возвращение чувств. Машина
И он предложил мне сделку. – Катарина замолчала и вскинула пронзительный взгляд своих огромных зелёных глаз на Марию и Пьера. Слёзы всё равно блестели в уголках, всё было нерезко. Однако она поняла, что её спутники даже не дышат.
– Он предложил помочь мне спастись и выжить, если за это я обещаю впустить его к себе в душу, и жить там. Конечно, он надеялся, что со временем я помогу ему отомстить и за него, но больше – просто сочувствовал моему горю… Я сразу сказала ему, что не уверена, смогу ли прожить так долго, чтоб не то, что спастись – а и помочь ещё и ему…
Мои враги так могущественны, а я – всего лишь женщина…
Словом, он согласен ждать, сколько угодно долго… Собственно, он уже не требует отмщения за себя – он рад, что не умер, и не ушёл окончательно с этой земли, и своим искусством помогает мне выжить…
В-общем, он истинный благородный воин, и рыцарь, и мне даже немного за себя стыдно… Что я для него пока ничего не делаю. Только живу.
Она снова замолчала, опустив лицо к земле, и механически что-то чертя. Впрочем, взглянув на начерченное, она поспешила стереть его – уж слишком оно напоминало профиль самолёта с реактивными двигателями…
Пауза затягивалась, но ни Мария, ни Пьер не спешили прервать её.
Пришлось Катарине первой нарушить нависшее напряжённое молчание:
– А что мне оставалось делать?! Дать себя казнить?!.. – она обвела их вопрошающим взором, и оба её напарника покачали головами, опустив глаза. Она расценила это как… неплохой признак, и продолжила:
– Так что теперь во мне и душа этого мужчины. И поэтому у меня пропала навсегда часть моих детских воспоминаний – вместо них теперь его воспоминания. И его навыки воина. Искусство вести рукопашный бой. Искусство обращения с оружием. Оно теперь тоже во мне, и я могу сражаться, как мужчина, и быть безжалостным и сильным – как он.
Да, уж сражаться-то он умеет! Всю жизнь учился, и практиковался…
Снова немного помолчав, она посмотрела на верхушки деревьев, и закончила:
– Вот так мы с ним теперь и живём. Плохо ли это, хорошо ли, не знаю. Время покажет. Но зато у каждого из нас теперь есть хотя бы возможность – жить… и – отомстить…
Да, возможность теперь есть… – её голос стал уж совсем отрешённо-замогильным. Чувствуя себя последней свиньёй, она отвернулась, закусив губы.
Первой нарушила вновь повисшее снова неловкое молчание Мария – она зарыдала в голос, и бросилась на грудь Катарины, приговаривая:
– Беллочка, родная, на что же ты пошла! Да что же это такое, в самом деле! Что творится на белом свете! До чего тебя довела твоя жажда мести, будь она неладна! И как Господь допустил грех-то такой! – она всё время утирала слёзы, свои и Катарины, – А мужчина-то этот – тоже, хорош гусь! Что ж он себе, другого мужика, что ли, найти не мог?!
– Наверное, не мог… Да и хвала Господу, что не мог. Без него, его знаний и способностей я ни за что бы не выбралась из Понтуазских подземелий! И неужели тебе было бы приятней, если бы я отказала ему, и окончила бы жизнь под топором палача?
– Ох! Да что вы такое говорите, сударыня! Видно, этот мужчина из вас всю совесть-то поубирал! Побойтесь Бога! Нет, я конечно… – у няни постепенно всё же прояснялся смысл ситуации, и она замолчала. Впрочем, тут же продолжила, несколько сбавив тон:
– То есть, конечно, хвала Всевышнему, и пресвятой Богородице, что вы живы! – и, после вздоха и очередного качания головой, она уже совсем другим тоном добавила, – Ладно, он молодец, что помог вам выбраться. Но уж больно как-то это… А не нечистый ли это искушает вас?!
– Знаешь, я тоже часто думала над этим… Но ведь я могу перекреститься! И – всё в порядке! И молюсь я тоже, как всегда. И в храм Господень могу зайти, и святой воды испить… – она размашисто перекрестилась, так, как это делают католики – слева направо.
Мария сама перекрестила выжидающе глядящую на неё Катарину, и, убедившись, что ничего не изменилось, немного успокоившись, снова крепко обняла её.
– Ну, ладно уж… Если с вашей душой всё в порядке, и для Господа она не потеряна, то всё хорошо… наверное. Я против этого мужчины больше слова не скажу – да простит его Святая Дева… Но что же это тогда получается – вы и… за него будете мстить?
Примете на себя грех и его души – за мщение?..
– Что ж. Боюсь, няня, что со временем я захочу и этого. Но вот насчёт греха – это ты зря. Грех лежит на тех, кто виновен в наших бедах. Кто замыслил и исполнил его смерть, и добивался моей… Разве наказать мерзавцев – грех?
– Ох, не спрашивайте, сударыня – ничего я уже не знаю!.. И… куда же нам теперь ехать? И кому там мстить?
– Няня, перестань! Это – дело очень далёкого будущего… Он – настоящий рыцарь, ничего, как я сказала, уже и не требует… Ну а в-принципе, куда ехать-то, я знаю. И кому там мстить – он показал бы… Его страна очень далеко. За варварскими землями, там, на востоке.
Она так и называется – страна восходящего солнца… Или, проще – Япония.
– И далеко до этой… Японии? – подал негромкий голос Пьер.
– Ох, далеко! Если двигаться так, как мы едем, года за два-три, наверное, можно добраться… Нужно пересечь огромный континент, и переправиться через сотни рек и речушек, и в конце – ещё через море…
Там живут незнакомые нам народы – Росичи, Чудь, Камчадалы, Татары, Эвенки, Китайцы… – всех я не запомнила, но он пролетал над ними – ну, то есть, его душа, когда искал себе… напарника. Там жуткие дикие степи, дремучие леса, горы…
– И обо всём этом вы так уверенно говорите! – возмутилась Мария, – Ведь ваша милость дальше Мозеля на восток не заезжали! Может, он врёт всё?..
– Не думаю. Я видела многое из этого его глазами – иногда наяву, иногда – во сне… И видела очень ясно. Почти, как вас сейчас!
– Ох уж этот… японец! Гонит вашу милость на край света, да и нас тоже, а у вас ещё своих дел: делать – не переделать! И как ему только не стыдно – женщину!.. Просить отомстить!..
– Ну перестань, Мария! Никуда он меня не гонит! Он вообще очень вежливый и деликатный. Говорю же – настоящий воин и… Рыцарь! Он сказал, что вообще не вправе настаивать на мести за него. Это я так решила – это моя совесть хочет быть спокойна.
И, конечно, пока мы не разберёмся с моими врагами, ни о какой поездке в эту Японию речи не идёт. И вообще, он не представлял себе с самого начала, что я – женщина! – буду мстить за него – мужчину-воина! Это не стыкуется с его кодексом чести… Говорю же – они там, в Японии, очень ревностно соблюдают его, и прекрасно владеют оружием…
– Уж это-то мы видели. Я от удивления даже чуть не промазал… – Пьер выдавил из себя улыбку. – Раз этот мужчина помог вашей милости освободиться, и научил так сражаться, я против него ничего не имею, пусть остаётся, если вашей милости угодно… И если Господу будет угодно, чтобы вы закончили ваши дела с… э-э… теми, кто должен… ну, понести наказание, и я ещё буду жив…
Я помогу вашей милости и ему тоже… закончить и его дела.
– Вот это слова настоящего мужчины и друга. Спасибо! – она крепко пожала его широкую ладонь, растроганная до глубины души.
– Нет, вы посмотрите, что делается!.. Свинство-то какое! Они уже обо всём договорились, а я-то, вроде, как бы ни при чём! – Мария искренне возмущалась, уже забыв о том, что вокруг лежало девять трупов, – Да как вы можете, сударыня, даже подумать, что я вас куда-то отпущу одну, и ещё с этим старым оболтусом напару! Не выйдет это у вас! Даже не надейтесь: куда вы – туда и я!
Улыбаясь сквозь слёзы, она положила свои мягкие руки сверху на их рукопожатие, как бы подтверждая заключённый союз. Катарина шмыгнула носом, и сморгнула непрошено выступившую слезу. Однако сдержаться не удалось, и спустя миг они обе рыдали в объятиях Пьера, который только подозрительно моргал, тяжко вздыхая.
Катарина опомнилась первой, вытерла глаза, тряхнула головой.
– Спасибо, родные мои! Вы не представляете, как я рада… Что ни говори, а вместе мы – сила! Ладно, даст Бог – и в Японию доберёмся… Всё сделаем, раз мы – заодно!
А больше всего я рада, что, наконец, рассказала вам всё… Словно камень с души…
Однако – не годится нам здесь рассиживаться. Так у нас Пьер совсем кровью истечёт! – она сокрушённо покачала головой.
– Ваша правда, сударыня! Куда ж мы его повезём-то, с такой раной?
– Вначале запутаем следы, а там, глядишь, и найдём какого-нибудь деревенского лекаря, или хоть знахарку, или бабку-повитуху! Веди-ка его коня…
– Сейчас! – запнувшись на мгновение, Мария всё же высказала то, что её язык явно не поворачивался произнести, – А мужик-то этот… Должна признать, неплохой парень… Если б не он… Какой боец! Жаль вот только, что он забрал у вашей милости часть воспоминаний, детство, юность… наверное, самые ваши беззаботные годы…
– Ничего, не переживай за это. Самые главные-то у меня остались! Да и вы напомните мне, если я чего забуду. Или уж совсем какую-нибудь глупость… совершу!..
Мария и Пьер переглянулись. Пьер только усмехнулся. Мария невесело рассмеялась, и кивнула:
– Уж в этом-то деле вам, сударыня, равных нет!
Пьер и Катарина присоединились к смеху – Пьер сдержанно, Катарина почти весело.
Слёзы отступили. Теперь ей было почти легко.
Оставив Пьера у дерева, Мария двинулась к лошадям. Катарина обошла ещё раз поле боя, и убедилась, что живых не осталось. После чего повынимала своё «преждевременно изобретенное» оружие из убитых тел.
Затем, осторожно приближаясь и нежно что-то приговаривая, умудрилась поймать одну из разбредшихся, и пасшихся в стороне от дороги лошадей нападавших.
Ну хорошо. Вроде, если не считать болезненной раны Пьера, всё прошло даже лучше, чем она смела надеяться. Они молодцы. И – спасибо за предупреждение… Аминь!
А для себя самой – что она сама-то думает?.. Что означает её реинкарнация?
Кто это сделал, кто дал ей второй, вернее, уже – третий шанс? Провидение?.. Бог?..
Как хочется в это верить…
Должна ли она мстить за душу и тело Катарины? Должна ли она убивать?
Судя по всему, да. Добро должно быть с кулаками. Но главное – не перейти ту тонкую грань, за которой справедливое возмездие, или самозащита, превращаются в насилие и агрессию.
Господь, помоги – направь руку и разум её!..
Она вновь огляделась.
Вот результаты её работы. Лежат недвижно в пыли. Семь человек, убитых лично ею. И ещё двое убиты из-за неё. Значит, на её совести то, что девять человек прибудут раньше времени на суд Божий. Впрочем, нет – не раньше… Раз прибудут – значит, так и надо.
Здесь, наверное, не годится традиционная для упрощающих все проблемы американских боевиков присказка, что «они все были плохие», пусть даже они и были.
С другой стороны, может, они спасли, разделавшись с этой шайкой, не одну жизнь будущих путешественников?
Что делать с этим? Должна ли её мучить совесть?
Верить ли тому, что, как она увидела во сне, могло бы случиться? Может ли являться сон – сон! – оправданием её действиям? Случилось ли бы это действительно?..
О, как много вопросов! И каких вопросов…
Подумать о них необходимо. Но – позже. А сейчас необходимо подумать о настоящем. Ну, например, куда деть тела этих… хм… смотрителей лесов. Назвать несчастными жертвами матёрых бандитов и язык-то не поворачивается.
Но с дороги-то их точно нужно убрать.
И ещё одну вещь она знала точно – если бы что случилось с её напарниками, она бы себе этого не простила… Так что к чёрту философию: она будет защищать своих всеми доступными средствами и способами… А нужно будет – так и снова проведёт «дезинфекцию среды от паразитов»! А совесть… Нет, ей не стыдно.
23
С помощью Марии она перетащила трупы в лес. Не очень далеко, только чтобы с дороги их не было видно. Следы от тел они замели вениками, нарубленными из веток кустарника, лужи крови присыпали пылью. Только опытный следопыт смог бы теперь разобраться, что здесь произошло. Впрочем, кому бы это могло понадобиться?..
Арбалетные стрелы из трупов она вынимать не стала – побрезговала.
Из всех таких смелых и ретивых вначале бандитов признаки жизни обнаружились только у одного – того толстяка, которому Пьер попал в живот. Но и он не создал им проблем, испустив дух прямо у неё на руках, так и не придя в сознание. Оставшиеся лошади постепенно разбрелись довольно далеко по лесу, да и смысла ловить их уже не было.
Никаких причин задерживаться здесь дольше она не видела, да и остальные тоже.
Собрались быстро – сумки с вещами c убитого мула, так и оставленного посреди дороги, они переложили на пойманную лошадь, и вдвоём с пыхтящей Марией взгромоздили ослабевшего и слегка пьяного Пьера на его коня. Припав к шее своего спокойного верного спутника, он смог кое-как держаться в седле.
Какое-то время они ехали по дороге вперёд. Потом Катарине в голову как-то внезапно пришла умная мысль, и они, вернувшись по обочине назад, проехали по траве мимо места схватки ещё с поллье, и выбрав место, где трава росла особенно удачно, и не оставалось следов, углубились прямо в лес, придерживаясь в целом того же направления – назад и в сторону от дороги.
Вскоре выехали на совсем узкую тропинку, которая, как магнитом повела Катарину за собой. Пьер мужественно держался. Мария вздыхала, но помалкивала, обеспокоенно оглядываясь.
Внутренний голос не подвёл – через час тропинка, иногда совсем зараставшая кустами и травой, привела-таки их как раз куда надо: к крошечному поселению из пяти домов, одиноко стоявших прямо в чаще леса. Ни огороды, ни дворы не нарушали монолитности плотной и тенистой лесной чащобы. Здесь, кажется, даже птицы помалкивали…
Три дома стояли полуразрушенные, с провалившимися крышами, и явно были необитаемы давно – не меньше пятнадцати-двадцати лет. Зато в двух других жили обросшие волосами, чумазые и неприветливые люди. Если есть в природе лешие, то, по мнению Катарины, вот так они и должны были бы выглядеть.
Позже выяснилось, что до такого состояния их довёл собственный синьор. Пока же они, словно медведи из берлоги, вылезли из одного из домов с целой крышей на топот копыт и всхрапывание лошадей. Чем-то они показались ей очень похожими, и Катарина догадалась, что это братья.
Один из них, с особенно угрюмым выражением лица, даже держал в руках лук с приготовленной стрелой. Другой – суковатую дубину. По всему было видно, что незваных гостей, особенно всяких дворян, здесь не жалуют.
Тот, что с луком, крикнул, натянув тетиву, и целясь в нее:
– Проваливайте!
Катарина, ехавшая впереди своего маленького потрёпанного войска, не нашла ничего лучше, как ответить:
– Здравствуйте и вы! Спасибо за радушный приём. А мы так надеялись на вашу помощь!
– Что вам нужно? – уже не так свирепо спросил бородач, оценивший к этому времени намётанным глазом состояние Пьера, который точно уже упал бы с коня, если б не поддержка Марии.
– У нас раненный. Мы хотели попросить вас помочь обработать его рану, и разрешить нам хотя бы одну ночь побыть здесь, пока он не будет в состоянии ехать дальше. Сейчас же он совсем плох – потерял много крови.
Слышать такие слова от дворянина братьям раньше наверняка не приходилось. Но подозрения их ещё не пропали:
– И где это он умудрился среди наших лесов получить… рану?
– На нас напали бандиты в двух лье отсюда. – махнув рукой, устало ответила она.
– Вам удалось убежать? – несколько презрительно спросил арбалетчик, поводя сутулым плечом, и смачно сплюнув.
– Нет, мы не убегали.
– А что же бандиты?
– Им помощь уже не нужна.
После паузы, пошкребывания бороды и взгляда на брата, арбалетчик смилостивился, и проворчал брюзгливо:
– Заносите сюда. – кивнув на дом, из которого они только что вышли.
– Спасибо! – отозвалась она с облегчением.
Послав вперёд Марию с одеялом приготовить место, и выяснить, что ещё нужно для устройства раненного, Катарина осталась с Пьером, которого совсем развезло: он скорее выпал, чем слез с седла в её с первым бородачом объятия. Бородач сплюнул ещё раз – на этот раз с досады. Вдвоём с ним они – она за ноги, бородач – за плечи, затащили Пьера, и разместили на заботливо подготовленном Марией лежаке. Катарина вышла позаботиться о лошадях. Нужно было стреножить их, чтоб не разбрелись, и расседлать. Седла она затащила в сарайчик с дровами.
Войдя снова в тёмную единственную комнату, она подошла посмотреть на то, как дела у Пьера. Выяснилось, что им очень повезло: один из пожилых, но крепких ещё мужчин оказался местным знахарем. Этим он и зарабатывал на пропитание себе и брату.
Значит, она всё сделала правильно, послушавшись своего чутья…
В том, что всё сложилось так удачно, она опять увидела руку Провидения – у них есть и укрытие, и лекарь. Оставалось только поблагодарить Бога, что она тут же и сделала от всей души.
Не забыла она поблагодарить и братьев, – уже вслух – один из которых только что-то сердито проворчал: он как раз занимался Пьером. А другой, вроде как смущаясь, отвёл глаза. За него она и взялась, чтоб не мешать знахарю.
Тут и подтвердилось, что бородачи – Гийом и Франсуа – действительно братья.
В своё время всех жителей одной из окрестных деревень местный феодал забрал жить в своё поместье – для насущных хозяйственных нужд. Самым строптивым удалось скрыться в лесу, построив эти дома, но потом выловили и их. Феодал несколько лет охотился и за братьями, считая это, наверное, чем-то вроде спорта – своеобразная охота на людей: с гончими, загонщиками, следопытами, стрелками и всем прочим…
Но братья упорно отказывались «ловиться»: скрывались в потаённых землянках и берлогах, переправлялись через реки и ходили по ручьям, чтоб сбить со следа, и прочее такое… Много раз обманывая и слуг и феодала. А потом тому стало не до них: он поссорился с соседом, и то сам держал осаду, то громил угодья бывшего друга, держа в осаде уже его. В перерывах же проводил время в судах – словом, скучать ему теперь, или тратить время на ерунду, было некогда. Он развлекался «по благородному».
То, что при этом горели поля и дома его вассалов – то есть бесправных крестьян – его совершенно не волновало. Налоги же с них драть он не забывал…
Короля и центральную власть братья тоже не жаловали, однако раскрывать, что с этими господами и у них большие проблемы, Катарина не торопилась. Мало ли как в жизни сложится. Меньше знаешь – лучше спишь. И подвести никого не можешь.
Пока они с Марией чуть не клещами пытались разговорить Франсуа, Гийом успел вскипятить с помощью устрашающего вида печи, воду, целый котёл, поотламывал от веников из разных трав, развешенных тут же, по стенам и стропилам, и, накидав этих трав в кастрюльку, влил туда кипятка, и накрыл крышкой и тряпкой.
Взяв затем другой травы, очень своеобразно пахнущей, и на вид совсем свежей, он устрашающего вида ножом мелко нарубил её, растёр в ступке, и смешал с какой-то мазью. Катарина, подойдя ближе, ничего не спрашивала, но постаралась запомнить, как выглядят листья и стебли – мало ли что ещё может случиться в их жизни! А антибиотиков и антисептиков ещё не придумали…
Потом Франсуа вышел за дровами, и помочь Анри (так представили Марию) обтереть и устроить лошадей. Поэтому Катарина сама вызвалась помочь, когда Гийом, взявшийся было за повязку, обнаружил, что брата рядом нет. Подумав, и сурово нахмурившись в очередной раз, он кивнул. Возможно, она допустила тактическую ошибку. Ведь вряд ли дворяне должны браться за такое дело. Но, с другой стороны, эти два прожжённых старца видели их с Марией достаточно близко, и, конечно, уже догадались, что они – переодетые женщины. Однако пока подыгрывали им.
Вот и отлично. Пусть считают, например, что она – любовница Пьера, и поэтому лично заинтересована в его жизни и здоровье. А может, надо и самой подбросить им эту мысль – конечно, не впрямую, а парочкой вроде бы случайно обронённых фраз…
Пока она поддерживала ногу потерявшего сознание Пьера, Гийом снял повязку, что-то буркнув про себя, и отлепил присохшие уже тампоны. Пьер застонал, заёрзал.
Раны уже закрылись. Осмотрев их, и проворчав «ага, арбалетная», Гийом щедро наложил на рубцы мази с ароматным растением, после чего накрыл мазь сверху листьями этого же растения. Достал откуда-то сравнительно свежие куски тряпок из льна, и прикрыл сверху листья.
Затем Катарина всё это придерживала, а Гийом плотно прибинтовал наложенное к ноге.
В отличии от своего несколько более разговорчивого, хотя и такого же угрюмого и заросшего брата, он почти всё время молчал. Даже когда требовалась её помощь, он предпочитал обходиться жестами. Катарину это вполне устраивало – она тоже старалась говорить поменьше, чтоб ненароком не сказать чего-нибудь лишнего.
Они только закончили перевязку, как вернулся Франсуа с дровами, и Мария с ушатом свежей воды – колодец находился здесь же, возле дома.
Франсуа чему-то хитро улыбался себе в бороду. И точно – потом Катарина узнала, что помогая Марии вытащить воду из колодца, он как бы случайно плечом потрогал её грудь. Результат, очевидно, вполне его удовлетворил. Во-всяком случае, глаза его теперь подозрительно блестели.
Оставив Пьера, накрытого одеялом, спать на широкой лавке у стены, где проходило врачевание, они с Марией вышли, теперь за продуктами для ужина. Снаружи Катарина поделилась с няней своими мыслями насчёт Пьера и их якобы близких отношениях.
Мария же рассказала о том, как её подловили, поворчала, но поскольку шило уже вылезло из мешка, согласилась, что такой способ замести следы всё же лучше, чем вообще никакой. Тем более что вызовет, скорее всего, только сочувствие – пожилые люди сентиментальны, и покровительственно относятся к «молодым и глупым». Да ещё и «влюблённым».
Вернулись в дом, Мария, завладев очагом, занялась котлом с то ли обедом, то ли ранним ужином – было, наверное, уже около четырёх пополудни. Катарина, заботливо придерживая разбуженного Пьера, и глядя на него томно-влюблёнными глазами, заставила его выпить уже настоявшийся и остывший отвар, который Гийом дал ей в ковше, коротко пояснив – «до дна».
Судя по тому, как даже непробиваемого всегда Пьера скривило, отвар был ну очень целительный. Его вкус так подействовал на несчастного пациента, что он даже не заметил её авансов и нежных взоров, а упал и отключился почти мгновенно. Впрочем, дышал он теперь намного ровнее.
Зато уж Франсуа-то её старания точно заметил. Засмущался, словно ребёнок.
За ужином, в котором заснувший Пьер не участвовал, все уже чувствовали себя спокойней и уютней. Обычно так и бывает с людьми, связанными общей тайной, общим делом.
Весело трещал огонь в огромной прокопчённой печке-плите, выпитое вино, которое Мария предусмотрительно вынула из их неприкосновенного запаса, приятно согрело и расслабило, еда тоже оказалась вкусной: к тушёному мясу с овощами, которое приготовила Мария, братья кое-что добавили из лесных даров. Так впервые Катарина попробовала запрещённую копчёную оленину. (Ну то есть – это простолюдинам запрещалось покушаться на «благородное» мясо…) Пастила из ягод тоже ей понравилась.
Да и сама по-деревенски патриархальная обстановка этого дома словно была предназначена, чтобы создавать тепло и уют, так нужные после унылой безлюдности лесных чащоб: всё деревянное, добротное, с любовью сработанное на века: от прокопчённых толстенных стен и стропил потолка, до массивных лавок и табуретов. Даже миски и ложки были деревянными.
Приходилось только удивляться, как умело обращались эти люди с доступными материалами и примитивными инструментами, обустраивая свой быт: всё продумано, под боком, используется много лет.
В неторопливой беседе, которая со скрипом, но всё-таки завязалась после ужина, Франсуа и поведал о злоключениях братьев и их бывших односельчан. Однако он проявил незаурядную тактичность – их с Марией практически не расспрашивал. Зато сам рассказал о разных приключениях и происшествиях, раненных и больных, которых им с братом довелось видеть и врачевать: район приграничный, земли плодородные, богатые, и кто только на этой земле, да и в гостях у братьев не побывал – причём не всегда с миром. Пять заросших травой и почти сравнявшихся с землей вытянутых холмиков за дровяным сараем Катарина так и восприняла – куда уж ясней…
Гийом, сидевший тихо, и в беседе участия не принимавший, вскоре после еды вышел, никак не объяснив свой уход, Катарина и Мария спокойно отнеслись к этому – надо человеку, ну, он и ушёл. Мало ли, какие у него дела.
Франсуа, словно почувствовав некоторое послабление дисциплины, стал рассказывать спокойнее, с интересными подробностями и не так скупо и сухо, как вначале. Поведал он и о нравах соседей – немцев и швейцарцев, которые до объявления своей страны нейтральной территорией, судя по всему, мирным и кротким нравом не отличались: пограничных инцидентов и просто грабительских набегов хватало…
Как бы невзначай описал он и дороги, по которым можно из их берлоги попасть в более цивилизованные места кратчайшим путём. Катарина оценила его заботу и помощь, и благодарно кивала, уточняя детали, улыбалась и расспрашивала ещё – Марию её вопросы теперь не настораживали, так как она думала, что понимает её любопытство. А Франсуа если чему и удивлялся из спрошенного, мог вполне списать это на разницу сословных интересов: не часто, наверное, его расспрашивал о быте и обстановке леса и приграничной зоны, дворянин.
Но всё же через пару часов стали сказываться усталость и нервное напряжение – она попросила Франсуа показать им, где они могут переночевать: Мария уже просто откровенно клевала носом. Франсуа весьма тактично сказал, что весь этот дом в их распоряжении, а они с братом поживут и в соседнем – там всё точно так же приспособлено, нужно только затопить печь. После этого, пожелав им спокойной ночи, он, всё же со скрытой ухмылкой поглядывая на «Анри», удалился и прикрыл за собой дверь.
Место для сна нашлось быстро – Катарина и Мария заняли вдвоём огромный топчан, располагавшийся у дальней стены, и накрытый несколькими настоящими, и не слишком хорошо обработанными – они заметно пованивали! – шкурами.
Приготовления много времени не заняли. Выйдя перед сном подышать свежим воздухом, Катарина постучалась к Франсуа, узнать у Гийома насчёт Пьера – что делать с ним, и чем поить, если попросит. Франсуа сказал, что когда будет надо что-либо дать, Гийом сам постучит к ним.
Сам Гийом, как поняла Катарина, ещё не вернулся из леса.
Когда тот вернулся из леса, они так и не узнали. Но разбудил он их с няней часов в двенадцать ночи, или даже позже. Не особенно смущаясь, он зашёл с новой порцией отвара. Они растолкали Пьера, и заставили этого страдальца снова выпить всё, что было положено выпить. Мария побоялась встать – она впопыхах не оделась мужчиной, Катарина же специально оделась так, чтобы быть готовой ко всему, и выяснив, что повязку менять и поить больного будет сам Гийом, и уже утром, несколько успокоилась.
Выходя, Гийом пронзительно сверкнул на неё умными глазами в свете оставленного в очаге огонька, и выдавил, явно через силу:
– Я убрал следы. Можете теперь остаться спокойно – никто вас здесь не найдёт.
– Спасибо. – только и смогла ответить она, с трудом улыбнувшись.
Он коротко кивнув, повернулся и вышел. Мария, отлично слышавшая их беседу, хоть они говорили и вполголоса, не могла удержаться от комментариев и опасений – в основном, за сохранность своей «девичьей чести» – «уж больно хитро этот старый греховодник, Франсуа-то этот, смотрит на неё – вот только что не облизывается!» Ну ещё бы – Катарина понимала ситуацию: нечасто, наверное, к братьям заглядывают две «симпатичные девушки».
Однако она приказала завершить на этом ведущиеся вполголоса переговоры, и лечь всем, сильно потрёпанным «гарнизоном», спать – братья вызывали у неё чувство полного доверия своей какой-то примитивной рыцарской натурой. В них не ощущалось того пошлого налёта якобы цивилизации, которым отдавали манеры встреченных ею дворян, и она не колеблясь доверила бы им свою жизнь – вот так она почувствовала, и верила в это.
Пьер, как она убедилась, спал спокойно – наверное, в зелье было не только противовоспалительное, жаропонижающее и тому подобное начало, но и сильное успокоительное, типа корня валерианы. Так что встав к нему пару раз за ночь, она к утру почти перестала беспокоиться: жара не было, а спокойный крепкий сон – залог выздоровления.
Массивная печь-плита, куда она иногда подбрасывала полено-другое, всю ночь давала слабый свет и приятное сухое тепло. И даже отдалённое уханье филина не пугало в уюте массивного, словно корнями вросшего в землю, деревянного дома, хозяева которого, несмотря на грозный вид и показную грубость, оказались такими гостеприимными и понимающими.
Выспались хорошо.
Утром встали рано – солнце ещё только поднялось. Благодаря то ли отвару, то ли мази, то ли просто человеческому теплу и заботе, Пьер пришёл в себя, и сделал храброе заявление, что чувствует себя хорошо, только ослаб немного. Поэтому они решили, несмотря на гостеприимное отношение несколько оттаявших и теперь явно с сочувствием глядящим на них, и явно расположенным к ним братьев, двигаться дальше.
Гийом, проворчав, что мол, неплохо бы раненного не трогать ещё хотя бы сутки, в конце концов уступил, и напоив Пьера ещё раз отваром, и перевязав заметно улучшившуюся рану, дал им на дорогу целую огромную склянку лечебной мази. Сверкая хитрым взором из-под кустистых седых бровей, он коротко объяснил, как действовать, когда раны вскроются.
Банку Катарина обнюхала. Только теперь она поняла, чем таким странным та пахла – это же был запах знакомого с детства, но от этого не менее чудодейственного, бальзама Вишневского. Вот уж воистину, всё новое – хорошо забытое старое…
Собрались быстро. Франсуа помог Марии с лошадьми. Пьера опять взгромоздили в седло, но теперь вид у него был не в пример лучше, и сидел он устойчиво.
Катарина чувствовала себя смущённо и неловко, чуть не насильно всовывая в руку Франсуа несколько золотых монет: разве они, и скупые слова признательности могли выразить то глубокое и искреннее чувство благодарности, которое они с няней испытывали за человеческое, в лучшем смысле этого слова, воистину гуманное отношение, которое встретили здесь.
Няня, так вообще, прослезилась, и всё время прощания промокала глаза рукавом камзола, и ни слова сказать не могла, кроме «спасибо, спасибо». Даже Пьер несмело улыбнулся, и выдавил:
– Спасибо за всё…
Братья тоже явно чувствовали себя смущёнными – особенно Франсуа. Он так печально посматривал на Марию, что поневоле становилось понятно, что она и в мужском платье сумела оставить след в его сердце… Да, няня у неё – ещё хоть куда!
У Катарины даже мелькнула шальная мысль – не предложить ли братьям поехать с ними. Однако она тут же прогнала её – не в их неустроенном положении беглецов, с постоянно нависшим дамокловым мечом «правосудия» над головами, обзаводиться спутниками, пусть даже такими милыми и полезными, и принимать на себя ответственность ещё и за их судьбы…
