Андрей Арсланович Мансуров
Возвращение чувств. Машина
Вот так в одночасье у фонХорстмана не стало половины владений, и толковой и хозяйственной помощницы. Впрочем, так как барон терпеть не мог хозяйственных проблем и хлопот, он тогда же, то есть полгода назад, спихнул всё это дело на Гюисманса.
На добычу этой и другой ценной информации ушло почти всё время до ужина, и добыл её, как ни странно, Пьер, откомандированный в конюшни, проверить, как устроили их лошадей.
Мария (ну конечно же!), через того же Гюйсманса, да и сама Катарина, расспросив симпатичную, но немного заикающуюся девочку – назвать её девушкой язык не поворачивался – приставленную к ним Гюисмансом для разных поручений и услуг, преуспели несколько меньше.
По-французски девочка не понимала ни слова, и всё делала так, словно за ней черти гнались – торопливо, и мило похихикивая и извиняясь всякий раз, когда что-то падало, или получалось не так, как надо – а случалось это довольно часто.
Катарина даже хотела было попросить другую прислугу и посыльную, но потом раздумала, решив ещё поиспользовать этот потенциально ценный и достаточно наивный источник информации. Проблему с падением предметов она решила просто: запретила Электре – да, юную разиню звали именно так! – прикасаться к посуде и вообще любым бьющимся предметам.
Отослав, наконец, юное ходячее стихийное бедствие, они с Марией занялись собой: Катарина считала, что они обе должны выглядеть достойно. Ведь им предстоит провести под этими крышами как минимум несколько месяцев, и нужно добиться того, чтобы любезному хозяину не было с ними скучно. Для этого нужно не одно только обаяние, а, скорее, умение поддерживать разговор в интересном для барона русле.
К счастью, Мария и сама прекрасно могла разговорить любого, и без неприязни и предвзятости восприняла дополнительные мысли и советы по этому поводу, которые Катарина почерпнула всё у того же Карнеги.
Одеваясь, они обсудили примерный план, как не выболтать все свои приключения и новости за первый же вечер, и оставить что-то интересное и на потом: чтобы не дать заскучать милому Карлу в их обществе. После того, как они поработали и над внешностью друг друга, и осмотрелись придирчиво в настенном зеркале, Катарина осталась вполне довольна: дорогое, купленное вопреки сопротивлению хозяйственной Марии платье, сидело на няне прекрасно.
Немного крема и косметики тоже не повредило. Волосы Марии после укладки и запаковки в новомодную золотую сеточку, выглядели вполне на уровне. Няня у неё ещё хоть куда – тьфу-тьфу! Это она и сообщила зашедшему в этот момент Пьеру, а так же посоветовала вернуть на место челюсть, отвалившуюся ниже приличных пределов при виде их обеих в полной боевой готовности – во-первых, чтобы не потерять столь важную для пищеварения часть лица, а во-вторых, чтобы избежать комментариев.
Мол, они и сами знают, что – неотразимы!
Сама же Мария от своего убойного вида даже как-то смутилась. Это она-то, которая не моргнув глазом, могла застрелить врага! Впрочем, неприкрытый восторг в глазах Пьера, и озорные напутствия Катарины быстро вернули ей боевой дух и гордую осанку. Поберегитесь, г-н барон!
Мы уже идём!
На ужин их проводил всё тот же Гюисманс. В данном случае это была не только вежливость, а, скорее, необходимость: без помощи провожатого они ни за что не отыскали бы зал для торжественных приёмов. Да и кроме того, некому было бы вести улыбающуюся и благородно выступающую Марию, на щеках которой играл подозрительный румянец…
С чего бы это?
Убранство зала оказалось вполне традиционно и торжественно: доспехи и боевое оружие, гобелены на нештукатуреных каменных стенах, массивная люстра и канделябры.
Однако, несмотря на то, что горело очень много толстых свечей из настоящего воска, дающих яркий и ровный свет, стрельчатые своды высокого потолка тонули в темноте, и, разумеется, никакого сравнения с электрическим освещением эта иллюминация не выдерживала. Что ж удивляться, подумала в который раз Катарина, что они понавыдумывали ведьм, привидений и оборотней: с таким освещением может запросто померещиться и чёрт в углу. Впрочем – тьфу-тьфу…
Да и ей ли возмущаться.
Чувствовала она себя уверенно и свободно – не то, что месяц назад, когда всё окружающее её казалось лишь странной декорацией, построенной специально для неё. Так что стоит только потихоньку выйти из кадра, заглянуть за задник – и увидишь железные балки каркаса съёмочного павильона, курящих осветителей, и дверь с горящей табличкой: «Внимание! Идёт съёмка!»
Человек, воистину, привыкает и приспосабливается ко всему…
Торжественный банкет-приём в их честь прошёл хорошо.
Вполне на уровне оказалось меню: три мясных и две рыбных перемены, отменное вино. За спинкой каждого кресла – троих гостей и хозяйского – стояло по два лакея: один подливал вино, другой нарезал и подкладывал еду.
Катарина, до этого не избалованная сервисом, посчитала, что это даже, пожалуй, чересчур.
Немного неуютно – хотя и пикантно! – чувствовать, как два незнакомых мужика сзади всё время с интересом пялятся в её декольте. Ну-ну… Разочарованными они не останутся!
После торжественно-пищевой части, с положенными тостами и обязательным отведыванием блюд, занявшей около часа, или чуть больше, наконец, перешли к так сказать «беседе без галстуков»: простому разговору-рассказу у зажжённого камина в уютном кабинете у хозяина, за бокалом вина (конечно, ни чая, ни кофе – ох, похоже до их открытия, или введения в моду она не доживёт!).
По-правде сказать, пятиметровая длина стола, за которым они восседали до этого, причём Катарина с бароном – визави в торцах, да и присутствие толпы слуг не слишком-то располагали к мирной беседе. Особенно, если учесть, что о некоторых моментах их приключений, или новостях она предпочла бы вообще умолчать, или сообщить только наедине.
Барон, будучи человеком разумным, прекрасно это понял, поэтому перебраться в кабинет предложил сам. Мирный уют небольшой комнаты с приятным домашним потрескиванием душисто-смолистых дров в камине, и удобные кресла и диван вполне устраивали всех. Слуг барон отпустил.
Она видела, что барону не терпится узнать, что же и как привело их сюда, и постаралась не разочаровать его. Вначале она попросила Марию подробно рассказать о том, что происходило в доме матери за последние годы, и, особенно, накануне их вынужденного отъезда. И о самой пожилой графине, сказав только предварительно барону, что сама она в этом просветить его пока не в силах. Барон, если и удивился, то выказал это только поднятием бровей.
Няню он слушал с интересом – та, хоть в начале и смущалась, быстро поборола робость и стеснение – Катарина и сама узнала много нового о традициях и жизни семейства деБуа-Трасси.
Затем, когда няня добралась до их отъезда, она взяла беседу уже в свои руки. Рассказала всё. Ну, или почти всё: о своём бездетном браке, о внезапной милости его Высокопреосвященства – хранителя королевской печати, о переезде в Париж, о трагической кончине мужа и домогательствах монсиньора архиепископа, о своей неудачной попытке отомстить, которую интриганы смогли представить как покушение на короля, о суде, и о неминуемой казни.
Здесь она стала рассказывать осторожней. Во-первых, даже у стен, как известно, бывают уши. Во-вторых, совсем незачем знать кому бы то ни было, каким именно образом она сбежала.
Поэтому она просто и мило сказала, что коменданта удалось подкупить за огромные деньги, которые они достали, продав и заложив всё, что было можно. Далее она рассказала о незавидном состоянии своей матери, о своей частичной потере памяти (от волнений), о бегстве из Парижа, о том, какой крюк они сделали, чтобы сбить погоню со следа, о том, как под Бельфором на них напали бандиты, и Пьер застрелил троих, но и сам получил стрелу в ногу – выставила она его при этом героем, спасшего их всех, и сильно приуменьшила число бандитов.
Пьер и Мария только переглядывались. Она же рассказала, как после этого им посчастливилось найти знахарей, и пришлось жить почти неделю в дремучем лесу, пока рана не зажила…
При рассказе о путешествии по Швейцарии и Германии она старалась ограничиться лишь впечатлениями от увиденных красот природы и бытовых мелочей в плохих трактирах и гостиницах. Ну, и о языковых проблемах.
О встрече с виконтом-графом и его наёмниками она не упомянула вообще, чем вызвала ещё серию переглядываний между Пьером и Марией, зато вполне правдоподобно восторгалась романтической и живописной обстановкой в Австрии вообще, и своеобразии окрестностей замка Кирхштайн в частности.
Пьер и Мария, конечно, были предупреждены заранее о том, какую легенду собирается их хозяйка преподнести мессеру барону (невинная оклеветанная слабая женщина), и, разумеется, помалкивали – пытались получше запомнить, что же с ними происходило по дороге «на самом деле".
Поскольку Катарина старалась рассказывать с деталями и интересными подробностями (иногда – смело – чтобы не сказать, нагло – выдуманными!), чтобы и барону было поинтересней, и друзьям нашлось что усвоить, и не брякнуть потом ненароком чего-нибудь лишнего, вниманием аудитории она владела безраздельно. Впрочем, если позже к её легенде они додумают что-нибудь своё, ничего страшного не случится: чем больше версий, тем лучше – труднее докопаться до правды, если кто-нибудь захочет это сделать…
Барон, о неподдельном интересе которого – особенно в первой части рассказа – говорили горящие глаза и раздувающиеся иногда ноздри, вздохнув, сказал, что более захватывающей и печальной истории он в жизни не слышал. Затем, вздохнув ещё раз, сокрушённо добавил, что в сравнении с этим его собственные злоключения выглядят лишь комариными укусами. После естественно заданных вопросов, он поведал и свою историю.
Хотя в общих чертах о произошедшем они уже знали, Катарина старалась подыграть барону, и действительно слушала с большим интересом – они узнали много странных и интересных подробностей о перепетиях жизни клана фонХорстманов.
Дитрих фонРозенберг, сосед и давний друг семьи фонХорстманов, более шестидесяти лет претендовал на половину ленных владений Карла. Это было связано с брачным контрактом отца, Роланда фонХорстмана. Но без одного важного документа, хранившегося в тайнике кабинета барона, все иски, интриги и судебные разбирательства неизменно оканчивались ничем: подтвердить справедливость своих притязаний фактами сосед не мог.
Но полгода назад фонРозенберг сумел завладеть этим документом, и Имперский Верховный суд (проканителившись каких-то три месяца) вынес-таки решение в его пользу. С потерей половины земель, деревень и вассалов барон ещё мог как-то смириться – он признавал подлинность договора отца, и понимал, что приговор суда вполне законен – однако он был потрясён предательством, совершённым, как он считал, близким и дорогим ему человеком – экономкой, помощницей и другом Гертрудой Гессель.
Таким образом, деньги, потраченные на сам процесс и взятки, пропали. Большая часть вотчины и вассалов оказались в руках непримиримого врага, который грозился, воодушевлённый успехами, отобрать и последнее достояние барона – родовое гнездо, замок Кирхштайн.
Впрочем, это было бахвальством чистой воды: денег на новый процесс у мессера Дитриха не имелось – деньги, или наличность, вообще были большой проблемой в этой части страны.
А с «безмозглым», как не стесняясь, назвал его мессер Карл, способом ведения хозяйства своего феода фонРозенбергом, приходилось удивляться, что ростовщики-ломбардцы до сих пор не распродают его владения за долги.
Как ни странно, экономическая база фонРозенберга с присоединением новых земель была не упрочена, а, скорее, наоборот: окончательно подорвана. Большинство новых вассалов, привыкших к относительной демократии (Катарина так поняла для себя, что и фонХорстман не особенно силён в рачительном отношении к феоду – он просто пустил всё на самотёк, довольствуясь тем, что мог собрать со своих крестьян), почуяв, что новый хозяин тиран и скотина (узнать это было нетрудно – ведь феоды соседствовали), разбежались, побросав и посжигав нехитрое хозяйство, да ещё подбили на такое же свинство – это по мнению обиженного в лучших чувствах мессера Дитриха! – и часть его собственных вассалов.
Естественно, большинство таких беглецов укрылось на землях старого, и сравнительно «доброго» хозяина – фонХорстмана, у друзей и родственников в оставшихся у того деревнях. Естественно и то, что он официально этого не признавал, а неофициально, за большую взятку, оформил их задним числом под новыми именами в своё хозяйство. Это было, в принципе, нетрудно – ведь переписи подлежали только мужчины – главы семей.
Так что теперь у барона фонРозенберга имелся избыток земель с сожжёнными деревнями, и отсутствие работников для их обработки, и перспектива голода зимой (земли-то не засеяны!).
А у фонХорстмана работников было пруд-пруди… Но плодородных земель катастрофически не хватало. Договориться же полюбовно о каком-нибудь разумном и неразорительном для обоих компромиссе, мешала пресловутая родовая честь. Патовая ситуация. А для крестьян – катастрофическая.
Зимой, скорее всего, большинству придётся голодать. Однако эта проблема волновала барона куда меньше, чем потеря экономки – ведь она фактически вела всё его хозяйство. Управляла замком и поместьем. Да что там поместьем – всей вотчиной. За тот месяц, что барон попробовал взять власть в свои руки, он запутал всё, что было возможно, о чём и сообщил Катарине с милой и подкупающей откровенностью. Впрочем, осознав свою некомпетентность, барон поступил вполне грамотно: назначил на место эконома и управляющего делами, Гюисманса. Месяцев за пять тому почти удалось вернуть быт и экономику замка и вотчины в старое накатанное русло.
Катарина, воспользовавшись паузой, возникшей в рассказе расстроенного барона, спросила, как это так получилось, что он мог доверить такое сложное и ответственное дело столь молодой женщине?
– Так ведь не просто женщине! Мало того, что она моя собственная дочь (да я этого и не скрывал никогда!), так ведь ещё и её мать все предыдущие годы благополучно управляла всеми делами за моего отца, а затем и за меня. То есть, фактически она свою должность получила по наследству. Так же, как я – свой титул…
И никогда у нас с ней не было ни серьёзных ссор, ни скандалов. Ну, то есть, мы, конечно, случалось – ругались, но, если так можно выразиться, в рабочем порядке – по мелочам. Всё управление вотчиной дедов было в её руках, и она умела доказать мне, что будет полезно для нас, а что – нет. По-моему, обитатели замка, да и деревень, побаивались её гораздо больше, чем меня, – он невесело усмехнулся, – Ну и справедливо. Если кто-то был действительно в чём-то виновен – она наказывала, не жалея. Но всегда умела найти и компромисс, если обстоятельства этого требовали. Железная была женщина. И очень умная и порядочная. Не знаю… Просто ума не приложу, чем и как мог её переманить фонРозенберг: у меня она имела всё . Ну то есть – всё. Что только могла пожелать. Кроме, разве что, титула.
Барон помрачнел, на минуту опустив голову.
– Да, этот мерзавец мог посулить ей свой титул. У него как раз есть неженатый старший сын, лет тридцати с небольшим, тот ещё оболтус… Но тогда бы они уже давно сыграли свадьбу – этот старый крючкотвор, надо отдать ему должное, всегда держит данное слово.
Однако моя бедная Гартруда куда-то пропала: уже больше полугода её никто не видел, и – вот чует моё сердце! – что-то с ней случилось.
– А не мог ли ваш сосед просто убить её, после того, как она сделала своё дело и оказалась ему не нужна? – Катарина, конечно, первым делом подумала об этом, но сильно сомневалась, что в этот век рыцарей возможны «деловые» отношения её сложного времени.
– Нет-нет, это совершенно исключено! Если он и вправду заключил с ней сделку, он выполнит свои обязательства, чего бы это ему ни стоило – он человек чести. А считать его способным на убийство женщины может только человек, совершенно его не знающий. Даже как его враг я признаю в нём рыцаря и человека слова.
– В таком случае, приношу ему свои извинения – я руководствовалась… Личным опытом. И я вижу, что даже несмотря на родовую вражду, вы отдаёте ему дань уважения… Значит, он чтит законы и рыцарский кодекс?
– О, да! Я достаточно хорошо его знаю. Ведь мы не всегда враждовали. Их род во все века славился благородными и достойными мужчинами – они настоящие рыцари.
Поэтому мой дед и задумал с ними породниться. Он хотел с помощью хитро составленного брачного контракта своего сына – ну, то есть моего отца – прибрать к рукам их вотчину. Вернее, половину её, ту, что была оговорена в контракте. Однако он несколько просчитался… Или, правильней, – недоглядел при составлении, и потом – при подписании этого документа. И, как он позже признался, уже умирая, своему сыну, сунул слишком маленькую взятку стряпчему, составлявшему текст. А того, видать, перекупили.
Это уже я выяснил, что он оказался прав: перекупили… Но уже было слишком поздно – дед даже не дал себе труда прочесть текст: во-первых, считал, что всё куплено, а во-вторых…
У него было туго с чтением…
Вот и поэтому в том числе, – барон горько усмехнулся, – мой-то папочка озаботился моим образованием… Говорю и пишу на трёх языках. Ну, а дальше – случилось самое интересное.
К счастью – простите за пикантную подробность! – моему отцу удалось уничтожить – скушать! – их экземпляр договора, и выкупить – уже за огромную взятку – экземпляр, что хранился у поверенных. И оставался только наш – последний!
– Простите за несколько… бестактный вопрос, дорогой мессер барон – так почему же вы попросту не уничтожили такой опасный документ сами, не дожидаясь неприятностей?
– Невозможно! Ведь если в следующем поколении фонРозенберг остался бы бездетным, в смысле, у его сына не было бы наследников мужского пола (а сын его до сих пор холост, и шансы на его женитьбу на дворянке невелики – что при его внешности и неудивительно!), то уже я мог бы претендовать на те самые земли, из-за которых разгорелся весь скандал!
– Тогда… Если я правильно понимаю, сейчас уже он заинтересован в уничтожении такого опасного для него в будущем документа?
– Ну… В-общем, да. Теперь, когда он отсудил то, что положено по одному из пунктов, он был бы счастлив, если бы остальные пункты были уничтожены. Вместе со всей бумагой. Пожалуй, так он и постарается сделать в будущем. Однако денег на взятку такого размера у него нет – документ надо выкупать уже из архива Имперского суда, куда были переданы все материалы дела…
Впрочем, сейчас это для меня не имеет особого значения – суд уже вынес решение, и без половины земель пока – я! – барон огорчённо и безнадёжно махнул рукой.
– И я смотрю, что теперь вы решили поручить управление делами мужчине? – решила сменить болезненную для хозяина тему Катарина.
– Ну да, я был вынужден так поступить! Во-первых, Гюисманс тоже мой сын (простите, Бога ради, сударыня, за эти интимные подробности, но на кого же можно рассчитывать, как не на своих родных и близких?!). А во-вторых, и это – главное: он хоть что-то понимает в делопроизводстве, расходных книгах, оставшихся от Гертруды, и всех этих стряпческих подвохах.
Всё же не зря я шесть лет назад отправил его в столицу – он был учеником в самой лучшей коллегии стряпчих при столичной магистратуре. Уж я оплачивал эту учёбу от души – как знал, что «доморощенный» крючкотвор мне понадобится… Ладно.
Ну, и, наконец, он с детских лет знал Гертруду, и кое-чему у неё научился.
Правда, сейчас его таланты расходуются впустую: ему негде развернуться. От всей нашей вотчины остался лишь жалкий клочок земли с Кирхштайном посередине. И земли под посевы совсем мало…
– Дорогой барон, но неужели нет никакого средства исправить это положение, и вернуть отсуженные земли… каким-нибудь другим способом?
– Есть, разумеется, такой способ. И даже очень простой. Это – деньги.
Старик фонРозенберг гораздо больше меня нуждается в наличности.
Ну, это и понятно: после стольких взяток, (а там, в столице, яйцами и зерном не берут!) многолетних тяжб и исков, его расходы на сам этот процесс были куда больше моих. Да и хозяин он ужасный! Правда, – тут барон печально усмехнулся, – я-то и сам не лучше…
Но у меня хоть есть кому заниматься хозяйством. Вот он, я думаю, и хотел убить двух зайцев сразу – навести порядок дома, да и земли у меня отобрать. Впрочем, уже неважно. Словом, денег у него нет, и не предвидится:взять их сейчас не с кого, так как вассалы разбежались. Ну, и, разумеется, раз земли остались почти не засеянными, рассчитывать на продажу урожая тоже не приходится. Единственной надеждой был его сын. Дитрих.
Уж он так надеялся устроить ему выгодную партию с богатой невестой! Но желающих породниться пока не нашлось. Не подобает рыцарю злословить за глаза, но то же самое вам скажет любой: его единственный отпрыск мужского пола не блещет красотой. Это мягко говоря. Трое из кандидаток в невесты категорически отказались от брака после первой же встречи. Ещё одна сбежала после второй – или была очень мужественной, или подслеповатой: с первого раза не разглядела это… сокровище.
Поэтому матримониальные планы мой сосед сейчас отложил до лучших времён, и просто-напросто продаёт (простите за грубость – словно жалкий торгаш!) ту часть земель, что отсудил у меня. К сожалению, оспорить и подкопаться тут нельзя – теперь они принадлежат ему по закону…
– И что же, есть желающие купить?
– Нет, пока, к счастью, не нашлось. Он слишком много заломил. Поэтому могу прямо сказать: вряд ли и найдутся. Во-первых, у местных феодалов благородных кровей, получивших свои вотчины семь, или даже десять поколений назад из рук самого императора, за храбрость, мужество, и заслуги на поле брани, считается плохим тоном приобретать земли таким способом – мы не торговцы, а дворяне!..
А во-вторых – и это, пожалуй, важнее – большинство моих соседей хоть и благородного происхождения, но тугой мошной не блещут. А богатым, но безродным, например, купцам, покупать эти земли, тем более, разорённые, смысла нет: права на титул они не дают. А заселить их людьми и обрабатывать для получения прибылей невозможно, так как владеть людьми могут только родовитые дворяне. Так что фонРозенберг может ждать своего покупателя ещё хоть сто лет – шансы почти такие же, как на выгодный брак его отпрыска.
– Вы хотите сказать, что эти земли сами по-себе, без людей для их обработки, не представляют… коммерческого интереса?
– Нет, я хочу сказать, что они и с людьми-то были не особенно ценны. Это в-основном предгорья и леса. Лишь незначительная часть в долинах расчищена для земледелия. Видите ли, здесь освободить землю от огромных валунов и деревьев очень сложно.
Как угодья для охоты они тоже не годятся – невозможно преследовать дичь через буреломы и овраги. Большинство крестьян кормилось продажей дров… Ну, и, конечно, браконьерством. На которое я как бы закрывал глаза… Но и рубить и охотиться сейчас некому – вон, даже возле замка всё опять позаросло.
– Тогда за каким же дья… О, пардон. Я хотела спросить, почему же ваш сосед тогда так стремился отобрать эти земли у вас, если даже не собирался их использовать?
– Ну, это просто. Из принципа. И в силу своего характера. Он на старости лет стал просто ворчливым и занудным крючкотвором. Говорят, он собрал целый архив старых документов – не гнушаясь подкупом и наёмными ворами! У него есть там и долговые расписки, и контракты, и завещания, и другие документы в таком роде – на всех наших соседей.
Из последних двадцати пяти лет он двадцать четыре обязательно с кем-нибудь судится – хотя бы даже из-за убитого на спорной территории рябчика. Собственно говоря, именно поэтому никто из старых друзей и не желает иметь с ним дела. А ведь какой был храбрый и достойный рыцарь до женитьбы… И как изменился всего за десять лет: простите, но и вправду, он теперь – какой-то старый крючкотвор и брюзга.
– Уж не хотите ли вы сказать, дорогой барон, что это его жена сделала его склочником и кляузником?
– О, нет! Сказать так – значило бы бросить тень на светлую память его вот уже двадцать лет как почившей Софии. Ведь она умерла в один год с моей дорогой Ребеккой. Одно время я даже думал, что найду в Дитрихе родственную душу, хоть он и стал вдовцом не через четыре, как я, а через девять лет брака…
И успел, в отличии от меня, насладиться радостью отцовства: у него сын и три дочери. Но, к сожалению, барон больше прислушивался к советам своей тёщи – урождённой фонВарбург.
Амбиции у неё под стать самой императрице. В результате у него не осталось друзей – только истцы и ответчики. Возможно, в начале он страдал от этого. А потом ещё больше озлобился.
– А что же его тёща?
– Да в том-то всё и дело, что она уж, почитай, лет девять как скончалась. Можно бы и успокоиться. Но – нет. Толчок она, похоже, дала очень мощный. ФонРозенберг всё никак не может остановиться: или судится, или подаёт аппеляции, или пишет прошения и доносы в канцелярию местного бургомистра. Или сразу императору.
– Как печально…Такой настойчивости можно было бы найти лучшее применение.
– Разумеется. Но… Похоже, исправить горбатого может только могила. Да и все мои соседи думают, что Дитриха в его почти семьдесят лет уже не переделать.
Катарина поразилась столь почтенному возрасту: она-то считала, что здесь и пятьдесят – глубокая старость. Да и не удивительно, раз замуж выходили в тринадцать-четырнадцать лет, а к тридцати годам успевали родить семь-десять детей, из которых двое-трое выживало, и уже вовсю нянчили трёх-четырёх внуков!
Крепкая же порода у этих австрийцев-арийцев. Может, горный воздух виноват. Или пища. А вот во Франции, дома, с продолжительностью жизни было, насколько она помнила, похуже. Как тут не вспомнить Гитлера, будь он неладен, с его идейками о голубой крови, тысячелетнем рейхе, и евгенике.
Она поспешила направить разговор в более приятное для барона русло: попросила вспомнить, какой была Франция тридцать лет назад, и поделиться хоть частью своих воспоминаний о её матери и приключениях барона в молодые годы.
Тот вначале вежливо отнекивался, но затем уступил настойчивым просьбам милых дам.
Рассказчик он оказался прекрасный, и направляемый как бы невзначай высказанными вопросами и замечаниями, поведал о Франции и о себе много интересного.
Одних его рассказов о способах охоты и правилах и традициях рыцарских турниров, хватило бы на несколько учебников, да ещё со сколькими красочными примерами! В силу живости ума и природной наблюдательности он многим фактам общественной жизни, политики – да и не только – мог дать чёткое и верное описание и объяснение. В нём пропал или талантливый писатель, или классный политический обозреватель – почти как в давешнем графе-виконте.
Хотя, конечно, у барона явно не было той авантюристической тяги к чему-то противозаконному, что она почуяла в Джоне… Нет, барон вряд ли смог быть реальным политическим лидером – ей показалось, что связано это с какой-то природной ленью, и, похоже, боязнью ответственности за свои хозяйственные и не только, решения. Он предпочитал лёгкие амурные похождения серьёзным и длительным связям, и штурмовщину – кропотливому и упорному труду. Может, здесь ещё была и… Нехватка терпения?
Во всяком случае, серьёзная и долгая сердечная привязанность у него была только с женой. А единственное доконченное дело – коллекция оружия. Возможно, конечно, что он и просто избегал всяких страстей и волнений, связанных с длительными и серьёзными связями и отношениями: словом, современные латино-американские, и отечественные сериалы с их запутанно-страстными разборками популярностью у барона явно не пользовались бы. Детская беспечность и лёгкость характера проглядывали в этом милом и жизнерадостном человеке и сейчас.
Установить круг его интересов для поддержания бесед в ближайшем будущем оказалось несложно. Это, разумеется, весёлые и не очень, любовные похождения, охота, оружие (ну конечно – какой рыцарь откажет себе в удовольствии увесить стены замка – благо, он есть! – такими привлекательными железками, с помощью которых благородные джентльмены благородно убивают себе подобных… Или – ни в чём не повинную дичь!), путешествия, и…
Этнография.
Да! Барон страстно увлекался сказками, старинными легендами, былинами и балладами. И где бы ни путешествовал, неизменно искал новых рассказчиков и певцов-менестрелей. Любил он так же и всякие, сохранившиеся кое-где языческие обряды – вроде плясок вокруг Купальского шеста, или Масленицы. Большинство книг его библиотеки как раз и были посвящены такого рода обрядам у разных народов Европы, вплоть даже до финских (которые пока назывались суоми) и половецких, легендам, древним крепостям-замкам, оружию и медицине.
Что ж. Пожалуй, им будет весело с бароном. Да и ему скучать не придётся. Чем она не Шахерезада? Сказок знает много. И каких! В детстве у неё было не менее пятидесяти книг из серии сказок народов мира – от классических древне-греческих мифов до легенд аборигенов Австралии, Полинезии и той же Японии… Об оружии и охоте она тоже сможет поговорить. С обрядами и народными песнями и Мария сможет помочь, да и сама она «Золотую ветвь» Фрэзера не совсем забыла…
Увлёкшийся барон, растроганный потревоженными старыми воспоминаниями, которых он и поведать-то явно никому и никогда не мог, очнулся только около второго часа ночи – когда вокруг только ухали совы в полной тишине. Он как-то вдруг запнулся на середине фразы, обнаружив, что дрова давно прогорели, так же, как и семь из десяти свечей, вставленных в чудесные канделябры на его рабочем столе и у дверей.
– Покорнейше прошу извинить меня, сударыни и мессер! Я как-то слишком… Увлёкся: всё о себе, да о своих проблемах. Такой… пожилой предмет для разговора, – он приложил руку к широкой груди, – не может быть интересен двум прелестным женщинам! Давайте лучше в следующий раз я расскажу вам о балах, охотах и празднествах, которые, хоть и редко, но происходят и в нашей глуши.
Катарина и Мария поспешили заверить дорогого хозяина, что напротив, им было очень интересно и познавательно войти в курс его дел и увлечений, а о нравах его соседей, балах и празднествах, и всяких там турнирах и охотах, им думать пока рано: нужно отдохнуть, привыкнуть, освоиться с местными модами и нравами. Да и гардероб сменить – чтоб больше соответствовал традициям Австрии – они ведь бежали налегке. А средства сейчас несколько ограничены – так как вся семья несколько поиздержалась на её (Катарины ) освобождение. Поэтому шиковать особо не приходится – «вот, видите – одно из всего нескольких приличных платьев!».
