Андрей Арсланович Мансуров
Возвращение чувств. Машина
– Ах, няня! Я так ощущаю, что я теперь совсем не та! Мне так многого не хватает… Вот, видишь – вся надежда на вас: сделайте меня – прежней!
– Ах ты, бедное дитятко! Малышка моя… Уж можешь быть уверена, – сказала наконец всё это время пристально разглядывавшая её, и теперь улыбающаяся сквозь мокрые ресницы Мария, – Мы за тобой приглядим!..
И напомним, и расскажем… Ты уж спрашивай – не смущайся: я-то видела, как тебе тяжело: и хочешь спросить что-то, ан – нет, боишься! Наверное думаешь – дескать, что они обо мне подумают… Ну?.. – она, взяв лицо Катарины крепенькими руками, настойчиво заглянула ей в глаза, – Не так разве?
– Всё так, няня, всё так! Конечно, думаю… Разве можно так, как у меня – забыть всё-всё, но двигаться куда-то, хотеть чего-то, действовать, как будто кто-то управляет, кто-то приказал – живи, и мсти! Тебе, наверное непонятно… Да мне и самой непонятно!
– Ох, непонятно, непонятно… Ещё как непонятно-то! Но главное: мы – с тобой! И ты – жива! Ты убежала! Мне, по-правде говоря, и это-то ещё непонятно…
Всё не верю, что здесь, вот, сидишь, смотришь на меня, – она покачала головой, хитро ухмыльнулась, – глупости разные болтаешь, чтоб посердить старую няню. Но – ничего-ничего! – она кивком пресекла возражения, готовые политься из уст Катарины, – Мы тебя в порядок-то приведём! Вот ещё и на твоей свадьбе погуляем!
– Ну, няня, это уж ты хватила! Какая там ещё свадьба! Добраться бы живой до безопасного места! – откинув прилипшие ко лбу волосы, Катарина улыбнулась.
– Погуляем-погуляем! Вот довезём тебя, приведём в божеский вид, поднарядим, подкрасим, где положено – ты у нас будешь невеста – хоть куда! Да и имя заодно сменишь… – Мария улыбнулась, прищурившись, и слегка подмигнув. Ах ты, старая хитрущая девочка!
Сработало!
– Ага, вот так-то вы с Пьером хотите меня привести в порядок! Спихнуть на шею какому-нибудь мужу, и храбро отдыхать! – она не могла не рассмеяться.
– Ну уж прямо – отдыхать! С вашей милостью не больно-то наотдыхаешься! Вы то ещё шило – так и вьётесь, так и норовите всем создать хлопот-то побольше!
– И правда! – Катарина стала серьёзней, – Я знаю. Я действительно создала всем много проблем. Но – обещаю! Я постараюсь исправиться. Буду послушной и милой!
Няня с упрёком посмотрела ей в глаза:
– Ты? Послушной?! Ах, притворщица! Ничего, говорит, не помню! А сколько раз ты мне обещала быть послушной и хорошей?! Я уж забыла, когда это было в первый раз – годика, наверное, этак в два! И надо же – ничего-то с тех пор не изменилось! Ваша милость – шалите, няня – расхлёбывает! – она фыркнула, не удержав серьёзного тона, и засмеялась, показав маленькие, но очень белые остренькие зубки.
Катарина, не удержавшись, тоже засмеялась, почёсывая в затылке – похоже, в детстве она особым послушанием не отличалась. Няне точно скучать не приходилось.
– Нет, – снова став серьёзной, произнесла Мария, – Ваша милость можете снова делать всё, что вам угодно, но мы с Пьером должны позаботиться, чтобы вам от этого не пришлось худо. Поэтому мы увезём вас, и будем с вами столько, сколько надо! И если нам придётся для этого быть изрубленными на мелкие кусочки – мы готовы и на это, только бы вы были живы и здоровы!
– Спасибо! – Катарина сама взяла няню за плечи и крепко обняла её, – Я так люблю вас! Вы – моё детство, моя молодость, мои… беззаботные и счастливые годы…
И не надо вам быть изрубленными. Уж я постараюсь никому вас в обиду не дать!
– Ах вы, моя маленькая хвастунья! Ну, спасибо и вам на добром слове! Но чует моё сердце – пока-то уж нам придётся попотеть, чтоб ваша очаровательная светлость доехала куда надо, в целости и сохранности! Ну а вы – всё равно можете командовать!
Вверенный вам гарнизон готов на всё! Можете смеяться – но вот вам крест – на всё!
– Ах вот вы как? И покомандую! Слушать приказ по гарнизону! Приказываю: всем лечь спать, и хорошо выспаться и отдохнуть! – утерев остатки слёз, она ещё отходила от бурных эмоций этого дня и вечера – тело трясло, как в лихорадке. Но чувствовала она себя…
Бесподобно!
Да, так хорошо и спокойно ей давно уже не было.
– Сержант «няня»! Нам предстоят подвиги и опасные приключения! А пока – нужно спать, отдыхать, и быть готовыми ко всему! Ко всему!
17
Разбудило её солнце. Оно тёплыми ласковыми лучами касалось её бледного после долгого пребывания в подземных казематах лица, и сквозь узкие щёлки прикрытых век просочилось к глазам. Открыв их, она улыбнулась, зевнула. Боже, какое счастье – солнце!
Не вставая, она с наслаждением потянулась всем телом.
Удивительные ощущения!
Первая ночь на свободе! Точно, она – свободна!
Свободна от болезни, от нудной работы, от быта и серости. Свободна от гнусной, сырой и тёмной мерзости подземелья, свободна от обязанностей и связей…
Она жива. Она молода и здорова. Весь Мир – перед ней!
Господи, какое же всё это – счастье!!! И как же она благодарна за это чудо!
Впрочем, расслабляться рано. Нужно справиться со столькими делами и заботами: запастись вещами, которые так нужны для маскировки в долгом путешествии, вооружиться, для безопасности этого самого путешествия, замести следы, чтоб неузнанными добраться до Карла фон Хорстмана… И уговорить его приютить их хотя бы на полгода.
Но главное сейчас – ускользнуть из страны незамеченными.
Значит – подъём! И – скорее в путь!
Ого! А кровать-то Марии – пуста! Значит, та уже встала! Сколько же она уже тут спит-разлеживается?! И не пропустила ли она чего-то интересного?
Выскользнув из постели, Катарина подошла к окну. Старые скрипучие половицы приятно отзывались настоящим, хоть и выщербленным чужими ступнями до торчащих сучков, деревом, холодя ноги, и слегка поскрипывая.
Окошко было крохотное: фута два на полтора. Мелкие и сильно искажающие стёкла частого переплёта явно давно не мыли. Она открыла створки, стараясь не шуметь.
В комнату ворвался свежий, чистейший прохладный воздух, щебетанье птиц, ароматы парного молока, навоза, свежевыпеченного хлеба, дыма от очага… И еще – пахло осенью. Уже каким-то странным образом ощущалось, что лету – скоро конец…
Какое-то время она просто вдыхала эту пьянящую смесь. Затем, осмотревшись, и не обнаружив ничего и никого опасного, опустила локти на подоконник, а голову на руки.
Давно она не бывала в деревне. Особенно, в средневековой.
Двор как двор. Немощёный. Земля изрыта копытами лошадей и колёсами экипажей и телег. Но пыль, к счастью, ещё никто не поднял. Сараи с курами, овцами, коровами – до чего узнаваемые и чисто деревенские звуки от всей этой живности! Тут же и сами куры: симпатичные пёстрые создания, что-то старательно роющие возле своего сарайчика. А вот заросли бурьяна по краям построек. Колодец.
Жиденький плетень с торчащими во все стороны жердями. И за плетнём – сад.
Яблони уже склонили ветки чуть не до земли, под тяжестью налитых краснобоких плодов. Явно настало время собирать урожай. За садом – чуть подёрнутые лёгкой дымкой бескрайние просторы полей, лугов, и таинственных островков леса, у горизонта сливающихся в одну тёмную массу. Хоть и незнакомая пока – но красота!
Где-то вдалеке раздался и тягуче поплыл медно-малиновый перезвон колоколов – наверное, наступило время утренней службы. Катарина вдруг как-то кристально ясно почувствовала, что такой спокойный, веками сложившийся патриархальный уклад жизни ничто не сможет нарушить – он слишком прочно укоренился в крови местных жителей, простых крестьян и ремесленников, чтобы что-то снаружи – будь то вoйны, или глупые законы – могло его поколебать.
Наверное, чем проще, чем ближе к земле быт и традиции, тем сильнее приверженность людей именно к такому, традиционно-консервативному, укладу жизни, и нежелание что-то кардинально менять в своей судьбе. И хотя она сама к земле ничем, вроде, не привязана, всё равно она чувствовала мощный заряд оптимизма и жажды жизни, исходящий от этих полей с пшеницей, этих виноградников, огородов, с любовью и трудолюбием возделываемых поколениями людей, и от этих садов, рек и лесов.
Кстати, о жизни… В частности, о её сохранении – что-то она увлеклась философией.
Она, ещё раз внимательно оглядевшись, убедилась, что её никто не заметил.
Ладно, судя по солнцу, сейчас около шести. Пора одеваться, и – в путь. Чем быстрее их следы затеряются за всеми этими полями, лугами и лесами, тем лучше.
С сожалением отойдя от окна, она принялась одеваться.
Со штанами и сапогами всё прошло нормально. А вот волосы опять облепили весь камзол. И под шляпу никак не желали лезть. Может, остричь их, наконец?! Ну, нет – жалко. Уж больно хороши, хотя и жутко грязные.
Тут, очень кстати, тихонько постучала и вошла Мария. В руках она несла полный кувшин молока. От запаха у Катарины аж затрепетали ноздри. Вот это да! Настоящее парное!..
Марию зрелище уже одетой Катарины застало врасплох:
– Ах! Сударыня, вы уже встали?! С добрым утром, я хотела сказать!
И что же это такое? Вы всё время делаете за меня всю мою работу! Вы не должны одеваться сами! А то что же это получается – я-то вашей милости и не нужна! – она так серьёзно возмущалась, что Катарину разобрал смех, но застёгивать камзол она перестала, и руки подняла кверху.
– Нет, вы не смейтесь, – торопливо поставив кувшин, и хватаясь за застёжки, сердито продолжила няня, – А давайте сразу договоримся: мои обязанности – значит, мне и выполнять их! А у вашей милости – свои: командовать! Вот только так, и никак иначе!
– Ну, хорошо, хорошо, – постаралась успокоить её Катарина, всё ещё посмеиваясь.
Она действительно ещё не привыкла к мысли, что кто-то будет за ней присматривать и ухаживать, как за неразумным малым ребёнком:
– Давай, я снова разденусь, а ты меня оденешь – так, как считаешь нужным!
Не только лукавые искры в глазах, но и хитрущая улыбка говорили о том, что она готова подыграть своей рассерженной хлопотливой напарнице.
– Фу! Ну, слава Богу! Наконец-то узнаю свою Беллочку! А то я уж говорю Пьеру – словно она-то у нас и сама не своя: ни шутки, ни улыбки!
Она сноровисто помогла Катарине застегнуться, нацепить портупею с мечом, и управиться с волосами, после чего отступила на шаг, и критически её всю оглядела.
– Нет, это надо же! До чего вы свои волосы довели! Я не я буду, если сегодня же вечером не промою их вам с ромашкой! Уж тогда-то они заблестят, как надо! И станут пушистыми, шелковистыми и яркими!
– Э-э, нет, моя заботливая хлопотунья, не так быстро! Не забывай – я теперь мужчина! Будет подозрительно, если я начну мыть волосы. Придётся потерпеть до какого-нибудь ручья, или речки – там и вымоем их.
– Да как же… Так ведь ромашку-то надо заваривать!.. Впрочем, ваша правда – волосы могут подождать. Давайте завтракать. Пьер уже уложил все наши вещи.
Подойдя к столу, на котором стояло оставленное няней молоко, она взяла кувшин в обе руки, и, закрыв глаза, вдохнула ещё раз… Да!
Она с наслаждением, не отрываясь, отпила чуть не треть кувшина – с добрый литр. Ах, этот вкус детства! До чего хорошо!
Отдышавшись, и утерев пену со рта, она вернула кувшин на стол, и повернулась опять к Марии:
– Голова моя подождёт, это верно. А вот маскировка наша – нет. Поэтому сегодня и завтра мы подкупим кое-какие вещи, и тебя тоже переоденем мужчиной. Так можно будет и ехать гораздо быстрее, и следы запутать легче.
– Это меня-то, да на старости лет? Мужчиной? Ну, нет – увольте, сударыня! Вот уж придумали, так придумали! Да вы и сами посмотрите: какой из меня мужчина? – Мария схватилась за толстенькие бока, возмущённо качая головой, и поворачиваясь то так, то этак в разные стороны, – Нет, плохой бы из меня вышел мужчина – не способна я к маскарадам разным, и переодеваниям!
– Я и сама прекрасно понимаю, милая девушка, что на мужчину вы похожи мало. Но зато в виде мужчины, я уверена, вы, моя прелесть, будете смотреться гораздо лучше, чем Пьер, переодетый в женщину!
– О, Гос-с-поди-Иисусе! Да что вы такое опять говорите, сударыня! Наш Пьер – и… – няня всплеснула руками, – Нет, он этого уж точно не переживёт! Он, конечно, вам не откажет, но как же он будет мучиться и страдать! За что же вы ему такое-то?! Нет, уж лучше я – сама… Ладно, переодевайте! Привыкну, потерплю… Только Пьера-то хоть пожалейте! За что его, беднягу, так унижать и мучить?! – так как Катарина не улыбалась, няня принимала всё всерьёз.
– Ха-ха-ха! Ну вот и поймала тебя! – Катарина прыснула, – Ладно, ладно! Насчёт Пьера я, конечно, пошутила. Да и не путешествуют три женщины без мужчин – это было бы очень страшно и опасно в ваше время, – она вдруг сообразила, что сказала очень опасную вещь, и быстро постаралась исправиться, – Ведь на дорогах столько жулья, особенно сейчас, и особенно в других странах.
Поэтому, Мария, я и хотела, чтобы ты выглядела как мужчина. Во-первых, на трёх мужчин не так просто напасть. Во-вторых, ты сможешь сидеть в седле прямо и удобно – значит, поедем быстрее, и проедем больше. Ну, и наконец, в-третьих, и это самое главное – разыскивать-то будут женщину, да и запоминается лучше женщина – ведь все обращают внимание на неё, и её одежду. А у мужчин – камзол, сапоги… Шляпа. И – всё!
Поэтому три мужчины могли бы путешествовать, не вызывая ничьих подозрений – разумеется, если они хорошо загримированы, и держатся спокойно.
– Ну… Вообще-то, да, ничего не скажешь – умеете вы убедить, сударыня, – помявшись, Мария кивнула головой, – Да и мать ваша… ещё вчера… Видать, вы всю ночь думали… По всем статьям вы правы, ваша милость. Похоже, уговорили-таки меня – всё, записываюсь в мужчины!
Ох, теперь держитесь, красотки: бравый кавалер Мари дю Пьерфон выходит на охоту за невестами! – она подмигнула Катарине, – Надеюсь, никому не устоять! Ведь я – ха-ха! – знаю все женские слабые места!
– Браво! Замечательно. Спасибо, Мария – то есть я хочу сказать – браво, мессир несравненный кавалер! А сейчас, сударь, если вашей милости будет угодно помочь вашему преданнейшему поклоннику, я бы хотел запить вашим молоком тот восхитительный завтрак, что ожидает нас внизу, и снова – с вашей помощью, разумеется! – нарисовать свои противные усы!
18
Разбитая сельская дорога уходила вдаль, извиваясь меж полей, виноградников и лесов.
Они специально ехали по таким узким и плохо наезженным дорогам, стараясь избегать пока больших оживлённых, и жутко пыльных как раз в силу разъезженности, дорог между городами.
А здесь почти не было путников, и, значит, кроме редких трактирщиков, у которых они ели и пили иногда, некому было бы рассказать о них. Возможных шпионов, или явно подозрительных личностей они тоже не заметили. Зато в изобилии встречались села в пять-шесть, или десять домов, крестьяне, работавшие на своих наделах, или в огородах, или везущие на примитивных телегах плоды своего труда в город – где они могли обменять их на нужные им товары, или продать.
Вначале Катарине была интересна эта новая простая, если не сказать, примитивная, сельская жизнь. Но наблюдение за однообразным тяжёлым ручным трудом быстро наскучило ей, и теперь она не обращала на крестьян и сельхозработы никакого внимания – совсем как истинная дворянка, или, вернее, дворянин, в которого была ещё одета.
Поневоле ей вспоминались пафосные исторические книги и помпезно отснятые фильмы эпохи соцреализма – на исторические темы. Особенно много внимания там отводилось прогрессивной роли трудящихся масс: как они двигают вперёд колесо истории, меняют общественные формации, организуют революции, чтоб построить лучшую жизнь… В более современных же фильмах про «попаданцев» крестьян, насколько она помнила, предпочитали показывать лишь издали, а так – все больше про жизнь всяких графьев да виконтесс…
Реальность била в глаза вопиющей серостью и обыденностью: никаких графьев!
Здесь ничего похожего на классовую борьбу не было – только убогие, жалкие деревушки с низенькими домами-полуземлянками, да полуодетыми оборванными сопливыми детьми, чёрными от солнца и пыли, выбегавшими при виде их с протянутой рукой за подаянием. И, конечно, озлобленно-подозрительными крестьянами-взрослыми, косившимися на них, и, – она была уверена – плевавшими им вслед.
Общаться, и сеять «разумное, доброе, вечное» среди местного пролетариата почему-то не очень хотелось. Вряд ли кто-нибудь из них оценил бы её гуманистские порывы.
Наверное, классовая борьба и ненависть между социальными слоями имела более глубокие корни, чем представлял себе давешний мужичок в кепке и на броневике.
Никакое взаимопонимание и доверие между ними невозможно.
Во-всяком случае, она, как представительница дворянства не могла не почувствовать вполне недвусмысленного к себе отношения. Поэтому идиллически-восторженное отношение к простым труженикам, живущим на лоне природы, и добывающим пропитание в поте лица своего, как-то довольно быстро прошло у неё. И хотелось общаться только с представителями своего круга, своих интересов. Вот такой получился классовый шовинизм. Да и то сказать – она же не идейная, и не революционерка…
Так они и ехали, в основном – от трактира к трактиру, стараясь даже о дороге расспрашивать как можно реже: благо, Пьер отлично ориентировался.
Всё же в Реймс им заехать пришлось.
В сёлах и деревнях, даже больших, просто не продавалось тех предметов и товаров, которые им были нужны для даже минимальных удобств в дальней дороге…
В городе они пробыли два дня. Вернее, переночевали две ночи, посвятив день между ними целиком покупкам. На местных рынках и улицах ремесленников они подкупили кое-что из одежды, постельного белья, оружия, посуды, и прочих мелочей, без которых ну никак нельзя было обойтись.
Придя в гостиницу, половину последнего вечера разбирали купленное, планировали, и укладывались, а рано на рассвете уже выезжали из ворот города, торопясь снова вернуться к просёлкам и тропинкам.
Катарина так нервничала, оказавшись впервые в столь плотной и пёстрой толпе, да и из-за покупок вначале переживала, что совсем не обращала внимания даже на местные достопримечательности: они не cходили даже в местный собор, где, согласно традиции, короновались все Французские короли. Ну, короновались, и короновались – Бог с ними!..
На громаду готической постройки она посмотрела издали, озабоченная насущными проблемами и заботами.
Быстро выяснилось, что нервничала она зря: женщину в ней никто не вычислил, пристально или подозрительно их команду никто не разглядывал, а торговаться она научилась ещё семь веков вперёд.
К вечеру она настолько расхрабрилась, что они поели местных деликатесов, готовившихся в жаровнях и пекарнях тут же, на рынке и улицах, и остались вполне довольны – вкус отменный, а стоило всё буквально гроши.
Выбравшись из Реймса, вновь вернулись к сельским дорогам, придерживаясь не конкретного маршрута, а общего направления: теперь ехали не на северо-восток, куда забрались, чтоб сбить со следа возможную погоню, а на юго-восток, к границе со Швейцарией – куда, собственно, им и нужно было с самого начала.
Обязанности неизменного проводника всё так же исполнял Пьер, знавший эту часть страны неплохо, и пока никаких неприятностей (тьфу-тьфу!) с ними не случилось. Во-всяком случае ничьего пристального внимания они, вроде, не привлекали, никто не пытался следовать за ними, или навязываться в попутчики. А единственные люди, которые хронически вызывали подозрение у Катарины – монахи – здесь в глубинке не попадались.
Местность продолжала оставаться весьма живописной (Для художников! – Катарине вся эта сельская идиллия уже порядком поднадоела…) – убранные, или убираемые поля, с разбросанными тут и там сборщиками, сборщицами, жнецами и косарями. Желтеющие под знойным солнцем виноградники. Скот, пасущийся на лугах, тенистые леса, куда она каждый раз въезжала не без трепета, в опасении разбойничьего нападения (хотя её тревоги ни разу не оправдались), речушки с переброшенными над ними буквально в локте над водой деревянными мостиками. Крохотные делянки огородов с репой, свёклой и капустой…
Если говорить честно, она если теперь и смотрела на что-то, то только – не едет ли кто за ними, и не пялится ли кто-то слишком пристально, и не сильно ли вспотели кони.
Передвигались они уже гораздо медленней и спокойней, и не загоняли бедных животных до пены, как в первые два дня. Всего за день проезжали не больше восьми-девяти лье, и то, большую часть пути старались одолеть до обеда, по холодку, а после обеда ехали иногда не больше двух-трёх часов. Затем в очередном трактире ночевали.
Но однажды в окрестностях Нанси остановились вёс же в одной из деревенек на два дня.
Произошло это потому, что лицо местного кузнеца показалось Катарине достаточно сообразительным, а мускулы – внушающими уважение, и она решила, наконец, проявить заботу о своём личном вооружении.
Поэтому буквально оба дня, с рассвета и до заката, она провела в кузнице, отправив подальше других клиентов, и щедро заплатив, но упорно добиваясь того, что считала нужным. Она сама всё объясняла, показывала и заставляла переделывать так, чтобы всё в её новом мече было сделано если не классически, то хотя бы максимально похоже, и на совесть.
Несмотря на удивление, ворчание и недопонимание вначале, ко второму вечеру кузнец сделал всё, как она хотела, многократно складывая, раскаляя, и сковывая вновь в монолит, брусок соответствующего размера, так, чтобы слои были параллельны, и шли как можно чаще. Он, даже, вроде, проникся к ней (в смысле, к нему – виконту де… – она уж забыла, каким очередным именем назвалась) уважением: хотя бы за глубокие познания в металлургии. А длинная рукоять, если и удивила его, то не сильно – двуручные мечи были тоже в ходу.
Усилия оказались вполне вознаграждены: в лучах заходящего солнца она с удовольствием рассматривала и пробовала кондиции меча, который заказала. Он был несколько короче, чем те, что применяли кадровые военные и дворяне, совершенно другого профиля, слегка изогнут, с длинной мощной толстой рукоятью, и прекрасным балансом.
Оставив кузнеца доделывать новую ручку на рукоять и ещё кое-что заказав из металла, она с чистой совестью отправилась спать, даже не оставшись поболтать после ужина – уж больно намаялась в жаркой кузне. Спала она в ту ночь как бревно – не проснулась даже, когда в комнату потихоньку вошла и прилегла на свою кровать Мария. Уже одно это говорило о том, что она как-то уж слишком успокоилась… Или сказалось очередное мытьё головы.
Утром они позавтракали, и Катарина вновь вернулась в кузницу. Меч был готов, рукоять в порядке. Но носить его так, как положено носить такие мечи – за спиной – она всё равно не могла: такой традиции здесь не существовало. А привлекать к себе дополнительное внимание она не хотела. Поэтому она просто вместо старых ножен повесила новые – уже с новым лёгким мечом. Старый отправился в багаж – может, ещё пригодится.
Всё равно пришлось ждать ещё часа три, чтобы были готовы остальные заказанные Катариной изделия. А пока они проводили время за кружками традиционного лёгкого вина в трактире, кузнец работал, не покладая рук.
Забирая заказ, Катарина щедро расплатилась, пояснив, что деньги сверх потребованных за работу – как бы «компенсация» за тех клиентов, которых она разогнала – с крестьянами она теперь не церемонилась, и угрызений совести по поводу ущемления их прав не испытывала.
Перед отъездом из кузницы она тщательно уничтожила все чертежи, которые сделала на пыльном полу и закопчённых поверхностях стен и других мест, и, очень серьёзно глядя в несколько удивлённые умные глаза, посоветовала ради собственной безопасности его и его семьи, забыть о нём (в смысле, виконте), и его заказе, так как расспрашивать о них могут только враги, не щадящие его (виконта!) друзей.
Роже (кузнец) если и обеспокоился, виду не подал. Только кивнул. Похоже, понял.
Поскольку в путь отправились поздно, до обеда проехали немного – всего пару лье. Трактир, в котором остановились на обед, не понравился Катарине – хозяин оказался ленив, мясо – старым и жёстким, овощи – недоварены и безвкусны (как тут не вспомнить, что пряности из Индии – страшный дефицит: перец, зра, или кинза чуть не дороже золота!), соус прогорклый, вино – слишком жидкое, явно разбавленное водой.
Поели без удовольствия, даже не стали отдыхать после еды, и сразу двинулись дальше, стремясь наверстать задержку. Ладно, думала Катарина, всё не может быть хорошо – пусть это будет как компенсация за прекрасное оружие.
Поздно вечером, когда они остановились для очередной ночёвки, она, убедившись, что никто её не потревожит, и дверь заперта, осмотрела всё ещё раз – да, отлично. Все изделия остро заточены, сбалансированы, прекрасно закалены. Пока не видела Мария, она даже попробовала одну штуку в действии на деревянной стене. Порядок.
Кормили здесь на завтрак немного получше, чем в предыдущем заведении, хотя, по-правде говоря, гораздо менее вкусно, чем возле Парижа. Но если в окрестностях Эпиналя и не практиковали культа вкусной еды, по крайней мере, оружие изготовляли на совесть.
Так, проехав лье-другое, в небольшой деревеньке, в другой местной кузнице, покосившейся от времени, и сильно обгоревшей в одном углу, они по дешевке приобрели прекрасные арбалеты. Прекрасными они были в плане их боевых качеств: ухватистые, мощные и добротные: дубовую доску в два дюйма легко пробивали насквозь, а отдача могла бы свалить с ног менее сильного, или слишком лёгкого человека. Дёшевы же они были из-за полного отсутствия дизайна – ни одного мало-мальского «аксессуара»: накладного украшения, или резного завитка, или хотя бы нарисованной картинки, не ласкало взор эстета от оружия, какими являлись, или хотя бы стремились казаться большинство офицеров-дворян и профессиональных военных.
Купив три штуки, и изрядный запас стрел и запасных тетив, которые, как знала Катарина, очень быстро растягиваются и выходят из строя, она вызвала уважение уже Пьера – после того, как он посмотрел, как она управляется со стрельбой, он как-то по-другому стал смотреть на неё… Ну, а говорить-то он и раньше ничего не говорил.
Она понимала, что вызывает недоумение, если не больше, своей подкованностью в плане оружия, но ничего не объясняла и не оправдывалась – на данном этапе безопасность внешняя была важней подозрений внутренних. Поэтому продолжала экипироваться так, как считала нужным: кинжалами для метания они разжились перед ужином, в оружейной лавке довольно крупного городишки, где и заночевали, завершив таким образом оружейно-закупочную кампанию к вящему облегчению Марии.
Однако уже в отведённой для ночлега комнате Мария всё равно наверстала своё, и, хотя на закупки её не брали, она, рассматривая богатый улов дня, который Пьер и Катарина ещё раз придирчиво изучали, не могла удержаться от ехидных комментариев и вопросов. Дескать, не собираются ли они с Пьером вдвоём отвоёвывать Фландрию обратно? Или она пропустила призыв папы к очередному крестовому походу?..
Наконец Катарина была вынуждена признаться, что в «сферы личных интересов» короля Филиппа Красивого, или его Святейшества лезть не собирается, а просто они с Пьером решили с боем захватить Цюрих, и основать там французскую колонию. Однако няня не купилась на этот раз – она уже понимала, когда Катарина врёт, хотя та и не краснела.
Да и вообще, к огромному облегчению Катарины, общение с Марией и Пьером происходило теперь без проблем: исчезла та настороженность и натянутость, которая ощущалась в первые день-два. Пьер вообще, казалось, стал относиться к ней как к товарищу по оружию, некоторым образом коллеге, особенно после вполне квалифицированного профессионального отношения к закупаемым, и позже добросовестно опробованным средствам ближнего и дальнего боя.
Однако нет-нет, а она стала ловить его заинтересованно-удивлённый взгляд. Очевидно та Катарина, к которой он привык, не слишком налегала на изучение железок, предпочитая всё же внимательней быть к нарядам, украшениям и подобным женским атрибутам. И уж точно, та Катарина не заказала бы того, что заказала, и лично проконтролировала изготовление, эта Катарина.
Правда теперь, когда всё уже сделано и куплено, довольно глупо было думать о том, какие подозрения и догадки она в нём вызвала и разбудила…
Мнение Марии по поводу количества их «ещё бы сверху сели» закупок, её не огорчило.
Главное – снаряжены они теперь вполне достойно.
Утром лавки этого же городишки снабдили их кое-какой амуницией и бельём, после чего они благополучно расстались с ним, углубившись снова в густую сеть сельских дорог, которыми пользовались лишь крестьяне и местные бездельники-дворяне, изнывающие от скуки в своих шато и усадьбах.
Однако на этот раз такая тактика вышла им боком. Хотя кто знает – не случилось бы чего-либо подобного ещё раньше в этот век задиристых и спесивых высокородных забияк, живущих от войны до войны, если бы они поехали по магистральным дорогам, с их толчеёй, пылью и конфликтами из-за места у коновязи, или из-за лучшего стола…
Тем не менее, что случилось, то случилось: во время обеда Катарину вызвали на дуэль.
19
Произошло это очень просто и буднично. И от неё ничего не зависело.
Во время трапезы в очередном трактире сидящий через стол от них молодой и чрезвычайно хорошо выпивший развязный дворянчик вдруг встал, и, пошатываясь, направился прямо к Катарине. Подойдя, он, впрочем, вполне вежливо, спросил:
– Почему это вы, благородный мессер, так пренебрежительно посмотрели на мою шляпу?
На что Катарина, действительно оглядев его с головы до ног, вполне резонно ответила, что тот ошибается, и он (в смысле, очередной баронет де… что-то там) не то что на его шляпу, а и на него самого вообще не смотрела – ни просто, ни пренебрежительно.
Этого было достаточно – мессир пьяный дворянин, оказавшийся виконтом де Кланси, о чём и не примянул тут же сообщить, сделал странный вывод:
– А-а, так значит вам плевать, что я, благородный потомок графов и маркизов, ведущий свой род напрямую от Карла Великого, сижу тут у вас под боком! Сударь, я оскорблён вашим пренебрежением ко мне лично и к моим знаменитым предкам!
Вы позволяете себе третировать мой герб, доставшийся мне ещё от самого Хлодвига! Сударь, это уж слишком! Я требую немедленного удовлетворения! Извольте достать ваш меч!
Видя, что Пьер настроен решительно, и, зайдя сзади, собирается треснуть разбушевавшегося потомка древних родов массивной табуреткой по благородной башке, она сделала ему знак, запрещая это. Может, она и ошиблась в эту минуту. А может, и нет…
Всё, что делается – делается к лучшему, если следовать Святому писанию.
В сдержанных выражениях Катарина выразила согласие на поединок.
На поляне, шагах в трёхста от трактира, они честь-по-чести представились друг другу.
