Андрей Арсланович Мансуров
Возвращение чувств. Машина
Они двинулись в путь, сразу как позавтракали – благо, собрались на всякий случай накануне. Слухов о ночном происшествии ей удалось избежать: ни няня, ни Пьер ничего не узнали. Ну правильно: пока ведётся следствие, представители Закона вовсе не заинтересованы, чтобы по Добропорядочному и Солидному Городу ползли порочащие слухи…
Дальше двигались без приключений – Катарина вела себя прилично, больше ничего не проверяла, и новых тел не осваивала.
Всего поездка по Швейцарии заняла у них недели две с небольшим. Запомнилась она в основном прекрасной суровой природой и мерзкой – пасмурной и ветреной – погодой.
На перевалах не спасали даже тёплые плащи, хотя лето формально ещё не кончилось. Горы в белых снежно-ледниковых шапках гордо стояли в своём первозданном величии, равнодушные к копошащимся внизу людишкам – какая им разница, копошатся они в четырнадцатом веке, или в двадцать первом, или…
Быстрые холодные реки несли к равнинам кристально-чистую воду. Зелёные холмы и редкие ровные участки долин обязательно включали в интерьер белых (это – теоретически. А на самом деле – грязно-белых) овец.
Красочные восходы и закаты, суровые скалы и обрывы чем-то напоминали ей Кавказ. Но люди – люди оказалмсь другими. Вели себя совсем не так, как развращённые туризмом и социалистической идеологией кавказцы. Нет, они были тоже независимы и горды… Но как-то по-другому.
Может, меньше было рисовки и демонстративного презрения к другим людям.
В общем-то, Катарине не пришлось особенно много общаться с местными жителями: те были заняты собой, своими стадами, своими делами и своей борьбой за независимость, вмешиваться в которые она не имела никакого желания. Так что разговаривали они только в гостиницах и трактирах, а на остальных просто смотрели с высоты седла, проезжая мимо. Языковой барьер, хоть и стал куда меньше, всё же не способствовал «задушевному» общению. Вот когда она оценила то преимущество, что было у неё в Понтуазе…
Деньги, которые дала им старая графиня, быстро таяли. Они старались экономить их, но всё равно пришлось купить тёплые вещи – одежду, и кусок материи. Багаж их разросся до неприличных размеров: лошади и мул осторожно шагали по каменистым осыпям, балансируя нетяжелыми, но объёмными тюками. Направлять их теперь не было нужды, тропинка была обычно одна, и узкая, так что оставалось только слепо довериться инстинкту животных, которые лучше их знали, как проходить опасные места.
Ветер, невзирая на последние деньки августа, завывал вечером и ночью в трубах огромных печей, а днем – в ущельях, и старался сбросить путешественников с отвесных, узких и плохих дорог прямо в шумящие пенящимися потоками пропасти. Перины и тонкие одеяла почти не грели, а отсутствие тёплого нижнего белья причиняло реальные неудобства. В довершение неприятностей у Катарины вдруг начались критические дни.
А она-то и забыла, что ещё может рожать – со всеми вытекающими проблемами и последствиями!.. Она так быстро обессилела, что пришлось сделать крюк в сторону от большой дороги (это явное преувеличение – больших дорог здесь не было, но они умудрились найти совсем уж тропку), забравшись в глухую деревеньку на пять-шесть домов, и снять один из этих домов на три дня. Кстати, это обошлось дешевле гостиницы. А о приготовлении еды они не заботились – столовались в другом домике, у хозяев арендованного. Поскольку они не поскупились, готовили им сытно и вкусно.
Здесь Катарина и Мария преобразились в портних, и, под мудрым руководством Катарины-дизайнера-модельера, сшили, немного помудрив и испортив несколько метров сукна, приемлемые тёплые рейтузы и бюстгальтеры. Пришлось сказать (да простят её японцы!), что это их национальная одежда. Впрочем, Мария сразу положительно оценила это новшество в их туалете, да и Катарине теперь было гораздо теплей и спокойней. Жаль только, что резинок ещё не изобрели: пришлось всё делать на завязывающихся шнурках и тесёмках. Ерунда – даже так эти принадлежности оказались очень полезны. Ещё бы – средств народной медицины, да и просто медицины, от простуды было – минимум! Да и задержка, неизбежная при простуде, им была бы ни к чему…
Пьер, от которого они свои портновские эксперименты не скрывали, всё же был вынужден выходить на время каждой примерки. Он как всегда молчал, но весело и хитро усмехался себе в сильно отросшую бороду, чем мгновенно заводил Марию. Однако когда она начинала заводиться по-настоящему, он быстро поднимал руки кверху, и делал постно-непро-ницаемое лицо, закатив глаза к потолку. Тогда наступала очередь Катарины хихикать. Марии приходилось сдаваться. Чтобы не мучиться позже, сшили сразу по два комплекта.
Хоть производство нижнего белья и отсутствовало, искусство вязания было на высоте: они ещё раньше приобрели замечательные тёплые и сносно прочные носки и чулки из нити домашней (а какой же ещё!) выделки, так что ноги были согреты. Да и кожаные (кожаные!) сапоги и камзолы с толстыми плащами всё-таки теперь (с «японскими» аксессуарами) хорошо защищали от ветра и сырости осенних Альп. Правда, пришлось уже льняные нижние рубахи поменять на шерстяные. И добавить к ним шляпы из толстого сукна.
В-общем, к счастью, за те две недели, что они провели, поднимаясь по извилистым каменистым дорогам на кручи седловин, и спускаясь по предательским оползням в узкие живописные долины с крохотными огородиками, никто из них не простудился. Этому способствовала и отменно сытная жирная пища, с преобладанием в меню жареного мяса, которое здесь готовили как-то по-особому, и очень вкусно, и, разумеется, обилие в трапезах неизменного чеснока. Однажды Катарина даже попросила Пьера посмотреть, как происходит приготовление, но из этого ничего не вышло: хозяин конкретно объяснил: чья обязанность – готовить, а чья – только есть!
Словом, Пьера вежливо выпроводили с кухни, оберегая «ноу-хау».
Сыры и прочие молочные продукты тоже отличались насыщенным, жирным вкусом – не поправиться бы! А то она не влезет в платья, которые они купили в расчёте на будущее – на её женский вид.
Котлеты, как оказалось, уже тоже были в ходу – но только отбивные. Мясорубку ещё не изобрели. Да и многих других, казавшиеся ей раньше незаменимыми орудия домашних хозяек – тоже. Что не мешало вкусно готовить, и много, и со смаком есть всем. Хотя, как она не могла не отметить – толстяков здесь куда меньше! Хотя бы чем в той же Америке её времени, с «фаст-фудом», и обширнейшей индустрией «здоровой» еды…
Вот единственное, с чем в горах имелась проблема – это рыба. Но и без неё было неплохо – наверстают, если захочется «фосфора» на равнинах.
Подумав, Катарина решила по возможности не вмешиваться в технический прогресс и не искажать таким образом ход истории. Она ведь многое могла подсказать теперешним мастерам, портным, кузнецам, да даже плотникам и каменщикам, и другим специалистам: как что сделать лучше. Но не хотела: чтоб не мешать естественному развитию инженерной мысли. А то мало ли как исказится ход истории. Вот, сделают, например, сегодня с её подачи мясорубку, а завтра, глядишь, какой-нибудь ретивый умелец и пулемёт сварганит. Впрочем, нет – пороха-то ещё не применяют. Но – уж дудки, здесь-то она точно сообщать рецепта не будет. Чревато: больше крови, больше конфликтов. А совсем уж глобальные войны способствуют развитию средств уничтожения, и дальнейшему прогрессу. В этом самом уничтожении…
Могут и атомную бомбу слепить на пару веков раньше, чем положено. Тогда и она, и миллионы других людей могут просто не появиться на свет: кто сможет поручиться за здравомыслие и нравственные устои правителей с менталитетом, скажем, восемнадцатого века, в ядерном противостоянии…
Хотя о чём это она?
Ведь история уже свершилась!
И она рождена – в своё время, и на своём месте. Но вот – она здесь. Возможно, этот факт доказывает, что изменить в прошлом она ничего не сможет, даже если сильно постарается.
Но вот стараться она точно не будет: это было бы свинством, и плохой благодарностью за волшебно-чудесный факт появления её тут, в её второй жизни. И вообще, как хорошо, что она именно сейчас. Достаточно близко к цивилизованным временам, чтобы прижиться и приспособиться сравнительно легко к людям, и их мировоззрению. Уже почти приблизившемуся к зарождению света новых Гуманистских идей, и первичной демократии эпохи Возрождения…
Ведь окажись она, скажем, у древних шумеров, или среди варварских племён Скандинавии, а ещё хуже – в Китае, ещё неизвестно, как бы всё сложилось: их традиции, культура, образ жизни для неё – тёмный лес. Тут и знание языка не спасло бы: слишком велика пропасть веков, обычаев и всего уклада жизни…
С другой стороны, она достаточно далека и от своей эпохи, чтобы какой-нибудь глупостью нарушить естественное развитие общества и ход истории, или навредить своим далёким потомкам: семьсот лет и несколько тысяч километров скроют и выровняют её парадоксальные и вневременные поступки.
Другое дело, что она сама должна по возможности таких поступков избегать…
Ну, об этом она уже думала много раз. И как хорошо, что она плохо помнит историю этого периода – она никому ничего не сможет предсказать. А с тёплым нижним бельём уж как-нибудь обойдётся. Оно-то, вроде, никому особо навредить не должно!
Да, пусть всё развивается естественно. Так для всех будет лучше.
Например, с местной точки зрения, существование оборотней естественно. А вот мясорубки – нет. Потому что в ведьм, чертей и прочую нечисть местное население безоговорочно верит, с умно-загадочным видом пересказывая свои и чужие «случаи» по вечерам, у очага, а в железное, дробящее мясо механическое чудище – нет. Вот и хорошо. Пользоваться, значит, возможностями своего тела она может, и имеет полное моральное право, а двигать вперёд технический прогресс – никакого.
На то она и женщина – техника не её дело.
Ну вот: хороший признак – она опять поймала себя на женских мыслях.
Теперь такие философские мысли вызывали у неё только усталость и чувство раздражения, хотя посещали они её теперь чаще.
Скорее всего, это было связано с прекращением волнений и лихорадочной спешки и гонки первых дней здесь, когда ей постоянно нужно было что-то решать и делать – причём быстро, словно при аврале… Тогда это нужно было просто, чтоб выжить – выжить в этом новом. и таком чуждом для неё в те, первые дни, мире.
Теперь же, когда она более-менее освоилась (тьфу-тьфу!), когда у неё есть деньги, друзья и цель, и её жизни не угрожает непосредственная опасность, она всё чаще задумывалась над тем, как ей жить, как вести себя, и к чему стремиться в будущем.
Иногда ей казалось, что пробудить в себе полностью женское начало будет очень тяжело.
А иногда – особенно, когда попадалось хорошее зеркало – что наоборот, женского в ней даже слишком много.
Наконец, чтобы не мудрить, она для себя решила, что не будет себя ограничивать какими-то надуманными стереотипами поведения, а будет просто сама собой: тогда в любых обстоятельствах она сможет найти наилучшее и простое решение всем возникающим проблемам. Надо просто быть естественной, жить и радоваться дарованной жизни, не осложняя её философскими изысками и беспочвенными угрызениями.
Что же до любви – время покажет.
Она готова и к этому… Приключению.
34
Закончилась живописная, но холодная и малогостеприимная Швейцария. Началась так называемая ей про себя, Австрия.
После спуска с нагорий в долины сразу вернулось лето. Границу миновали, вообще не встретив никого из представителей властей.
Да оно и понятно: здесь под эгидой иногда чисто номинальной центральной власти семейства Габсбургов царил фактический произвол десятков местных владык: князьков, баронов и маркизов, все владения которых иногда можно было проехать минут за двадцать, и которые драли со своих крестьян три шкуры налогов, чтобы сунуть что положено центральной чиновничьей машине. Ну, и самим не пропасть.
Каждый из них устанавливал свои законы, порядки, границы, налоги и пошлины на въезд-выезд. Некоторые имели право даже чеканить свою монету. Периодически они объединялись в союзы, женили детей, воевали, заключали «вечный» мир с соседями, ссорились, разъединялись, и снова воевали – уже со вчерашними союзниками. Словом, обычные «милые» развлечения благородной Знати…
Разобраться во всём этом гадюшнике не было никакой возможности. Да и желания.
Но такой нищеты и бесправия у простых людей, Катарина ещё нигде не видела. Что ж удивляться, что то здесь, то там попадались целиком брошенные или сожжённые деревни: народ всем скопом куда-нибудь бежал, или был полностью выбит или угнан – своим или чужим феодалом.
Попадались, впрочем, и полностью выгоревшие развалины замков и поместий – там, значит, народ не бежал, а расплатился за притеснения. Хотя вряд ли это ему помогло – земли захватывал сосед, что посильней, и всё начиналось снова. Но, конечно, попадались и вполне благополучные провинции: в таких местах и поля были обработаны, и дома ухожены, и жители глядели поприветливей.
Нет, что ни говори, а «добрые и хорошие» феодалы встречались – а вернее, умные и практичные. Они-то прекрасно понимали, что с богатого населения можно и взять побольше, и не убежит оно никуда от земли-кормилицы, если сытo… Это не было заботой о людях – просто грамотный способ поднять свои доходы и престиж. За счёт умелого «менеджмента».
Языковой барьер, несмотря на сильно расширившийся словарный запас, иногда здорово мешал, так как кое-где и по немецки-то не говорили. А то, на чём говорили, было, скорее, венгерским, словацким или чешским. Впрочем, может и мадьярским – в языках они трое не так преуспели. Приходилось общаться больше старым добрым «дедовским» способом – жестами, и с применением денег. Хорошо хоть, постоялые дворы, трактиры и гостиницы всё ещё попадались – остановиться было где. Правда, кормёжка и обслуживание оставляли желать лучшего…
Радовало то, что снова вокруг сравнительно тепло. Здесь, в прогретых и непродуваемых долинах, осень ещё не вступила в свои права, а сквозняки ущелий и перевалов остались позади и наверху. Продукты были даже подешевле, чем во Франции и Швейцарии, и французские деньги, к счастью, ходили наравне, или даже ценились выше местной валюты, так же, как, впрочем, и испанские, и немецкие, и любые другие: если универсальный определитель качества – зубы! – показывал их подлинно золотую сущность. Беспокойство за эту часть поездки отпалo – денег должно было хватить.
На четвёртый день после перехода очередной условной границы якобы Австрии, у них появился молодой и симпатичный, если не сказать больше, попутчик.
И произошло это при довольно романтически-драматических обстоятельствах.
Катарина и Мария, поразмыслив, и несколько наивно решив, что теперь-то уж они в безопасности, уже второй день путешествовали в нормальных женских костюмах и в женских сёдлах – чтобы и привыкнуть, и замести следы.
Катарина надумала получше вжиться в образ небогатой дворянки, перед тем, как они прибудут в замок друга своей матери. Мирный и сравнительно спокойный пейзаж полей, лугов и лесов тоже способствовал вопиющему падению бдительности и боеготовности. Она как-то упустила из виду, что в неблагополучных и разобщённых многонациональных государствах большинство денежных проблем часть населения решает криминальным способом – будь то хитроумные аферы, или элементарный грабёж. И эпоха тут значения не имеет.
Поэтому нападение бригады бойких ребят, действующих по второму способу, явилось для их команды неприятной неожиданностью.
Нет, не то чтобы они были совсем захвачены врасплох: арбалеты с новыми тетивами взамен растянутых были взведены, мечи и кинжалы наготове! Просто они расслабились, и не готовы были (в частности, она) морально – снова убивать людей. Пусть даже снова плохих.
Главарь банды, первым выскочивший из-за деревьев на дорогу, проходившую сквозь густой холмистый бурелом, заорал что-то про деньги и сохранение жизни. Однако он так недвусмысленно смотрел на низкий вырез платья Катарины – вот разве только не облизывался! – что было ясно: потерей денег не отделаться. Особенно ей.
Четверо неопрятных (нечёсаных и в грязной одежде – ну, а чего она ждала: смокингов и накрахмаленных воротничков?!) молодчиков, которые окружили их тут же со всех сторон, судя по развязно-беспечному виду, сопротивления не ждали, так как пара луков, имевшихся у них, была даже не наготове. То есть, не натянута и не нацелена.
Зато наивные ребята бойко махали кривыми мечами, уже, скорее, больше напоминавшими классические сабли. Непонятно, на что они надеялись – ведь саблю с пяти шагов не метнёшь.
Конечно, их сыгранной команде такое презрение со стороны врага давало выигрыш в несколько секунд драгоценного времени.
Согласно договорённости о таких нападениях, Катарина начала первой: убила как раз одного из лучников – стрела из быстро вскинутого арбалета прошла сквозь его грудь навылет – на беднягах даже не было элементарных кольчуг. А вот Пьер несколько подвёл: он умудрился промазать во второго лучника. И поэтому пока Катарина соскочила с коня, чтобы быть под прикрытием его корпуса, и отвлечь на себя внимание остальных, они лишились коня Пьера – стрела шустрого разбойника вонзилась тому в шею, когда Пьер уздечкой вскинул его голову кверху.
Бедняга, жалобно заржав, и зашатавшись, завалился на бок, подмяв седока, запутавшегося больной ногой в стремени, под себя. Ладно, лучше – в коня, чем…
Выстрел опомнившейся, наконец, Марии, пришёлся как нельзя более кстати: поражённый в живот, лучник упал на колени и принялся дико орать, этим он на долю секунды отвлёк на себя внимание, позволив ей выхватить метательный кинжал. Вся последующая схватка проходила под этот душераздирающий аккомпанемент.
Одного из оставшихся негодяев, подскочившего к Пьеру, ещё не выбравшемуся из-под лошади, она утихомирила навсегда как раз этим удачно брошенным кинжалом. Другой же бандит, тоже наивно считавший мужчину из их команды главным противником, получил кинжал в правую руку, и хотя бы временно выбыл из борьбы, так как ругательства и угрозы, которые он щедро расточал в адрес Катарины, особого вреда не причиняли.
Тут Катарине пришлось туго, так как кинжалов больше не осталось, а к ней с трёх сторон кинулись ещё трое здоровенных ребят с саблями, до этого бывшие в засаде (судя по их нетрезвому виду, они до последнего надеялись, что обойдутся без них), и озверевший предводитель, который ругался даже громче, чем тот балбес, что получил кинжал в руку, а теперь, бросив саблю, пытался выдернуть его оттуда.
На фоне утробного воя врага со стрелой в животе, их ругательства, да ещё на немецком, создавали своеобразный музыкальный эффект – словно шла рок-опера. Хорошо ещё, что она не понимала большинства немецко-венгерско-мадьярских ругательств: не надо было отвлекаться, чтобы вникнуть в их своеобразие и тонкий юмор.
Боковым зрением она успела заметить, как Мария, доставшая запасной арбалет с мула, чтоб не возиться с перезарядкой большого, застрелила в спину приотставшего бандита, собиравшегося-таки разделаться с Пьером, всё ещё лежавшего на земле, но уже выбравшегося из стремени, и вытащившего меч (ага, значит, слава Богу, он почти в порядке – в смысле, Пьер, а не меч!), и тут ей пришлось туго.
Её-то, как явно знатную даму, очевидно и стремились нападающие заполучить любой ценой. Вероятно, чтобы потом потребовать выкуп… Наивные придурки.
Платье сильно сковывало её движения, поэтому она, никуда не двигаясь, отбивала удары, сыпавшиеся с трёх сторон мечом, а затем и пластиной, укреплённой на внешней стороне левой руки, и прикрытой сверху рукавом платья.
Это здорово помогло – когда она закрылась от удара предплечьем, и сабля отскочила, противник, нанёсший мощный удар, был так поражён этим странным фактом, что её меч без проблем пробил его грудь насквозь. Однако главарь и оставшийся, разом протрезвившийся бандит, оказались опытными бойцами, и вдвоём сильно наседали на неё, пользуясь тем, что могли нападать с двух сторон.
Она работала на совесть, дыша, словно кузнечные меха, однако скользкая тропа и предательский гравий, попадавшие под чёртовы женские тапочки, никак не давали надёжной опоры. А уж как мешал длинный тяжёлый подол!.. Вертясь во все стороны со всей возможной скоростью, она дала себе зарок – больше женскую обувь не надевать!
Приближающийся топот копыт заставил-таки её развернуться лицом к новой возможной опасности. Этим она вынудила главаря встать к новому действующему лицу спиной.
Что сулит ей появление на сцене этого нового персонажа – нового врага или спасенье?!
Теперь она отбивалась из последних сил – меч всё же был тяжеловат.
Оказалось, к счастью, что всадник всё же принёс спасенье.
Мужчина, очевидно быстро разобравшийся в ситуации, не теряя времени и не тормозя летевшего во весь опор коня, на всём скаку рубанул атамана.
Даже ей показалось, что его меч сверкнул быстро, словно молния.
Слишком быстро – для простого человека.
Атаман упал, уже не ругаясь! Да и не удивительно: трудно ругаться, если голова разрублена практически пополам.
Неожиданный спаситель ещё не успел затормозить и развернуться, как оставшийся противник Катарины со всех ног кинулся под спасительную защиту деревьев и кустов, и его, в принципе, можно было не опасаться. Однако стрела Пьера, очевидно желавшего реабилитироваться, или имевшего своё представление о ситуации, возникла прямо у того между лопаток, не успел бандит сделать и десяти шагов. Скорее всего Пьер не стрелял до этого, опасаясь попасть в неё.
Почти тут же прикончили и мерзавца с раной в руке: он оказался довольно-таки злобной и мстительной личностью. С мечом в левой руке он пытался подкрасться, уже не ругаясь, к Марии, и той пришлось убить его из вновь взведённого арбалета.
Катарина порадовалась за няню: тренировки по самообороне и морально-волевые установки не пропали даром – врага Мария застрелила, не поморщившись. Позже, возможно, у няни будет шок, слёзы и раскаяние… Но во время боя – молодец! – она была на высоте, и для первого раза справилась на отлично!
Плотоядно ухмыляясь, Катарина оглядела поле боя. Затем развернулась к единственному оставшемуся в сознании противнику – тому, что со стрелой в животе. Он ещё стонал.
Заметив обращённый на него недыусмысленный взгляд, он задёргался, попытался подняться, и, наконец, схватившись за горло, рухнул в траву без сознания. Вопль его, скорее всего, послуживший ориентиром нежданному спасителю, оборвался чуть раньше – когда пал атаман шайки.
Над лесом воцарилась блаженная тишина.
Ладно, подумала Катарина, хоть по этой дороге люди теперь смогут ездить спокойно – пока не соберётся новая шайка. Впрочем, это уже будет не её забота.
А в принципе, хорошо ещё и то, что не осталось свидетелей, видевших, как их команда дерётся. Собственно говоря, не очень порядочные мысли возникли у неё вначале и в отношении нежданного спасителя…
Но потом угар боя прошёл, и она передумала.
Во-первых, он всё-таки спас их. А во-вторых…
Во-вторых он был почти божественно красив.
Чёрт – да он просто великолепен! Само обаяние. Прямо какой-то предок Джорджа Клуни.*
Рассмотрев его цепким взглядом она… Почувствовала странное ощущение в… Сердце.
Да что же это с ней такое?!.. Впрочем, позже будет время разобраться. Сейчас – речь о нём.
Открытое приветливое лицо. Статная, сильная фигура. Уверенная, гордая посадка головы. А как он держится в седле!.. Увидев, что всё уже кончено, он подъезжал, не торопясь. Значит, умён.
Нет, за себя она, конечно, не волновалась – недаром провела утром перед зеркалом целый час, пытаясь по советам няни, и своему опыту, придать себе вид, достойный дворянки.
Но он… Он и вблизи, без дураков, был неотразим.
Сразу чувствовался характер и какая-то внутренняя сила, делавшая его движения сейчас неторопливыми, но благородными – словно у породистого животного. Лёгкая асимметрия только подчёркивала неповторимый шарм его лица. Загар выгодно оттенял бесподобные ровные зубы.
А против его открытой восхищённой улыбки вообще невозможно было устоять.
Когда он приблизился, она разглядела небольшой зарубцевавшийся шрам на щеке – ну и что, он только придавал ему мужественности!
Катарина снова почувствовала словно укол в сердце и сильней стало странное смущение, которого она раньше не испытывала никогда ни перед одним мужчиной, и поймала себя на том, что улыбается глупой, но самой лучезарной улыбкой, на которую способна, ему в ответ.
А вот Пьера, наверное, беспокоили совсем другие мысли. Во всяком случае, он вновь зарядил арбалет, и держал в руке, готовый по первому её знаку убрать нежелательного свидетеля. Смотрел же он на мужчину крайне подозрительно и хмуро.
Сделав Пьеру жест, чтобы не стрелял, и надеясь, что Пьер поймёт её, а незнакомец – нет, она, как была, с окровавленным мечом в руке, двинулась навстречу приостановившему коня в нескольких шагах от неё, незнакомцу. Тот спешился, и теперь стоял, держа своего чёрного, как смоль, жеребца, под узцы. При её приближении он снял шляпу и отвесил великолепный поклон.
Сделав в свою очередь реверанс, она вздохнула.
– Позвольте поблагодарить вас, мессер, посланный нам самим Провидением, за столь своевременную помощь! – начала она своим звучным голосом, постаравшись вложить в интонации как можно больше мёда. Глаза её – она знала! – горели, словно бриллианты.
– Ну что вы, миледи, какие пустяки! Это вы мне позвольте выразить своё безмерное восхищение! – на чистейшем французском тут же отозвался мужчина, – Клянусь деяниями Апостолов, я никогда ещё не видел столь прелестной и столь опасной, – он обвёл рукой вокруг, как бы подчёркивая результаты её работы, – амазонки!
Однако приношу и свои искренние извинения – на тот случай, если вы хотели всё закончить лично, и я этому невольно помешал. – вот зараза, он явно понял, что Пьер со всё ещё взведённым арбалетом не сводит с него глаз, и что она могла, и правда, всё закончить сама…
– Ах, мессер, перестаньте шутить! Если бы не ваше столь своевременное появление, все ваши столь благодарные теперь друзья и преданные слуги, – жест в сторону спутников, – уже не смогли бы вам эту благодарность выразить! – она обворожительно улыбалась, наслаждаясь его улыбкой и тем, что явно должно было быть – да, собственно, и было! – изысканным комплиментом, мучительно думая в то же время, не слишком ли у неё кровожадный и опасный вид, куда бы засунуть свой необычный меч, и не испачкано ли кровью её платье.
То, что волосы, высвободившиеся из-под упавшего куда-то дурацкого женского кокошника, растрепались и пышным ореолом обвивали голову, должно было только украсить её – накануне они помыли их ромашковым отваром для пышности и блеска.
– Очень приятно слышать! И вдвойне приятно оказать услугу моей соотечественнице. И её друзьям, конечно, – он опять учтиво, с достоинством поклонился в сторону Пьера и Марии, подошедших за это время ближе, – Разрешите ещё раз выразить восхищение вашим мужеством и столь великолепным владением оружием! – он приветливо улыбнулся Марии, – Однако, что это я! С вами, миледи, – он опять обворожительно улыбнулся, – совершенно забыл правила хорошего тона!
Позвольте же представиться: виконт Джон де Монтеспан. И – ручаюсь своим словом! – ваш покорнейший слуга!
– Мне не менее приятно воспользоваться вашей, как вы её слишком уж скромно называете – услугой. Я баронесса Бланка де Вильнев. – они опять церемонно раскланялись.
– Для меня большая честь, баронесса, познакомиться с вами. Позвольте ещё раз выразить своё восхищение вашей, мессер, и вашей, мадам, – он снова учтиво поклонился Пьеру и Марии,– преданностью. И подивиться столь редкой в наши испорченные времена, отваге…
Что же до вашего необычайного искусства – так биться с превосходящими силами противника! – ему бы могли позавидовать и профессионалы!
– О, у нас были превосходные учителя! Благодарить за предусмотрительность нужно моего отца, барона Шарля де Вильнев. Позвольте же, мессер виконт, представить вам Анну – она моя фрейлина, и Жана – он конюший моего отца. Если бы я не выпросила их на время этой поездки, она могла бы закончиться слишком… печально.
– Очень рад знакомству, – он слегка тронул снова одетую шляпу за поля. Мягкая дружелюбная улыбка не сходила с его лица. Казалось, он будет чувствовать себя так же уверенно и раскованно в любой обстановке и с любыми людьми. – Но простите, Бога ради, мою рассеянность – вы, кажется, ранены! – он указал рукой на её платье. – У вас кровь! Позвольте вашему покорнейшему слуге предложить вам свою помощь – у меня тоже были неплохие учителя, и я умею останавливать кровотечения и перевязывать любые раны.
– Кровь? – переспросила она, оторвав наконец, свой взгляд от магически притягательных глубин его голубых, как небо, глаз, и взглянула вниз, изящно изогнув стан. После чего нарочито медленно осмотрела себя со всех сторон, грациозно двигая лебяжьей шеей и стройным телом.
Чёрт! Так и есть. Лучшее дорожное платье безвозвратно загублено. Всё в брызгах и потёках крови. Как ни печально, но кровь не отстирывается. Ничем.
– Ах, вы об этом… – она с беспечным видом пожала плечами и снова улыбнулась, блеснув, как бы невзначай, ещё раз жемчужинками своих зубов, – К счастью, она не моя! Конечно, это удивительно, но на мне нет ни царапины, хвала Пресвятой Богородице! Как вовремя вы успели!
– Я рад. Было бы крайне прискорбно видеть раны, нанесённые благородной дворянке какими-то жалкими мужланами. Значит, ваша победа ничем не омрачена! Ваш боевой отряд полностью разгромил врага. О, как хотел бы я служить под началом такого командира! – его взгляд красноречивей любых слов дал понять, что он не шутит.
А так как только недавно похожий взгляд на неё кидал атаман бандитов, это сразу как-то отрезвило её. Но шевелить языком надо – всё же она благородная дама!
– А я ещё раз хочу подчеркнуть, что без вашего, мессер виконт, меча, воистину столь сокрушительно разящего, результат нашей маленькой битвы мог бы быть совсем иным!
Спасибо, и… Я готова, пожалуй, принять вас в наши ряды – по крайней мере до того момента, когда мы доберёмся до ближайшей гостиницы – эти леса так опасны…
– Сударыня! Я целиком и полностью в вашем распоряжении! Если вы оказываете мне честь, и позволяете сопровождать вас, я сочту за счастье показать вам более безопасную дорогу, и провожу вас до гостиницы – она не так далеко – да и до края света!..
– Благодарю, любезный спаситель! Я с удовольствием принимаю ваше предложение… Но пока – только до гостиницы! Под защитой такого рыцаря, как вы, виконт, мы будем чувствовать себя в полной безопасности! – послав очередную, уже чуть более сдержанную ослепительно-обворожительную улыбку, она с облегчением подумала, что со взаимными похвалами, благодарностями и прочим расшаркиванием, наконец, покончено. И дальше можно будет разговаривать нормально.
