Андрей Арсланович Мансуров
Возвращение чувств. Машина
Она вздохнула и покачала головой:
– Не то слово. Не страшно, а – чертовски страшно. Я так не боялась даже этого виконта…
– Тогда зачем мы делаем это? Ведь можно послать солдат, или… Вооружённых слуг! Теперь обыскать это подземелье будет нетрудно…
– Нет, не думаю, что это будет лучше. Во-первых, при этом не избежать шума и огласки, и эта тварь может сбежать и затаиться. И выйдет потом, когда все уйдут отсюда и успокоятся.
Во-вторых, это может быть и кто-то из своих – в таком случае наверняка вообще никого не поймают, так как враг будет предупреждён. Ну а в-третьих… – она запнулась, но всё же продолжила, – Это касается уже лично меня. Я боюсь – боюсь идти и убивать этого незнакомца, или незнакомцев. Но я должна это сделать!
Потому что ещё больше я боюсь быть безропотной овцой.
Я не могу сидеть и ждать, пока эта мразь придёт снова за мной – мне легче видеть опасность, идти к ней навстречу, а не ждать коварного удара в спину, быть может, в тот момент, когда я буду не готова… А самое главное – мы должны осмотреть это подземелье, и понять, что здесь, и как!
Ладно, – опомнилась она, – Я слишком много болтаю. А нам нельзя шуметь. Просто идём, и сделаем это.
– Ты изменилась. Внешне ты – та же, что была год назад. Но внутри… Внутри – совсем другая. Так мыслит не женщина – но воин.
– Ты прав. Я изменилась. – она помолчала, – В том подземельи, в Понтуазском замке, во мне что-то умерло. Или родилось – не знаю. И это не связано с моим другом-самураем.
Это что-то – во мне самой.
Не знаю, плохо это, или хорошо, но главное – я до сих пор жива!
Они долго смотрели друг другу в глаза.
Затем Пьер всё же опустил свои, и, поёжившись, как от холода, криво усмехнулся:
– Это – хорошо. Но только с одной стороны.
Катарина сразу поняла, что он имел в виду, и, в свою очередь усмехнувшись и поёжившись, спросила тихим шёпотом:
– Что, трудно любить боевую машину?
– Пожалуйста, не говори так!
– Ладно, не буду. И я постараюсь исправиться. Буду ласковая и смирная.
– Ага. – он не удержался и фыркнул, – Восемьсот девяносто второе заявление в этом духе… А я как будто верю.
– Нахал! Меня окружают одни юмористы! Вначале няня, потом ещё и ты… Я пожалуюсь на вас обеих барону. Ну просто невозможно проявить нормальные женские чувства и качества!
– Пардон, сударыня, виноват! Уже молчу. – он стоял, скромно потупив взор. Но Катарину это не обмануло. Впрочем, как можно сердиться на него?
– Ну то-то! – она тяжко вздохнула, покачав головой, – Спасибо, конечно, за небольшой отдых… хм… И за хороший совет. Я поработаю над своей женственностью. Но – потом. А сейчас нас ждёт работа. Будем же осторожны.
– Да. – тон его снова был серьёзен, – Я готов.
– Тогда идём.
Они вновь бесшумно двигались сквозь лабиринт узких сырых коридоров и проходов каменных катакомб, иногда явно углубляясь на десятки футов ниже поверхности земли, иногда опять поднимаясь по ступеням из грубо обработанного тёмного камня.
Шли не быстро, чутко прислушиваясь и постоянно оглядываясь уже хорошо привыкшими глазами. Судя по карте, которую составила Катарина, они уже прошли под соседнее здание. Проход свернул, чтобы остаться в пределах замка, но оставался сырым, тесным, с очень низким потолком.
Наконец они пришли туда, куда неизбежно должны были прийти – на развилку.
В крошечной каморке с чуть более высоким потолком сходились четыре коридора.
Три, в том числе и тот, по которому они прибыли, продолжались в горизонтальном направлении, а один – особенно старый и сырой, со стенами из очень больших и старых, чёрных от воды и времени, камней, вёл вниз. Узкий тусклый луч их фонаря не мог нащупать конца ни одного из коридоров.
Сверившись с планом и подумав, они запомнили расположение своего коридора, и двинулись вниз. Держались теперь особенно тихо и настороженно. Спуститься пришлось футов на пятнадцать-двадцать. Ход был чуть пошире, идти можно было нормально.
Ступени вновь перешли в горизонтальный ход. Как прикинула Катарина, они уже оказались ниже уровня подвалов футов на десять.
Здесь было гораздо холодней, и, хоть это и казалось невозможным – ещё сырее. На полу и стенах белели пятна плесени и запах стоял соответствующий. Ход часто поворачивал и дважды разветвлялся. Но они, посветив в боковые коридоры, и убедившись, что всё чисто, каждый раз выбирали более широкий центральный коридор.
Карта здесь уже не очень помогала – без компаса чётко проследить все повороты и направления было невозможно. Наконец минуты через четыре осторожного движения, они прибыли в помещение, которое могло бы в своё время служить пыточным подвалом.
На стенах висели крючья, цепи и колодки, у дальней стены стояло массивное кресло с железными кандалами для рук и ног, к потолку были приделаны блоки с остатками полусгнивших верёвок. У широкого каменного очага были сложены грудой металлические штыри и кочерга. Здесь же лежали и дрова – по виду сухие, и, следовательно, принесённые недавно. Труба над очагом поражала шириной. А ещё – следами свежей копоти поверх старой.
Катарина опустилась на корточки и пощупала золу. Та ещё не пропиталась влагой.
– Не больше двух дней. – сказала она Пьеру. Тот кивнул.
Они подошли к дубовой массивной двери напротив коридора, по которому пришли. Замков и засовов на ней не было. Переглянулись. Пьер без лишних слов схватился за ручку, Катарина заняла позицию сбоку двери, готовясь метнуть кинжал, если фонарь высветит врага.
Но и за этой дверью никого не оказалось – только ещё один коридор. В нём, почти сразу у входа, они обнаружили сбоку заделанный проём. Возможно, ход за ним вёл наверх, в помещения замка, ещё в те времена, когда владелец использовал камеру пыток по прямому назначению. Но, судя по кладке, заложили этот проём лет сто, если не больше, назад.
Коридор, по которому они двигались теперь, судя по плану и своему виду, выходил уже за пределы замка – возможно, это был тайный выход на случай бегства хозяина при угрозе неминуемого захвата замка врагами. Он вёл всё прямо и вниз: они прошли шагов пятьдесят, постепенно опускаясь. Здесь каменная кладка отсутствовала – коридор был просто высечен в скальном основании, на котором покоился Кирхштайн.
Это было очень грамотно с инженерной точки зрения: вода из рва, ниже которого они явно находились, не могла просочиться сквозь монолитную скалу. Впрочем, судя по плану, они удалились от рва уже на несколько десятков метров.
Всё же вода здесь скапливалась – она стояла на полу слоем в несколько дюймов в самом пониженном месте коридора. Здесь они получили ещё одно доказательство того, что подземным лабиринтом регулярно пользуются: вдоль одной из стен была выложена цепочка камней, по которым можно было пройти, не замочив ног, и стояло ведро – похоже, воду-таки периодически откачивали…
Они перешли эту большую лужу, занимавшую в длину, наверное, не менее тридцати шагов, после чего коридор снова круто пошёл вверх и показалась каменная кладка из кирпичей на стенах, полу и потолке. Они прошли ещё шагов сто. Каменные плиты пола сменились утрамбованной сырой землёй. Кирпичи на стенах совсем сгнили – они буквально рассыпались при прикосновении.
Ещё шагов через двадцать они вышли в маленькую комнатку с двумя дубовыми дверьми. За одной был другой коридор, снова гораздо уже того, по которому они прибыли, но с почти сухим воздухом – значит, где-то рядом из него имелся ход на поверхность. В длину этот коридор достигал около тридцати метров.
За другой дверью оказалась комната, где когда-то, похоже, был склад: вдоль двух длинных стен располагались стеллажи, на которых кое-где ещё стояли пустые ящики и лежали какие-то тряпки, бывшие раньше, похоже, военным обмундированием.
В этой комнате они её и нашли.
Катарина первой обратила внимание на неровный пол в дальнем углу.
Было похоже, что тут что-то закопали, причём небрежно: землю даже не потрудились утрамбовать, или выровнять. Как это ни странно, но здесь же, в углу, стояла и лопата, испачканная землёй. Эти невысохшие бурые комья на лезвии лишний раз напоминали о вездесущей сырости и воде.
Когда они подошли ближе и осветили это место, у Катарины похолодело всё внутри и тяжёлый противный ком занял место внутренностей – она поняла, что это может быть. Внутреннее чутьё сказало это ей ещё раньше, но она боялась верить в такое…
Они с Пьером переглянулись. Он, судя по глазам, тоже всё понял, и молча перекрестился. Она, подумав, последовала его примеру.
– Постойте на страже, а я проверю. – тихо произнёс он.
Она вышла обратно в прихожую, не в силах удержать дрожь, но продолжая чутко прислушиваться. Фонарь остался у Пьера, за плотно закрытой дверью – она убедилась, что так почти не слышно звуков. Она знала, что здесь Пьер её не увидит, и превратила голову в кошачью – слух обострился до невероятных пределов.
Но в страшном и мрачном подземельи царила полная тишина – никто и ничто не двигалось. Лишь иногда капля воды падала с потолка. И если она попадала в лужу – звук получался звонкий, весёлый, грохотом отдаваясь в её чувствительных ушах, а если на землю – то глухой, с полутонами, заставлявшими настороженно стараться различить на его фоне посторонние шумы.
Запах сырой земли, плесени и гнили, теперь буквально наполнял ее ноздри: она еле сдерживала позывы рвоты. Однако имелся и ещё некий запах…
Чужой.
И он здесь – один.
Его острый, неприятно пахнущий пот всё ещё ощущался здесь, в коридоре.
Она подумала, не проще ли будет выследить мерзавца по следам… Но понимала, что тогда не избежать проблем с объяснениями. Нет, пусть все пока идет так, как идет!
Она отключила эмоции, чтобы они с напарником не пострадали от её невнимательности, и просто стояла и слушала. Жёлтые глаза пантеры в темноте, наверное, ярко светились…
Примерно через полчаса мучительное ожидание закончилось. Услышав, что он подошел, и дверь открывается, она быстро вернула голову в нормальное состояние. Вышел Пьер, с фонарём и весь перепачканный в липкой глине. Подрагивающие руки сказали ей всё.
Они помолчали, глядя друг на друга, затем он медленно покивал, опустив глаза.
– Да, судя по всему, это она. Женщина лет сорока. Задушена удавкой. Перед этим её пытали. – не в силах говорить, он запнулся. Но продолжил, – Кости на ногах раздроблены в месиво, ногтей на руках нет. Кроме этого ожоги по всему телу. – он, приподняв капюшон, сплюнул, – Не знаю, изнасилована ли она. Разобраться уже невозможно, но одежды никакой нет. На дне ямы сплошная вода с торфом: лицо, да и тело, сохранились хорошо. Думаю, барон сможет её опознать.
Катарина взяла у него из рук фонарь. Вошла в комнату и сняла маску. Отошла в угол. Её вырвало.
Опираясь на полусгнившие стеллажи она постояла минуты три, тяжело и громко дыша. Пьер, оказавшись тактичным, остался за дверью.
Мрачно выругавшись и прочтя про себя молитву о Душе усопшей, она сходила за лопатой и закопала остатки своего обеда, плотно утрамбовав землю. Следов не осталось.
Отнеся лопату на место, она убедилась, что Пьер уже привёл всё в первоначальный вид, и ничто не выдаёт эксгумации тела несчастной, и заодно выяснила, что от их тапочек не остаётся следов. Снова надев капюшон, она вышла и закрыла за собой дверь. Запах рвоты, конечно, может выдать их присутствие, но она надеялась, что через пару часов он рассосётся. Пьер молча ждал, контролируя коридоры.
– Ты молодец. Следов нет. Идём, проверим последний коридор. – её шёпот был как никогда равнодушен, но вряд ли она могла его этим обмануть.
Теперь они двигались быстро, и скрывались гораздо меньше. Катарина готова была на месте убить любого, кто встретился бы им.
Но этого не произошло.
Пройдя последние тридцать метров, они обнаружили, что туннель круто, на девяносто градусов, повернул, и ещё метров через пятьдесят привёл их в последнюю комнату. В её дальнем углу стояла довольно длинная и новая лестница, уходящая в пятиметровый, когда-то обшитый дубовыми досками, колодец. Он оканчивался небольшим, полого поднимающимся лазом, вроде лисьей норы, и в торце его имелся люк.
На крышке люка снаружи оказался свежий дёрн и ветки, а располагался он в овраге, густо заросшем молодыми деревцами и папоротником. Несколько старых упавших деревьев скрывали в тени дно оврага и место выхода лаза. Если не знать – никогда не найдёшь…
Пьер осмотрел местность первым. Катарина, даже не вылезая наружу, поняла, где они находятся. Заходящее солнце делало неухоженный бурелом ещё неприглядней.
Они спустились, приведя люк в первоначальное положение, и проверили, чтобы не осталось следов на мягкой глине норы. Отходя от лестницы, она сказала:
– Я рада, что эта сволочь, похоже, не из домочадцев барона. И я сама хочу рассчитаться с ней… Или с ним. План меняется. Возьмём живьём. Сегодня ночью. И ещё…
Не будем пока говорить Марии о… Она не сможет сдержаться. Согласен?
Пьер только кивнул.
43
Тщательно проверяя, чтобы не оставить после себя следов и улик, и не давая себе труда исследовать другие ответвления лабиринта, они вернулись в свою комнату. Постучали, как было условлено, в стену. Окликнули. Открыли дверь и вышли. О страшной находке никому, кроме барона, да и то, только после разборки с ночным гостем, условились не говорить.
Вкратце рассказали Марии о подземельях и выходе на поверхность.
На всю экспедицию ушло меньше трёх часов. Ещё даже не совсем стемнело. Всю перепачканную спецодежду повесили сохнуть в комнате Пьера, в стенном шкафу. Так как выстирать её незаметно не представлялось пока возможным, решили просто дать грязи засохнуть, и затем счистить её и вытряхнуть.
До ужина Катарина ещё успела полежать в постели, в халате, тщательно изображая лёгкую мигрень для пришедшей Электры, а про себя ещё и ещё проигрывая детали будущей операции.
Уснуть, конечно, не удалось, несмотря на то, что предыдущей ночью она спала не больше трёх часов. Тут уж не помогла ни гимнастика йогов, ни упражнения восточных медиков. Гнев плохой советчик – гнева она не испытывала, так же, как и мстительной радости от предвкушения расплаты с негодяем. Или негодяями. Конечно, мысли всё время возвращались к несчастной замученной и оклеветанной женщине – её судьбу никто не должен повторить. Они с Пьером и Марией позаботятся об этом.
Пьер с Марией провели всё это время в комнате Марии, о чём-то тихо разговаривая, и наблюдая через открытую дверь за потайной дверью – на случай, если бы (вот было бы оригинально!) Катарина сама проглядела её открытие.
К ужину Катарина полностью взяла себя в руки. Она была спокойна и мила с бароном. Она мягко и неназойливо проводила свою политику, и барон не был разочарован своей гостьей.
Заметно было, что он соскучился по женскому обществу и приятной беседе, да ещё на интересующие его темы. Однако Пьер оказался прав в своих наблюдениях: иногда на его чело набегала лёгкая тень беспокойства – и становилось заметно, что он чем-то встревожен, или озабочен.
Спрашивать, впрочем, она ничего не стала. В этот раз после ужина, который проходил уже совсем не так помпезно и официально, как вчера, они не стали подниматься в кабинет барона, а просто немного поговорили, не вставая из-за стола. Сделать это было легко, так как теперь по её просьбе они сидели близко друг к другу за одним концом стола, и прислуживала им только пара старых слуг, а не орава молодых и ретивых плохо обученных парней, которые вообще-то обычно занимались работой в конюшне и заготавливали дрова. А дров на зиму нужно много – камины!..
На прощание барон сам предложил им выспаться получше, и завтра с утра совершить небольшую конную прогулку по окрестностям. Катарина, как всегда с благодарностью, согласилась – узнать получше окрестности не помешает.
В свои апартаменты они попали часам к десяти.
Зайдя в комнату Марии, и прикрыв дверь, они убедились, что дверь в комнату Катарины закрыта. После чего почистили, и переоделись в чёрные балахоны. Мария одела халат Катарины и её рубашку. Затем свет погасили. В полной темноте – луна ещё не вышла – открыли дверь.
Убедились, что в комнате всё чисто. Бесшумно двигаясь, заняли места: Катарина расположилась на кресле в углу, у стены с потайной дверью. Пьер – за кроватью, лёжа на принесённом с собой одеяле. Всё было тихо.
Через полчаса, двигаясь нарочито громко, но не зажигая света, в комнату зашла Мария, и заняла место Катарины в постели, лёжа спиной к потайному ходу, чтобы не было видно лица.
Приманка на месте. Охота начилась.
Потянулось томительное ожидание. Мария, судя по дыханию, часа через полтора всё же уснула. Время в ночной тишине отсчитывали далёкие удары колокола в ближайшем из окрестных городишек. Около двенадцати часов петухи провели свою перекличку. Ночной прохладный ветер раздувал занавеску, которую днём повесила Электра.
После часа ночи откуда-то со стороны крыла, занимаемого бароном, раздался дикий женский крик и какой-то металлический грохот: словно попадал с десяток кастрюль… Барон громко прикрикнул на кого-то – ого!.. Таким голосом только на поле брани отдавать приказы да переговариваться с другими рыцарями!
Залаяли собаки. Затем во дворе стало светлее, так как в каких-то окнах зажёгся свет. Около пяти минут были слышны шаги, лай и голоса. Затем снова всё утихло, и свет пропал.
Наконец, часа в два, они дождались появления любителя ночных маскарадов.
Вначале за стенкой возник лёгкий шум – снова что-то вроде позвякивания. Катарина легко и бесшумно встала с кресла, и слилась со стеной в тёмном углу. Мария спала, теперь на спине, но, к счастью, лицом всё ещё от проёма. Что делал Пьер, она не знала, но никакими звуками он себя не выдавал.
Прошло ещё несколько минут.
Проём открылся. И снова, как в прошлый раз, ей показалось, что она чувствует слабый запах нагретого металла – такой же запах издавал их фонарь в подземельи, когда нагревался.
Ещё через минуту уже знакомый балахон вплыл в комнату и без колебаний направился к кровати. Она не стала ждать.
Зашла к нему со спины, и убедившись, что в проёме и туннеле больше никого нет, быстро приблизилась, и нанесла сильный удар ребром ладони за ухом мерзавца.
Больше всего она боялась перестараться.
Без единого звука незнакомец мешком осел на пол.
Выяснилось, что Пьер не спал. С заряженным арбалетом он тут же возник из-за кровати. Рукой указав ему на чёрный проём, Катарина опустилась на колени, и откинула, наконец, капюшон с лица незваного гостя.
Луна уже вышла, и давала достаточно света, чтобы она могла хорошо разглядеть его злобное и неприятное лицо. Он походил на хорька, настолько низким и скошенным был его лоб. Ладно, писать с него портреты она и не собиралась. Займёмся делом.
Пульс показывал, что он в глубоком обмороке. Перевернув его на живот и задрав балахон, она крепко скрутила ему руки за спиной приготовленной верёвкой. Затем, хотя это и было лишним на ближайшие полчаса, затолкала ему в рот тряпичный кляп, и привязала его полосой материи.
К этому времени вернулся Пьер.
– Всё чисто. Он был один. Вот его фонарь. – он поднял повыше квадратный ящичек, копию того, что использовали они сами.
– Отлично, спасибо. Но боюсь, тебе придётся нести его. Я со злости слишком сильно его ударила.
Пьер только хмыкнул. Затем поспешил заверить её:
– Конечно! Отнесу, куда скажете.
Катарина разбудила Марию. Показала ей ночного визитёра.
Оказалось, что няня знает бранных слов ещё побольше Пьера… Перевернули врага лицом вверх. Нет, такого человека никто из них в замке не встречал.
Успокоив Марию, которая окончательно проснулась, они вновь поставили ей кресло напротив проёма, снабдили снова двумя взведёнными арбалетами, зажгли две толстых свечи, и удалились в подземный ход, опять заперев его за собой.
Порядок движения выбрали прежний: Катарина с фонарём и кинжалом впереди, Пьер с тяжёлым грузом на плече – в трёх шагах сзади. Тело, по словам Пьера, оказалось не тяжёлым. Трудно было только протащить его, не обдирая о стены.
Теперь Катарина почти не скрываясь, быстро шла вперёд, впрочем, не шумя, и не забывая светить и внимательно смотреть во все поперечные коридоры, и иногда – назад. Пьер, выбравшись в более широкий коридор, уже легко поспевал за ней.
Они, как всегда, молчали, только прислушиваясь и осматриваясь по пути.
На этот раз до пыточного подвала добрались минут за семь.
Сняв с ещё неподвижного ночного гостя дурацкий, когда-то белый, балахон, под ним они обнаружили обычную одежду. К поясу были прикреплены ножны с кинжалом и увесистая дубинка. Вот, значит, как он собирался сломить её сопротивление…
Пока Пьер усаживал и накрепко привязывал руки, плечи и туловище худого, но жилистого мужчины к креслу с непонадобившимися кандалами, Катарина разожгла в очаге огонь, и в дополнение к этому освещению зажгла и повесила в держаки на стенах два факела. После этого потайной фонарь она погасила.
Пошарила в углу, и достала то, что заметила ещё в прошлый раз – здоровенные клещи, и испанский сапог – ужасающую конструкцию из толстых досок, клиньев и верёвок. Они с Пьером приладили всё это к ногам так и не пришедшего в себя незнакомца.
То, что верёвки были новые, явно недавно принесённые, Катарину не удивило. А вот кровавые следы на досках озлобили её, если только такое было возможно, ещё больше…
Закончив все приготовления, она отступила на пару шагов, чтобы, наконец, рассмотреть его получше: теперь торопиться было некуда.
Нестарый мужчина. Лет тридцати пяти. Лицо явно арийского типа. Белобрысый, скорее блондин, чем русый. Угри по всему лицу. Само лицо очень неприятное. Что-то в нём было отталкивающее и страшное. Даже без сознания он казался подлым, хищным и коварным. Спиной к такому поворачиваться не рекомендуется.
Да, такой мог пытать женщину. И изнасиловать.
Под капающей в одном месте особенно сильной струйкой было подставлено полусгнившее деревянное ведро. Набрав в горсть воды, Катарина плеснула мужчине в лицо.
С первого раза не помогло. И со второго тоже. Тогда она стала бить его по щекам ладонью. Это подействовало. Он замычал и вскинул голову.
На них уставились два полных ненависти водянисто-блеклых глаза. Теперь впечатление подлости и коварства их обладателя только усилилось, как и сходство с хорьком. Когда он обнаружил, что связан, то злобно зарычал, заёрзав.
С минуту Катарина и Пьер молча рассматривали пленника. Он, выяснив, что освободиться не удастся, жёг их в ответ своим взглядом.
Затем Катарина сказала Пьеру:
– Спроси его по-немецки, сын ли он барона фонРозенберга.
Пьер перевёл вопрос. Катарина, хоть и знала язык теперь гораздо лучше, предпочла вначале послушать ответы так, словно не понимала их.
Но ответом им был только поток грязных немецких ругательств, невнятно доносившихся из завязанного рта, да усиленное дёрганье тела в попытках освободиться.
Пожав плечами, Катарина отстранила Пьера и взяла толстый деревянный клин из кучи таких же, и молоток – скорее, кувалду – и пристроила клин в нужное место.
Вздохнув про себя, она что было сил ударила по торцу клина, загоняя меж досок, сжимавших ноги злобного мерзавца.
Минуты две, кроме бешено-отчаянного рёва, ничего толкового слышно не было.
Затем пленник затих, лишь иногда всхлипывая и дёргаясь всем телом. Слёзы градом катились по побелевшим щекам, и выражение глаз стало совсем другим. Он застонал, и пробормотал что-то о Господе. Катарину передёрнуло. Сверкнув глазами, как можно спокойней она сказала:
– Спроси его ещё раз.
На этот раз Пьер даже не успел закончить вопрос, а пленник уже торопливо кивал, мычанием подтверждая ответ. Она взяла кувалду снова, взвесила в руке.
– Спроси, он один здесь?
Округлившимися от ужаса глазами он косился то на её руку, то на их лица, кивая.
Да, он здесь один. Что ж. Она рада, что он подтвердил то, что она уже узнала с помощью обоняния… А теперь это знает и Пьер.
– Знает ли о его подвигах его отец?
Нет, не знает.
– Знает ли ещё кто-нибудь о подземном ходе?
Нет, не знает. Это показалось ей странным. Впрочем, такому гадёнышу ни лишние свидетели, ни конкуренты явно не нужны.
– Женщина, которая похоронена в подземельи – Гертруда Гессель?
Да, это она.
– Она рассказала, где барон хранил свой важный документ?
Да, рассказала. При ответе на этот вопрос в глазах и позе пленника вновь появилось что-то вроде мерзкой ухмылки, презрения и похотливого поерзывания, но всё это быстро сменилось невыразимым ужасом, когда Катарина сделала шаг вперёд.
Боже, да избавив мир от этого трусливого мерзавца-садиста они только окажут услугу Господу, да и человечеству… Страшно подумать, что у такого выродка могли бы быть дети! С его наследственностью.
Но к счастью, их нет. И теперь вряд ли будут.
– Хорошо ли он понимает, что от его искренности зависит его… хм. Скажем так: относительная целостность его тела?
Пьер как-то справился и с этим переводом.
Новая волна ужаса и поспешное кивание – да, она чувствовала его готовность…
Неторопливо подойдя, она развязала полосу материи и вынула кляп.
Вместо потока ругательств теперь был поток просьб сохранить ему жизнь. Она оборвала его, и Пьер перевёл следующий вопрос.
Они узнали, что тайный ход был найден им год назад, случайно, когда он просто крутился вокруг замка фонХорстмана, выясняя, не удастся ли как-то навредить соседу.
Полусгнившая крышка с засохшим дёрном и дырами немного выделялась по цвету на фоне зелени оврага. Он сразу понял, что это. Заменил крышку и дёрн.
Здесь шансы подпортить жизнь врагу отца казались гораздо лучше – до этого он только стрелял из арбалета в спину его людям (оба раза, к счастью для них, неудачно), и поджигал дома крестьян (а с этим, к сожалению, ему повезло, и два дома сгорело). Затем около четырёх месяцев он обследовал лабиринт подземелья и смазывал и готовил механизмы дверей и прочее необходимое оборудование. Какое, им и так было понятно.
Отец его очень обрадовался добытому документу, но каким образом он добыт, не знает. Такой роскошный подарок, как подземный ход под домом врага, сынок хотел приберечь для себя. Гертруду он похитил семь месяцев назад, оглушив её в её же комнате, глубокой ночью. Никто ничего не заметил.
Далее он задался целью свести фонХорстмана с ума, или убить его, вызвав у того удар – проще говоря, сердечный приступ. Для этого он являлся тому раза два в неделю, будя, и пытаясь напугать барона стонами, звоном цепей и танцами по комнате. Однако фон Хорстман оказался не промах – кидал в него всё, что попадало под руку. В последний раз это оказался приготовленный заранее кинжал, лишь на пару дюймов не попавший в живот «призрака». А сегодня ночью негодяю вообще «не повезло»: наткнулся на кастеляншу, которая выходила ночью по нужде, и подняла страшный крик, увидев его в коридоре.
Еду он воровал на кухне, куда тоже имелся выход, но редко – только когда не хотел возвращаться на день к себе домой. База у него в каморке под чердаком, там есть и матрац, принесённый из дома, на котором он отсыпался днём.
Вот как. Значит, Катарине и Пьеру повезло: они обследовали подземелье, посчитав, что на день он ушёл, а он просто спал. Ещё один подарок судьбы – сырой окорок, который он стянул в темноте, не дав себе труда попробовать или понюхать его. Если бы не голод, неизвестно, как бы тогда всё обернулось.
Впрочем, время философствованья прошло.
Катарина приказала Пьеру снова заткнуть пленнику рот. Тот попытался кричать и сопротивляться. Смешно: этот человек – вернее, этот нечеловек – ещё взывал к их состраданию, униженно пытаясь вымолить то, чего так гнусно лишил другого…
Она велела Пьеру выйти и ждать в их комнате. Он понимал её и знал достаточно хорошо, чтобы повиноваться без единого слова.
Катарина не спеша подошла к пленнику. Она хотела, чтобы он сполна испил всю ту чашу страха и мучений, что выпала несчастной Гертруде. Она вообще считала, что человек заслуживает только такого отношения, с каким сам относится к другим людям.
Поэтому сейчас беспомощно вытаращившегося на неё человека в кресле ждало много… крайне неприятных моментов. Говорят, что месть сладка. Возможно. Она не испытывала ни возбуждения, ни удовлетворения. Рукой Провидения она себя тоже не считала. К тому, что предстояло сделать, она относилась просто как к неприятной работе, которую, тем не менее, надо выполнить добросовестно и хорошо. Хотя бы в память о несчастной Гертруде.
ТАКОЕ не должно оставаться безнаказанным!
Наверное, он прочёл свою участь в её глазах. Ведь всё остальное было по-прежнему скрыто под чёрным костюмом.
Во-всяком случае, он отреагировал.
Разглядывая большую лужу, набежавшую под креслом, и слушая шумную капель, она почувствовала омерзение.
Ещё она поняла, что не сможет.
Не сможет истязать беззащитного человечишку, у которого судорогой ужаса сведено всё лицо. Не сможет взять на себя роль карающего правосудия, роль справедливой мстительницы. Одно дело – убить врага, стоя с ним лицом к лицу, с оружием в руке, как, скажем, в лесу под Бельфором, где или ты его, или он – тебя…
И совсем другое – пытать беспомощного пленника, пусть даже он тысячу раз это заслужил. Нет, всё-таки палачом-садистом надо родиться.
С другой стороны, и в живых такую мразь оставлять нельзя. Если доводить дело до суда – сразу всплывёт и подземный ход, и бедная Гертруда, да и, наконец, они сами – беглецы от Французского правосудия. В нарядах ниндзя.
Нет, незачем вытаскивать всю эту грязь на люди. Такой медвежьей услуги она гостеприимному барону не окажет. Кроме того, как показывает жизнь, оставленный в живых мерзавец всегда найдёт способ всадить в спину кинжал – не сам, так наймёт кого…
О;кей, придётся Пьеру выкопать в подземной кладовой ещё одну могилу уже сегодня. Благо, лопата есть.
Не испытывая угрызений совести или сомнений, она обнажила кинжал.
Смерть гестаповца-любителя, в отличии от его несчастной жертвы, была быстрой и безболезненной. Достойную же пытку ему подберёт Дьявол.
Во-всяком случае, она молила Господа именно об этом.
44
Так как Пьер забрал единственный фонарь, ей пришлось воспользоваться одним из факелов.
Пьер был явно удивлён её быстрым возвращением.
Они с Марией, как два голубка, сидели на её постели и смотрели на неё, почти как тогда, на дороге под Бельфором, когда она впервые показала, на что способна рассерженная женщина. Они ждали, что она скажет. На немой вопрос Пьера она выдавила:
– Нет. Не смогла, как он… Просто убила.
Повисшее гнетущее молчание пришлось нарушить тоже ей:
– Пьер, бери этот факел, а потом – его фонарь, и иди, пожалуйста, выкопай Гертруду. Заодно выкопай яму и для него. Да поглубже.
Пьер, как всегда без лишних слов, кивнул, и вошёл в проём. Она, уже вслед ему, сказала, больше не приглушая голоса:
– Я постараюсь привести барона где-то через полчаса.
