Андрей Арсланович Мансуров
Возвращение чувств. Машина
Пусть быт и одинокая жизнь братьев сейчас и не совсем обустроены, вряд ли она сможет в настоящий момент предложить им что-то лучшее. И кто поручится – захотят ли они покинуть насиженные места и людей, которых врачуют столько лет, даже ради и лучшей и сытой доли…
Поэтому она на прощанье молча и как могла крепко обняла их – вначале Франсуа, затем и ставшего словно ещё мрачней, чем обычно, Гийома.
Когда они уже тронули коней, Гийом здорово удивил-таки их, буркнув «подождите», и скрывшись в одном из полуразрушенных домов.
Вернулся он довольно быстро, и с тряпицей в руке. Не разворачивая, дал эту вещь Катарине, сказав только:
– Спрячьте, не разворачивайте. Это вам талисман на счастье. Надеюсь, поможет. Ну, прощайте. Не забывайте менять повязку каждый вечер.
– Спасибо! Спасибо за всё. – сдерживая нахлынувший поток тёплых чувств и готовое выпрыгнуть из груди сердце, Катарина спрятала свёрток за пазуху, и тронула коня. – Быть может, мы ещё увидимся при более счастливых обстоятельствах. А пока – храни вас Господь! Мы так рады, что встретили вас!
– Спасибо и вам! Особенно за Шарля – он в последнее время совсем… – тут Франсуа булькнул и умолк, так как острый локоть брата вдруг въехал ему под ребро, – Удачи и счастливого пути! – закончил он уже не так громко, но весьма довольно улыбаясь.
Удалившись шагов на двадцать, и всё ещё продолжая улыбаться, они обернулись все, и помахали братьям в последний раз. Те помахали в ответ. Затем лес скрыл их.
Сцена этого прощания затронула какие-то потаённые дремлющие струны в её душе.
Она была уверена, что ещё вернётся сюда, к этим суровым и добрым, по-детски простым и человечным, несмотря на все невзгоды, людям. Быть может, у неё просыпается что-то вроде… пророческого дара?.. Хм-м…
Поживём – увидим.
За очередным поворотом тропинки скрылась и сама тропинка, и только чуть примятая трава вела их вперёд – вперёд, туда, где её судьба, её новая жизнь ждала, суля новые приключения.
Возможно, они снова окажутся опасными, или немного грустными, или загадочными, или весёлыми. Одно она могла сказать точно: скучно не будет.
И, похоже, ей это… Нравится?!..
24
Двигались они теперь прямо через леса, по узким, переходящим одна в другую, охотничьим тропам, придерживаясь только общего направления – на юго-восток. Ориентировались по солнцу – вернее, по той малости, что иногда просвечивала сквозь могучие кроны. Запах хвои, мокрого от росы папоротника, и грибов буквально делал воздух тяжелей. Но и приятней. Словно едешь по сказочной стране – где нет заводов, автомобилей, пластикового мусора, а есть лишь девственная, чистая первозданная природа…
Катарина, узнав от братьев о проходящей сейчас в Бельфоре ярмарке, приняла решение остановиться на время в этом большом городе, чтобы – во-первых, затеряться в пёстрой толпе людей всех сословий и возрастов, а во-вторых, переждать в покое несколько дней, пока нога у Пьера не заживёт, в относительной безопасности.
Так как Бельфор был и ближайшим крупным городом у них на пути, это казалось вдвойне удачным решением. Таким образом, через пять-шесть часов они, выбрав момент, когда на проезжем тракте никого не было, выбрались из леса на него, а часа в четыре пополудни, сделав привал с поздним завтраком в очередном трактире, уже въезжали в широкие городские ворота, ничем не выделяясь среди большой группы попутчиков, очень удачно встреченных перед самым городом.
Попутчики представляли собой несколько пышно разряженных пожилых торговцев платьем и сукном, сопровождавших караван, если можно так сказать про европейцев, фургонов со своим товаром. Двигаться быстро они не могли из-за того, что всё пространство разъезженной дороги перед ними оказалось занято тоже фургонами, но уже принадлежавшими бродячему цирку. Поэтому Катарина со спутниками легко догнала, а затем и влилась в разномастную шумящую конно-фургонную толчею.
Она с интересом и удовольствием наблюдала идущую своим чередом жизнь на колёсах.
В другое время она наверняка пообщалась бы с артистами, такими разными, и в то же время так странно похожими на творческих людей её времени. Но сейчас она просто ехала среди их пяти фургонов и десяти всадников, присматриваясь и прислушиваясь к их озабоченно-весёлому гомону. Язык был понятен – говорили, пусть на диалектах разных областей, но по-французски. И больше всего, конечно, всё это напоминало цыганский табор. Поэтому, подумав о сохранности кошельков, они обогнали артистов, и в город въехали сами по себе.
Оставив позади пёстро-пыльных попутчиков, они уже без помех направились прямо в центр, поближе к ратуше и базарной площади, на поиски комнат в большой гостинице.
Найти такую удалось не сразу. Зато она оказалась всего в полумиле от той площади, где, собственно, и происходила ярмарка. Но устроились только с большим трудом, за тройную плату, и пропустив пять или шесть других – переполненных. Несмотря на щедрые посулы и возмущение, на всех троих комнату удалось выторговать только одну, и то не сразу. По случаю всё той же ежегодной ярмарки хозяин явно был избалован, и знал, что за места ещё будут бороться те, кто прибудут позже – к сентябрю. Ярмарка обычно длилась до ноября.
Окончив торг, и отправив Марию-Анри с частью багажа вперёд на третий этаж в сопровождении прыщавого мальчишки-слуги, она сама отвела лошадей в конюшню.
Там она сунула косоглазому рыжему конюху, который непрерывно что-то жевал, поминутно сплевывая, пару денье, и приказала почистить их и покормить, посулив за нерадение хорошего пинка (а вид она теперь легко придавала себе грозный), а за усердие – некоторое количество материальных благ в виде наличности.
За свою внешность она теперь совсем не волновалась – так как за время путешествия усики её успели основательно прокраситься, а выпячиваемый вперёд подбородок и уверенный басовитый голос делали её вполне мужеподобной. Чуть более длинный тёмный мешковатый камзол отлично скрывал её стройный стан и очаровательные бёдра, штаны и сапоги тоже не выдавали.
Она и удивилась и обрадовалась, поймав себя на автоматическом проявлении типично дворянского высокомерия и пренебрежения к «черни», – похоже, она вжилась-таки в роль ничем не примечательного путешествующего, и слегка раздражённого дворянина. Хорошо это или плохо? Не пора ли в этом городе обратиться к роли Бланки деВильнев, пока она совсем не огрубела, и не «омужичилась»? Так, глядишь, и женщины начнут «западать»…
Нет, по здравом размышлении она всё же решила, что лучше это сделать уже в самой Австрии. Так оно понадёжней будет…
Убедившись, что здесь всё в порядке, и лошадьми, с опаской косясь на неё, занялись, она подхватила сумку с наиболее ценными вещами и отправилась в отведённую им комнату. Окликнув давешнего прыщавого мальчишку, и сунув ему ещё денье, она обеспечила доставку остальных сумок, и даже раньше, чем нашла эту комнату сама.
Мужественный Пьер уже был здесь. Ему удалось подняться на третий этаж не хромая и без посторонней помощи, а повязка на ноге под двумя штанами видна не была. Мальчишку отослали, вещи распаковали.
Поскольку они продолжали изображать трёх мужчин, и скрывать им, вроде, было нечего, Катарина, убедившись, что её команда разместилась нормально, спустилась вниз, и заказала обед прямо в номер, заодно лично, проигнорировав возмущённый взор ворчавшего себе под нос хозяина, осмотрев кухню и кладовые с едой.
Спустя полчаса они уже приступили к трапезе, отослав пожилую и близорукую – она всё время очень характерно щурилась – служанку, приказав ей прийти за посудой через час, и не раньше. Копчёный окорок, обнаруженный в погребе-кладовой, не разочаровал их – обязательно надо будет взять с собой, когда двинемся в путь, подумала она, довольно откинувшись, и ковыряя в зубах щепочкой: ни дать ни взять – довольный и не слишком отягощённый воспитанием дворянин среднего достатка. Мария глядела на неё с укором.
Ехидно ухмыльнувшись, она рыгнула. Няня, возмущённо фыркнув, открыла было рот, но глянув в смеющиеся глаза, тоже рассмеялась, погрозив пальчиком. Поели они с удовольствием – еда показалась не такой, как до сих пор. Пожалуй, более сдобренная травами, и… жирная. Вкусная.
Пьер, поев, с облегчением растянулся на кровати, скинув сапоги и камзол. Нога его, к счастью, не беспокоила – не намечалось ни отёка, ни повышенной температуры. Спасибо ещё раз Гийому и его отварам-мазям. Решив поэтому не трогать ногу до ужина, они с Марией посидели, пока не унесли грязную посуду, отдышались, и решили отправиться в город за покупками, предварительно подправив грим и парики друг у друга.
Ярмарка работала вовсю. На улицах было оживлённо (это если очень мягко называть положение, когда приходится протискиваться…). Сновали разносчики еды, сладостей и напитков. Чем ближе к рыночной площади, тем лоточников становилось больше. Покупателей всех сословий и просто праздношатающихся тоже хватало, и по мере приближения к площади с ярмарочными палатками и торговыми рядами, число их росло и росло, так, что возле самих рядов им пришлось уже работать локтями, проталкиваясь через плотную бурлящую толпу.
Кошельки приходилось вначале придерживать, а затем и перепрятать за пазуху – незачем давать шанс многочисленному воинству шустрых оборванных босоногих мальчишек, и не менее шустрых профессиональных нищих и псевдоюродивых, активно выискивающих и выщупывающих лопухов из провинции, и просто лопухов.
Они, стараясь не торопиться и особенно нагло не толкаться, больше трёх часов ходили между палаток и лотков – с тентами и без. Здесь они покупали в-основном еду, и кое-что из одежды. Мария выбрала Пьеру запасные штаны, взамен испорченных. Выбор тканей и изделий из льна и шерсти тоже оказался весьма богатым. Затем они прошли на улицу оружейников, где пополнили запас стрел. Катарина с удовлетворением отметила, что хотя бы здесь наблюдается элементарная стандартизация: арбалетные вполне подошли.
Обошли они и улицы жестянщиков, кожевников, ткачей, и много ещё кого.
В городе можно было купить практически всё: от иголки до корабельной лебёдки, и от пирожка до цельной коровьей туши. Продавались лекарственные средства (большинство крайне сомнительного вида), средства для охмурения возлюбленного (любовные элексиры – с «рогом единорога» и без), травы… Даже сушёные экзотические плоды – типа дыни, инжира и фиников.
Продавались восточные ковры, ювелирные изделия и благовония (действительно очень вонючие – или пахучие, смотря на чей вкус).
Продавалась обувь и одежда всех размеров, цветов и фасонов (впрочем, фасоны как раз особым разнообразием не отличались: ну ещё бы – ведь мода менялась не каждый год, а, наверное, пару раз в столетие!). Что не мешало дамам из провинции презрительно надувать губки, торгуясь за очередной новый столичный «писк».
Продавались лошади, мулы, коровы, овцы и ослы, продавались куры, просто птицы и птицы певчие (в этом углу площади вообще ничего расслышать или понять было невозможно из-за мычания-щебетания-ржания, не говоря уже об отчаянно ведущемся торге из-за пары денье). Наконец, продавалась самая разнообразная еда – готовая и сырая: от запахов прямо слюнки текли. Сыры, колбасы, ветчина и другие копчёности, чеснок кажется вообще заполнял все эти ряды, репа (вот её вкус Катарина не оценила – ну ещё бы, после картошки-то…), тыква, капуста, пучки душистой зелени, лук, морковь… Катарина обнаружила, что обрызгивание всей этой съедобной флоры холодной водой – для придания «товарного» вида практикуется, похоже, со времен древнего Египта…
Дарами полей и кулинарным искусством хвалились представители трёх стран – ведь границы проходили буквально в трёх-четырёх лье.
А с визами или таможенниками проблем ещё не было – прямо «единая Европа»…
Продавались, разумеется, и женщины. Не желая в дни ярмарки сидеть в специально отведённом им квартале, некоторые рисковые девицы предлагали себя, щедро демонстрируя товар, так сказать, лицом. Ну, и другими местами. Гораздо чаще попадались открыто действующие шустрые и настырные сутенёры, предлагавшие кавалерам «развлечься в прекрасных условиях», и, конечно, «с самыми лучшими, а не грязными – как вон те! – девушками!».
На все предложения Катарина неизменно отвечала, что позже – непременно, а сейчас у них – дела. Интересно, что бы сказала няня, согласись она… Ха!
Впрочем, по здравом размышлении она решила, что не будет так жестоко шутить с пожилой девушкой пристойных нравов.
Большинство торговцев и торговок были бойкие и весёлые юмористы, не лезущие за острым словом в карман, любящие поговорить, и с лужёной глоткой. Хотя попадались и ворчливые буки – видать, местные, у которых приезжие шустряки отбивали клиентов: редкий покупатель заглядывал в палатку или на лоток таких. Бизнес не уважает ленивых и недружелюбных. Такие и глядели настороженно – чтобы кто чего не спёр.
Сильно доставали разносчики и попрошайки – дёргали то за руки, то за одежду всё время, вынуждая постоянно проверять, на месте ли деньги. Она вскоре перестала реагировать на их слова, впрочем, как и большинство покупателей и продавцов – если какой-нибудь оборванец, схватив вдруг яблоко с лотка, кидался прочь, его провожал весь базар криками и улюлюканьем, однако по– настоящему кидаться в погоню или ловить беглеца никто не спешил, кроме пострадавшего, да и то – скорее, для вида. Здесь опасно было оставлять товар или лавку без присмотра – потеряешь больше. Городская же стража, которую Катарина иногда видала, явно считала, что деньги им платят просто за грозный вид и чёткий строевой шаг…
Теперь, углядев понравившуюся вещь, Катарина смело и нагло начинала торговаться, но превзойти в этом искусстве Марию, ей, похоже, не удастся никогда. Поэтому вскоре они выработали следующую тактику: она сообщала няне, так, чтобы не видел продавец, что именно ей нужно, и та, добросовестно работая языком, ругала выбранную вещь, а Катарина, поддакивая продавцу, нахваливавшему кровное, вроде, сомневалась – оно, как бы, дескать, конечно, ничего – но вон там… (неопределённый кивок) он (в смысле – мессир) видел дешевле, и, вроде, получше…
На что возмущённый продавец ожесточённо доказывал, что лучше его товара нету, и обычно, сыграв на тщеславии, или с помощью грубой лести, им удавалось приобрести нужное за полцены, или ещё дешевле. Словом, ролевые игры помогали и развеяться от скуки, и экономили деньги. Сильно облегчало дело то, что французский знали абсолютно всё. Ещё бы – Франция здесь, в Европе, точно играет Первую Скрипку… Молодец все-таки чёртов Филипп – похоже, сильный Король. Жесткий. Жестокий. Как не вспомнить себя, любимую…
Поработали они от души. Шум и суета большого города с непривычки сильно утомили Катарину – в Реймсе она ещё не осознавала себя своей, и не могла полностью отдаваться покупочной заразе, этому пресловутому шопингу. Зато сейчас они базара получили по полной.
Но покупками она осталась довольна. Особенно ей нравились широкие чёрные плащи из толстой прочной ткани, тонкие белые батистовые рубахи, и от души надраенный медный котелок литра на четыре. Да и всё остальное пригодится – ехать ещё далеко…
Таким образом часов в восемь вечера, нагруженные, нанюхавшиеся и наговорившиеся, они вернулись в свою комнату, шумно восторгаясь и ругаясь – ну, точно, два бездельника-гуляки.
Пьер, запиравшийся изнутри на засов и мирно спавший, открыл только после минутного стука и криков, поскольку, оказывается, просто забыл, что теперь он – Тьери, и игнорировал их призывы.
Увидев огромную охапку всякой всячины, которую они втащили, он только удивлённо поднял брови – дескать, как вы донесли всё это без меня.
Свалили они всё купленное просто грудой в углу. Достали только то, что хотели съесть сейчас. Снова заказали ужин в номер. Поужинав гостиничной едой и купленными деликатесами – Катарина не могла удержаться, чтобы не купить местных и иностранных продуктов переработки молока и мяса – и запив всё вином, принесённым из винного погреба гостиницы, они занялись ногой Пьера. Ткани на бинты у них теперь имелось сколько угодно.
Одно из отверстий на ноге прорвало – вышло немного гноя. Катарина, тактично отстранив подкатившую глаза и схватившуюся за рот Марию, сама всё выдавила, и наложила на очищенную рану свежую щедрую порцию чудодейственного бальзама. Вторая рана тоже, похоже, была на подходе: когда очиститься и она, у Пьера всё будет отлично. От души наложив бальзам и сюда, они всё снова забинтовали.
Использованные бинты, чтобы не вызвать подозрений, Катарина самолично выбросила в яму отхожего места. Кстати, раз уж речь зашла об этих местах – похоже, в эту эпоху их чистота и запах никого не волновали. Даже римляне могли бы дать местным традициям в этом плане сто очков вперёд. Про личную гигиену и говорить не приходилось – кажется, никто кроме неё не то, что не мылся, а даже влажной тряпкой не обтирался…
Крысы и мыши считались чуть ли не домашними животными, и благоденствовали по ночам, несмотря на шумные своры кошек и котов, гонявшихся в это время друг за другом по черепичным крышам, и раздражавших Катарину шумом и ариями даже больше, чем грызуны нападками на их припасы и снаряжение. Про клопов и вшей сказать надо только одно – их не было, наверное, только на северном полюсе. Словом, нечего удивляться, что здесь случались всякие моры и чумные эпидемии. Поняв это, Катарина налегала на чеснок и лук…
Старалась она и обтираться, и мыться – но так, чтобы это было в каком-нибудь ручье, и никто (упаси Боже!) не увидел. Зубы же она приспособилась чистить разжёванной щепочкой, и долго полоскала каждый день на ночь рот. Да и вообще, она пыталась, разумеется, с оглядкой, придерживаться хоть элементарных правил гигиены, в силу привычки и чтобы уберечься от всякой заразы…
После того, как служанка убрала со стола и вышла, они обсудили дальнейшие планы.
Мария и Катарина настаивали на том, чтобы переждать хотя бы неделю, прежде чем снова трогаться в путь – за это время и нога заживёт, и сами они отдохнут. Пьер же утверждал, что с ногой всё будет у него нормально, и надо быстрее – уже завтра – снова двигаться вперёд, чтоб к холодам добраться куда надо, и что они и так вызывают подозрений больше, чем могут себе позволить. Однако он оказался в меньшинстве – в любом случае, пока нога полностью не зажила бы, Катарина категорически отказалась трогаться из такого отличного места. Шансов, что их раскроют, или найдут здесь, практически не было.
Поэтому, взяв бразды правления в свои руки, Катарина решила так: они будут жить в гостинице ещё как минимум пять дней. На том и легли спать. Пьер тактично повернулся носом к стене, чтобы дать им возможность переодеться и обтереться мокрыми тряпками. Оставив на столе одинокую свечку, они забрались под одеяла.
Наконец она смогла достать и спокойно, без помех рассмотреть загадочный подарок, который сделал ей Гийом, и который она вначале просто спрятала в тот же потайной карман, где хранила драгоценности матери.
Это оказался цельный, монолитный кусок жёлто-белого, похожего на старую кость, прочного нетяжелого вещества в виде правильного шестиугольника.
Дюйма два в диаметре, и с полдюйма толщиной, плавно утончающийся к краям, он чем-то напоминая пудреницу, которая была у неё когда-то в юности, но куда меньше.
На обоих сторонах врезана вязь незнакомых Катарине знаков, напоминавших буквы какого-нибудь древнего восточного языка. Они несколько поистерлись, но оказались ещё вполне читаемы, и если бы нашёлся владеющий этим языком человек, можно было б узнать, что же это за загадочный «талисман», и из каких неведомых стран его занесло во Францию.
А пока он приятным внутренним теплом согревал ладонь, и своим древним таинственным видом будоражил воображение, заставляя думать о загадочно исчезнувших цивилизациях, и экзотических обрядах и ритуалах…
Рассмотрев его со всех сторон, и погладив, она не придумала ничего лучше, как снять с себя крест, который носила на тонком прочном шёлковом шнурке, развязать зубами узлы, и добавить к нему этот странный лёгкий медальон, продев шнурок в отверстие в одном из его углов. Более надёжного места она пока придумать не смогла.
Затем она, привстав, и подтащив к себе старый подсвечник, стоявший на столе, задула последнюю свечу, пожелав своей команде спокойной ночи, и мирно уснула.
Толстый железный засов, и дверь, подпёртая на всякий случай табуретом, вместе с чутким ухом Пьера должны были охранять их покой.
Ночью она проснулась – почувствовала, что надо.
И точно – Пьер не спал, хоть и мужественно помалкивал. Они зажгли с помощью огнива – Мария обращалась с этим высокотехнологичным устройством очень умело – все свои свечи, и сделали Пьеру очередную перевязку.
Теперь обе раны были очищены, и наложив из банки очередную порцию мази, и прикрыв её листом, она вздохнула спокойней – вроде, воспаления (тьфу-тьфу) удалось избежать. Теперь – только отдых и еда. И Пьер у них будет как новенький.
25
Утром она первым делом пошире распахнула окно – ночью этого не давали сделать комары, такие же противные, как блохи и клопы, но ещё гнусно прожужжавшие все уши.
Кожанные сапоги, не совсем (она назвала это так) свежая одежда, испарения, и разные другие продукты жизнедеятельности организмов, перерабатывающих сытную и непривычную пищу, создали за ночь довольно тягостную атмосферу в их небольшой комнате.
От свежего воздуха и гула снаружи все проснулись. Снова отвернув к стене Пьера, она оделась с помощью (уж попробовала бы она сделать это без!..) Марии, и в свою очередь помогла той принять снова мужской облик.
Отодвинули засов и табурет. И Катарина отправилась сама, оставив няню разбирать одежду, договариваться насчёт завтрака и прачки. Мария, хоть и пыталась опять убедить Катарину, что это вообще-то её обязанность, была вынуждена признать, что в мужском костюме, особенно вблизи и перед женщинами, даже близорукими, выглядела далеко не так убедительно, и держалась пока не так раскованно, чтоб не сказать – нагло, как навострилась её хозяйка, и поэтому осталась на вахте в комнате.
Время от завтрака до обеда они провели, никуда не выходя, полёживая, отдыхая и разговаривая. В основном обсуждали планы будущей поездки: в каком направлении – северней или южней – принять, и в каком составе – снова чисто мужском или смешанном – лучше двигаться дальше. Решили всё же ещё хотя бы до границы Австрии остаться мужчинами.
Катарину в женское платье пока решили уж точно не наряжать – такую женщину трудно не заметить и не запомнить. С этим трудно было не согласиться, а перекрашиваться она отказалась. На её провокационное предложение состричь волосы, уже Мария высказалась весьма категорично.
После сытного обеда, ближе к вечеру, когда несколько спала жара, они с Марией снова отправились в город – теперь, скорее, развлечься, чем что-нибудь ещё купить.
Если не считать собора и пятиэтажной ратуши на главной площади, Бельфору особенно нечем было похвастаться: здания в-основном трёх– и четырёхэтажные, узкие, хотя и построенные капитально. Но, конечно, они не могли тягаться щегольством отделки и размерами со столичными, или даже с домами центра Реймса. А вот на окраинах Катарина ни за что бы не различила, где находится – не то в Реймсе, не то в Бельфоре, не то в какой-нибудь Наварре…
Но зато улицы здесь оказались кое-где гораздо шире, и не в пример чище, чем даже парижские – наверное, в связи с ярмаркой городское начальство позаботилось хотя бы о порядке (по ночам здесь ходили околоточные, и горящих на перекрёстках фонарей было предостаточно) и чистоте.
Так что Катарина смело цокала шпорами, к которым давно привыкла, по булыжникам мостовой, и выбивала пыль из незамощенных участков, гордо неся высоко поднятую голову с шикарной шляпой со щегольским пером, не без злорадного удовольствия отмечая недвусмысленные взгляды, бросаемые на неё некоторыми горожанками. Ей льстило, что она и в обличии мужчины выглядит привлекательно. Однако она оставалась реалисткой – на авансы старалась не отвечать, разве что широкой улыбкой и подкручиванием несуществующего уса.
А вот из-за подмигивания или щипания за мягкие места, или ещё каких проявлений сильной симпатии, можно было и вляпаться в историю с ревнивым мужем, а это в их планы не входило – хотя бы из-за неизбежного шума от скандала.
Побродив по улицам ближе к окраинам в поисках ещё чего-нибудь полезного, и даже зайдя в несколько десятков лавок и мастерских, оставшихся вчера в стороне от их маршрута, они, практически ничего не купив, зашли, наконец, в собор, не забыв почтительно снять шляпы и принять благочинный вид.
На осмотр много времени не ушло. Они помолились, поставили несколько свечек.
Когда уже вышли, и совсем уж было решились двинуться домой, в гостиницу, заметили вдруг своих вчерашних попутчиков – странствующих актёров. Небольшое пустовавшее ранее пространство напротив собора, где не было палаток и лотков, теперь занимали их фургоны и оборудование, если можно это «добро» так называть.
Впереди же, отделяя актёров от зрителей, высился двухметровый помост из досок, размером примерно пять на пять шагов – похоже, использовался помост для экзекуций, чтобы не разводить лишней суеты, сейчас быстро приспособленный под предстоящее шоу.
Не заметить приготовлений к нему оказалось невозможно: три горластых зазывалы что было сил нахваливали его в разных концах ярмарочной площади, перекрывая гул уже подуставшей толпы, и народ, действительно, спешил, заполняя пустые места у «сцены».
Часть артистов уже переоделась, и теперь щеголяла, иногда как бы невзначай появляясь на несколько секунд из-за занавеса: кто в облегающем ярком трико, а кто и в пышных панталонах, или длинных облегающих платьях, фасоном совсем как у благородных дам – довольно красивых, и из хорошей дорогой материи. Другая часть, одетая в обычную одежду, ещё продолжала возиться на и за помостом, укрепляя столбы по его краям, что-то прибивая, привязывая, и занавешивая.
Толпа, собравшаяся уже вокруг, криками выражала нетерпение, всё уплотняясь.
Артисты-плотники же умело подогревали её интерес, выкрикивая явно заготовленные хохмочки и прибаутки, нахваливая «несравненных» артисток, акробатов и всё представление в целом, «вот только что из Парижа – всё лето сплошные аншлаги!».
Катарина, уговорив не слишком-то и сопротивляющегося «Шарля», выбрала местечко не так близко к помосту, зато повыше, и они решили всё же дождаться спектакля. Постепенно к ним присоединились ещё несколько дворян, интересующихся предстоящим действом, но не желающих толкаться возле черни внизу. Некоторые оставались на лошадях.
Со всеми представителями «своего» сословия они с Марией вежливо раскланивались – чувство внутрикастовой солидарности определённо шло им на пользу, и сплачивало, подразумевая взаимовыручку, случись какая-нибудь непредвиденная ситуация.
С возвышения помост был виден хорошо. Несколько факелов образовывали подобие рампы. Площадь уже была полна – стоял мерный гул ожидания.
Ждать пришлось недолго: очевидно, всё делалось с расчётом. Как только догорели последние отблески вечерней зари и сгустилась тьма, выгодно выделявшая освещённый островок сцены, плотники ушли к фургонам и тоже стали переодеваться, а на помост вылез предок конферансье.
Мерцающий свет факелов придавал его лицу, впрочем, как и лицам всех остальных участников спектакля, загадочный и необычно волнующий вид. Впрочем, пропитый и охрипший голос мужчины несколько портил это впечатление – или он перезазывал почтеннейшую публику, или просто перебрал… Впрочем, начал он вежливо – с глубочайшего, чуть не до пола, поклона.
Поприветствовав ту же почтеннейшую публику, жителей, гостей и прочая и прочая славного города… э-э… Бельфор (как подсказали ему из-за кулис), он рассказал пару анекдотов, знакомых Катарине, и корнями, наверное, уходившим ещё ко временам Юлия Цезаря, и перешёл, наконец, к представлению артистов и их номеров, щедро сгущая краски на их редкостных достоинствах. Когда он, пошатываясь, наконец, удалился, большинство зрителей – она готова была поспорить! – испытали облегчение от того, что он заткнулся и ушёл.
Первой на сцену вышла немолодая, полноватая и наштукатуренная слоем, не меньше, чем в два пальца, женщина, которая спела неплохим, в принципе, голосом актуальные, надо думать, комические куплеты, при этом ещё танцуя и тряся во все стороны длинной пышной юбкой так, что становились видны её пухленькие ножки. В этом, очевидно, и заключалась вся соль данного номера. Юмор текста, в связи с некоторой некомпетентностью в области местной и столичной политики и политиков, Катарина оценить не смогла, но зрители, судя по их реакции, были в восторге: такие куплеты явно заменяли им газеты и радио с телевидением, а показ частей ног – варьете. Но в целом толстушка и ей понравилась. Во всяком случае, она пела и танцевала сама, а не как многие в её время – только танцевали. Под «фанеру»…
Программа, последовавшая после этого, оказалась скучновата и слабовата, особенно в техническом отношении. Но это для Катарины, избалованной достижениями других веков. А у местных жителей и фокусник с его простыми, но помпезно обставленными трюками, и жонглёр, и акробаты проходили на ура. Так что она не роптала, а приобщалась к традициям и культуре.
Бригада из двух весёлых карликов и карлицы, одетая в костюмы вельмож, разыграли мини-сценку, в которой примерно за десять минут были охвачены все перепетии и сложносплетения сюжета фильма «богатые тоже плачут», и даже Катарина не удержалась от смеха – но не от карликов, а от ностальгических воспоминаний об этой части своей биографии.
Своё искусство показали и шпагоглотатель, и силач – здоровенный толстопузый мужчина с кучей железного инвентаря, который слегка задолбал присутствующих настойчивыми предложениями поднять «хоть что-нибудь» из его барахла. Желающий, конечно, наконец, нашёлся, и, конечно, не поднял.
Но вот кто действительно понравился Катарине, так это певица, выступавшая почти в самом конце. Молодая и, к сожалению, слепая девушка, которую вывела на подмостки за руку маленькая девочка, чудесным, чистым и сильным, несмотря на свою хрупкость, голосом, спела какую-то старинную сентиментальную рыцарскую балладу (Рыцарь в конце-концов погиб, спасая короля! А его «дева-дама» так и не вышла замуж.).
И хотя девушка пела долго, все слушали, буквально затаив дыхание, (она видела на словно просветлевших лицах этих огрубевших и циничных работяг настоящие слезы!) а затем неистово хлопали и восхищались от души. Маленькая девочка снова вышла, и помогла певице спуститься и уйти за кулисы.
