AnaVi
«Клиповое» мышление
– Всё!.. Топай! – И, отсадив её, наконец, от себя, мужчина встал и вернулся за стол.
– До встречи?.. – Уже и у двери спросила-таки его брюнетка: «А вдруг!..».
– Чёрт тебя дери!.. – Рыкнул он, ударяясь тут же головой о стол и засыпаясь же следом с ней же – только изъятыми же вновь из папок и файлов документами. – Только – не завтра и после-, Крис!.. Не заставляй меня: вспоминать и молить. Там же – выходные!
– И не моли!.. – Покачала головой девушка, застёгивая кожанку. – Мне-то – что? Я тебя просила – ты мне что сказал?.. Куда – направил? Вот теперь сиди и жди моей мсти – в эти выходные!.. Как раз же всё за них – обернусь и… управлюсь.
– И за какие такие мои деяния – мне дали тебя, а?..
– Работай, Дэмиен!.. Ты же – балду не гоняешь. Егора – не загружаешь… И сам – всё делаешь! Вот – и трудись!.. Подтверждай на практике – свои слова! – И, помахав обеими руками, в знак прощания «на сегодня» и до свидания «завтра и после-», Кристина скрылась за дверью; отчётливо услышав затем – «глухой» хлопок об неё: по ту же всё сторону. И, не отказав себе в возвращении, быстро забежала обратно и забрала-таки с собой свою первую чёрную подушку, вновь скрывшись после с его глаз – быстрее пули, лишь не свистя и прокричав «в ответ» – на своё действие и его же немой вопрос. – Чтоб точно вернуться и, может, отдать! – На что уже и ей вернулось оттуда: «Стерва!». А она – лишь ещё шире улыбнулась и провела своей левой ладошкой, правой же вновь вцепившись в подушку, по золотой табличке среднего размера, висевшей на двери, будто и стирая пыль, на самом же деле – обводя подушечкой своего же указательного пальца каждую букву и знак чёрного каллиграфического шрифта на ней: «Кабинет 555. Д. Бист». – Зверь!.. Он и в Африке – зверь! – И, покачав головой, только собиралась уже отойти и уйти, как и вновь же услышала его ответ «Твои слова – музыка для моих ушей!» и, пристыжено хмыкнув «Невыносим!», прошла-таки к красной деревянной стойке секретаря за углом: преодолев по пути бело-красный коридор, из красного мраморного пола, белых крашеных стен и красного же натяжного потолка с белым светом, встроенным в него; словно бы и кровь из кабинета, лишь слегка оросив его, вылилась сюда, расходясь по углам – красными мясными и белыми же кожными останками. – Ви!..
Оторвавшись таки от светящегося монитора чёрного компьютера, молодая девчонка-демон, восемнадцати лет, с короткими русыми, длиной до плеч, выпрямленными волосами, обрамлявшими её худощавое бледное лицо с острыми скулами, выделенными светло-бежевым, почти и белым контурингом, узко-низким лбом и почти что незаметным округлым подбородком, как и её же узкие светлые брови, «в тон» же всё и коротким ресницам, светло-серыми глаза, блестящими на свету и небольшим курносым носом над улыбающимися пухлыми алыми глянцевыми губами, приподнялась со своего белого металлического стула с красной кожаной обивкой и сразу же поправила на себе белый укороченный в рукавах пиджак, надетый поверх красной блузки с небольшим белым галстуком и кожаную же белую, «на ладонь» выше колена, юбку; размяв параллельно ещё и свои ноги – в красных лакированных лодочках на высокой и тонкой шпильке.
– Увидимся – на шестом? – Подмигнула ей в ответ Виолетта.
– М-мм… Шестьсо-о-от шестьдеся-я-ят ше-е-есть! – Растягивая гласные, произнесла брюнетка, будто бы ещё и пробуя их вместе со всеми, хоть и явно же особо, на вкус. – Прямо – и моё же любимое число!.. А после – и на седьмом! – Кивнула следом и захихикала в подушку, чтобы Дэмиен не услышал – её излишне громкий и задорный смех. – Семь грехов – семь этажей! И всего один кабинет – с таким раздутым самомнением и самолюбием внутри… Так ещё – и лифт!.. Грешим – с комфортом и со всеми удобствами!
– Специально для тебя – я его сломаю: чтобы и пока шла – растрясла последний свой грешок! – Выглянул-таки к девушкам и сам же хозяин кабинета. За что и тут же получил и двумя же уже подушками сразу – по своей излишне любопытной физиономии: от Кристины и Ви же соответственно. Последняя, к слову, успела и схватила же её, правда, только и красную же, но и тут же, так сказать, вернув должок из недавнего прошлого, с ней же рядом стоящего белого деревянного дивана с красной кожаной обивкой и почти такими же, как и на другом, небольшими, только и уже именно бело-красными, подушками на нём: с кисточками и «не»! И вот если бы только у него были на момент и белки же глаз, для начала, а там и «в цвет» же ещё её, то такого бы контраста, чёрного на красном и красного же на чёрном одновременно, вряд ли бы кто и пережил: даже Кристина, а тем более – сама Ви! – Так!.. Сейчас обеих – вышвырну: одну – в окно, вторую – на ступеньки. И с них же – ещё и спущу!..
– А кого и?.. Куда! – Подначивала брюнета Крис, так и подмечая же: как почти уже и дыбом встают его тёмные волосы; и не только – на его же голове.
– Не боись – я тебе свой пуховик вынесу… – Прошептала ей Ви и хихикнула.
– Не утруждай себя!.. – Смерил её ехидным взглядом Дэмиен, скрипя зубами. – А пуховичок-то всё-таки возьми – вылетать же всё же не так холодно, как больно: из-за порезов от стёкол; и самих же стёкол – в коже! А вот мелкая, не по возрасту, конечно, а значению – полетит, так полетит: целлюлит же свой и заранее сгонять!
– Какой у меня босс, а?.. Завидуй – молча! – Сгримасничала Виолетта.
– Ой, завидую!.. Не представляешь – как и насколько. Повезло, так «повезло»!.. Мне б – такого! Ага!.. До встречи! – И помахала на прощание уже и девушке, икая и давясь смехом про себя, слыша в спину: то ли шипение, то ли уже и опять рычание, а то ли и всё вместе; да и в одной ещё затем и мужской же фразе: «Я всё слышу!..». Но и лишь вновь же закатив на это его «предостережение» глаза, она левым же указательным пальцем нажала на металлическую кнопку слева от лифта и его же металлических створок, на небольшой такой же панели, и, дождавшись сигнала об их открытии по приезду кабины, прошла внутрь неё, тут же отражаясь в больших зеркалах во весь рост и по всем же стенам, благо и не полу с потолком, хотя и как сказать, ведь они были прозрачными и с белой люминесцентной подсветкой, как и по поручням, встроенным в них. И стоило ей лишь нажать на металлическую кнопку уже и внутри, да и первого этажа на панели и чуть больше, чем при вызове, по правой металло-зеркальной стенке кабины, как в поле её же зрения, пусть и чуть так же в отдалении, но и опять же, вновь появилась тёмная фигура мужчины, произносящая лишь только одними своими губами: «И вижу!».
Ц & Н
(«Covёr» – Виа Гра; «AM-A-S» – «Стекло», 2019 г., США, Китай, Режиссёр – М. Найт Шьямалан)
– Вам знакомо – это? – Пробасил сорокалетний мужчина-человек, Дмитрий, как он уже успел до этого и сам представиться, сливаясь во тьме тёмно-серой бетонной камеры с одним лишь окном у потолка: и то – с решёткой! Света было в общем – не так много. Разве – ещё от электрической тёмно-серой же лампы с ядовито-жёлтым светом, что то и дело «ворочалась» на своей пластиковой чёрной ручке-ножке: крутясь между его светло-серым деревянным побитым столом, таким же стулом и лицом, непосредственно, самой девушки, сидевшей перед ним, и кому и был обращён вопрос, слепя и застилая всё какой-то белой желтизной. Сам он был одет – в темно-синюю форму из: пиджака, рубашки, галстука и брюк; на голове же его – была фуражка, а на ногах – чёрные лакированные туфли на небольшом квадратном каблуке. Всё же пространство его смуглого и полного лица, казалось, занимали только: высокий и морщинистый лоб, толстые, обвисшие щёки, нос-картошкой, прорезающий его и девушку же, словно насквозь и «тупым» же ножом, серо-голубые глаза, какими-то и клиньями, не то и гвоздями добивая за ним, чёрные густые брови, «в цвет» же бритых висков, и чёрные же короткие ресницы, укрывающие затем и всё же, как и её же всё наскоро же сооружённый и забитый им же – гроб паники и страха, настоящего ужаса, словно и выжженной чёрной же травой; пока и массивный же угловатый подбородок – сгребал земли, а большие руки – закидывали ею её! Ведь и в который уже раз, но точно и не в первый, он спрашивал её об этом здесь и сейчас, тыкая и стуча своими пальцами-сосиками – по фотографиям в прозрачных файлах, разложенных на его же столе: перед ним и ней. Вот только и свет лампы – сильно бликовал на них: не давая рассмотреть людей на них. Так же, как и не давая рассмотреть предметы и вещи – в белых и прозрачных целлофановых пакетах: что-то было тёмным, тканевым и мутным, а что-то – металлическим и ярким, так и, наоборот же, ещё «блестя» – как в свете софитов, отливая своим серым и не своим красно-чёрным, грязно-кровавым; будто и запёкшаяся кровь! «Стоп!.. Красный? Это что, и правда, «кровь»?.. Но чья и?.. Неужели – моя?!..». Но и смотря же в свой силуэт – девятнадцатилетнего человека и девушки; всматриваясь и в мелкие детали, мелочи, расплывчатые и черты своего же лица, на тех же всё глянцевых карточках, Ксения не видела: ни ран, ни синяков; ни и тем более – порезов с кровью! Только: свои же тёмно-каштановые волосы, чуть ниже ушей, что были растрёпаны и грязные, лицо, когда-то смуглое и полноватое, бледное и сухое, так и словно бы – ещё увядающее и усыхающее, скулы, как и никогда ранее, продирающие кожу щёк, нос – ставший ещё более сгорбленным, увеличившись будто в горбинке, как и ямочка посередине угловатого подбородка – глубже, а узкие губы – истощённей и суше, растресканней из-за постоянных покусываний, тёмно-карие глаза – будто и ещё больше почерневшие, отдав весь свой свет и блеск, разменяв и хрусталики – на полноту и глубину, черноту же зрачков, пока и высокий же лоб – прямо-таки и обтянул кость черепа, а тёмные широкие брови – то и дело хмурились, сводясь на переносице и над ещё и покрасневшими яблоками глаз, с сощуренными и сведёнными между собой распухшими веками с короткими чёрными ресницами. Весь её вид говорил, да и «кричал» – об обезвоживании и сухости; болезненности – всего и сразу. Но и его же и остальных – интересовало иное: совершенно незнакомое ей. Но и, как видно всё, знакомое – ему и им!
– Нет! – Вновь твёрдо произнесла девушка, заламывая свои бледные и длинные пальцы рук: насколько это было возможно – в съехавшей с плеч чёрной вязаной кофте и металлических же наручниках; пока и сами же руки – были сведены за спиной и спинкой же серого деревянного стула. Белая футболка, ещё оставшаяся таковой и на ней, казалось, уже и зря, и не в сравнении же ещё с робой, ведь и ещё больше холодила. И пусть под низом был ещё и белый же комплект нижнего белья – она словно была голой; и сидела же в оковах с цепью, как и на цепи, нагой: без них, тёмно-синих джинс и чёрных кроссовок!
– Вы уверены? – «Да что происходит, господи! Что?.. Почему я? Причём тут – я?.. Почему меня вытащили из моей кровати посреди ночи и привезли сюда? Что я сделала?.. Я же была – одна… Да! Весь день и вечер. Да и ночь!.. Почему же теперь я сижу – здесь?.. В пустой и холодной комнате. На этом скрипучем и расшатанном стуле… И перед этим мужчиной!.. Вязаная кофта – не греет совершенно. Как и футболка… Как и все же остальные вещи. И обувь!.. А ещё больше только морозит – за счёт дырок, потёртостей и… Влажности – всего остального!.. А всё – из-за дождя. Да!.. Ведь и мало того, что протащили под ним – до своей же сине-белой машины; так ещё и её металлическая крыша протекала – всю дорогу: и надо же, какое везение, прямо – надо мной!.. Волосы – мокрые и жирные! Кроссовки – хлюпают… И вот-вот – разойдутся по швам и подошва отклеится! Ладно ещё косметики на лице – нет: было бы – гораздо хуже. Хотя куда уж – ещё-то?!..».
– Да!
– Посмотрите – ещё раз!..
– Успокойся и не паникуй! – Раздался в голове приятный и успокаивающий женский голос. И девушка его прекрасно знала – поэтому легко и свободно выдохнула, понимая то, что уже не «одна»; принимая и ту, изначально ещё и «зная», кому он принадлежал и «принадлежит»: Каролина! Почти тут же – предстал и образ светловолосой красавицы, двадцати двух лет, ангельской наружности: с серо-голубыми глазами, аккуратными и тонкими чертами лица, милыми пухлыми щеками, вздёрнутым носом, узко-низким бледным лбом с едва проглядывающимися узкими же светлыми бровями и такими же редкими ресницами, а за подбородок – и речи же не шло: его – будто и не было под тонкими губами; настолько в её лице – всё было ровно и чисто! Собственно, как и в теле – под вечно белыми одеждами: вроде – просторных платьев, ободков, искусственных или «не» белых лилий в волосах… Да и глупо было не узнать ту, что сама и придумала!.. Наверное. – Мне и самой не нравится вся эта ситуация… Но ты не должна ни в коем случае показывать им свой страх. Слышишь?.. «Ни в коем случае»! – Чуть строже настояла она. – Иначе они схватятся за это, как псы за кусок мясо или кость, вгрызутся, вопьются своими острыми зубами-клыками… и будут рвать и грызть, пить твою кровь!
«Не паниковать?.. Как?! Они же уже всё для себя, а там и «про себя», решили!.. А спрашивают всё это – только для «проформы». Для галочки!.. И так же уже готовы – меня посадить!.. Все доказательства же – «на лицо», пусть и не «буквально», и против меня…».
– Какие «доказательства»?.. Какие-то… «фотки»? И какой-то… «нож»?.. В чём-то… «красном» и!.. Помидоры?.. «Ха»! Томатный соус-паста?.. А может, «кетчуп»?!
«Нож?!..». И девушка тут же и чуть лучше же, чем ранее, присмотрелась – к металлическому и блестящему предмету… в грязно-красных каплях. Затем – сразу же отшатнулась от него, как от чумы и прокажённого же, проклятого чего-то! И полицейский тоже видел это, но и никак не отреагировал. «Наверняка уже и приписав, опять же и «про себя», и это – ко всему же «спектру услуг», предоставленных мне этим… богом же забытым миром! А может, ещё и «войной». Да и всеми же сразу и… вместе взятыми!..».
– «Странно», да?.. А вроде бы и не «подкидывали»! Исправим же это досадное недоразумение? Или таки «замнём» за тем, что «это» всё же – «наше»?.. Поверь, мой (не)друг, мы «такие» – естественные… И без «искусственного»! А вот – «ты»!..
– Кровь на рукоятке ножа – совпадает с кровью на ваших руках!..
– Я – «порезалась»? – Удивилась Ксения и взглянула на свои ладони над своим же правым, а и затем левым плечом; опять же – насколько это было возможно и предоставлялось её же всё полусогнутым, сидячим положением: спина её уже ныла – от одного и того же положения на протяжении нескольких часов подряд, а и тем более – от отсутствия сна, да и хоть какого-то уже, даже и той же самой дремоты, в горизонтальном положении, на спине и… пусть уже и не на кровати, но и чтобы мышцы уже – немного расслабились. «Они – влажные, но не от крови; а от дождя!..». И, промокнув их о джинсы и кофту, пару раз проведя по ним так вверх-вниз, она вновь ссутулилась и сжала ладони меж собой. – Нет! То есть, да… Руки – мокрые! Но и только лишь – от дождя. Не более!..
Допрашивающий изогнул свою правую бровь, поджав левую и прищурившись, и ещё раз скептически осмотрел девушку перед собой, продолжая оставаться – стальной скалой беспристрастия и наплевательства. «Ну!.. Уже решил всё, да как и все, для себя!..».
– С вами – всё в порядке?.. Может, воды? – И тут же потянулся своей левой рукой за тёмно-синим железным чайником и такой же серой кружкой, что стояли рядом с ним на столе вместе с какими-то ещё серыми и синими же пластиковыми папками с документами.
– О, как мило!.. Напускной добродетелью и сопереживанием – отравить решил? А чего и нет-то, собственно?.. Ни разу ведь сам из него и неё – не выпил, гад! А после же скажет, что «откинулась» – от чего-то «своего», принятого до их всё и наряда: подкрепив тем самым вину – за всё и всех, вся же сразу!.. В какой «крови», дядя? Это с тобой – что-то не в порядке: руки, вон, дюже – чистые!.. И о чём – он… они, вообще?!
– Нет!.. Спасибо… – Сжала губы в тонкую полоску Ксения. – Со мной – всё хорошо!.. Хоть и, если честно, я всё ещё не до конца понимаю – причину, по которой вы меня привезли и сюда же доставили.
– Станислав!.. Вам знаком – этот человек? – И снова последовали тычки его толстого указательного правого пальца – по фотокарточкам. На одной из которых – таки и был изображён молодой курчавый парень, двадцати шести лет: со светло-каштановыми короткими волосами, чуть сощуренными серо-зелёными глазами, светлыми распахнутыми длинными ресницами и выгнутыми «дугой» такими же широкими бровями. Но и не от неприязни! А от широкой и белозубой улыбки – его пухлых губ. За чем – последовали и щёки, вместе и с тупыми же скулами, вытянувшись к ушам. А острый и тонкий нос – вздёрнулся на кончике, подтягивая вместе же со всеми – мощный и округлый подбородок. Будучи в светло-розовой рубашке с коротким рукавом и вырезом до середины груди, в светло-бежевых брюках и в бежевых же лакированных туфлях на небольшом квадратном каблуке, он стоял посреди какой-то улицы с разномастными разноцветными магазинами на крупной серой гальке и показывал своей правой рукой знак «мир», пока и левой же – держал белый картонный стаканчик с кофе с полупрозрачной белой крышкой с носиком: для удобного и комфортного потребления. И всё бы было хорошо и дальше, если бы и на следующей – не было чего-то мутного и смешанного: серо-синего же пятна… с тёмно-красными же вкраплениями; будто бы и «заблюренного» – в мелких и прозрачных квадратиках, размывающих контуры и сами же субъекты с объектами. Не позволяя увидеть – как кто-то лежал на тёмно-сером бетонном полу, телом и головою же вниз, в синем классическом костюме, из пиджака, брюк и… в бежевых же туфлях: весь – в крови!
– Не смотри!.. Нет. Ладно! Только – не присматривайся!..
– Знаком. Это… Это – мой жених! А… А что?.. – Но и всё-таки не послушавшись и прищурив свои глаза, влекомая не только интересом, но и «запретом», допрашиваемая вновь попыталась рассмотреть глянцевую бумагу: а и именно – тот самый второй снимок, выдвинутый ещё и из десятка же других, снятых с разных ракурсов и углов, планом; но и, как и прежде всё, волею судьбы, кармы или уже и злого же рока, ничего не увидела, только и опять же всё – отражение лампы на ней: в виде круглого же бело-жёлтого блика.
– Его убили – этой ночью… И этим самым же – ножом! – Проговорил мужчина и в конце даже чуть перегнулся через стол, чтобы строго и серьёзно посмотреть в глаза, и с глазу же на глаз, девушки напротив. – Вы!.. Вы – его убили. От того же всё – и кровь на ваших руках!.. Перекочевавшая теперь – и на вашу же одежду. Не стоит – вы- и стирать улики!.. До конца – всё равно не избавитесь: кровь – долго не отмывается. А там – и вовсе! Но и вам же это – и так известно, не правда ли?.. Слюны – не напасётесь, милочка!
– Сучий же ты потрах и сексист-мизогинист!.. У тебя что, на почве ненависти – уже совсем крыша поехала и слетела кукуха? Ты «кем» – себя возомнил тут, вообще?! Ещё и меня – ругаться заставил! Кровь он увидел… Да нет на руках – «крови». Нет! Это – вода. Вода – от дождя и… с улицы. И в машине была – от него же!.. С этой долбанной дырявой крыши. А Стас жив – он в командировке!.. Приедет – сегодня-завтра. Точно! Он приедет – и всё разрешит! Вот она – веточка: он вытащит нас из этой топи и трясины.
– Я не верю вам!.. – Отрицательно замотала головой девушка. – Он жив. Он просто в командировке – и приедет сегодня-завтра!.. Вы – что-то путаете.
– Нет!.. Это вы – что-то путаете. И самое главное – пытаетесь запутать нас!.. Что ж… Не хотим, значит, «помогать следствию», да? – И тут же его губы исказила злорадная полуулыбка-полуоскал. – Хорошо… Охрана!.. Выведите её. Завтра – продолжим!
– Бред собачий!.. Какая «кровь»? Какое «убийство»?!.. Стас – «жив». Пусть они – позвонят ему!..
И в помещение сразу же вошли двое молодых ребят в той же тёмно-синей форме, и каждому же из них было в промежутке – между тридцатью-тридцатью пятью годами, не больше, со светлыми и тёмно-каштановыми кудрями, торчащими из-под фуражек и их козырьков, соответственно; и с лицами – словно бы утянуто-вытянутыми и выточенно-выскобленными, выровненными: от угловатых скул, длинных острых носов и массивных подбородков – до ровности и почти «бесформенности» узко-низких лбов, как и губ.
Но и решив всё же немного размять затёкшую шею и заодно чуть дотошней рассмотреть ребят, Ксения уловила только светло-голубой взгляд темноволосого же Андрея, как она уже затем поняла и мимо фраз, ему было от силы – лет тридцать; и тёмно-карие же глаза светловолосого Кирилла, которой был чуть постарше и, видимо, замыкал этот их «возрастной ряд» своей цифрой – тридцать пять. И да, может, и вполне – она и ошибалась. Но и как на вопросы, так и на банальный же «личный интерес» – сил хватило не на много; ровно настолько же – насколько и во вздёрнутом положении шее же: на минуты две-три. Дальше – она решила просто не трещать позвонками и не выкручивать до скрипа мышцы и вовсе опустила голову вместе с лицом в каменный серый пол под собой. В то время как и сами ребята – уже подскочили к ней, подняли со стула, пристроившись с обеих сторон от неё и взяв под локти, развернули к железной двери и повели её же к ней.
– В «одиночку» – её. Пусть подумает – над своим поведением!.. Да, дорогуша, в твоих же интересах рассказать нам всё – как было: на самом деле. И, может быть, суд… так же, как и мы… смилостивится над тобой!.. – Слетело ядовито с его губ и языка «на прощание», больно ударившись ей в спину и проткнув же её отравленной острой стрелой. Но она уже была далеко в своих мыслях – и слушала же всё отдалённо: не слыша ничего.
– Только я имею право – обращаться к тебе на «ты», сукин ты сын!..
И, рухнув, не без «помощи» двоих «из ларца», может, даже и «одинаковых с лица», кто таки и всё же знает, в своей серой бетонной камере за железной же дверью с решёткой и «кормушкой» в ней и без единого источника света, разве – со светящимися в белом же свете луны, пробивающимся через единственное окно под самым потолком и с решёткой же, хоть и ржавыми – унитазом и раковиной, на свой серый же старый матрас в какую-то и грязно сине-зеленую же продольную полоску, она тут же погрузилась в сон.
*
– Блядская кровь!.. Отмывайся. Давай же!.. – Рычала девушка двадцати трёх лет над белой раковиной в тёмно-серой бетонной комнате и без единого источника света, лишь и на контрасте же всё – белого фаянса и темноты-черноты самого помещения, оттирая свои руки под струёй жёлто-рыжей воды от крови: с каждым новым растиранием, казалось, стирая с них уже и свою кровь. И даже облив же себя почти и с ног же до головы и пропитавшись тухлостью и ржавчиной воды, она не теряла надежды и не бросала попыток, пока и её же всё чёрный корсет, утянутый за спиной чёрными же верёвками и джинсы «в тон», заправленные от колена в чёрные же лакированные сапоги на толстом высоком каблуке – терпеливо выдерживали её нрав и бранность фраз, поглощая и с лихвой же ещё и проточную воду! Но и, сдув же затем с глаз свою чёрную пышную чёлку, переросшую её высокий бледный лоб и чёрные же широкие брови, так и доросшую уже и до длинных нарощенных таких же ресниц, она глубоко вздохнула, приостановилась, чтобы откинуть голову назад и закинуть туда же все свои тёмные пряди разом, будь то короткие и в виде чёлки, да и будь то длинные, до поясницы и в виде же всё её обычной длины, отдохнула и вновь начала тереть свои руки, при этом ещё: щуря светло-карие, почти и «рыжие», как и языки пламени, глаза, морща длинный курносый нос и поджимая полукруглый подбородок вместе с чёрными же матовыми пухлыми губами; утоньшая и растягивая, заостряя и без того, и так – острые скулы с бежево-серым контурингом.
– А ты ещё – кто такая?! – Рявкнула Каролина, дабы уже и привлечь к себе её внимание, и вышла затем и сама ещё «в свет»: чуть и помогая себе при ходьбе на белых лодочках с узкой и высокой шпилькой – приподнимая длинные полы своего белого платья и над полом же обеими руками.
– Дед Пихто!.. – Вновь рыкнула «гостья», не отвлекаясь от занятия. – И бабка с пистолетом. Отмахись!.. Не видишь?.. Делом – человек занят. Не суйся – под руку!..
– Так это – ты!.. – Хоть и поражённая догадкой, но таки и выразила свои мысли блондинка. – «Дьяволица». Из-за тебя «мы» – «здесь»! Как ты вообще – «сюда» попала?
– Как попала – так и уйду! – Пропыхтела меж делом брюнетка. – «Не лезь», говорю же. Пока и тебе – не прилетело!.. Ржаво-ссаной тряпкой.
– Ты что, действительно: «не понимаешь»? – Сощурилась-ощетинилась сразу же Каролина и раскинула свои руки по сторонам, отпуская, наконец, ткань платья – с лёгким ещё и «всплеском». – Мы «все» – в одной лодке!.. Ты – топишь не только «нас», но и себя!
– Я-то как раз: «нас» – спасаю!.. – Ухмыльнулась «новоприбывшая». – Сейчас вот только… Ну же!.. Ещё немного… Кровь отмою и… Всё!.. Взятки – гладки.
– Нихрена!.. – Взвилась блондинка. – Труп-то – есть. И орудие убийства – тоже!
– Да дьявол ты мой!.. – Всплеснула уже и своими руками брюнетка, да и в буквальном смысле в отличие всё и от той – вместе с водой, орошая тут же и ей же – ещё и светловолосую; и глянув затем на неё со злым прищуром – из-под полуопущенных век и сведённых на переносице бровей, сокрытых уже чёлкой. – «Орудие убийства и тело»!.. Сорри. «Труп»!.. Такое чувство, будто только он – с кровью внутри ходи-л. У всех – есть кровь… И даже – у тебя! А там и ещё – нехилая кучка найдётся. Да и с таким же – резусом ещё, фактором и… группой. Не пори горячку, а!.. Лучше вот – помоги мне.
– Не буду я тебе помогать… – Отряхнулась спокойно от воды Каролина, мельком лишь проверив свои ногти средней длины и с белым лаком – на отсутствие сколов, после чего небрежно ещё фыркнула, не им, а ей, и продолжила. – Ха!.. Ещё чего. Сама заварила – сама и разваривай-расхлёбывай. Надо мне больно!.. Ага. Своих проблем – по горло!..
– Не боишься, что я всё запорю?.. – Изогнула свою правую бровь чертовка, подогнув левую и хитро прищурившись, и опёрлась правой же рукой на раковину: беря за опору – такую же ногу; а левую – подгибая и ставя на носок. – Запорю и… Выдам! М?.. Хотя нет… Это глупо!.. Я ж – не повторяюсь. А убивать всю эту ментовскую… хоть и «полицейскую» уже… одна херь… братию – не комильфо и… Моветон! С одним же и не одним же из них ещё – вон… и вот… сколько: твоих «проблем» и моих же хлопот!
– Он!.. Пропалил «нас»? Как?..
– Он!.. Пропалил «нас»? Как?.. – Перековеркала её брюнетка; и хохотнула – от полного недопонимания и злости светлого взгляда. – Что?.. Я не издеваюсь, а пытаюсь выбить из тебя – хоть какие-то эмоции! Какие-то – другие и иные. Как и чувства! Ощущения… Кроме – злости, досады и… отчуждения. А ещё: ненависти! Ну ладно тебе!.. Этот… «Ананасик»… никому ж не нужен был: не нравился и не сдался! Так и чего ради помещение захламлять? Меньше народу – больше кислороду! Так? «Так»!
– Допустим!.. Но и… Всё-таки – я не понимаю!.. Откуда хоть – ты взялась? – Вернулась всё же к главно-первому своему вопросу Каролина, скрестив руки под грудью.
– А ты, типа, всех – «тут» знаешь?.. И общаг весь их же, ко всему, держишь! «Главарь преступной группировки», что ли?.. «Вертухай»! «По головам» – считаешь?.. И «строем», с руками за спиной и в наручниках, водишь! Как и… эту. Странно!.. А чего это тебя и не было – среди тех же двух «мальчиков-зайчиков», м?
– Да… уж. День здесь – а уже жаргону обучилась!.. И как ножом – орудовать.
– Перо в печень – никто не вечен! – Пожала плечами девушка и отмахнулась, вновь отвернувшись от неё и продолжая собою начатое. – Не строй из себя моралистку!.. Смерть – естественное стечение обстоятельств. А что естественно – то не безобразно!
– Но и не «насильственная» же!.. Она – не «естественная».
– «Одна херь»!.. Не «суицид». Вернётся!.. Ничего с ним не будет. И не станется! А цель – всегда оправдывает и любые же средства!.. Этот придурок – много знал. И был – слишком заметен!.. Он отличался – от «нас». А это, «милочка», ог-лас-ка. И этого «нам» – никак не надо!.. Исправится – и милости прошу: к «нам» и… шалашу!
– Горько признавать, но!.. – И блондинка осеклась, закусив нижнюю губу. – Это единственное – в чём я с тобой согласна.
– Вот видишь!.. Мы уже – и на одной волне. Я – «своя» и… Всё – хорошо!
– «Хорошо»?!.. – Округлила вновь и сразу же в шоке глаза Каролина. – Нас же всех завтра – усыпят. «У-сы-пят». И… «Всех»!.. Как ты этого – не понимаешь?
– Отчего же, «понимаю»!.. – Выключила кран, наконец, девушка и потрясла руками с длинными и чёрными ногтями. – Но и «мы» же – не «все». А так – лишь дурят пчёл, задымляя улей! Да и к тому же… И коли уж мы и по водно-лодочной тематике же пошли… Иногда нужно подтапливать корабль – чтоб с него сбежали все крысы!
*
Прояснение сознания! Гладкая и тканевая, но холодная поверхность – у неё за спиной. «Металлический стол с белой простынёй или?.. Металлическая кровать!..». Девушка, наконец, приоткрывает глаза, но зрение – мутное, расфокусированное и не собранное: словно бы – и тот же снимок с прозрачными и мелкими квадратиками; только и тут – ещё и «кружки». «Причём – где-то цветные и яркие. А где-то – чёрно-белые и тусклые…». Затем – перед её глазами мелькают прозрачные капсулы и белые пластиковые шприцы под ярким белым светом с потолка; пока и она же сама – находится в белой и стерильной же комнате с широким и высоким зеркалом, почти и от пола же до потолка, и по всему же её периметру. «В ней будто и нет же углов – она круглая!..». И к ней то и дело подносят какие-то иголки с жидкостями и растворами; в то же время как и её же руки и ноги под белой длинной рубашкой с коротким рукавом – привязаны белыми бинтами к железным ручкам стола-кровати, имеющего форму: буквы «т» и словно бы ещё «распятия». «В локтевых сгибах – колет от катетеров…». По правую и левую её руки – стоят белые пластиковые капельницы со стеклянными бутылками наверху: к которым подведены длинные прозрачные провода – и по стенкам уже их скатываются небольшие капельки в бегах «наперегонки» и к её же рукам. «Куча санитаров, врачей и медсестёр, медбратьев – обсуживает меня в белой же стерильной униформе: халатах, полностью скрывающих тела и лишь слегка открывая длиной или меж пуговиц – брюки и юбки, ботинки и туфли в бахилах соответственно; не говоря уж – и о шапочках, масках и перчатках…». Но вот только её до последнего не оставляло чувство, а даже и «ощущение» – что кто-то есть ещё и помимо них: мелькающих силуэтов с лёгким чёрным контуром и по белым же телам; а там – и «теням». Кто-то – по ту сторону зеркала: которое и «зеркало-то», может быть, лишь для неё, но и не для того, а там и «тех», кто мог сидеть и «сидел» же, скорее всего, за ним. «Похоже – на смертную казнь!.. А у «казни», как и у любого такого или не «шоу», должны, а даже и «обязаны» – быть зрители, сидящие как раз таки по ту сторону «экрана». С хлебов… И под мясо… «зрелище»!..». И она, конечно же, не ошибается, а уж и тем более: когда всё-таки видит кивок одного из врачей – на чей-то жест и по ту же всё сторону «зеркала», как и в ответ же всё на «отмашку»; и руки сразу начинает неприятно щипать и колоть вдвойне – от жидкостей, выпущенных в неё вместе и скопом наполняющих же её: будто – и под горлышко и завязку. Сознание её, как и зрение, мутнеет окончательно: словно бы – и покрываясь туманом, дымкой, корочкой льда и замороси; а после – вдруг застывает и оставляет узоры, как и первые морозы на стекле: отдельные резкие, потом полные, плотные и одним же белым непроницаемым пластом. «Мысли – отпускают и опускаются…». Прекращая быть, в свою очередь, дымом и утяжеляясь. «Как и сама голова…». И веки, будто бы ещё и присыпанные сверху – песком. Губы же, вопреки всему, раскрываются – в широкой улыбке: словно и мышцы же, наконец, расслабляются и отдаются – спокойствию и свободе. Лёгкости и полному покою!
