AnaVi
15.18.365: Цветы, которые не умирают
Нулевой «стих»
Сборник стихотворений («сборная солянка и винегрет») из семи главных ингредиентов:
– «Жизнь» (все о ней, по ней и для нее).
– «Тебе» (о любви: от мужского и женского лица, к своему и не своему же полу; без пропаганды!).
– «Мотивация» (побуждение к действию: как себя, так и «иных»).
– «Дружба» (о ней: от мужского и женского лица, меж своим и не «своим» полом).
– «4 строчки» (короткие четверостишия: в которых качество явно, или нет, превалирует над количеством).
– «Тен» (второе «я»: темное как «тень»).
– «Я буду помнить…» (ностальгия: по прошлому, настоящему… и будущему).
Мечты и реальность
Бывает, хочется свободы -
вспорхнуть и улететь туда,
где вдруг исчезнут все невзгоды,
не будет гордости, вреда.
Исчезнуть, вырваться на волю,
отбросить клетку и вспорхнуть…
Почувствовать, что нет той боли -
свободу речи, жизни, чувств.
Покинуть мир, где правят деньги,
и чувства купим за гроши.
Где нет возможности побега
и нет там места для души…
Для той свободной части тела,
Навеки заперта она.
что прыгать и летать хотела,
но не услышим – такова…
Ее бы выпустить на волю,
где нет той мерзости житья.
Где все равны перед законом
и не опустят вниз, не там.
Там все живут под знаком света,
там тьма не значит ничего.
«Веревка – жизнь»: нет хуже бреда,
а время – мыло для нее?
Так хочется вкусить свободы
и воздух легкими вздохнуть.
Без всяких примесей заводов,
без выхлопов и вони труб.
Но правда рвет на клочья крылья:
«мечты лишь западня для нас».
«Воображая мир счастливый -
мы утопаем в тот же час».
Отстой!
«А жизнь действительно отстой».
Как эту строку прочитаешь -
ее признаешь и поймешь.
Когда ком к горлу подступает…
Дышать становится трудней,
гордыня душу убивает.
И челюсти чуть сжав сильней -
чтобы ни звука, понимаешь.
Тая все мысли и мечты,
ты разбиваешься о камни.
А в мыслях фраза: «лишь молчи -
ведь мы уже не в равноправии!».
В надежде просто не сорваться -
не сделать хуже для себя.
Но стоит все-таки стараться,
где мочи нет уж для тебя?
Всю слушать мерзость о себе,
тонуть в пучине грубых слов.
Тая обиду в глубине
и задыхаться… А на кой?
Все высказать, вот просто взять
и рассказать, что так таилось.
Облегчить душу, наказать,
забить на все или… смирилась?
Уйти забыть все, а потом?
Круг замкнутый – в нем нет лазеек.
И промолчав, ты вновь с котом -
туда, к началу жизни всей.
И как-то грустно усмехнешься:
«конец неужто вот такой?».
И с грустью после улыбнешься:
«с судьбой в сравнении не отстой».
Они не верили в меня
Они не верили в меня,
пытались под себя подстроить,
на нужный лад меня настроить,
мировоззренье поменять.
Мечты мои губили в корне,
стирая образы той доли.
Стараясь жизнь переписать,
где мне хотелось побывать.
Они не верили в меня,
смеялись над моей удачей,
моей любовью жить иначе,
подстраивая под себя.
Не верили в способность мыслить,
как все могли они зависеть.
Сочувствовать, любить, прощать
и что хорошего могли дать?
Они не верили в меня,
ведь жизнь для них сплошной обман
и чувства все для них капкан,
а пан чуть реже, чем пропал.
Ребенок должен быть отрадой,
всегда послушной куклой Натой.
Которая без лишних слов
все сделает за их любовь.
Они не верили в меня,
Но кое-что они не знали,
забыли не подрасчитали.
Пока не верили в меня -
в них разуверила и я.
Вороны
Наш бег не остановится,
полет не прекратится.
Ведь мы два черных ворона,
разрушивших границы.
Мой клюв все также связан
и лапы не свободны.
Но крылья раскрываются,
движенья благородны.
Мы действуем вне правил,
стирая все запреты.
Взмываем ввысь, не сбавив,
вдыхая скупость света.
Наш мир не носит красок,
и нет в нем оболочек.
Его конец – под фразы,
но птицам не до точек.
Любовь горит и слепит,
любовь блестит в зрачках.
Разлуку, боль, все стерпит,
являясь нам в толчках.
И в паре сантиметров,
так близко с головой.
Погибель свистит ветром,
паря над мостовой.
И вроде все спокойно,
ведь я еще живу.
Но вот она – ирония:
«один теперь лечу».
Ну, где же ты, товарищ,
неужто бросил ты?
И дружбу нашу с клавиш
так продал за гроши?
Окинув взором улицу
и осмотрев асфальт.
Вижу – совсем не щуришься,
лежишь лишь тельцем, брат.
Картинка размывается -
мои глаза влажны.
И тело разрывается
от пустоты внутри.
Зачем же так жестоко
ты поступил со мной?
Покинул, не быв толком,
меня не взял с собой?
Кружа над твоим телом,
пытаюсь я понять…
«На что же эта вера?».
«Как смерть твою принять?».
И как назло все пусто,
и мысли ни одной.
Ты ведь летел так круто
и прямо за спиной.
Зачем же ты прорвался?
Успел бы ты спастись.
Пока я трупом хладным
летел бы с неба вниз.
Но ты не сделал этого,
а может, не успел.
И так по смерти верной
на плаху полетел.
Я не узнаю этого,
ты не расскажешь впредь.
Твоя душа – вне света,
тебе пора лететь.
Когда-то мы мечтали
свободу обрести…
Меняют нас местами -
за мной стоял же ты.
Прости меня, дружище,
не смог тебя сберечь.
От камня в городище
не смог я уберечь.
Теперь же ты свободен
и можешь улететь.
А я останусь подле,
чтобы тебя воспеть.
Пройдут часы, минуты
и, может быть, тогда…
Пойму я смысл: «крут ты»,
что не ценил сперва.
И вот тогда с повинною,
опущенной главой.
Встречу старуху милую,
что забрала с собой…
Тебя – моего друга,
спасителя, глупца…
Что рисковал, был руган
во имя подлеца.
Как жаль, что слишком поздно
все это понял я.
Что не вернуть, осознан -
тот день и те слова…
Которыми так лживо
в измене обвинил.
А после как наживку,
как щит я применил.
Я должен был собою
тебя… тебя прикрыть.
От пули той простой, ну
и как броней укрыть.
Прости, мой друг сердечный,
прости, но не успел…
Все вышло как-то резче -
предвидеть не сумел.
И пусть мы не увидимся,
не встретимся совсем.
Не унывай, дружище,
ты справился со всем.
Мать и дочь
«За что ты меня ненавидишь?»:
задаюсь я под нос, про себя.
И слышу в ответ громко, слышно:
«откуда ты это взяла?».
Твои же проблемы важнее -
давно уж дошло до меня.
Мои? Я не стану наглее -
и этим так раню себя.
Как пуля в висок шальная,
как лезвие бритвы, ножа…
Ведь режет меня ножевая -
молчанье в ответ на слова.
Хотелось бы что-то крикнуть,
сказать, может быть, прокричать…
Но с гордостью, стало, мне сникнуть
и ставить на фразах печать.
Да и что я могу, разве смела?
Мое дело лишь слушать, молчать…
И не ерничать. «Чтобы не смела».
И коротко «да» отвечать.
Пусть с тобой мы одно и семья же -
ничего не могу, что мне дать?
Я никчемная дочь – время трачу,
а ты просто никчемная мать.
Мать и дочь 2
Даже не стоит пытаться,
сравнивать с ней и с собой…
Я же совсем другая,
я же стою пред тобой.
Мы хоть и близкие люди -
не сестры по крови, увы(?)
Ничего не давали на блюде
и разные в жизни пути.
По-разному чувствуем, мыслим
и к разному сердце лежит.
В мечтах, только если уж, были,
но дорога другая бежит.
Мне трудно, до боли обидно
быть куклой внутри же пустой.
Лишь тенью забитой, убитой
в темнице закрытой, сырой.
Ты не хочешь меня же услышать,
я могу даже громко кричать…
Без тебя мне так больно… Повыше?
Без тебя мне так трудно дышать!
Я частичка тебя, я родная
и во мне течет твоя же кровь.
Почему называешь: «другая»,
заслужить как твою мне любовь?
Я не вещь, не товар, не игрушка,
я живая смотри, я дышу…
Ты всю жизнь меня держишь на мушке,
только зла на тебя не держу.
Можешь жить, как считаешь ты нужным,
можешь дальше меня презирать…
Только вспомни однажды о чуждом -
о той дочке, что готова прощать.
Доигрались!
Давай забудем все, что было,
забудем наши имена…
Я не замена, что, забыла?
Свободы выпить бы сполна!
Открой оковы, отмени…
мне надоели эти чувства.
Мне надоели эти дни,
что превращают все в искусство.
Забудь меня и я забуду,
и цепь ты больше не держи.
Я не собачка и не буду
бежать от крика мне: «служи!».
И пусть я сильно заболею,
и буду плакать по ночам…
Я изыму ту гниль, посмею,
не дамся в руки я врачам.
Ты знаешь, я всегда готова
прийти на помощь, обуздать…
Но ложь в лицо – не смей, ни слова,
в грязи тонула я сполна.
И снова резаные раны,
и снова сердце все в бинтах…
Убито, сломлено руками
и стянуто давно в лентах.
И тлеют все мечты в измене -
не дорожим, увы, ничем…
Прощай, подруга, и как в песне:
«давай останемся никем».
Дорога жизни
Война приносит смерть,
война приносит горе.
В войне свет жизни меркнет
у молодых героев.
Ей безразличен пол,
ей безразличен возраст.
И лупит до сих пор
по детям и по взрослым.
Полмира захватила,
мог быть плохой исход…
Но для фашиста мина:
«не знал ты наш народ».
Они не примут участь,
не припадут к ногам.
Их мужеству не учат -
бьет ярости фонтан.
Превозмогая слабость,
превозмогая боль…
Нашли они чрез гадость
дорогу – путь домой.
Пока чуть в отдалении
шли страшные бои…
Пустили, да, посмели
по льду грузовики.
Не зажигая фары,
в морозы и пургу…
Переправляли кары,
продукты, детвору.
Но план был рассекречен
и немцы тут как тут.
Снижая свои верхи -
им преграждают путь.
Удар шел за ударом,
разбрасывая лед.
Снаряд попал по кару -
под лед ушел капот.
Обоз прошел уж мимо,
и сжалось все в груди.
Машины и не видно…
лишь детский крик вдали.
Водители торопятся,
прощаясь всякий раз.
«Нельзя, не остановимся»:
таков у них приказ.
И с каждой переправой
слабеет, тает лед…
На риск идут солдаты,
спасая свой народ.
Пусть не были в окопах,
не шли в открытый бой…
У них своя работа:
«своих не дать в убой».
Птица!
«Папа, папа, пух клубами -
мы взлетели от земли.
Мы парим над облаками,
в белой птице мы летим».
«Вижу, вижу, дорогая,
тебе нравится полет?
Скоро мы прибудем к маме -
будешь есть ее пирог».
«Это круто, папа, правда -
так красиво свысока.
Домики большие – малы,
человечки, как блоха.
Тут так здорово внутри -
нам тепло, удобно.
Только, папа, посмотри -
там бликнуло что-то».
«Может солнышко стекла
лучиком коснулось?
Или зайчиков – сюда,
чтоб ты улыбнулась?».
«Это точно не лучи
и не солнца салки.
Что-то серое вдали…
с ним большие палки».
«Где? Похоже, самолет -
точь-в-точь наша птица.
Приглядись к нему, авось
увидишь чьи-то лица».
«Лиц там нет, а может, есть,
трудно – единицы…
Видеть трудно – цветов смесь
у палок этой птицы.
Ближе, ближе все она…
па, закрой газету.
Посмотри, она стрела…
терпеть уж мочи нету».
«Дорогая, ты права,
если приглядеться…
То получится стрела -
ракета. Куда деться?».
Столкновение, удар…
тишина в салоне.
Смолкли смех и голоса,
ушли все поневоле.
Может, был удар второй,
третий и четвертый…
Главный тот, что в миг все смел,
лишив всех кислорода.
Красивый белый самолет,
паривший над землею…
Спикировал же к ней и все -
взорвался где-то в поле.
Не долетев совсем чуть-чуть -
он распрощался с миром.
Забрав с собой и весь же люд,
что в нем летел же «с миром».
Почти три сотни человек
в тот день закрыли веки.
И больше не откроют в век,
где жизнь равна копейке.
Обманутая птица…
Обманутая птица
хочет разбиться.
На землю стремится
о камни убиться.
Ей больно, обидно,
не видать ей свободы.
Под небо, как видно,
сгорает о звезды.
Обманутая птица
хочет разбиться.
На землю стремится
о камни убиться.
Металл не прошел
мимо маленькой крохи.
И в сердце вошел,
сбивая той вдохи.
Обманутая птица
хочет разбиться.
На землю стремится
о камни убиться.
Волна поглотила
то бренное тело.
На дно утащила
и небо серело.
Обманутая птица
хочет разбиться.
На землю стремится
о камни убиться.
Ей больно, обидно
растворяться в пучине.
С ножом и не видно -
ей гибнуть в из… мине.
Кома (Зима)
«А я хочу… хочу же жить,
хочу же ощущать тепло.
Хочу вновь чувствовать, любить,
дарить и принимать свое.
Хочу вернуться в свою сказку
без грязи фальши безо лжи.
В тот чистый мир без перекраски,
где смрада нет, есть только жизнь.
Мне надоел искусст-ный пластик,
что раздражает мне лицо.
К притворству подобрать бы ластик -
улыбку, блеск им снять с него.
Я не могу жить в этих рамках,
что выстроил весь этот мир.
И не хочу выполнять правил
запрограммированных им.
Прорвать бы тяжкие преграды,
покинуть бренное чело…».
Да все не так-то просто, жалко -
мечтаний время прервано.
Тяжелый выдох, следом вдох,
дрожанье век, вновь шорох…
И трепет пульса, сердца сток
и легкий хрип меж створок.
Глаза распах… закрылись вдруг -
причиной свет же вспышкой.
Откры-закрылись вновь – испуг,
от ламп же все, одышка…
Вокруг лишь старая побелка -
поверх обоев, что видны.
И трещины, что будто венки…
«И паутинки: две, три…». М?
Открылась дверь, впуская холод,
за ним же входит медсестра.
«Отличный чтоб проснуться повод» -
в тот день закончилась зима.
Эгоизм
Я вижу лица, силуэты,
я вижу тени и следы.
И пар дыханья, чем согреты,
но я не вижу в них души.
Они не звери, не убийцы
и, может, даже не враги.
Но, к сожалению, в их лицах
не вижу кроме ни… ни зги.
Смотря в глаза, я вижу холод,
слепую злобу, ярость, гнев…
Им наплевать на боль и голод,
что объедают меня… Тлен.
И насыщения не прибудет
от пережевывания блюд.
Тот голод, что во мне бушует,
зависит от душевных мук.
Меня пугают эти лица -
их порицание, тишина…
Меня пугают их улыбки -
ухмылки в сторону меня.
И словно ястребы глядя,
крадут движения, мысли…
Они кружат вокруг меня…
В грехах пороках? Были б…
Им нужен повод, нужен смысл -
прожить еще пару деньков.
Согревшись лишь от пары мыслей:
«оказывается неплохо все!».
«Есть та же, что живет и хуже»:
и дела до меня уж нет.
Они в спокойствии все курят,
оставив падаль на десерт.
Так странно это, но, по сути,
пугает же не этот взор.
Не лиц та сталь и зависть… Лучше!
То отражение в них… мое.
