Алексей Коротяев
Прости. Забудь. Прощай
София
Молодая охотница резко остановилась. Она почувствовала опасность. В ту же секунду сзади обрушился мощный удар, швырнувший ее лицом в снег. Ружье слетело с плеча и утонуло в сугробе. Женщина быстро перевернулась на спину, смахнула рукавицей снежную крошку, забившую глаза и… прямо перед собой увидела оскаленную волчью пасть…
Обледенелые верхушки елей сверкали звездами не хуже кремлевских. Лежащие на ветках пласты слежавшегося в причудливые формы снега напоминали старые елочные игрушки из папье-маше, серебристые и серые. С высоты земля выглядела манящей, пушистой и мягкой, как взбитый крем на поверхности праздничного торта. Авиаторы знают, как обманчива эта кажущаяся мягкость. Случись что непредвиденное, спасти сможет только лишь искусство и опыт пилота. Плохие на Севере, к счастью, не летают.
Самолет приземлился неожиданно и жестко. Как же я была рада тому, что мы катим по твердой земле и изнуряющая воздушная часть путешествия наконец-то закончена. Моя доченька, так и не почувствовав посадки, спала, утомленная качкой, у меня на руках. Открыли дверь, впустив в салон волну непривычно холодного воздуха, от которого малышка закашлялась и проснулась.
Подвели и закрепили обледенелый трап. Даже ступить на него было страшно, но сильные мужские руки уже уверенно и осторожно принимали нас с верхней ступеньки. Я только успевала повторять: «Спасибо, благодарю, спасибо».
– Да не за что! С прибытием!
Работник аэропорта, одетый в тулуп, валенки и огромную кроличью шапку, донес чемодан до ожидавшей меня «нивы» и попрощался, помахав мох-натой рукавицей. До работы мужа и моего нового места жительства нужно было еще долго добираться на машине, но после болтанки перелета хотелось думать, что самое тяжелое осталось позади.
Так началась моя жизнь в небольшом таежном поселке, расположен-ном в 100 километрах от Тынды. Казалось, что невозможно привыкнуть к тяжелому климату, редкому солнцу, без которого я очень страдала, затяжным дождям летом и жестоко низкой температуре зимних долгих месяцев. А вот дочка совершенно не замечала холода и каждый раз отвечала на мой призыв идти домой обычным детским: «Ма… Еще чуть-чуть» – как будто речь шла о купании в теплом море. Она – гибрид сугроба и человечка, возвращаясь с улицы, переступала порог, смешно переваливаясь и звеня при этом свисающими с одежды сосульками.
Я училась нелегкому женскому труду в еще более нелегких условиях. Когда я жила дома в Кишенёве, то хозяйством занималась мама, и принцесса, как она меня шутя называла, в свои 20 лет о многих вещах не имела ни малейшего представления. Но мама была далеко, а муж – рядом, и о нем надо было заботиться.
К концу второго года пребывания в Сибири я начала осваиваться и, благодаря мудрости и терпению супруга, стала смотреть на свою судьбу пози-тивнее. Солнце мне заменяла растущая дочь, а тепло – любовь мужа.
Однажды со мной из-за неопытности случилась беда. Разгоряченная, в одном халате, я выбежала за загулявшейся дочкой на улицу и, подняв ее на руки, почувствовала, что в пояснице что-то хрустнуло. Опустила Леночку осторожно на землю, а… разогнуться не могу.
Местная фельдшерица, вызванная на дом, потому что мне становилось хуже, и я уже была не в состоянии без помощи подниматься с дивана, только качала головой. Подумав некоторое время, сказала:
– Если не поможет укол, то скорее всего придется везти в Тынду. Есть здесь, правда, одна женщина, старуха. Человек сложный и людей сторонится, но может вылечить, если согласится. А может и дверью хлопнуть без всяких объяснений. Я расскажу, как до нее добраться.
Муж Николай без промедления собрался и отправился к знахарке. К счастью, избушку нашел сразу. Пройдя через калитку и взойдя по ступенькам на крыльцо, он нетерпеливо постучал кулаком по бревенчатому косяку. Дверь открыла маленькая, худенькая женщина.
«Что нужно?»
Николай объяснил все, как есть: жена просто загибается и, если знахарка не поможет, может и умереть. Та, выслушав, усмехнулась:
– От этого не умирают. Ладно, пусть приходит!
Муж завозражал, что я мол даже ходить не могу, на что старуха строго ответила:
– Хоть на санки сажай, хоть на трактор. Мне дела до этого нет. Хочешь, чтобы выздоровела – привезешь.
Волк неожиданными бросками старался добраться до горла, хватал клыками за плечо, раздирал полушубок сильными и быстрыми ударами лап. Когти одной из них, чудом не зацепив глаза, скользнули по лицу и оставили на лбу глубокую рваную рану, из которой сразу хлынула кровь…
После того как муж внес меня в комнату и положил на топчан, София, так звали знахарку, помогла мне перевернуться на живот. Затем ее твердые, как дверная ручка, пальцы тщательно обследовали спину. Сев сверху, старуха несколько раз неглубоко, но резко надавила ладонями вдоль позвонков.
Почти сразу я почувствовала облегчение. Вздохнула. Муж заметил это и заулыбался. София, не обращая на нас внимания, продолжила манипуляции. Упершись одной рукой чуть выше бедра, она согнула другую ногу в колене и быстрым, сильным движением дернула ее вверх и в сторону. Раздался хруст.
Боль я почувствовала только на секунду, но ее сразу сменили тепло и легкость в пояснице.
– Вот эту мазь будешь втирать в спину по утрам, – наставляла знахарка моего мужа, передавая ему баночку с каким-то снадобьем, когда я уже сидела в санках. –Не вздумай на ночь, а то не заснет. Через неделю пусть опять ко мне придет. Сама. К этому времени уже сможет.
Заснула я крепче, чем набегавшаяся за день дочка. Правда, наутро всетело ныло. «Упиралась ты слишком сильно, – объяснила мне потом София, – отстраха, что больно сделаю».
Лечение помогло, и через день я начала вставать, а через три – выходить на улицу. К концу недели я сама пришла к Софии, и она выдала мнесобственноручно сшитые, как по мерке, беличьи трусики с широким поясом со словами:– Поваляешься с мужем и сразу одевай. В другие разы не снимай. Носи все время.
Больше проблем с поясницей у меня не было.
София не была похожа ни на одну женщину, которую я знала. Будучи уже в преклонном возрасте, она делала все с невероятной энергией и никогда не сидела без дела. После нервных городских жителей меня сразу поразили в ней спокойствие, неприхотливость, простота в мыслях и поступках. Жила знахарка в избушке, которую построила сама, топором и пилой, без чьей-либо помощи. Жилище находилось в получасе быстрой ходьбы от поселка, у самой кромки леса, и увидеть его можно было только поднявшись на пригорок. Вид оттуда открывался чудесный – настоящая иллюстрация к русской сказке. Перед крошечным домом зеленая лужайка, огороженная неровной, но крепкой изгородью из толстых веток; деревянная скамейка под развесистой лиственницей, окруженной кустами можжевельника и брусники. На заднем дворе, за ухоженной грядкой растущих в огороде овощей, уже начиналась тайга.
Устройство дома было незатейливым, но практичным. Две невысокие ступеньки вели на дощатое крыльцо. Дверь открывалась в узкий, но длинный коридор. Если сдвинуть доски, из которых были сделаны его стены, то по обе стороны открывались полки, на которых София хранила хозяйственные запасы.
Там было много чего: и прессованное в брикеты сено, веревки и нехитрые инструменты, мотки лески, мешки с солью и рулоны пленки. За второй дверью в конце коридора находилась крошечная закопченная комната с высокой печкой в углу. Возле нее – деревянный стол с двумя лавками и топчан, покрытый самодельным матрасом, набитым травой.
Было время, когда многие люди с ума сходили по импортным гарнитурам. Я и сама мечтала о таком, но, пообщавшись с Софией, почему-то начала находить все это не таким уж необходимым.
Вылечив меня, она, не без колебаний, разрешила ее навещать. Я приходила с дочкой, которая уже звала ее бабушка, будучи в полной уверенности, что это папина мама. Леночка забиралась на печку и играла там тихонько со своими куклами, пока мы о чем-нибудь беседовали. Голос у Софии был тонкий, старческий, но не резкий. О чем говорить со мной, она поначалу толком не знала и, будучи с детства немногословной, предпочитала уважительно, но односложно отвечать на мои вопросы. Оживлялась знахарка только тогда, когда я спрашивала ее про маму. Тогда на лице старушки появлялась улыбка, и, подперев голову рукой, она неизменно начинала:
– Ни одна мама не любила свою дочь так, как моя мама любила меня.
В такие моменты можно было разговорить Софию и попросить рассказать что-нибудь о себе. Прочитав в детстве Киплинга и Арсеньева, я невольно сравнивала ее с Дерсу Узала и «волчонком». Так велико было это сходство в главном – душевной чистоте и наивности. Про жизнь за пределами поселка София не знала ровным счетом ничего. Она совершенно не умела лгать и не понимала зачем. Жадность ей тоже была незнакома. Окружали ее только необходимые для жизни вещи. Животных она добывала исключительно для пропитания и вне сезона размножения. В тайгу уходила, бывало, на несколько дней, в такие места, где, кроме нее и матери, человек никогда не бывал.
Когда ей нужны были грибы или ягоды, она точно знала, где их найти. Так же, как и то, где живут лоси, зайцы, кто из животных ожидал прибавления и какие тропы ведут к медвежьим берлогам. Животные признавали ее и даже приходили за помощью, особенно в суровые зимы. Я сама видела, как лесная птица однажды села к ней на вытянутую руку, а горный козел, неизвестно как забредший сюда, ел с ее ладони. София никогда не удивлялась этому, а мой вопрос «как это возможно?» был знахарке просто непонятен. Животными ее удивительный контакт с природой не ограничивался. Комары в тайге лютые, и мы с дочкой страдали от них неимоверно, не успевая сгонять с лица. А вот София никогда не жаловалась и не махала руками. Я спросила однажды: «Почему?» На что старушка спокойно ответила:
– Думаете не о том.
Иногда София предупреждала меня, что уйдет на несколько дней в тайгу. Я каждый раз волновалась:
– А если что случится?
И получала на это ставший привычным ответ:
– Вот там как раз ничего случиться не может. Я животных не боюсь.
Мне же старушка всегда наказывала:
– Никогда не ходи в тайгу.
– Почему?
– Ты слабая. Зверь чувствует слабых издалека.
Но бывало, что животные заглядывали к ней не только за помощью.
Однажды, когда мы с дочкой пришли угостить Софию приготовленным мной студнем, она поведала нам, что ночью в ее дом забирался медведь, пришлось даже «стрельнуть из ружья». Моя дочка спросила:
– Ты убиля его, бабушка?
– Нет, маленькая. Выстрелила в воздух, он и убежал. Глупый! С него и испуга хватит.
Студень, как ни странно, Софии понравился, в отличие от многих других привычных для нас продуктов, которые она раньше, не стесняясь, отвергала. Попробовав мое угощение, она неожиданно попросила:
– Знаешь что! Есть тут один старый глухарь. Помирать ему скоро. Так я его лучше завалю, и ты мне на Рождество вот такой же холодец сделаешь, хорошо?
Многие продукты ей были не по душе. Особенно тушенка.
– Консервы? Зачем, когда всегда можно взять с собой мясо.
Я терпеливо объясняла, что если куда-то идешь на один-два дня, то это нормально, а если дольше, оно же испортится! София несогласно крутила головой:– Тьфу! Гадость! Пахнет мертвецом!
И тут же интересовалась, как это мясо так ловко закрыли в банку.
Ее метод консервации, которому она научилась от матери, был прост. Завалив лося, София щедро пересыпала тушу солью, которую обменивала для этих целей мешками. Затем разрезала мясо на части и тщательно заворачивала в толстую строительную пленку, идущую обычно на теплицы. Мой муж доставлял ее Софии по мере надобности рулонами. Потом она зарывала пакеты в мерзлоту.
Вернувшись как-то из очередной поездки в Крым к маме, я угостила Софию вином и грецкими орехами. Вино ей понравилось, а вот орехи – нет.
– Кедровые все же лучше. От них сила чувствуется. Эти же… делают меня ленивой.
Она расспрашивала меня про жизнь в городах, но их устройство казалось ей непостижимым, и единственное, что она поняла, это то, что «там живут председатели». Космос тоже вызывал вопросы, но мои объяснения про размеры вселенной и то, что звезды невообразимо далеко, София восприни-мала скептически. «Горы, вон, тоже кажутся далеко, но дойти-то до них все же можно», – приводила она свой аргумент. Подарки категорически не любила и не знала, что с ними делать. Принесенную мной сковородку назвала «кастрюлей с хвостом» и никогда ей не пользовалась, а нижнее белье, переданное моей мамой, аккуратно сложила и хранила в сундуке. Оказалось потом, что она его в жизни не носила. Ни своего возраста, ни тем более дня рождения София не знала. «Зачем мне праздновать день рождения, когда я праздную каждый день» –такова была ее нехитрая философия.
Нож съехал куда-то за спину, и до него невозможно было дотянуться. Кровь заливала глаза… Волк продолжал неутомимо и методично вырывать куски полушубка с плеча и груди…
Сила у Софии была, можно сказать, нечеловеческая.
Как-то я заметила, что один из деревянных столбов калитки у дома Софии расшатался, и попросила мужа его поправить. Он одобрял мою дружбу со старушкой, так как после Молдавии, в которой я родилась и выросла, адаптироваться в Сибири мне было трудно. Очень скучала без общения, пока муж был на работе, и София была единственным взрослым человеком, с которым я сошлась.
Я прошла в дом, а муж остался у калитки, примериваясь, как лучше укрепить наклонившийся столб с помощью захваченных из дома тяжеленного молотка и топора. София приветливо кивнула мне и вышла на крыльцо. Спросила удивленно, увидев моего мужа с инструментами в руках:
– Григорич? А что там за беда?
– Да вот жена вызвала. Столб, говорит, качается. Сама, небось, и расшатала. Гостей-то у вас, я слышал, немного. Пришел подсобить.
София проворно, а она только так и умела ходить, сбежала вниз и потрогала столб рукой.
Разволновавшись, что муж меня ругает, как ей показалось, она суетливо заговорила:
– Да я сама. Пустяшное дело.
И на наших изумленных глазах она, поставив столб вертикально, несколько раз ударила сверху по его торцу кулаком.
– Ну вот, больше не шатается. Спасибо, Григорич, за заботу.
Коля потрогал калитку.
– Трактором не свернешь.
София пригласила нас в дом, но муж отказался и, посмеиваясь, ушел, сославшись на дела.
Мы сидели друг напротив друга и пили из железных кружек чай. София думала о чем-то и молчала. Потом она как-то по-особенному посмотрела на меня и спросила:
– А что деток-то… только одна. Не выходит больше?
Я засмеялась:
– Муж тоже уговаривает, да мне что-то пока не хочется. С этим верете-ном еле управляюсь.
София с лаской, которой я от нее не ожидала, вдруг сказала:
– Ты молодец. Вижу, муж тебя любит. Только никогда не знаешь…
Сделала паузу.
– Придет муж с работы или нет. Проснется ли утром. А ребенок-то только один. Мужская судьба… она на небесах делается. Это женская – на земле.
Я о таких вещах в силу своего возраста еще не задумывалась и ответила беззаботно:
– Мы еще молодые, успеем.
На что София спокойно произнесла:
– Как знать. Может, и обойдется.
К этой теме София вернулась позже, но несколько с другой стороны.
Она готовила в печи свою основную еду – картошку и завела между делом такой разговор:
– Муж твой – человек занятый. На работе устает. Примелькалось ему там все, да и дома тоже. Я знаю, что любит он тебя, но в костер, если щепку не подбросишь, затухает он. А дровцами-то для огонька твое поведение должно быть и манеры верные. Я вот что скажу. Ты к его приходу подготовиться должна. Принеси-ка мне завтра халатик, какой у тебя есть.
Я принесла. София оценила:
–Хо-о-о-роший халат! Не видала такого. Только главных деталей не хватает. Белый горошек на синем – это красиво, но мало. Есть у тебя дома какая-нибудь светлая материя? Еще ножницы нужны и нитки.
Материя у меня, конечно, была, и я тут же помчалась обратно, гадая, что София такого придумала. Через час вернулась и принесла все, что могло подойти по цвету, а также целую коробку с иголками и разноцветными катушками. София выбрала старый шелковый шарфик.
– Надо пришить белые манжеты и сделать белый воротничок.
Я даже не ожидала, что такие маленькие дополнения могут так сильно изменить внешний вид вещи. Здорово получилось. Когда я накинула халатик, София одобрительно закивала.
– Не знаешь, на что смотреть! Теперь тебе надо научиться его носить. Рукава подними до локотка. Пуговицы верхние расстегни. Встретишь его у двери и сразу в комнату к столу. Сядь и закинь ногу на ногу. Когда муж войдет, встань, пройди за чем-нибудь и нагнись перед ним, как что-то с пола поднимаешь. Оглянись с улыбкой. Нальешь ему в чай ложечку вот этой настойки и подай… для согрева.
Я приготовила мужу в этот вечер его любимые пельмени, накрыла красивый стол. Встретила своего дорогого, усталого, помогла раздеться. Далее, как учила София, прошла в комнату и присела, поджидая, пока он войдет.
Коля не вошел, он влетел. Устроился по привычке на стуле, но вижу – ерзает. Тут я ему и чаек принесла, не забыв по дороге на кухню нагнуться и медленно поправить теплые тапочки. Муж отпил несколько глотков и подошел ко мне. Я тут же обняла его за шею…
Пуговицы от халата я находила потом по всей комнате. Такой бурной ночи у нас не было с рождения дочери.
На следующий день, придя к Софии, я чувствовала себя неловко, ожидая расспросов. Самой говорить мне было стыдно, но она разговор на эту тему не заводила. Правда, думаю, что по моим счастливым глазам она сама догадалась, как и что. Я тогда наивно подумала:
– Наверное, забыла. Ну и хорошо.
Громадные челюсти схватили голову в районе виска, но соскользнули, выдирая кусок кожи с волосами. Женщина понимала, что если сейчас что-то не предпринять, то долго она не продержится. Когда волк в очередной раз, пытаясь укусить, широко открыл пасть, охотница железной хваткой вцепилась в челюсти зверя обеими руками. Потом она крепко обхватила ногами мечущееся из стороны в сторону тело. Волк почувствовал опасность, на секунду замер, попытался попятиться, но его задние лапы теперь не имели опоры. Волк заметался и забил передними лапами, пытаясь вырваться. Теперь за жизнь боролся уже он. Набрав в легкие воздух и собрав в крике все силы, женщина схватила волчьи челюсти обеими руками и рванула их в разные стороны. Они разъехались, как раскрывающиеся ножницы. Раздался хруст. Женщина продолжала держать зверя, пока не почувствовала, что волчьи лапы ослабели, и животное, сотрясаясь в конвульсиях, не упало с хриплым выдохом на нее. Полежав не более мгновения, охотница, столкнув в сторону поверженного зверя, не без труда встала на колени и на ощупь нашла в снегу упавшее ружье. Расслабляться было нельзя – вокруг могли быть другие волки. Только сейчас, протерев снегом глаза и разглядывая убитого хищника, она почувствовала страшную боль во всем теле…
В доме Софии икон не было, но иногда я видела, как старушка моли-лась, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами.
– Молитва – это то, что отличает нас от зверей, – говорила она мне. – И уж коли мы стоим над ними, то должны разумно и не жестоко к ним относиться.
– А о чем ты молишься, София? – спросила я ее как–то.
– Благодарю за маму дорогую, что мне дал. И за трудности жизненные, что научили жить честно. Тому, кто трудится до пота, редко плохие мысли в голову лезут. Некогда.
– А Вы знаете, что София означает «мудрая»!
– Какая мудрая! Неграмотная я. Книгу только на расстоянии и видела. Даже боюсь в руки взять, а ты… мудрая! Вот шкурку отделать – это я мастерица. Мои никогда не портятся. Секреты знаю. Вон, видишь волчью шкуру на полу? Так ей уже лет пятьдесят. Как новая. Я с ней не расстаюсь. Напоминает о том, что в тайге надо быть всегда ко всему готовым.
– Вы его сами добыли, София? – спросила я восхищенно. – Огромный!
– Это он меня почти добыл, – усмехнулась старуха. – Зимой это случилось. Волки в это время злее. Зачем я тогда по тропам бродила, не помню.Только прыгнул он на меня сзади. Ни шорохом себя не выдал, ни звуком. В сугроб сразу утоптал. Хорошо, я до этого, перед выходом, глоток водки сделала. Не для согрева, не думай. Это народ сдуру придумал, и замерзают потом, бедные. Просто почему-то лицо не так мерзнет от этого дыхания. Мама научила.
Так у меня от этого глотка злость откуда-то появилась звериная. Он мне плечо грызет, к шее подбирается, надеется, кровью изойду и ослабну, а я обхватила его туловище ногами, повисла на нем, а руками за челюсти схватила и начала давить на них.
София сложила руки перед грудью и показала, как, чтобы мне было понятней.
– Сердце у волка заколотилось бешено. Почувствовал, что конец. Тут я ему из челюстей ножницы и сделала. Шрам на голове и на лбу, видишь? На плече еще хуже. Главное при опасности – не допустить страх в мысли. И ружье будет в руках, а не выстрелишь.
Я занималась хозяйством и не навещала Софию дня три. Отношения у нас были очень теплые, и все же старушка иногда давала понять, что у нее своих дел тоже хватает. Закончив с праведными домашними трудами, я, прихватив с собой пачку индийского чая, наконец отправилась к своей замечательной подружке. Калитка была заперта, а это делалось только тогда, когда София куда-то уходила. У нас было множество своих знаков, по которым легко узнавалось: приходила я или кто чужой, дома ли хозяйка, куда ушла и когда будет. Дело в том, что София панически боялась представителей власти. Тот ужас, который передался ей с рассказами матери о жизни за проволокой, никогда не покидал ее, и она дрожала при одной мысли о тюрьме. А тут появился новый участковый. Молодой, неопытный, но рьяный. Когда его вызывали по поводу разборок или поножовщины, он обычно прятался, а тут, прослышав от кого-то о «старухе из леса без бумаг», начал проявлять служебное рвение. Несколько раз он тарахтел мимо нас своим мотоциклом, направляясь к старушке с визитом.
Мне София призналась, что, заслышав звук мотора, выставляла оконце, выходящее в огород, и убегала в тайгу. Тогда же у нее впервые заболело сердце.
Я решила посмотреть – нет ли других знаков. Ведро, означающее, что она ушла, не было выставлено. Значит, дома. Потрогала дверь. Не заперта.
София лежала на своем топчане лицом вверх. Я сразу поняла, что она мертва, но, что удивительно, никогда до этого не видевшая мертвого человека, я совершенно не испугалась. Просто села рядом. Поговорила с ней. Поплакала. Подумала… вот ведь, не зверь тебя сгубил – его ты не боялась, а человек.
Старый участковый с уважением относился к нашей семье. Уйдя на пенсию, он перебрался к детям и внукам на Большую Землю, которой мы называли все находящееся за пределами БАМа. Соскучившись по родным местам, приехал к брату погостить. Заехал и к нам. Разговор коснулся, естественно, и политики, и перемен в регионе, происшедших в его отсутствие. Мужчины посетовали на стремительный рост наркомании в связи с возросшим количеством представителей «теплых» республик, прибывающих на БАМ за длинным рублем. Упомянула я и про Софию. Никогда не ожидала от этого сурового седого человека таких неожиданных и проникновенных слов. То, что он рассказал, меня просто поразило.
София родилась в тюрьме. Этого я не знала. Ее мать – Дарья уже провела долгие годы в заключении, когда девочка появилась на свет. Однажды в лагере начались массовые беспорядки, и группа заключенных бежала. С ними и мать Софии. Некоторых поймали сразу, а Дарье удалось уйти глубоко в тайгу и там начать новую, нелегкую жизнь. Сама построила маленькую избушку. Ближайшие поселения находились за десятки километров, и Дарья ходила туда, притворяясь поселенкой из соседнего села, чтобы только заработать на одежду, соль и инструменты. Так и жили они вдвоем, собирая грибы, ягоды, ставя самодельные силки и капканы на мелкую живность. Хотелось бы завести и свою, но любые домашние животные немедленно вызвали бы непрестанный и опасный интерес диких зверей. А то и хуже –человека.
Когда один добрый старик, чувствуя, что отходит, отдал Дарье свою старенькую «тулку», жизнь совсем наладилась. Оказавшись прирожденной охотницей, Дарья теперь добывала еды с избытком. Что не съедали – засаливали и закапывали в никогда не прогревающийся грунт вечной мерзлоты. После одного похода в селение за патронами мать внезапно серьезно заболела и, с трудом вернувшись домой, через несколько дней умерла. Софии тогда было не больше пятнадцати. Так девочка осталась одна. Похоронив мать, она ушла на долгие годы еще дальше в тайгу.
Что привело ее, уже пожилую к тому времени женщину, в поселок, участковый не знал. По долгу службы он посетил ее. Документов у женщины не было никаких. Она даже не понимала, что это такое.
К ее счастью, прошедший войну и закончивший ее сержантом участковый выслушал историю Софии и оставил ее в покое. Он рисковал тогда многим, но сам, познавший достаточно боли, страданий и несправедливости в жизни, не доложил о ней вышестоящему начальству. Женщина столько пережила! Как он выразился: «Долг участкового – следить за порядком и тем, чтобы торжествовали закон и справедливость, а не наказывать детей за ошибки их родителей».
– Вот, значит, как. Успокоилась София, – грустно сказал, качая головой, наш гость. С матерью своей теперь наконец. Она мне тогда еще сама говорила, что раз в году обязательно навещает ее могилку. А это три дня пути, не меньше.
Вот какая была. Уважал я ее. Гостей старушка не любила, так что зря ее не беспокоил. Тем более, мужчин она не жаловала, избегала всячески. Мне хватало дел с другими поселенцами. Так, значит, девицей и померла.
– Как девицей? Да разве… – изумилась я и замолчала, вспоминая все советы, данные мне Софией.
– Девицей! Мы тогда с ней душевно о многом поговорили. Заходила речь и об этом. Я спрашивал ее, не из любопытства – была ли замужем. Мне положено знать. Она сказала, что никогда.
Тогда я спросил ее:
– Вы что ни разу не любили?
Она ответила:
– Я и сейчас люблю.
– Значит, все же… познали любовь?
– Я познала Бога!
– И ее не смущали ваши вопросы? – удивилась я.
– Нет! Напротив! Тема была ей интересна. Она даже поделилась, что не понимает, например, почему люди целуются. Ведь мужчина и женщина… это чтобы дети были. Я ей объяснил, что человек испытывает при этом нежность к другому, подготавливает его к близким отношениям. Самому аж как-то неловко стало. На что она продолжила меня расспрашивать:
– Это обязательно?
– Нет! Это не правило. Только если чувствуют желание. И обычно женщина закрывает при этом глаза.
– Зачем?
Я, помню, засмеялся тогда:
– От удовольствия и, наверно, чтобы не видеть, с каким дураком целуется! А София только пожала плечами. У нее, по-моему, совершенно отсутствовало чувство юмора.
Участковый, тепло попрощавшись, уехал, а мы еще долго говорили об этой удивительной женщине и ее не менее удивительной судьбе. Я думаю, что она, носящая в своей светлой и чистой душе Бога, каким-то неведомым образом знала, что моего мужа скоро не станет. Он умер через год. Внезапно. От сердечного приступа. Мне кажется, что София хотела защитить меня от одиночества. Чтобы было, кому позаботиться обо мне в старости, чтобы была у меня опора в жизни. Навсегда так и останется загадкой, как женщина, никогда не знавшая мужчины, так много понимала в любви. Была ли это ее неутоленная мечта и фантазия, воплощенная с моей помощью?
Однажды София показала мне в ночном небе свою любимую звездочку. Теперь, когда мне грустно, я всегда нахожу ее и мысленно беседую со своей подруженькой. Делюсь, и становится легче.
А еще она говорила:
– Мы рядом, пока о нас помнят.
Может быть, и вы, прочитав эти строки, помянете добрым словом рабу Божью Софию.