Алексей Коротяев
Прости. Забудь. Прощай
Юля выскочила на улицу. Сейчас она находилась с другой стороны здания, в каменном мешке, из которого был только один выход: через арку. Там ее точно ждали. Спрятаться было негде. Значит, нужно было как можно скорее бежать к Алешиному подъезду. Хорошо, что недалеко. Добежав до него, Юля, часто дыша, начала набирать код и с ужасом поняла, что напрочь забыла последнюю цифру. Как будто никогда и не слышала.
– Так! 3451. Не то! 3452…
Девушка понимала, что если она не откроет сейчас же дверь, то …
3455. Нет! Перескочу одну… Семерка всегда была ее любимым числом.
Дверь загудела и открылась. И только тут девушка увидела коряво на-царапанные, видимо, ключом цифры на стене рядом с косяком: 3457. Вот дура невнимательная! Все это время…
Юля буквально ворвалась в подъезд и захлопнула за собой тяжеленную дверь.
На улице Ломоть огляделся. Далеко уйти меньше чем за минуту, пока длился разговор, она не могла. Значит, в какой-то подъезд шмыгнула. Он тут же вытащил телефон, набрал номер и доложил:
– Здесь птичка. Если с другой стороны здания не выскользнула. Нет? Значит, точно здесь! Надо пару человек оставить и все подъезды обойти. Я расспрошу старушек. Может, они видели, в какой вошла.
Юля понимала, что лифтом сейчас лучше не пользоваться, и поднялась пешком, с трудом передвигая вверх по ступенькам ставшие ватными ноги. Тихонько открыла дверь и, не включая свет, осторожно подошла к окну. Видеть ее на таком расстоянии, за шторами, никто не мог, но чувство страха было сильнее разума. Тем более что в середине двора, чуть в стороне от детской игровой площадки, уже сидели двое крепких парней и курили, поглядывая по сторонам и скользя цепкими глазами по окнам. Затем все внутри у Юли похолодело. К сидящим на скамейке за столиком старушкам, присматривающим за малышами, подходил Ломоть. Бабульки сначала настороженно слушали, что он говорил, а потом замахали руками, засмеялись и показали на Алешин подъезд. Ломоть сразу направился к нему. Все! В том, что теперь ее точно найдут, можно было не сомневаться.
Юля внутренне собралась. Ничего не забыть и не оставить. Метнулась в ванную комнату и смела одним движением в подставленную футболку все, что с такой любовью расставила на полочке. Затем сбегала в спальню за сумочкой. Она достала из неё книгу, которую всегда брала с собой в поездки, хотя помнила ее почти наизусть. Перевернув обложку, Юля написала наискосок несколько слов. Ей необходимо было, чтобы Алексей знал, что он ее никогда больше не увидит, и не страдал от ненужных надежд. Всего три слова, но в них было достаточно силы, чтобы без объяснений убедить в их серьезности. Затем Юля вернулась в спальню и оглядела ее в последний раз, прощаясь.
Совершенно машинально, как она это всегда делала перед выходом на улицу, Юля достала из сумочки духи, и тут от осознания чудовищной бессмысленности этого действия в данной ситуации ее пальцы разжались. Изящный пузырек упал на ковер, распространяя по нему крупные капли так полюбившегося Алексею парфюма. Как во сне, девушка подняла потерявший часть своего содержимого сосуд, закрыла его матовой пробочкой в форме женской шляпки и бросила, неглядя, к остальной косметике.
Сняв с вешалки в прихожей куртку, Юля вышла на лестничную площадку. Спокойно закрыла дверь. Быстрыми легкими шагами поднялась на последний этаж. Затем, достав из сумки носок, положила в него ключи, завязала узлом и бросила в приемник мусоропровода. Постелила ветровку, села и стала ждать. Ломоть поднимался, пыхтя, с этажа на этаж, заглядывая в каждый угол.
Юля даже слышала, как он переводил дыхание.
– Вот идиот, – не к месту подумала она. – Не мог подняться на лифте на последний и оттуда спокойненько спускаться вниз? Одно слово – спортсмен. Еще и бывший.
В эти несколько оставшихся минут она еще раз все обдумала и похвалила себя за правильно принятое решение. Если она попытается сбежать, ее все равно поймают, тогда обязательно будут пытать. Боли она боится. Может не выдержать и выдать Алексея. А так! Испугалась баба, сдалась. Чего с нее взять?!
Юля закрыла глаза и притворилась, что дремлет.
– Ну, вот ты где, – отдуваясь, выдал Ломоть.
Девушка вскрикнула.
– Не вздумай орать! Только хуже сделаешь. Сразу задавлю, а так хоть еще подышишь! Повторяю то, что говорил раньше. Даже если тебя возьмут в милицию, первыми там окажемся мы. Бессмысленно бегать, привлекать к себе внимание или искать защиты. Будешь вести себя нормально – умрешь без боли. Создашь нам временные сложности – помрешь смертью не быстрой, а мучительной. Вставай, пошли. На наручник я накину куртку. Нехорошо жене от мужа бегать. Нехорошо!
Выйдя из подъезда, Юля видела, как старушки провожали ее строгими взглядами и осуждающе качали головами.
Ломоть подвел Юлю к стоящей за аркой машине и толкнул ее на заднее сиденье к развалившемуся там лысому мужику с густой бородой. Сам сел рядом и захлопнул дверь.
– Отбегалась! Что же ты такая шустрая! Из-за тебя вон сколько народа пришлось поднять, – сказал лысый..
– А ты, когда тебя убить хотят, тоже не прячешься? Может, даже рукой в толпе машешь, чтобы не потеряться?
– Наглая! Кто у тебя здесь живет?
– Забрела сюда от вас подальше. Я в Москве никого не знаю, кроме Вадима Ивановича.
Лысый усмехнулся:
– Защитник твой далеко. Купла не просто так в депутаты пробился – башковитый. Отослал его подальше, чтобы не путался под ногами. А ты думала, он тебя в живых оставит после того, что ты видела? Дура!
– Много болтаешь, Хаким, – остановил его сидевший до этого молча на пассажирском сидении пожилой мужчина в черной куртке.
– Откуда код узнала, если никогда здесь не была? – быстро спросил он. Ну?
– Там, если присмотреться, одни цифры на наборе стерты больше, чемдругие, да и на стене в двух местах нацарапаны. Наверно, мальчишки. Я же не такая тупая, как вы.
Юля старалась изо всех сил разозлить этих людей, чтобы поскорее увести их от дома, где живет Алеша. Любой ценой!
– Болтливая овца! – выдавил лысый.
– Тебе виднее. Ты провел с ними больше времени, чем я.
Хаким наотмашь ударил девушку по лицу. Еще и еще…
– Хватит, – остановил его пожилой. – Где пряталась?
– На последнем этаже, за мусоропроводом.
– Врешь!
– Да нет! Верно. Там я ее и нашел. Дрыхла, как бомж, и про код на стене
тоже правда, – вмешался Ломоть.
– Мы ее на «поле чудес» доставляем? – спросил лысый. – Хорошо бы! Тогда еще успеем позабавиться. Ей ведь все равно теперь. Уж больно хороша.
– Нет! Ее Ломоть с Сеней повезут. Ошибку исправлять. Уроды, – процедил сквозь зубы главный.
– Жаль! Спелая девка!
Хаким расстегнул пуговицу на джинсах у девушки и запустил в них руку.
– О! Трусики-то с кружавчиками!
– Как у твоего папочки…
От удара кулаком в висок Юля потеряла сознание.
– Чего, озабоченный? – повысил голос пожилой. – Ладно, Ломоть, забирай ее. В этот раз не упусти. Вытряхивайся, Хаким. Поедешь на моей. Не таскать же сейчас бабу из машины в машину. И позвоните, как закончите.
– Миша! Здравствуй!
– Вадим Иванович! Откуда вы звоните? Телефон не ваш.
– В Москве я, Миша. Только приземлился.
– Нам сказали, что не раньше, чем через неделю будете.
– Есть более неотложные дела. Хорошо без начальства? Не рад?
– Да наоборот! За вас сейчас Колесников со своими отморозками за-правляет. Устали мы.
– Слушай. О том, что я здесь – никому. Мне потребуется помощь.
– Что нужно сделать, Вадим Иванович?
Леша подбежал к двери.
– Сесяс ты за все зафлатишь, – говорил он с букетом, зажатым в зубах, нетерпеливо шаря одной рукой в кармане в поисках ключа, а другой удерживая сумку, полную продуктов.
– Юлька! Я подстригся! Комплименты принимаются только в голом виде, – крикнул он, врываясь в дверь.
– Ты где? У меня в два раза больше опыта находить, чем у тебя прятаться. За сдачу без сопротивления гарантирую…
В гостиной Юли не оказалось. В спальне тоже. Алексей заглянул на кухню. На столе лежала книга с выглядывающим из нее карандашом.
«Жизнь взаймы» – прочитал Алексей на потертой обложке и перевернул ее. На белой поверхности крупными размашистыми буквами было написано ручкой: «Прости. Забудь. Прощай!»
Леша положил книгу и растерянно прошел в ванную. Юлькиной косметики и мелочей, расставленных по зеркальной полочке, не было.
Только сильно пахло ЕË духами.
Юля открыла глаза. Сильно Ломоть ударил её, гад. А может, наоборот, помочь хотел, чтобы не мучалась, когда засыпать начнут. Кто знает? Даже в такой момент в силу привычки ей трудно было думать о людях плохо. Она не хотела умирать, но знала, что в этот раз ей от бандитов не уйти.
«Сама говорила: любовь жертвенна, – подумала Юля. – Значит, и правда люблю. А с этим и умирать легче».
Выдавив широким веером воду из глинистой колеи, джип остановился. Фары другой машины, стоящей у самого края поляны, мигнули два раза.
– Могилко-копатели уже здесь! Плохая примета – возвращаться, слышь, деваха? – сказал, смеясь, Ломоть. – А говорят: суеверия! Вот и не верь после этого! Что-то братки не торопятся. Нам самим, что ли, ее тащить через такую грязь? Слышь, Сеня! Купла сказал: свинца ей добавить, с гарантией, чтобы не вылезла в этот раз. Живучая! Все бабы живучие.
Он, матерясь на чем свет стоит, вылез, щурясь под дождем, и, уже не избегая луж, а ступая куда придется, обошел машину. Открыл багажник и позвал напарника:
– Давай, Сеня! Взяли!
Пройдя несколько десятков шагов в свете фар, они сбросили свою ношу у свеженасыпанного холма. Прикрывая глаза от слепящих лучей, Ломоть сказал:
– Принимайте клиента. Теперь ваша очередь.
Две вспышки. Два выстрела. Два эха взлетели вверх, разбежались друг от друга в разные стороны и потерялись навсегда в густой листве.
За окном природа играла свою любимую мелодию летнего дождя. Заезженная миллионами лет пластинка шипела падающими на землю струями.
Очищающая грусть наполняет человека в такие минуты. Щедрый дар небес. В воде и водке на какое-то время охотно растворяются и горе, и радость, эти человеческие эмоции, неразделимые с жизнью, а можно сказать, ей эквивалентные. Все течет, все изменяется. Только любовь остается…
Алексей стоял у окна. Тяжелые капли уныло скользили по стеклу вниз, и казалось, что природа тоже плачет…
Сверчок
Дедушке Петру Андреевичу
Про любого встретившегося или уже знакомого ему человека дедушка
всегда говорил:
– Какой хороший человек!
У него все были хорошие.
Жили мы в старом бараке, который почему-то официально назывался
финским домом.
Удобства во дворе. Побеленная белилами с синькой печка. Скрипучие
деревянные полы.
К зиме нужно было заготавливать дрова, а летом бесконечно наполнять водой бочки для поливки огорода, таская от колонки на окраине городка тяжелые ведра…
Почему-то сейчас, когда имею «больше, чем заслуживаю» и ничего не
надо делать, если сам не захочу, так тянет в прошлое…
У нас в доме, где-то за печкой, жил сверчок.
Делал он это с большим удовольствием. Всех, кроме дедушки, его громкое присутствие раздражало. Брат и я не раз безуспешно пытались найти непрошенного жильца, но тот умело избегал встречи с такими «поклонниками», как мы. Однажды я наконец увидел сверчка на стене, застывшего в пятне света, как артист на сцене. Он играл, дед, сидя неподалеку на скамеечке, читал газету. Заметив меня, вооруженного свернутым в трубочку журналом, дедушка привстал, сделал движение рукой. Сверчок медленно, как бы неохотно, сбежал вниз и исчез в щели пола.
– Зачем, дедуля? Я бы его сейчас…
– Пусть живет, – ответил дедушка. – Его век и без того короткий.
Так он относился ко всему живому, считая, что любая Божья тварь за-служивает к себе справедливого отношения. Потому что она пришла в этот мир так же, как и мы. И чем мы лучше? Зачем зря обижать, тем более неразумное?
В день, когда дедушка умер, сверчок замолчал…
Три Маши и… ни одного медведя
Из серии «Журавлевы»
Пока есть такие Журавлевы, сохраняется и дух России, в котором от-рицательное временно, а доброе – вечно!
Торопливо спешащая куда-то, похожая на сердитую торговку туча ро-няла на поселок из своего подола редкие и крупные, как клюква, капли дождя.
Ветер раздувал полы серой юбки и шаловливым щенком безжалостно лохматил ее края. И все же это была мирная конференция природы: громы и молнии небесные силы не метали. Очень скоро тучка исчезла, как Чеширский кот, и, казалось, ниоткуда появилась улыбка радуги.
Под навесом из хорошо подогнанных друг к другу оструганных бревен вели пропахший крепким табачным дымом мужской разговор Степан и дед Алексей.
– Мне Анька сказала, как догадку, но я не поверил сначала. Потом сам смотрю… Точно! Округлилась твоя Мария. Думаю, надо спросить. Как это Степка столько лет ждал, а тут… в десятку.
– Чего болтаешь, – огрызнулся Степан. – У нас полдеревни снайперов.
Вон… Светушенки. Каждый год новый.
– Так, да не так, – возразил дед. – Они и рады бы мимо стрельнуть, да не получается. Молодые! Им хоть узлом завяжи! А твое ружьишко долго на стене висело, оттого и удивляюсь.
– Хватит, – оборвал его Степан. – Я и сам теперь вижу. Факты складываются! «Гони – говорит – в город за детской коляской. Обязательно нашей, отечественной. Потом все объясню». Еще бы по радио или из прессы об этом узнал!
– Врут нам, конечно, средства массовой информации много, но не всегда, – вставил дед. – Тут недавно передачу о китайской медицине слышал. Оказывается, что за ухо где ни схватишься – везде польза. Я сразу подумал: вот почему Колька у вас такой здоровый вырос. Вы ведь его с Марьей до седьмого класса за уши таскали. Подтверждается научный факт! Да и мимо нас батяня не прошел ни разу, чтобы не вертануть, и… посмотри, что получилось!
Так они проговорили еще недолго о разном. Потом помолчали, пожали друг другу руки, и Степан заторопился в город выполнять поручение жены.
Придя домой, дед Алексей поделился новостью о коляске со своей половиной.
Предупреждать ее никому ничего не рассказывать было так же бессмысленно, как просить траву не расти, а ветер не дуть. Любая тайна отражалась от бабы Ани, как солнечный луч от зеркала, отскакивала от нее стремительной элементарной частицей и с быстротой, нарушающей все законы мироздания, достигала ушей местных жительниц.
Начинала она обычно издалека, но постепенно доводила слушателя до затейливо спрятанной за намеками новости, которая была для нее как положенное на ладонь свежесваренное яйцо – слишком горячо, чтобы удержать.
– Баб Ань, чего нового слышно? – окликнули старуху скучающие на лавке у магазина женщины, обрадованные появлением ходячей местной газеты.
Они ждали вечно запаздывающую продавщицу.
– Какие у нас новости! Стареем!
– А твой дед Алексей, вон, совсем не меняется!
– Да как он состарится, когда у него башка из холодильника не выла-зит? Сегодня вот, правда, меньше. Степку надо поддерживать!
– А чего у Степки-то, – заинтересовались бабы.
– Я и так много сказала, – замахала руками баба Аня, порываясь уйти, но с места не стронулась, а только наблюдала, как женщины, стряхивая шелуху семечек с подолов, повскакивали с лавки и подошли поближе. Можно было начинать.
– Ой, Степка! Рассеянный такой стал. Хотя… любой на его месте…
– Чего, баба Ань? Не томи!
Старуха ледоколом прошла сквозь уважительно расступающуюся перед ней толпу женщин и села на лавку. Кольцо тут же сомкнулось вокруг нее, как рожь в песне о коробейниках. Ради такого момента стоило жить!
– Я думала, все уже давно заметили, – продолжала тянуть баба Аня, но, подняв голову, осеклась. По выражениям склоненных над ней напряженных лиц она поняла, что затягивать более не стоит, и быстро продолжила:
– Да не в Степке дело! Марью-то когда последний раз видели? – заторопилась она и, не дожидаясь ответов, выпалила:
– Я только намекну, а там уж сами догадывайтесь. Из дома не выходит –
раз, потому что живот на нос лезет. Степан за коляской в город собирается –два! Я вам ничего не говорила – три!
На селе народ любым новостям рад, а от такой закрутили головами, заудивлялись по-бабьи. Всем непременно и сейчас же захотелось взглянуть на будущую мамашу, и толпа, возбужденно переговариваясь и заметно увеличиваясь в размере по мере прохождения по селу, направилась к дому Журавлевых.
На крыльце сидел, выстругивая что-то перочинным ножиком, Колька. Увидев приближающуюся к калитке делегацию женщин, он занервничал, перебирая возможные причины такого многолюдного посещения, втянул голову в плечи и исчез быстрее, чем срезанная им длинная стружка долетела до земли.
–Что случилось, бабы? – тревожно спросила Мария, спускаясь с крыльца и поправляя на ходу косынку. – Из окна вас увидела. Неужели Колька-гад опять что-нибудь натворил? А… чего это… лица у вас такие медовые?
– Давно не видели тебя, Марьюшка! Покажись народу!
Мария Сергеевна прищурилась подозрительно.
– Что-то я вас, бабы, не пойму! Кроме как на сынка моего, шкоду, жаловаться или подзанять ненадолго, просто так ни за что не зайдете, а тут все ходячие и ленячие притащились. Петрову только не вижу, но она уж год как не встает!
– Да мы случайно услышали…
Тут все, не сговариваясь, повернули головы в сторону бабы Ани.
– Что к Журавлевым скоро журавлик в клюве что-то принесет, – выпалила за всех бойкая почтальонша.
Мария Сергеевна кашлянула, заморгала. Удивилась:
– Откуда узнали-то?
Бабы охнули! Правда, значит! Под восхищенными взглядами остальных баба Аня пожала плечами, закатила глаза, вздымая руки к небу, как бы восклицая этим: «Ну, что я вам говорила! Разве я когда-нибудь вру?»
– Поздравляем, Марья!
Юбки окружили Марию Сергеевну со всех сторон, как инфузории-туфельки бактерию, и поедали ее глазами, даже трогали, что ей не очень нравилось, и она, отбиваясь от липких рук, выбираясь из круга, сказала нарочито строго:
– В нашем магазине все можно трогать, кроме продавца! Что на вас нашло, бабы!
Но было видно, что она рада вниманию и неподдельной женской со-лидарности.
– И Степан твой молодец! Хорош!
– И это знаете? Ну, даете! Он ведь за коляской только что поехал! Вот ведь какие таланты у нас в глубинке пропадают! Лучшего сыску в мире нет!
– Марья, ты только скажи, что надо, мы подсобим. Вот радость-то!
Мария Сергеевна, не привыкшая к таким церемониям, начала манером, каким загоняют гусей в открытую дверь сарая, подталкивать пришедших к калитке.
– Все, бабы! Идите вы со своими восторгами… козе в трещину. Сами знаете – дел у меня много!
Степан попросил товарища остановить запыленную, истерзанную кол-добинами машину как можно ближе к калитке и проскочил «обстреливаемую» взглядами любознательных соседей, территорию перед домом, прикрывая коляску своим телом. Зайдя в комнату, он подкатил транспортное средство к стене, отдышался и как можно приветливей подошел к сидящей за кухонным столом, составляющей какой-то список Марии.
– Все, Маш! Принимай хозяйство.
И отошел. Мария удивилась:
– А зачем она, узнать не хочешь?
– Да уж просветили люди добрые. Спасибо!
– Ну вот! Не сердись, Степан! Сюрприз я тебе готовила, да баба Аня, как всегда, откуда-то узнала и «Я вам ничего не говорила» по всему селу раз-несла. Ума не приложу, откуда ей известно стало? Телеграмму же мне лично в руки доставили, когда ты…
– Откуда? – Степан раздраженно перебил жену. – По фигуре! Еще немного, я и сам бы догадался. Вон, выпирает! Все говорят, по форме живота – девочка будет. А ты что, мать, думаешь? – уже спокойно и примирительно спросил он.
Мария Сергеевна открыла рот. Широко. Как в кабинете дантиста.
– Ты о чем, Степан? – выдохнула она наконец, надвигаясь на него и про-тирая пальцами линзы воображаемых очков. – Какая фигура? Машенька с дочкой прилетает! ! Коляска-то для Марии третьей. Мэри, по-ихнему. Внучки твоей!
Баба Аня, надо отдать ей должное, смеялась громче всех! Мария Сергеевна дулась некоторое время за то, что приняли ее за беременную, но потом здраво рассудила, что разумней будет присоединиться к общему веселью.
Дочка Мария приехала через неделю. Повзрослела, посерьезнела, но как только улыбнулась – своя, как не уезжала, хоть уже и иностранка! Машеньку на руках держит – светится! Встретились Маши посреди двора, и все три плачут!
– А коляску-то я зачем покупал? – поинтересовался Степан позже у жены. – У нее своей, что ли, нет? Вон, смотри, какая красивая!
– Да есть, как не быть! Я подумала… Может, ихние к нашим дорогам непривычные.
И ведь права оказалась! На привезенном Машей элегантном «строл-лере», как она его называла, оба передних колеса к концу недели заклинило. На что Мария Сергеевна заметила:
– Китай и есть Китай. Там все сейчас делают. Кроме нас со Степкой!
И-и-и… по-ка-ти-ли малышку бережные руки по русским лужкам, бугор-кам и лужицам, разбрызгивая в разные стороны кузнечиков, поднимая в пряный воздух стрекоз и бабочек. Чтобы научилась девочка слышать дыхание трав и пение беззаботных птиц, чтобы душа ее никогда не очерствела и с молоком матери, выпитым на русской земле, впитала присущие нашей родине таланты: любить, ждать, прощать и верить! А с такой закваской плохим человек не вырастет, где бы он потом ни жил…