Александр Петрович Пальчун
Театральные комедии
БРУНО. Не будем.
АНТУАН. Зачем расходовать здоровье для бессмысленной борьбы с богатством?!
БЕРГЕНС. Оно и для других дел понадобиться.
ЭЛИЗА. Это для каких еще других?
БЕРГЕНС. Ну… книги там писать или устраивать спектакли. Или, на худой конец, всем залом дружно нам поаплодировать.
(Занавес)
НАШЕСТВИЕ ПЛЕМЯННИКОВ
(Комедия в двух действиях)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
БОРИНСОН – миллионер
ЭМИЛИЯ – жена Боринсона
СЕБАСТЬЯН – камердинер
ЖАННА – секретарь
ПАТРИК – племянник
ЮЛИЙ – второй племянник
ЖИЛЬБЕРТ – налоговый инспектор
КАТРИН – жена Жильберта
КОМИССАР
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Действие происходит во Франции, в доме семейства Боринсонов. Необходимая обстановка: входная дверь по центру, слева – две двери, одна в спальню, вторая – в рабочий кабинет Боринсона. Справа – дверь в другие комнаты. Также есть камин, диван, журнальный столик с колокольчиком на нем и телефоном, секретер с выдвижными ящичками, компьютерное кресло, обычное кресло у камина. На стене в рамке групповой снимок трех мальчишек.
(БОРИНСОН сидит в кресле у камина, перебирает бумаги. Некоторые листы бросает в огонь. Входит СЕБЕСТЬЯН с маленьким подносом в руках – принес кофе.)
СЕБАСТЬЯН. Доброе утро, Адриан Стефанович.
БОРИНСОН. Кому доброе, а кое-кто еще и глаз не сомкнул.
СЕБАСТЬЯН. Мне тоже не спалось – кости ломило. Не иначе как на погоду.
БОРИНСОН. Вечно ты со своими глупостями! Причем здесь погода? Погода, она каждый день. Ты хотел сказать, ожидается дождь?
СЕБАСТЬЯН. Да какая нам разница, дождь или снег. Крыша не течет, тяга в камине хорошая, сиди себе – отогревай косточки.
БОРИНСОН. Ты хоть знаешь, чем я сейчас топлю этот камин?!
СЕБАСТЬЯН. Ясное дело – бумажками. Тяжело поленце поднять – не желаете себя утруждать.
БОРИНСОН. Да я сейчас половину жизни в топку бросаю! Столько ненужных бумаг.
СЕБАСТЬЯН. Это любовные письма ваших красавиц?
БОРИНСОН. Акции это, акции! Отныне ими топить камин дешевле, чем дровами. Мусор и только! Вот на каком фундаменте я построил свою жизнь!
СЕБАСТЬЯН. Да-а-а… Вы много чего понастроили: и заводы, и фабрики, и даже нефтяную вышку. Помните, говорили, это вам не Эйфелева башня, что шилом торчит среди города. Моя, в отличие от нее, деньги качает.
БОРИНСОН. Накрылась моя качалка. Лопнула нефтяная компания, половину состояния потерял! Нищие мы с тобой, Себастьян, старые нищие горемыки.
(Входит ЭМИЛИЯ.)
ЭМИЛИЯ (Боринсону). Адриан, не устраивай здесь дом престарелых. Вам двоим только по пятьдесят.
БОРИНСОН. Эмилия, зато тебе, как обычно, всегда тридцать.
ЭМИЛИЯ. Ничего подобного – двадцать, и точка.
БОРИНСОН. Вот и будь двадцатилетней нищенкой. Я столько в эту нефтедобычу вложил, хоть забирайся на вышку – и вниз головой!
СЕБАСТЬЯН. А пустят? Ведь говорите, она теперь не ваша.
БОРИНСОН. Пустят. Еще не все знают о потере активов. Но Жильберт – это налоговое чудо, первым унюхал, что дело худо. Говорит, больше не будет прикрывать меня. А тут еще бедные родственники! Это она во всем виновата! (Указывает на Эмилию.)
ЭМИЛИЯ. Да я-то при чем? Ты же сам решил передать племянникам основное состояние, а нам оставить только вышку!
БОРИНСОН. А кто меня поддержал в этой глупости?! И письма ты составляла. (Кривляется.) Уважаемый братец, я принял решение… (Обычным тоном.) Братец прочтет и решит, что я ударился головой. Ничего они не получат!
ЭМИЛИЯ. Как не получат?! Ведь мальчики скоро приедут!
БОРИНСОН. Как приедут, так и уедут! Что мне, все отдать, а самому идти по миру с котомкой?!
ЭМИЛИЯ. Но это некрасиво получится.
СЕБАСТЬЯН. Ехали на свадьбу – попали на призывной пункт.
ЭМИЛИЯ. Отдашь половину из того что осталось.
БОРИНСОН. А вот шиш им! Двадцать лет видеть не хотели, а теперь, когда прослышали о наследстве – примчатся.
ЭМИЛИЯ. Да разве они виноваты! Ты сам нос воротил, ни разу не приглашал. Все некогда было.
БОРИНСОН. А разве не так! Я что, по-твоему, отдыхал?!
ЭМИЛИЯ. Вот теперь и отдохни.
БОРИНСОН. С фуражкой на паперти? (Себастьяну.) Вот ты, Себастьян, обрадовался бы разорению?
СЕБАСТЬЯН. Чтобы разориться, не мешало бы сначала разбогатеть.
БОРИНСОН. А хотел бы стать миллионером?
СЕБАСТЬЯН. Я? Не смешите.
БОРИНСОН. А вот придется.
СЕБАСТЬЯН. Что придется?
БОРИНСОН. Побывать в моей шкуре.
ЭМИЛИЯ. Ты о чем?
БОРИНСОН (Себастьяну, поднимаясь с кресла). Слушай, дружище, мы двадцать три года знаем друг друга.
СЕБАСТЬЯН. Тридцать два.
БОРИНСОН. Тем более. Вот я – миллионер, кровосос, капиталист…
ЭМИЛИЯ. Еще и бабник.
БОРИНСОН (Эмилии). Эмма, оставь свою песню, нашла время. (Себастьяну.) Я владелец заводов и всего прочего, а ты – мой камердинер. Разве это справедливо?
СЕБАСТЬЯН. Да вы что, Адриан Стефанович, в коммунисты записались?
БОРИНСОН. Нет, нефтяной промысел потерял. А когда что-то теряешь, всегда вспоминаешь о справедливости. Иной раз стыдно людям в глаза смотреть.
ЭМИЛИЯ. Что-то по отношению к родственникам не заметно.
БОРИНСОН. Вот как раз перед ними и стыдно. Приедут, а вместо обещанного состояния увидят нищего бедного старика, пострадавшего от рыночной экономики.
СЕБАСТЬЯН. Да что вы заладили о страданиях, будто от них какой-нибудь прок. Вот у меня поясницу ломит, так что? Все время вспоминать? Просто малость неудобно, и все.
БОРИНСОН. А у меня колени болят. Недавно хотел богу помолиться, а ноги не сгибаются. Значит, он не захотел меня слушать, коль такую болячку организовал! А если не хочет, то и не надо! Особенно после того, что на бирже сотворил.
ЭМИЛИЯ. Адриан, вашей биржей заведует другой товарищ.
БОРИНСОН. Ну, уж нет! Этому я молиться не стану. Но и главного благодарить не за что. За один день столько потерять! А тут еще родственнички!
ЭМИЛИЯ. Они завтра приедут.
СЕБАСТЬЯН. А может и сегодня.
БОРИНСОН. Вот ты их и встретишь.
СЕБАСТЬЯН. Отчего же не встретить – комнаты приготовлены, только ваш кабинет не высох.
БОРИНСОН. Встретишь по-хозяйски.
СЕБАСТЬЯН. Можете не сомневаться, все будет, как полагается.
БОРИНСОН. Я говорю, встретишь их, как настоящий хозяин.
СЕБАСТЬЯН. А как же иначе.
БОРИНСОН. Да что за привычка все перекручивать! Встретишь от имени Адриана Стефановича Боринсона!
СЕБАСТЬЯН. Еще бы не встретить… Встретим по-человечески.
БОРИНСОН. Господи! Да ты временно станешь Боринсоном! Они меня, слава богу, с детства не видели. И видеть не хотели, пока о денежках не прознали!
СЕБАСТЬЯН. Так вы денег, как я понимаю, и не собираетесь давать.
БОРИНСОН. Это ты им не дашь. Объяснишь, мол, так и так, последний сухарик в воде размачиваю. Телевизор перестал смотреть – там в рекламе жареные сосиски показывают. Одним словом, устроишь им от ворот поворот. А что делать, если совсем обеднел?!
СЕБАСТЬЯН. Да беднее меня и в самом деле некуда.
БОРИНСОН. Вот и хорошо, что у тебя все так счастливо сложилось. Кому же, как ни тебе, бедность изображать? И мне краснеть не придется.
ЭМИЛИЯ. Вот как ты встречаешь бедных мальчиков! Мы их столько лет искали, после крушения корабля. Третьего до сих пор найти не можем.
БОРИНСОН. Раньше надо было находиться. А теперь и мой корабль разбился. Сижу на мели.
ЭМИЛИЯ. А ты на это время куда-то уедешь?
БОРИНСОН. Никуда я не уеду. Я временно возложу на себе обязанности нашего уважаемого Себастьяна. Ведь не может миллионер оставаться без камердинера? Буду наблюдать за родственниками, как постороннее лицо.
СЕБАСТЬЯН (с обидой). Значит, я в этом доме был посторонний?
БОРИНСОН. Да не посторонний. Буду наблюдать со стороны. Сделаюсь твоим камердинером. Кстати, это очень даже справедливо: ты исполняешь мою роль, а я – твою.
ЭМИЛИЯ. Ты меня заинтриговал. И до какой степени будет доходить правдоподобность?
БОРИНСОН. До разумной, и не более.
СЕБАСТЬЯН (в сторону). Я разочарован.
ЭМИЛИЯ. Что за половинчатость решений?
СЕБАСТЬЯН. Так вы что, будете мне прислуживать?
БОРИНСОН. Ну почему сразу – прислуживать. Подставлю плечо, помогу перенести неожиданно свалившуюся на тебя бедность. Ты, вон, сколько помогал переносить неподъемное бремя роскоши.
(Слышится дверной звонок.)
БОРИНСОН. Погоди, кто-то приехал. Давай сюда твою ливрею, держи пиджак. (Боринсон и Себастьян меняются одеждой.)
БОРИНСОН. Я открою.
ЭМИЛИЯ. Жанна увидит тебя в этом наряде – со смеху умрет.
БОРИНСОН. Я ее предупредил. (Себастьяну.) Садись в кресло и представь меня достойно.
СЕБАСТЬЯН. Потерявшим нефтяную вышку?
БОРИНСОН. Ни в коем случае! Они воспримут потерю, как собственную. Разве я похож на человека, способного огорчить родственников?!
(Опять слышится звонок. БОРИНСОН уходит, СЕБАСТЬЯН застегивает пиджак, красуется перед Эмилией.)
СЕБАСТЬЯН. Как вам новый муженек?
ЭМИЛИЯ. Лучше прежнего.
СЕБАСТЬЯН. Никогда не ожидал от него такого подарка. Вы знаете о моих чувствах к вам. Наконец-то я смогу выполнять обязанности вашего супруга.
ЭМИЛИЯ. Себастьян, не надо. Это только игра. Очередная блажь Адриана.
СЕБАСТЬЯН. Но все равно я счастлив, и, вместе с тем, опечален.
ЭМИЛИЯ. Моим отказом?
СЕБАСТЬЯН. Что придется ворчать и покрикивать на вас.
ЭМИЛИЯ. Как бы ты ни старался, у тебя никогда не получиться огорчить меня больше Адриана.
(СЕБАСТЬЯН расстегивает пиджак, разваливается в кресле. Входит БОРИНСОН в ливрее. Его походка и внешность сделались лакейскими, говорит подобострастно.)
БОРИНСОН. Адриан Стефанович, пожаловали ваш племянник Юлий.
СЕБАСТЬЯН. Пригласи, Себастьян. Что-то вид у тебя потрепанный. Не иначе, как вчера злоупотребил? Щеки так и горят.
БОРИНСОН. Это от простуды, Адриан Стефанович.
СЕБАСТЬЯН. Смотри, как бы краска от твоей простуды на нос не перекинулась.
(Входит ЮЛИЙ.)
СЕБАСТЬЯН (поднимаясь с кресла). Юлий! Наконец-то! Как я рад тебя видеть!
ЮЛИЙ. Добрый день, дядюшка! Добрый день, тетушка! (Целует руку Эмилии.)
СЕБАСТЬЯН. Как перенес дорогу?
ЮЛИЙ. Ужас! Море так штормило, что капитана едва не смыло с палубы. Хорошо, что штурман поймал его за бороду.
СЕБАСТЬЯН (Боринсону). Вот видишь, как подчиненный должен заботиться о начальстве!
БОРИНСОН. Да у вас бороденка-то почти не растет. Что мне, за уши вас ловить?
СЕБАСТЬЯН. Поговори мне еще. Лучше распорядись насчет обеда. Известное дело, как продукты усваиваются во время шторма.
(БОРИНСОН уходит.)
СЕБАСТЬЯН (Юлию). Ох, и вырос ты, Юлий! Никогда бы не узнал, повстречай на улице.
ЮЛИЙ. И вы, дядюшка, очень изменились – сами на себя не похожи. Я надеялся увидеть вас другим.
СЕБАСТЬЯН. Это каким другим?
ЮЛИЙ Примерно, как ваш камердинер, толстеньким и ворчливым. А вы еще ого-го! Молодой и стройный.
СЕБАСТЬЯН. Моей заслуги в этом нет. Это все природа – досталось от предков. И Эмилия вон старается, держит меня в тонусе.
ЭМИЛИЯ. Приходится. Чтобы не превратился в Себастьяна.
ЮЛИЙ. Что вы! Какой Себастьян?! И ум у вас необыкновенно светлый.
СЕБАСТЬЯН. А все потому, что вовремя выгнали со школы. Проучись еще пару годиков – и совсем бы пропал. Я двадцать лет всю эту школьную дурь из головы выбивал. Насилу справился. Так что ты, Юлий, с наукой поосторожней. Надеюсь, Кембриджей не кончал?
ЮЛИЙ. Что вы, дядюшка? Бог миловал. У вас намерен учиться. Все в один голос твердят, вы финансовый гений.
СЕБАСТЬЯН. Да какой там финансовый! Обыкновенный, самый что ни на есть рядовой. Понапридумывают всякого.
(Входит БОРИНСОН.)
БОРИНСОН. Адриан Стефанович, в какую комнату прикажите поселить Юлия?
СЕБАСТЬЯН. Я ведь тебе сто раз говорил, что рядом с моей.
БОРИНСОН. Но там еще краска после ремонта не высохла.
СЕБАСТЬЯН. За неделю не высохла?! Краску без меня высушить не можете!
ЭМИЛИЯ. Я покажу ему комнату. (Направляется к выходу.)
СЕБАСТЬЯН. Я покажу. Без меня вы опять что-нибудь напутаете.
(СЕБАСТЬЯН и ЭМИЛИЯ уходят.)
ЮЛИЙ (Боринсону). Ох, и бодрый у тебя хозяин!
БОРИНСОН. Все на нем… Все на нем… И как только поспевает.
ЮЛИЙ. Но и ты, дружочек, смотрю, еще крепенький. Скажи-ка, почтенный, с чего это твой хозяин, с виду вроде еще не совсем выживший из ума, решил раздарить свое состояние? Хочет окончательно поссориться с родственниками?
БОРИНСОН. Наоборот. Он до этих вот пор переполнен радостью. (Резко проводит ребром ладони по горлу.) Так что решил поделиться с племянниками. Сам нахлебался – угости других. Но вы правильно заметили, с виду он вроде как бы нормальный.
ЮЛИЙ. А на самом деле?
БОРИНСОН. На самом деле… Да при такой перегрузке деньгами у всякого вагоны в голове с рельсов соскочат. Стал вести себя хуже неотесанного мужика: ни воспитанности тебе, ни уважения к другим. Как будто вся мировая культура мимо него прошмыгнула.
ЮЛИЙ. Это простительно – все деньги делал. Некогда было. А что-то я слышал, будто бы твой хозяин пострадал на бирже?
БОРИНСОН. Да что ему эта биржа! Комариный укус. Почесал местечко, где раньше пару миллионов было – и дальше себе посвистывай.
ЮЛИЙ. А ты, Себастьян, смотрю, мужичок головастый. Вот скажи, не смог бы ты при случае, если что услышишь от хозяина, мне сообщать? Я в накладе не останусь.
БОРИНСОН. А почему бы и нет. Чего доброго, он все пораздарит, ни себе, ни нам не останется.
ЮЛИЙ. Э-э-э, да ты, я вижу, умнее своего хозяина будешь.
БОРИНСОН. А еще другие родственники понаедут… Не угадаешь, как и подступиться. Уж лучше с одним дело иметь.
ЮЛИЙ. Вот это умница! Я тебя, Себастьян, можешь не сомневаться, отблагодарю. Ты только не забывай меня дядюшке нахваливать. Мол, Юлий вас очень уважает, отзывается, как об родном папаше. А уж как любит вас – передать невозможно!
БОРИНСОН. Не сомневайтесь, о вашей любви он узнает первым.
ЮЛИЙ. Молодчина! А тетушка его как?
БОРИНСОН. В каком смысле?
ЮЛИЙ. Ну что ты, Себастьян, как малый ребенок?! Обыкновенных вещей не понимаешь. Как она молодых людей встречает?
БОРИНСОН. Молодых… Это каких?
ЮЛИЙ. Да хоть меня, например. Сравни меня и этого старикана. Женщины, они, как известно, внимания к себе требуют, о всяком таком мечтают. Чтобы ими восторгались, на колени перед ними падали. Что-то мне подсказывает, что она изменяет моему драгоценному дядюшке. (Изображает рожки над головой.) Нет, я, конечно, не осуждаю. Кому понравится целыми днями слушать, как у него скрипят колени. Тут всякая на стену полезет. Понятно, она тоже не первой свежести, но приударить за ней еще можно.
БОРИНСОН. К-х, к-х… Нет! Насчет этого хозяйка строгая. И не вздумай, только хуже сделаешь!
ЮЛИЙ. Ничего ты, Себастьян, в женщинах не понимаешь. Внутри они себя до старости двадцатилетними видят. Глупости, конечно. Но я ведь не жениться собираюсь. И дело вести буду осторожно, вежливо и с подходом. Тут меня учить не надо. А насчет благодарности не сомневайся. Если с тетушкой выгорит, тебя вдвойне отблагодарю. Да не выпучивай так глаза – век меня вспоминать будешь!
(Входит ЖАННА.)
ЖАННА. Добрый день. Пожалуйте в столовую. Обед готов.
БОРИНСОН. А это наша Жанна – секретарь Адриана Стефановича. Вся деловая переписка не ней. Весь бизнес ведется с ее помощью. Не знаю, чтобы он без нее и делал?
ЖАННА. Предполагаю, что… нашел бы другого секретаря. (Смеется.) А вот камердинера непременно бы оставил.
БОРИНСОН. Нет. Он оставил бы только тебя. Где он отыщет такого красивого и исполнительного секретаря? (Показывает Юлию часы.) Вот, смотри, обед назначен ровно на два – минута в минуту. А без нее еще бы часа три голодали.
(Входит СЕБАСТЬЯН.)
СЕБАСТЬЯН. Приглашаю на обед, все уже стынет.
БОРИНСОН. Юлий, проходи, я сейчас догоню.
(СЕБАСТЬЯН и ЮЛИЙ уходят.)
ЖАННА. Адриан Стефанович, ох и забавно вас видеть в этой роли!
БОРИНСОН. Ласточка моя! Как я рад, что сумел развеселить тебя хоть таким образом. Для тебя я готов в любую зверушку нарядиться!
ЖАННА. Адриан Стефанович, не шумите, нас могут услышать.
БОРИНСОН. Да пусть все слышат, как я люблю тебя!
ЖАННА. И ваша жена?
БОРИНСОН. А вот ее огорчать не стоит. Все-таки лучше, если она ничего не знает.
ЖАННА. И знать то нечего. Но все равно, если догадается, что вы влюбились…
БОРИНСОН. А сделать ничего не сможет – старший здесь я. Я хозяин своей судьбы! Если б ты знала, до какой степени я обожаю тебя! Не поверишь, на старости лет начал стихи писать. Вот послушай – они посвящены тебе. (Подходит к секретеру, выдвигает один из ящичков, вынимает лист бумаги, читает.)
Пусть все в моем доме меня заругают,
На бирже пускай заклюет воронье,
Я буду любить вас, моя дорогая,
До гроба, до смерти, и после нее!
ЖАННА. Бедный Адриан Стефанович! Я восхищена. (Подходит, гладит Боринсона по голове, как ребенка.)
БОРИНСОН (радостно). Я напишу целую поэму. (Трясет листом бумаги.) Ты увидишь, на что способен Боринсон! (Настороженно прислушивается.) Там, кажется, кто-то идет. (Кладет стихи в ящик секретера, задвигает его.) Мне сейчас лучше уйти.
(БОРИНСОН уходит. Входит ПАТРИК с чемоданом и плащом, перекинутым через руку.)
ПАТРИК. Добрый день. Извините, я оборвал звонок, но никто не отвечает.
ЖАННА. Я ничего не слышала.
ПАТРИК. Вероятно, в этом дом прибыло столько родственников, что звонок не выдержал нагрузки. Я Патрик – племянник Адриана Стефановича. Прибыл по его приглашению.
ЖАННА. Еще один племянник?
ПАТРИК. Что значит еще? Разве уже кто-то есть?
ЖАННА. Конечно. Юлий. Он приехал сегодня утром.
ПАТРИК. А мне звонил, что прибудет завтра.
ЖАННА. Странно.
ПАТРИК. Странно, что я племянник? Приношу свои извинения. Но все претензии, что я не брат и не дедушка Адриану Стефановичу, а всего лишь племянник, адресуйте моим родителям.
ЖАННА. Я вас не виню. И в свою очередь приношу извинения, что не принадлежу к славному роду Боринсонов. Я всего лишь секретарь Адриана Стефановича – Жанна.
ПАТРИК. Очень приятно. Похоже, дядюшка знает только в кадровой политике, если нашел столь очаровательного сотрудника.
ЖАННА. А вы раньше когда-нибудь видели Адриана Стефановича?
ПАТРИК. Нет, не доводилось, не было повода.
ЖАННА (в сторону). Слава богу, он его не узнает. (Патрику.) А теперь вот случай представился. Он решил поделить свое состояние между родственниками.
ПАТРИК. По-моему, он немного запоздал с таким решением.
(Входит СЕБАСТЬЯН.)
СЕБАСТЬЯН. Жанна, возьми себе за правило, встречаться с женихами за пределами этого дома.
ЖАННА. А это и не жених, а ваш племянник Патрик.
СЕБАСТЬЯН. Патрик! Господи! Извини, не узнал. Что же ты не сообщил?! Мы бы выслали машину. А вырос-то как! Жанна, посмотри, какой красавец вымахал! И сколько же я тебя не видел?
ПАТРИК. Мне двадцать восемь. Вот ровно столько лет и не виделись.
СЕБАСТЬЯН. Не говори… как быстро летит время! (Жанне.) Это мой самый толковый племянник. Говорят, за что ни возьмется, обязательно сделает.
ЖАННА. В этом он мне вас напоминает, Адриан Стефанович. Вы в любой роли хорошо смотритесь.
СЕБАСТЬЯН. А как же иначе. Но ты его оцени – вылитый я в молодости! (Патрику.) Как дорога? Море штормило? Только не говори, что штурман ловил капитана за бороду.
ПАТРИК. Я после того крушения предпочитаю летать самолетами – быстрее и безопасней. Однако на подлете, действительно, случилась серьезная болтанка. Штурману пришлось ловить стюардессу. Она теряла равновесие.
СЕБАСТЬЯН. Правильно и делал. Когда женщина теряет равновесие, настоящий мужчина не должен теряться.
ЖАННА. Адриан Стефанович, как вы можете говорить такие вещи племяннику!
СЕБАСТЬЯН. Вот! Даже в старости не позволяют человеку сказать, что он думает об устройстве мира. (Берет колокольчик со стола и звонит.)
(Входит БОРИНСОН.)
СЕБАСТЬЯН. Себастьян, познакомься, это умнейший из молодых людей на свете – мой племянник Патрик.
БОРИНСОН. Очень приятно. Себастьян. Рад видеть вас в нашем доме.
СЕБАСТЬЯН. А это Себастьян – мой камердинер. Начал служить, когда тебя еще на свете не было. И вот, верой и правдой – двадцать три года.
БОРИНСОН. Тридцать два.
СЕБАСТЬЯН. Правильно, долгие тридцать два. А я его, если честно, все это время не очень ценил и крепенько притеснял: то капризничал, то срывал на бедняге свое плохое настроение.
БОРИНСОН. Не выдумывайте, Адриан Стефанович. Такого никогда не было.
СЕБАСТЬЯН. Было! Еще и как было! Как начну, бывало, изводить претензиями, он, горемыка, не знает, куда спрятаться. Хоть в петлю лезь.
БОРИНСОН. Не преувеличивайте. Если что и случалось, то вы быстро отходили.
СЕБАСТЬЯН. По три дня бывало распекал. Рядом никого под рукой, так я давай его, Себастьяна, утюжить. А он ведь, если посмотреть, золотой человек. А какой исполнительный – целый день суетится без устали. Несправедлив я был к нему, вот как на духу говорю – очень несправедлив.
БОРИНСОН. Да прекратите, в конце концов… меня нахваливать!
СЕБАСТЬЯН. Ишь, какой нервный! Прямо молнии мечет. Но это он только с виду. Внутри – спокойный и преданный своему хозяину. А я, чего уж там говорить, – свинья свиньей!
ПАТРИК. Дядюшка, не ожидал от вас такой самокритики. Я ведь, между нами, как и все прочие родственники, считал вас немного заносчивым и бессердечным.
СЕБАСТЬЯН. Да чего уж там, говори прямо, деспотом и самодуром.
ПАТРИК. Нет. Самодуром вас считает мой папа. А я, пока человека не увижу, судить не берусь.
СЕБАСТЬЯН. Вот это верная позиция.
ПАТРИК. И я оказался прав. Все считали вас грубияном, зазнайкой, бессердечным воротилой…
СЕБАСТЬЯН. Все это выдумали завистники.
ПАТРИК. А все оказалось наоборот. Вы отзывчивый и добрый.
БОРИНСОН. Этого у него не отнимешь. Шутка ли, состояние свое решил пустить по ветру. Кто на такую глупость решится?!
СЕБАСТЬЯН. Помолчи, Себастьян. Не тебе моими деньгами распоряжаться.
БОРИНСОН. Вот видите, как он начинает себя вести, когда дело касается денег. Так что я Адриана Стефановича за его невоздержанность не виню. Я его понимаю, как никто другой. Были миллионы, и вот тебе – отдавай!..
СЕБАСТЬЯН. Насчет моих миллионов мы еще поговорим. (Подходит к стене с фотографией.) Ты который здесь будешь?
ПАТРИК. Вот. Крайний слева.
СЕБАСТЬЯН. Да ты и тогда был выше всех.
ПАТРИК. А вот это Юлий. А Ореста так и не нашли.
СЕБАСТЬЯН. Наверное, утонул, бедняга.
ПАТРИК. Не знаю, дядюшка. Но плавал он хорошо.
СЕБАСТЬЯН. Не будем о грустном.
ЖАННА. И в самом деле. Лучше бы покормили молодого человека – все-таки с дороги.
СЕБАСТЬЯН. Да-да, Жанна. И покажи Патрику его комнату.
(ЖАННА и ПАТРИК уходят.)
БОРИНСОН. Что ты здесь нагородил?! В какое положение ты меня ставишь?
СЕБАСТЬЯН. Причем здесь ты? Я свою репутацию порчу. А тебя наоборот нахваливаю. Он к тебе большим уважением проникнется.
БОРИНСОН. К Себастьяну, а не ко мне.
СЕБАСТЬЯН. А ты пока и есть Себастьян. Так что от племянника за мои страдания даже чаевые получишь.
БОРИНСОН. …В обмен на миллионы?..
СЕБАСТЬЯН. …Которые ты не собираешься ему отдавать.
БОРИНСОН. Обойдутся. Но ведь поначалу я хотел отдать. Если бы не разорение…
СЕБАСТЬЯН. Опять ты про нефтяную вышку.
БОРИНСОН. Это я так, по привычке. На самом деле, как придумал тобою стать, впервые успокоился. И аппетит наладился. Мысли разные о бирже в голову не лезут.
СЕБАСТЬЯН. Это потому, что я сквозь пальцы смотрю на твои проделки. Посмотри, во что дом превратил! А кабинет?!
БОРИНСОН. Да это ты додумался притащить сюда краску!
СЕБАСТЬЯН. Так убери, если мешает.
БОРИНСОН. Себастьян, уж слишком ты рьяно взялся меня изображать.
СЕБАСТЬЯН. Хочешь расторгнуть договор?
БОРИНСОН. Нет! Что ты! В доме, действительно, не прибрано. Шеф, я все устраню.
СЕБАСТЬЯН. То-то же! Смотри мне! И передай Жанне, пусть попридержит свои ухмылки, когда разговаривает со мной. Иначе родственники догадаются о подмене.
БОРИНСОН. Все зависит от того, насколько ты достоверно будешь меня изображать.
СЕБАСТЬЯН. О-о-о! Насчет достоверности не сомневайся. Изображу в наилучшем виде. Буду капризным, наглым и привередливым. А еще занудой и бабником. Тут уж всякий поверит.
БОРИНСОН. Делай, как знаешь. А я в своей новой должности постараюсь поступать по-твоему: плевать на все твои распоряжения, трижды в день наведываться в винный погреб, спать не раздеваясь в одной из дальних комнат – якобы занимаясь там неотложными делами. И не откликаться вот на этот звонок. (Указывает на звонок.)
СЕБАСТЬЯН. Так что мы и дальше будем вести нашу спокойную и привычную жизнь.
БОРИНСОН. Ах, если бы не эти племянники! Ты уж их как-нибудь побыстрее отвадь.
(Раздается телефонный звонок. БОРИНСОН берет трубку.)
БОРИНСОН. Да. Боринсон… слушаю.
ГОЛОС ЖИЛЬБЕРТА (Из динамика). Ты меня узнал?
БОРИНСОН. Жильберт?
ГОЛОС ЖИЛЬБЕРТА. Не называй меня по имени. Иначе сядем вдвоем.
БОРИНСОН. Жильберт, Ты о чем?
ГОЛОС ЖИЛЬБЕРТА. Еще раз назовешь меня, и я положу трубку.
БОРИНСОН. Хорошо… Неизвестный, я вас внимательно слушаю.
ГОЛОС ЖИЛЬБЕРТА. К тебе направили тайного агента!
БОРИНСОН. Из департамента по налогам?
ГОЛОС ЖИЛЬБЕРТА. У-у-у!..
БОРИНСОН. Я все понял. Вовсе не из вашего ведомства. Что ему надо?
ГОЛОС ЖИЛЬБЕРТА. А то ты не знаешь! Я не могу назвать его, иначе потеряю должность и сяду рядом с тобой. Все! Берегись! И приведи в порядок документацию. (Звонок обрывается.)
БОРИНСОН. К нам… направили налогового инспектора…
СЕБАСТЬЯН. К нам или к тебе?
БОРИНСОН. Господи! Сначала разорили, а теперь решили добить инспектором. Скажи, это по-человечески?!
СЕБАСТЬЯН. Да-а-а… Это непорядок… когда камердинер хватает телефон и представляется хозяином.
БОРИНСОН. Но это Жильберт! Мой прикормленный налоговик.
СЕБАСТЬЯН. Наверное, ты прикармливал его, как собираешься угощать племянников?
БОРИНСОН. Да у него два дома, и оба купил за мои деньги.
СЕБАСТЬЯН. Вы грабили государство на пару?
БОРИНСОН. Он грабил меня, но в половину меньше, чем это делало государство. Это Юлий!
СЕБАСТЬЯН. Ты же сказал Жильберт?
БОРИНСОН. Инспектор! Инспектор – это Юлий. Я его сразу раскусил. Изображает из себя прохвоста и просит, чтобы я докладывал о тебе.
СЕБАСТЬЯН. Обо мне?
БОРИНСОН. Обо мне. То есть о Боринсоне. Я уверен, он подкатит и к тебе, а ты ничего не смыслишь в финансах. Мы погибли! Мы лишимся последнего!
СЕБАСТЬЯН. Этого еще не хватало! Я только начал входить во вкус.
(Входит ЖАННА.)
ЖАННА. Наша сладкая парочка воркует.
БОРИНСОН. Жанна, оставь свои шутки. Выпроваживать родственников – нелегкое занятие.
СЕБАСТЬЯН. Жанна, и пожалуйста, перестань ухмыляться. Ты нам испортишь весь маскарад. На карту поставлена добропорядочность Боринсонов.
ЖАННА. Пустое место не ставят. Лучше подскажите, где разместить Патрика?
СЕБАСТЬЯН (указывая на Боринсона). Пусть этим занимается мой камердинер. За что я ему жалованье плачу? Посмотри на его брюки. Их жевал пьяный бегемот. Поселите Патрика в розовой комнате.
ЖАННА (Себастьяну с преувеличенным почтением). Многоуважаемый хозяин, а вас куда определить?
СЕБАСТЬЯН. Что за странный вопрос. Я, как и полагается, буду отдыхать в хозяйских покоях.
БОРИНСОН. Погоди…
СЕБАСТЬЯН. И годить нечего! Знай свое место! И чтобы в моей спальне был идеальный порядок!
ЖАННА (Боринсону, с издевкой). Вот так-то!
СЕБАСТЬЯН. Взялся служить, так и мне дай пожить. Все! Нечего языками чесать. Занимаемся делом. (Выпроваживает Боринсона и Жанну из комнаты и кричит вдогонку.) Себастьян, принеси бутылочку бренди! (В сторону.) О-хо-хо! И зачем я согласился на эту каторгу?
(Входит ПАТРИК с газетой в руках.)
ПАТРИК. Дядюшка. Я хотел бы поговорить с вами.
СЕБАСТЬЯН. Чего ж не поговорить. Присаживайся. (Указывает на кресло.)
ПАТРИК (садится). Я тут в газете прочел тревожное сообщение.
СЕБАСТЬЯН. Неужели опять дожди? Мои колени не выдержат. Или ветер?
ПАТРИК. Настоящий ураган, притом – на фондовой бирже.
СЕБАСТЬЯН. А-а-а! Опять о моей нефтяной компании пишут. Я знаю об этом. Ничего страшного – пустые разговоры.
ПАТРИК. Да если бы только нефтяная компания. Пишут, что вы потеряли все свое состояние. Вот тут совершенно четко сказано…
СЕБАСТЬЯН. Глупости все это! Не верь газетным писакам.
ПАТРИК. Дядюшка, как не верить?! В моих руках биржевые ведомости. Тут все котировки. Вы разорились! Разорились вчистую. Сначала потеряли нефтяную компанию, а теперь – все остальное.
СЕБАСТЬЯН. Не может быть!
ПАТРИК. И, тем не менее, это так.
(Входит БОРИНСОН с бутылкой бренди на подносе.)
БОРИНСОН. Сэр, ваше лекарство.
СЕБАСТЬЯН. Поставь на стол и сегодня можешь быть свободен.
БОРИНСОН. Я хотел навести порядок…
СЕБАСТЬЯН. Завтра, завтра дорогой. Ступай отдохни.
БОРИНСОН. Но вы же сами…
СЕБАСТЬЯН. Что за привычка всегда перечить. Отдыхать! И не вздумай ослушаться! Сегодня у тебя ветхозаветная суббота. И вообще, следующую неделю работаешь по шестидневке – шесть дней отдыхаешь, один работаешь.
БОРИНСОН. Я не ослышался?
СЕБАСТЬЯН. Будешь возражать, вообще на месяц запрещу к чему-либо прикасаться. Иди, иди, погуляй в городе, сходи в кино.
БОРИНСОН. Не смею возражать. Шесть дней уж как-нибудь выдержу без работы. (Уходит.)
СЕБАСТЬЯН. Я не хотел, чтобы он узнал о моем разорении. Это может подкосить его психику.
ПАТРИК. А вашу? А вас?
СЕБАСТЬЯН. Меня это известие из колеи не выбьет. Только придаст аппетиту. (Подходит к столу, наливает две рюмки.) А вот Себастьяну о моем разорении знать не положено.
ПАТРИК. Дядюшка, я потрясен вашей выдержкой.
СЕБАСТЬЯН. Пустяки! Я вообще не понимаю, как люди из-за денег сигают в окна. Так что Себастьяну ни-ни!
ПАТРИК. Я просто сражен вашей заботой о людях.
СЕБАСТЬЯН. А как же иначе. Себастьян уже тридцать два года воспринимает мои проблемы, как свои. А по душевному складу он человек очень и очень ранимый. Это известие может окончательно погубить его. Да и не только его, а и других домашних. Так что – молчим. Ни-ко-му!
ПАТРИК. И?…
СЕБАСТЬЯН. Ни в коем случае.
ПАТРИК. А Жанне?
СЕБАСТЬЯН. Да она еще ранимей Себастьяна. Не хватало нам женских истерик.
ПАТРИК. А как же Юлий?
СЕБАСТЬЯН. И Юлий пусть ничего не знает. Будем к нему милосердны. В курсе только мы.
ПАТРИК. Дядюшка, вы настоящий святой. Но все равно, как вы намерены жить дальше?
СЕБАСТЬЯН. Господь святых без присмотра не оставляет. Так что эту газетенку спрячь и никому не показывай.
ПАТРИК. Но завтра почтальон принесет другую, а там на первой странице огромными буквами – «Боринсон разорен!»
СЕБАСТЬЯН. Да что для всевышнего сломать ногу какому-то почтальону?! А не сломает, так ты будешь перехватывать почту. А еще лучше, в местной типографии отпечатаем специальный номер, где сообщим, что Боринсону возвращены все его нефтяные промыслы. Пусть радуется.
ПАТРИК. Вы о Себастьяне?
СЕБАСТЬЯН. А то о ком же! Ты видел, на нем последнее время лица нет. Чего доброго, худые вести вообще сведут в могилу!
ПАТРИК. Дядюшка, у меня нет слов!
СЕБАСТЬЯН. И не надо. Оставим эти нежности. Пойдем лучше вздремнем после обеда. Ничто так не продлевает жизнь, как время потраченное на сон.
ПАТРИК. Нет, дядюшка, я уснуть не смогу. Как можно спать после таких известий?
СЕБАСТЬЯН. Ты о потере наследства?
ПАТРИК. Нет, я человек не бедный – мне и своих денег хватит. Я буду о вас думать. Мало того, что разорились, теперь вот перед нами, родственниками, неудобно. Как теперь Юлию объяснить, что он ничего не получит?
