Александр Жигалин
Французская мелодия
– Видишь, – улыбнулась Вера Ивановна. – Всё идёт своим чередом.
– Осталось выяснить, куда Александр Иванович перевёз тайник, – поспешил подвести черту Илья.
– А чего тут выяснять?
Оставаясь верным принципу, когда требует ситуация, вызывать огонь на себя, Ростовцев, покинув место за столом, занял место рядом с Верой Ивановной.
Доли секунд потребовалось Илье, чтобы увидеть беснующийся в зрачках Алексея Дмитриевича огонёк страстей.
– Не может быть?
– Может, – улыбнулся Ростовцев.
– Чего не может? – раздался вопрос Виктора.
На слова Рученкова никто не отреагировал, потому как взгляды присутствующих были направлены на Ростовцева.
Взяв Илью за плечи, Алексей Дмитриевич развернул его в направлении Веры Ивановны.
– Познакомься. Перед тобой хранительница тайника.
С этими словами Ростовцев проследовал за стол, не забыв при этом глянуть на хозяйку дома взглядом распорядителя бала. И было во взгляде том столько страсти, столько гордости, что не требовалось ничего говорить. Повисший в воздухе вздох молчания говорил сам за себя. Необходимо было ощутить напряжение непроизнесённых слов, как смысл тут же достигал сознания.
Вера Ивановна, поднявшись, подошла к стеллажу, где, переложив с одной полки на другую несколько книг, поманила пальцем Илью.
– Отец наказывал держать местонахождение тайника в секрете. Причина ясна: всё, что хранится за стеллажом, принадлежит Елизавете Соколовой, по батюшке Александровне.
Произнеся, Вера Ивановна показала глазами на образовавшуюся между книгами щель.
– Там внутри есть рычажок. Потянешь на себя, стеллаж сдвинется с места.
Богданов, сунув руку, нащупал рычаг и, стараясь быть последовательным как в мыслях, так и в действиях, потянул тот на себя.
Внутри стеллажа заскрежетало, и выстроенная от пола до потолка махина начала плавно отходить в сторону.
Образовавшийся проём позволил Илье встать между стенкой и стеллажом.
Оставалось сделать шаг в напоминающее коридор пространство, как, вдруг вспомнив, что первой должна прикоснуться к реликвиям Элизабет, Илья сделал шаг в сторону.
– Прошу, мадам!
Глава 20
«Николай Чудотворец»
Первыми из тайника были вынесены упакованные в тубусы картины.
После чего последовал среднего размера сундук, который под восторженные возгласы присутствующих Богданов с Рученковым водрузили на стол. Кованое с металлическими застёжками чудовище напоминало проспавшего столетия монстра, при этом сумевшего не утратить ни величия, ни способностей приковывать внимание людей.
Крышка у сундука оказалась запертой, что не только не удивило, а даже наоборот, добавило ещё больше таинственности.
Затаив дыхание, все, кто находился в кабинете, с интересом наблюдали, как Богданов пытался отыскать секрет запорного устройства, удерживающего крышку в закрытом положении, притом, что ни замка, ни замочной скважины в центральной части сундука не наблюдалось.
Повозившись, Илья вынужден был оставить сундук в покое. Необходимость повторного проникновения в тайник накалила обстановку до предела. Вздохи чрезмерного напряжения перекликались с выдохами уставшего ожидания.
Единственная, кто оставалась безучастной, была Вера Ивановна. Оттого, с какой озабоченностью та следила за действиями Элизабет, можно было подумать, что француженка волнует её больше, чем содержимое тайника.
Элизабет же вместо того, чтобы выражать эмоции, выглядела сдержанной.
Особенно непонятное поведение хозяйки положения проявилось, когда Богданов вынул из тайника пасхальное яйцо «Курица, вынимающая сапфировое яйцо из корзины». Спустя минуту он же представил на всеобщее обозрение ещё один шедевр «Херувим, тащивший колесницу с яйцом». Затем наступила очередь «Бриллиантовой сетки». Все три произведения были изготовлены руками знаменитого Фаберже, о чём свидетельствовало фирменное клеймо, украшающее нижнюю часть усыпальниц каждого из яиц.
Как только то или иное творение появлялось на свет, вздох торжества, возносясь, заставлял людей с замиранием сердец тянуть руки к святыне, дабы хоть на миг прикоснуться к вечно живущему творению рук человеческих, одухотворённых самим Господом.
И только Элизабет продолжала воспринимать содержимое тайника с видом прощания с чем-то невероятно близким, в то же время непредсказуемо далёким.
И это в то время, когда кроме работ Фаберже в тайнике нашлось место целому ряду украшений из золота и платины. Кольца, ожерелья, серьги, часы, портсигары, изготовленные в стиле 17 – 18 веков представляли собой ценность, соизмерить которую могли только специалисты.
Каждая вещь хранилась в специально изготовленном футляре, на крышке которого красовался расшитый золотом герб рода Соколовых.
Единственное, что никак не было защищено и даже не упаковано, была икона «Николая чудотворца», когда как две другие «Иоанна крестителя» и «Господа Вседержителя» хранились в деревянных футлярах.
То, что все три образа являлись работами иконописцев шестнадцатого, а то и пятнадцатого веков, не вызывало сомнений. Тончайшей работы оклады, необычность красок и, конечно же, стиль писания, присущий художникам прошлых столетий, говорили сами за себя. Запечатлённые лики святых, прожив не один век в тишине и покое, готовы были предстать в том же обличии, в котором изобразил их иконописец. Излучавшие доброту глаза спустя века не потеряли способности призывать человека к внутреннему согласию со всем тем, что даровал Господь.
Не желая сдерживать себя от комментариев, Алексей Дмитриевич, глядя поочерёдно то на одну, то на другую икону, произнёс: – Признаться честно, прожив шестьдесят с лишним лет, я не видел ничего подобного. Вглядитесь, дошедшее до нас таинство писания сумело сохранить в себе не только талант художника, но и внушение Богопокояния. Непонятно только, почему к «Николаю Чудотворцу» отнеслись не столь благородно, как к другим иконам.
Когда Илья вынул футляр с украшенным бриллиантами портретом Петра Великого, Элизабет не смогла устоять перед соблазном взять в руки вещь. Отойдя в сторону, в течение нескольких минут изучала портрет с таким видом, словно не видела тысячу лет. То был единственный момент, когда в глазах француженки можно было прочесть воодушевление от признания величия достояния. По всей видимости, когда – то этот портрет был вручён прапрадеду самим Петром первым, что, конечно же, не могло не вызывать восторга и уважения.
Из картин первой обрела свободу работа Лукаса Кранах- старшего «Христос и блудница», о чём свидетельствовала подпись художника и дата в нижней части полотна – 1534 год.
Возглас облегчения и воодушевления одновременно стал предвестником накрывшей кабинет тишины, когда Богданов, войдя внутрь тайника, вышел и, разведя в стороны руки, произнёс: – Всё!
– Всё, да не всё, – провёл рукой по крышке сундука Рученков.
Пять минут поисков механизма, содержащего секрет замка, как и в первый раз, не дали результата. Сундук оставался запертым, без намёка на выдачу хранившихся в нём тайн.
Руча, вздохнув, отошёл к окну.
Ростовцев, вернувшись за письменный стол, закурил.
Илья, присев на край стула, глянул на безмолвный, отдающий холодом металл так, будто умолял дать ответ на вопрос: – Как же тебя открыть?
Ольга, взяв Элизабет под руку, голосом, не желающим нарушить обет молчания, произнесла: «Чего квёлая? Случилось что?»
– Случилось!
Одно слово, но сколько смысла?! Будто луч света, проникнув в замкнутое пространство, давал понять, что жизнь не заканчивается, надо проявить терпение, и сказка начнёт обретать жизнь.
Обратив взоры в сторону Элизабет, все замерли в ожидании объяснений.
И те последовали. Вот только озвучила их не Лемье и не Ольга.
С присущей ей рассудительностью Вера Ивановна, поднявшись с дивана, приблизилась к француженке. Обняв ту за плечи, как мать, успокаивающая дитя, произнесла: – Не волнуйтесь, голубушка, оно здесь.
– Здесь?
Элизабет будто разбудили. Потухшая некогда в глазах надежда вспыхнула с прежней силой.
– В этой комнате?
– Да.
От улыбки Веры Ивановны исходило такое тепло, что все, кто мог видеть её глаза, ощутили чудотворное действие чар любви и добра.
– Я ждала, когда ты спросишь. Но ты молчала, а я не знала, как сказать.
– Молчала потому, что в завещании сказано: «Сбереги то, что есть начало всему». Что это? Предупреждение? А если заклинание?
– Игра слов. Тот, кто составлял завещание, хотел, чтобы значимость вещи, о которой ты думаешь, превышало всё, что хранилось в тайнике. Что заставляло так думать, вопрос сложный, в то же время простой. Во – первых, почетаемость родителей. Я бы даже сказала преклонение перед теми, кто даровал людям жизнь. Во – вторых, вера в Господа, а также в то, что всё в этом мире зависит от него одного. Насколько чисты помыслы, настолько Господь благоволит человеку.
– Но почему в завещании всё подчинено именно этой вещи: не оброни, не продай, сохрани для тех, кто будет жить после тебя?
– Потому, что вера в семью, в состоятельность рода была превыше любых, даже самых значимых в материальном отношении благ.
– Уважаемые дамы! – решился нарушить диалог между матерью и Элизабет Илья. – Мы все причастны к поискам реликвий, потому вправе знать, о какой вещи идёт речь, если даже авторитет полотен Рубенса и Ренуара поблёк в свете того, что вы столь бурно обсуждаете.
– Перстень, – ответила за себя и за Веру Ивановну Элизабет, – с изображением двуглавого сокола, того, что красуется на фамильном гербе Соколовых.
– Не поняла. Никакого перстня, тем более с двуглавым соколом в перечне хранившихся в тайнике украшений не значится?
Заданный Ольгой вопрос озвучил мысли всех, кто находился на тот момент в кабинете, включая Элизабет тоже.
– Не значится, поскольку на это есть причины.
Взяв в руки икону «Николая Чудотворца», Вера Ивановна подобно книге раскрыла оклад, откуда вынула завёрнутый в полиэтиленовый пакет перстень.
– Случилось это в ноябре, накануне моего дня рождения. Ночью выпал снег, днём прошёл ливень, белоснежная гладь превратилась в грязь, а тут ещё северный ветер такой, что кое-где деревья повырывало. Настроение было подстать погоде. Николай, чтобы хоть как-то развеселить меня, разжёг камин. Поужинали. Сели смотреть телевизор. И тут вдруг я возьми и спроси, что за картины хранятся в тайнике. Не знаю, что подтолкнуло, но я произнесла, и этим всё было сказано. Николай, к моему удивлению, отреагировал спокойно, я бы даже сказала с интересом. Ему, как и мне, хотелось взглянуть на содержимое тайника, ответственность же и сложность характера не давали возможности пойти на поводу желаний.
На уговоры самих себя ушло не более пяти минут.
Николай встал, подошёл к стеллажу. Отодвинув, вошёл внутрь хранилища, откуда меньше, чем через минуту вынес пять футляров.
До поздней ночи, зашторив окна, я и он наслаждались искусством прошлого. Когда пришло время возвращать картины в тайник, Николай вдруг взял и спросил, а не хочу ли я взглянуть на иконы.
Естественно, я не могла не признаться в том, о чём мечтала, но боялась сказать.
Он рассмеялся и, положа руку мне на плечо, произнёс: «Мечты для того и существуют, чтобы сбываться. Не будь их, жизнь потеряла бы смысл».
Так мы познакомились с образами «Николая Чудотворца», «Иоанна Крестителя» и «Господа Вседержителя».
Закончив говорить, Вера Ивановна повернула голову в сторону Элизабет.
Ту будто подменили. Превратившись в ещё более обаятельную, в то же время несколько загадочную француженку, Лемье предстала абсолютно иным человеком.
Что касалось Веры Ивановны, в глазах той поблёскивали искорки насторожённости. С чем это было связано, на тот момент не интересовало никого.
Все ждали продолжения.
И оно последовало.
– Хотелось бы знать, что всё это значит? – произнёс Илья, обращаясь скорее к матери, чем к Элизабет.
– Значит, что я вернула перстень той, кому он должен принадлежать по праву наследства, – ответила Вера Ивановна.
– Я не об этом. Кто и когда тебе сказал, что в одной из икон хранится перстень?
– Никто. Отец разрешил по праздникам доставать одну, принеся в спальню, молиться.
– Отец молиться?
– Представь себе, – покачала головой Вера Ивановна. – Съездил в церковь, купил молитвенник. По – настоящему поверить в существование Господа мы не смогли, зато обрели веру в доброту и человечность.
– Допустим. Но каким образом вам удалость раскрыть секрет оклада?
– Произошло это в день, когда с отцом приключился первый инфаркт. Вернувшись из больницы, чтобы собрать вещи, я вошла в тайник, взяла первую попавшуюся икону, которая оказалась «Николаем Чудотворцем», поставила ту на стол и давай молить Бога, чтобы тот дал супругу силы справиться с болезнью. Состояние было хуже не придумаешь. Всё вдруг куда-то исчезло, испарилось, растворилось. Остались только я и «Николай Чудотворец». Глядя с иконы, образ заставлял меня говорить. И я говорила. Всю жизнь нашу рассказала, только чтобы услышал. Очнулась, когда усталость начала валить с ног. Подошла к столу, чтобы поцеловать образ, взяла в руки икону, а она возьми и раскройся. От неожиданности я так и села, благо стул рядом оказался. В месте, где оклад раскрылся, торчал уголок то ли ткани, то ли бумаги. Потянула. Свёрток выпал.
– Уголок пергамента.
Произнеся, Элизабет, не зная куда деть руки, взялась теребить рукав свитера.
– Верно, пергамент. Развернув, обнаружила то ли письмо, то ли послание. Раз прочла, другой. Когда вникла, поняла, что это молитва.
– И что было дальше?
– Дальше была больница. Пока добралась, пока дождалась доктора, прошло три часа. Самые страшные часы в моей жизни. Как пережила, не помню. Стоило сердцу зайтись от страха, что не увижу мужа живым, тут же всплывал образ «Николая Чудотворца». Боль отступала.
Потом был разговор с доктором, который сказал: «Не знаю, что помогло вашему мужу выкарабкаться, не иначе как чудо. Десять часов между жизнью и смертью, и вдруг столь странное воскрешение. По – другому не назовёшь».
– И как отреагировал на ваше общение с иконой Николай Владимирович?
– Приказал никому не говорить ни про «Николая Чудотворца», ни про перстень.
– А про молитву?
– Про молитву я не сказала. Побоялась, что заставит спрятать пергамент в тайник вместе с перстнем. Молитва помогла рассказать Господу о постигшем меня несчастье, и я подумала, пусть будет всегда со мной, вроде нашей с Богом тайны.
– Ещё случаи были, когда вы обращалась к молитве, и та помогала вам?
По тому, как француженка озвучила вопрос, всем стало ясно, что задан тот был не из праздного любопытства.
– Были и не раз, – подумав, произнесла Вера Ивановна. – Помню, когда Гришин начал наседать на мужа и тот ходил сам не свой, я попросила у Бога придать Николаю уверенности в правильности выбранных им решений.
Помогло. Спать Николай лёг опустошённым, проснулся обновлённым, ни тебе переживаний, ни отчаяния. Помню, вошёл в кухню, сел за стол и говорит: – А налей-ка мне, Вера, чаю. Я естественно с вопросом: – Чего, мол, весёлый такой? А он в ответ: – Прозрение наступило. Ни мне теперь надо Гришина бояться, а ему меня, потому как мною руководит стремление уберечь человечество от зла, им же – возвести это самое зло в залог власти.
Мне стало интересно, что такого могло произойти, если человек вдруг стал смотреть на ситуацию по – иному. И знаете, что он ответил? Уверенность в себе мне помог обрести Господь, не без твоей помощи, конечно. За что обоим вам огромное спасибо.
С чего вдруг Николаю Господа вспомнить и ещё меня благодарить, я так и не поняла. О том, что молилась, он знать не мог, потому что в доме я была одна.
– Наваждение какое – то. Отец, икона, оклад, теперь ещё пергамент. – Выдержав вскормленную ситуацией паузу, произнёс Илья. – Кстати, где пергамент сейчас?
– У меня.
Достав из кармана похожий на портсигар футляр, Вера Ивановна, открыв, вынула сложенный вчетверо листок.
Было заметно, насколько тяжело даётся расставание с молитвой. Создав единение души и слов, «Николай Чудотворец» вознёс молитву в ранг поклонения Господу как вершителю человеческих судеб. Потеряв единение, человек обрекал себя на страдания.
Увидев в глазах Веры Ивановны слёзы, Элизабет, отказавшись принять пергамент, не замедлила сопроводить решение словами: – Молитва останется при вас. В завещании написано, коли Господь услышал того, кто смог вложить в обращение к нему душу, быть словам мольбой. Человеку, хранившему сие тайну, надлежит беречь пуще ока, потому как молитва сия, найдя пристанище в душе, должна служить тем, кто, веря в господа, верит в знаменье добра и радость прощения.
Переглянувшись с Виктором, Богданов, подойдя к француженке, протянул руку.
– Разрешите взглянуть?
– Пожалуйста.
Приняв перстень, Илья попытался разглядеть тонкости работы ювелира, но то ли в кабинете не было достаточно света, то ли Богданов не был готов к разгадкам новых тайн, так или иначе вынужден был вернуть реликвию Элизабет.
– Занятная вещица.
В ответ француженка не промолвила ни слова, лишь только еле уловимое поджатие губ и сжавшиеся в кулаки руки давали понять, что реакция ожидалась иная.
Потребовались мгновения, чтобы по зазвеневшему в воздухе напряжению Илья догадался, что должен был выразить восхищение.
– Я хотел сказать, занятная тем, что, дожив до наших времён, хранит веру в Господа.
Подобрев глазами, Элизабет подёрнула плечами.
– Я вижу, все хотят знать, почему вокруг перстня так много тайн?
– Ещё как хотим, – ответил за всех Рученков.
– В таком случае прошу подойти поближе.
Окинув взглядом кабинет, Элизабет шагнула к письменному столу.
– Алексей Дмитриевич! Подержите, пожалуйста, перстень так, чтобы центральная часть была направлена вверх.
Кивнув, Ростовцев, приняв перстень, прижал нижнюю часть к разложенным в центре стола двум листкам чистой бумаги.
Вспыхнувшая на лице Элизабет улыбка благодарности погасла, не прожив и мгновения, чем придала выражению ещё больше озабоченности.
– Теперь мне понадобятся два острых предмета.
– Эти подойдут? – показав глазами на карту, в центре которой красовалось штук сорок цветных булавок, Илья, выдернув две, протянул француженке.
– Подойдут.
Приняв булавки, Элизабет склонилась над перстнем.
– Увидеть, что глаза птиц двигаются, невозможно. Но я знаю, что их можно сместить в стороны. Сейчас мы надавим на них булавками и тогда увидим что-то невероятное.
Центральная часть перстня шевельнулась, обрамляющий ободок, отделившись, прыгнул вверх.
Руки Алексея Дмитриевича дрогнули.
Перстень, сместившись в сторону, лёг набок.
Взяв в руки кольцо, Элизабет подняла его до уровня глаз, и все увидели затаившейся внутри бриллиант.
Подставив ладонь, француженка перевернула перстень.
Камень выпал, и первый попавший на него луч света заставил алмаз засверкать так, что возглас восторга содрогнул души тех, кому выпала честь стать свидетелями рождения ещё одного чуда.
– Происхождение алмаза датировано началом пятнадцатого столетия, – доступным для понимания голосом продолжила удивлять Элизабет. – Всего таковых в Россию было привезено шесть. Все они значились в перечне подарков от Турецкого паши русскому царю Ивану Грозному. Тот, отобрав три наиболее крупных, приказал изготовить для каждого перстень с вензелями и именами тех, кому намеревался подарить. Один, с алмазом весом чуть более десяти карат, государь оставил себе. Второй, что украшал камень в восемь карат, подарил боярину Ивану Фёдорову, на тот момент одному из богатейших людей России. Третий, размером в семь с половиной, преподнёс в дар Московскому митрополиту Филиппу. Подтверждением тому служит надпись на внутренней части перстня «От государя Российского слуге Господнему». Позднее первые два перстня были утеряны. Что касается третьего, то за год до кончины митрополит Филипп вручил перстень оружничему его величества Андрею Салтыкову. После смерти Салтыкова перстнем владел его брат, Фёдор Карпов – публицист, дипломат, один из самых просвещенных русских политиков того времени. От Карпова подарок Ивана Грозного перешёл к основателю рода Соколовых, Матвею Соколову.
– Подождите! – вынужден был остановить повествование Элизабет Богданов. – Зачем митрополиту отдавать перстень какому-то там оружничему?
– Затем, что во время самого большого за всю историю Москвы пожара, не считая времён Наполеона, Салтыков вынес из горящего монастыря около десятка наиболее почитаемых государем икон. Обгорев, оружнич выжил. Когда выздоровел, по просьбе митрополита Филиппа был принят государем. Во время аудиенции митрополит рассказал царю про совершённый Салтыковом подвиг. Тот, расчувствовавшись, приказал возвести героя в ранг главного придворного оружничего, к чему прилагалось денежное вознаграждение и целый ряд привилегий. Митрополит же, сняв с пальца увенчанный бриллиантом перстень, надел тот на палец Салтыкова.
– В таком случае бриллиант должен быть снаружи, а не внутри, – опередив Илью, обратился к француженке Рученков.
– Он и был снаружи до момента, пока не перешёл к Соколову. Матвей решил изменить вид перстня, оснастив тот секретным устройством. О том, что заставило его это сделать, в завещании не сказано, зато есть намёк на то, что была попытка выкрасть бриллиант. Кстати, с подаренного митрополитом Филиппом перстня и начался отчёт того, что мы называем «фамильными реликвиями Соколовых».
– В таком случае основателем рода должен считаться не Соколов, а Салтыков?
Заданный Ольгой вопрос заставил всех перевести взгляд на француженку.
– Нет, – расцвела в улыбке Элизабет. – Во – первых, Салтыков, если имел отношение к Соколову, то только как дядя. Во – вторых, не надо забывать, что между Салтыковыми и Соколовыми перстнем владели Карповы. И наконец, в-третьих, в бумагах, касающихся семейных реликвий, упомянуты только Соколовы, что подтверждает камин на Гороховой.
– Но о пожаре, о спасении икон, о том, что митрополит подарил перстень Салтыкову, нет ни слова ни в завещании, ни в письмах Александра Ивановича. Откуда известно, что всё происходило именно так?
– Это вопрос уже не ко мне.
Вынув из кармана конверт, Элизабет положила тот на стол.
– Письмо это я получила с приглашением посетить дом в Никольском. Подписано Николаем Владимировичем Богдановым. Вот только датировано почему-то годом раньше.
– Что?
Ладонь Ильи, накрыв конверт, сгребла тот и, пронеся поверх голов, исчезла за спиной француженки.
Не прошло и минуты, как тот же, но уже несколько сникший голос проговорил фразу, ставшую впоследствии ключевой:
– Действительно, подпись отца. Почерк, его манера ставить дату вверху, а не внизу текста. Каким образом оно оказалось у вас, когда на момент отправки приглашения отца не было в живых?
– Я вложила письмо в конверт вместе с приглашением.
Голос Веры Ивановны заставил всех обернуться.
Впопыхах никто не заметил, как хозяйка дома перестала принимать участие в разговоре.
Выйдя из-за стола, Алексей Дмитриевич, подойдя, присел на край дивана, где, обняв Веру Ивановну, произнёс: – Извини, Вера, мы тут с перстнями и с молитвами забыли про тех, кому обязаны столь странным для всех нас открытием.
– Ничего странного, – проведя ладонью по руке Ростовцева, проговорила Вера Ивановна. – Мне было интереснее наблюдать за реакцией гостей.
– В таком случае, вразуми. Как получилось, что письмо, подписанное Николаем, дошло до адресата только сейчас?
– Я же говорю, когда отправляла приглашение, вложила в конверт письмо.
– Но ведь подписано оно Николаем.
– Подписано им. Отправила я. Год назад, когда был раскрыт секрет перстня, нам захотелось поставить в известность Лизу. Желание было настолько велико, что, не выдержав, Коля сел писать письмо.
– Ты сказала, когда был раскрыт секрет перстня. Не означает ли это, что секрет раскрыл Николай?
– Означает. Когда я поведала ему историю про икону и перстень, Коля, вооружившись лупой, начал исследовать кольцо. Не могу сказать, что секрет был раскрыт сразу. Тем не менее это произошло. Когда был обнаружен бриллиант, стало ясно, что должно существовать что-то, что могло внести ясность о необходимости оборудовать перстень тайником. Долго думали, высчитывали, был даже момент, когда сошлись во мнении, что объяснения должны быть в завещании. Однако по тому, как неуютно чувствовал себя Николай, я догадывалась, что он не верит ни мне, ни себе.
– И где же оно оказалось?
– В иконе «Николая Чудотворца».
Взяв в руки икону, Вера Ивановна, вынув часть внутренней стенки, вручила ту сидящему рядом Ростовцеву. Когда в те же руки последовала вторая часть, хозяйка дома встала, чтобы передать икону сыну.
– Поднеси образ к свету. На внутренних стенках написано про перстень, про пожар, про то, как Салтыков стал оружничим, а бриллиант обрёл неизвестность.
Не веря глазам своим, Богданов, приняв икону, шагнул к письменному столу.
К нему присоединились Ольга и Виктор.
Прошло больше минуты, прежде чем комнату огласил сбитый с толку возглас Ильи.
– Но здесь стоит подпись Андрея Соколова, дедушки Элизабет!
– Смотри внимательнее. Там имеются автографы всех, кому перстень и икона передавались по наследству.
Богданов, развернувшись лицом к лампе, вновь принялся изучать оклад. На этот раз потребовалось больше двух минут, прежде чем взгляд изумлённого до крайности Ильи, обойдя окруживших его людей, обратился к матери.
– Не менее десяти подписей.
– Если быть точным одиннадцать.
Четыре столетия назад ловчий Матвей основал род, возведя доставшийся ему по наследству перстень в залог процветания благосостояния фамилии. Каждый из последующих, будучи человеком не менее ответственным, преумножив состояние, старался внести лепту в дело фамилии, в чём им помогал перстень.
Лишённые права быть наследниками реликвий дед Элизабет, а затем и отец решили вопрос иначе. Вклад их оказался куда значимее, чем картины и ювелирные украшения. Архив, касающийся «луча смерти», сохранивший жизни миллионам людей! И всё это благодаря иконе.
– Это ещё доказать надо.
Брошенная Ильёй реплика прозвучала настолько неожиданно, что в кабинете на какое-то время воцарилось безмолвие, состояние, когда сказать есть что, но нет возможности подобрать слова.
– Что ты имеешь в виду?
Взгляд, направленный в глаза Ильи, означал, что мать не понимает сына.
– Должны быть доказательства, что икона «Николая Чудотворца» принадлежала Грозному.
– Я знаю, где могут быть спрятаны доказательства, – обратила на себя внимание Ленковская.
Не дожидаясь ответной реакции, Ольга обратилась к Элизабет со словами:
– У тебя сопроводительное письмо прадеда с собой?
– И письмо, и завещание.
– Дай.
– Зачем?
– Сейчас узнаешь.
Приняв от подруги копию письма, Ольга, пробежав глазами, воскликнула: «Всё правильно!»
И тут же развернувшись лицом к Элизабет, ткнула в письмо пальцем.
– Ты должна знать письмо наизусть.
– Знаю, – не понимая, о чём идёт речь, произнесла француженка.
– Коли знаешь, процитируй.
– Всё?
– Начало.
Наморщив лоб, Элизабет начала зачитывать письмо вслух.
– Я, Андрей Соколов, сын Александра Соколова, обращаюсь к живущим в столь далёком для …
– Дальше.
– Все, кто жил до нас…
– Дальше.
– Овладеть реликвиями вы сможете тогда, когда доподлинно будете знать, от кого начался род наш и кто на протяжении столетий прославлял его, вкладывая в дела душу, сердца и мольбу. Молитесь Господу, молитесь «Николаю Чудотворцу», потому как ему род наш обязан тем, что было завещано мне, я завещаю вам. Придёт время, «Николай Чудотворец» поможет вам, как когда-то помог тому, кому Соколовы обязаны рождением рода нашего, а значит и нас самих.
– Стоп! – вскинула вверх руку Ленковская. – Упоминание «Николая Чудотворца» не просто так. Когда Элизабет впервые рассказала мне про завещание, а потом показала письмо, я уже тогда обратила внимание, что за словами «овладеть реликвиями вы сможете, когда доподлинно будете знать, от кого начался род наш» следует «молитесь Господу, молитесь «Николаю Чудотворцу».
– И что это значит? – отозвалась на призыв Ольги Вера Ивановна.
– Значит, что разгадка в иконе.
– Но мы изучили её вдоль и поперёк.
– Вы изучали оклад, ища скрытые в нём пустоты. Секрет же хранится в сюжете образа.
Взяв в руки икону, Ленковская расположила ту на столе так, чтобы свет настольной лампы падал в центр.
– Слева в верхнем углу изображён Иисус Христос. Справа – Богородица с какой-то вещицей в руке.
– Евангелие, – прозвучавший над ухом голос Элизабет заставил Ольгу оторвать взгляд от иконы.
– «Николай Чудотворец» держит в руках Евангелие. Отсюда вывод, что ответ надо искать в священной книге.
– В таком случае и Евангелие должно быть не простое.
Брошенная Ильёй фраза заставила подруг обернуться.
– Почему? – округлила глаза Ольга.
– Потому, как в деле этом немалая роль отдана на откуп психологии. То, как готовил тайник прадед Элизабет, а готовил он его настолько основательно, что мы до сих пор не можем открыть сундук, даёт право считать, что Евангелие должно быть особым.
– Что значит особым?
– Вроде настольной книги, в которой Андрей Соколов закодировал секрет сундука и причастность иконы к правлению Ивана Грозного.
– С какой стати кодировать секрет сундука и секрет иконы?
– С такой, что прадед Элизабет был оригиналом во всём, начиная с завещания и кончая перстнем. Не удивлюсь, если, открыв сундук, обнаружим внутри устройство способное, уничтожить содержимое.
Вспомнив об устройстве, установленном в хранилище отца, Илья перевёл взгляд сначала на мать, затем на Ростовцева.
Тот словно ждал.
Выйдя из-за стола, Алексей Дмитриевич, обойдя вокруг, приблизился к молодым людям.
– Илья прав. Должно быть особенное Евангелие, которое поможет разгадать тайну сундука и ответить на вопросы, касающиеся иконы «Николая Чудотворца».
– Проблем стало на одну больше, – произнёс Богданов. – В частности, где искать это самое Евангелие?
– Для начала надо проверить две оставшиеся иконы.
– А что, это мысль, – шагнув к креслу, в самом центре которого красовались упомянутые Алексеем Дмитриевичем иконы, Илья замешкался. – С какой начнём?
– Ни с какой, – поспешила остудить решимость сына Вера Ивановна, – Отец проверил обе.
– И что?
– Ничего.
– А мы всё же попробуем. Чем чёрт не шутит, вдруг повезёт.
Воодушевлённый идеей проверить иконы Богданов был неудержим.
Заняв место за столом, тот, вооружившись скальпелем с лупой, начал изучать заднюю часть оклада иконы «Господа Вседержителя».
За движением рук следили все, кроме матери. Сидя на диване, Вера Ивановна решила, что понаблюдать за лицами гостей будет интересней, чем за бессмысленным занятием сына.
У Ростовцева глаза были пусты, мимика бездейственна. Видно, что человек научился контролировать не только эмоции, но и процесс, отвечающий за их возникновение.
Кузнецов нервно покусывал губы.
Рученков подстать Дмитрию.
Но что касается Элизабет и Ольги! В тех страсти били через край.
