Александр Жигалин
Французская мелодия
– Скажите полковник, чего вы добиваетесь?
– Чтобы вы допустили к архиву моего человека.
– Зачем?
– Затем, чтобы знать, тот ли это архив.
– Я не об этом. Какова истинная цель задуманного вами предприятия? Заполучить архив без денег? Смешно спрашивать. Вы ведь не мальчик, верно? Мало того, вам даже не сорок. Надеяться на то, что миллионы пригодятся на том свете, глупо.
Была мысль, что вы, кинув Лемье, попытаетесь продать бумаги другим людям. Но и её пришлось отбросить по тому, как жадность не ваш удел. Под видом стремления прожить остаток жизни, ни в чём себе не отказывая, кроется нечто другое. Вопрос что? Что может заставить человека быть столь устремлённым?
Я долго думал. И признаться начал сомневаться, а вдруг человека в самом деле интересуют деньги. Но за час до вашего появления в Никольском я вдруг понял, чего добивается Гришин.
– Чего же?
– Того, что может быть превыше отчеканенной свободы.
– Отчеканенная свобода? – неподдельное удивление промелькнуло в глазах полковника. – Надо же, думать не думал, что двумя словами можно так точно охарактеризовать суть денежных знаков.
– Охарактеризовать можно всё, упоение властью в том числе. Другое дело- представить себя личностью в масштабе планеты! Вот в чём кураж! Это не стакан и даже не ведро адреналина, море кайфа, оттого что человек ни от кого никогда не будет зависеть.
Илья замолчал по причине нехватки воздуха. Дыхание сковало так, словно говорил он не о полковнике, а о самом себе.
Гришин же наоборот, сжавшись подобно пружине, нервно подёргивал цепью. Лицо, отражая ненависть, было мрачнее тучи.
Почувствовав, насколько противник проникся произнесёнными им словами, Богданов продолжил говорить с ещё большим остервенением.
– Я даже вижу заголовки в газетах: «Полковник ФСБ – властелин мира». Точь -в -точь, как когда-то называли Николу Тесла.
Цепь зазвенела так, будто разлетелась по звеньям.
По тому, с какой решимостью Гришин вскочил с места, стало ясно, ответ будет не менее дерзким. Раздувая ноздри, полковник готов был кинуться на Илью с кулаками, что заставило того вскочить следом. И если бы не отлетевший в сторону стул, грохот которого подействовал на обоих, подобно гонгу, извещающему об окончании боя, неизвестно, чем бы всё закончилось.
Стоя, друг против друга, оба пыхтели так, будто провели на ринге три раунда жесточайшего боя.
Первым опомнился Гришин. Умудрённым жизненным опытом, тот скорее выплюнул, чем произнёс:
– Всё?
Илье захотелось утереться, что заставило сунуть руку в карман. Стоило же почувствовать прикосновение к ключу от наручников, как от гипнотического взгляда полковника не осталось и следа.
– Всё.
– В таком случае требую, чтобы с меня сняли браслеты. Что касается смысла, как вы выразились, задуманного мною предприятия, обещаю, расскажу всё, а может быть даже исповедаюсь, но только когда архив станет моим.
– Слово офицера?
– Слово.
Присев, полковник, вытянул левую руку вперёд.
– Снимайте.
– Снимать? – усмехнулся Илья. – Нет, уважаемый. Пока архив не переместиться в сейф, вы будете находиться в положении заложника.
Подойдя к сложенным в стопки папкам, Богданов, подхватив первую, сделал несколько шагов в направлении лестницы. Будучи на первой из шести ступенек, он вдруг отчётливо услышал, как непривычно зло и нервно звякнула цепь, словно и не цепь то была вовсе, а последний оставшийся в живых нерв Гришина.
Оказавшись не в состоянии совладать с собственным величием, полковник не знал, куда себя деть. Ему бы взреветь, начать колотить по столу кулаками. Не позволяла гордость. Вскочить, кинуть что-нибудь тяжёлое Илье в спину мешала цепь. Дав волю эмоциям, полковник попытался сдёрнуть наручник, но тот, впившись шипами в кожу, обагрил запястье каплями крови. И было в этом нечто символичное, будто не кровь то была вовсе, а свергнутая с престола гордыня. Упав с высоты собственного достоинства, при этом почувствовав, что никогда больше не будет вознесена на трон власти, та рыдала навзрыд. Не находя сил сдерживать манию величия, без чего жизнь не могла казаться столь значимой, какой привык воспринимать её Гришин, гордыня умирала, не приходя в себя.
Прикованный к гильотине судьбы, при этом понимая, что пела цепь о кончине души, полковник бесновался от бессилия. Умирая, душа превращала его в того, в ком злобы было больше, чем человеколюбия, кто, испытывая сытость, съедал всех подряд, заведомо зная, что руководит им страх. Страх, что когда-нибудь придёт другой, тот, кто сильнее, и съест его.
Впервые полковник почувствовал страх, когда следовало сделать выбор: оставаться человеком или занять место в стае. Почувствовав, испугался, что, если не хватит ума, а то и того хуже, воли? Что тогда? До конца дней находиться на дне? Нет! Не для того растил себя, чтобы, став серостью, жить в мерзлоте ожиданий. Следовало искать другой путь, особенный, созданный жизнью для таких, как он.
И он его нашёл. Не мог не найти, потому что знал, истинное предназначение жизни – занять место среди волков, по возможности во главе стаи.
Прошло время, волк постарел, стал не столь быстр, не столь бесстрашен и уж тем более не столь ловок, зато обрёл мудрость, что казалось, могло заменить всё.
Но так только, казалось. На самом деле дыхание в спину молодых заставляло задумываться над мыслью: «Где та удача, которую он искал, которая по выбранному пути давно должна была дать о себе знать».
И вот наконец удача нашла его. Жертва сама преподнесла желанный кусочек счастья в пронумерованных фломастером коробках. Протяни руку, возьми, и ты в истоме упоения величием. Могуществен, как никогда, вершитель человеческих судеб, почти Бог.
Протянув руку, полковник почувствовал, как больно впились в руку наручники и как противно взвыла цепь, будто ей тоже было больно.
Кап-кап… Две упавшие на стол капли крови.
«Разве это кровь? – подумал полковник. – Больше похоже на слёзы умирающей души».
Умирающей от унижения тем, кому на протяжении жизни служила верой и правдой. Не верила, сама себе лгала, надеясь, что рано или поздно человек поймёт, насколько был не прав, избрав путь насилия над самим собой. Другого названия, как жил, что творил, придумать было невозможно.
Но чуда не произошло. Человек не понял. Нанеся удар, он убивал себя сам.
Потому и звенела, подобно колоколу, цепь, читая молитву «За упокой раба божьего полковника Гришина».
Глава 17
Двоевластие надежд.
– Что скажешь?
Искренне надеясь, что Руча произнесёт нечто такое, отчего станет ясно, как действовать дальше, Илья замер в ожидании.
Виктор, сосредоточив взгляд на ножке стола, продолжал молчать.
Ощущение, что его не слышат, заставила Богданова занервничать.
– Эй! – поводил он пальцами перед носом друга. – Ты где?
Рученков поднял глаза.
– Здесь я. Здесь.
– Коли здесь, чего молчишь?
– Молчу, потому что не знаю, что сказать. Куда ни ткнись – кругом тупик.
– Ты о чём?
– О человеке, что консультирует Гришина относительно архива.
– Специалист, который знает о бумагах Соколовых всё, при этом знаком со мной лично?
– Да. Вопрос только, откуда он мог взяться?
– Отец о том, что такой человек существует, должен был предупредить. Не предупредил. Почему? Не знаю.
– Элизабет?
– Если бы знала, рассказала.
– Не факт.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что в истории с архивом больше темноты, чем света. Взять хотя бы ваше знакомство. С одной стороны, ничего странного, обычное стечение обстоятельств. С другой, -
поднявшись, Виктор вместо того, чтобы продолжить рассуждать, начал мерить гостиную шагами. – Во-первых, что подтолкнуло француженку обратиться к тебе, когда вокруг полно сыскных контор?
– Не хотела придавать огласки цель поисков.
– Так-то оно так. Но вдумайся, чем ты мог помочь Элизабет в розыске тайника?
– Но ведь помог же.
– То, что удалось сделать, чистой воды случайность. К тому же реликвии вы так и не нашли.
– А архив.
– Заслуга не твоя. Не ты, не Элизабет не знали, что документы, касающиеся «луча смерти», находятся в Никольском.
Сам того не подозревая, Виктор задел струну, которая будоражила мысли Ильи, заставляя того возвращаться в дни, когда Элизабет открылась ему, рассказав про реликвии. При этом француженка не единым словом не обмолвилась об архиве.
Глядя на Ручу, Богданов видел глаза Элизабет.
Если бы тогда в ресторане Илья знал, в какой узел завяжется история с тайником, спросил бы про архив, про дружбу отца с её отцом. Не могла Элизабет не знать, что те дружили.
Не заметив, Илья начал рассуждать вслух.
– Что, если, Элизабет и отчим – одна шайка – лейка? Семья как – никак.
– Дошло!
Глаза Виктора смеялись в то время, когда сам он был натянут, подобно струне.
– Не вижу ничего смешного, – сделал обиженное лицо Илья.
– Я не над твоими рассуждениями смеюсь, а над твоим видом. Вид такой, словно перед тобой захлопнулись двери вагона. Когда будет следующий поезд и будет ли тот вообще, вопрос из вопросов.
– А если серьёзно?
– Серьёзно, мы должны разобрать данную версию до основания. И первое, над чем следует подумать, что могло заставить Элизабет, бросив всё, прилететь в Москву? Прилетев, ни разу не позвонила.
– Потребность встречи должна исходить от меня. Такова договорённость.
– Если так, позвони, расспроси. Сколько прошло времени со дня прибытия Элизабет в Россию?
– Три дня.
– Три дня, и никакого общения?!
– Почему, никакого. Обменивались письмами. Договорились, как только посчитаю нужным, дам знать.
– По поводу экстренного прибытия в Россию?
– Дословно ответ звучал так: «Появились обстоятельства, позволяющие выйти на след реликвий». Какие, обсуждать не стали, чтобы не подвергать риску ни себя, ни дело.
– Логично. В то же время не понятно.
– Что именно?
– Не знаю. Все как-то не так.
Опустившись в кресло, Рученков начал пить воздух глотками, проглатывая порцию за порцией.
Богданов знал, в самый напряжённый момент Виктор мог уйти в себя, откуда вернуть его было чрезвычайно трудно.
Прошли минуты, прежде чем взгляд Ручи стал чётким и целеустремлённым.
– Надо заставить Гришина назвать имя специалиста. Тем более, что он уже дважды звонил, предлагал встретиться.
– Зачем?
– Затем, что ему необходимо знать, что ты намерен предпринять в отношении страховки архива. Например, посадишь ли ты на цепь специалиста?
– И что в этом плохого? Им- бумаги, мне -гарантия от неприятностей. Всё по-честному.
– Так-то оно так. Только не каждому по душе быть пристёгнутым к трубе. Я вообще удивляюсь, как Гришин смог заставить себя подчиниться твоим выдумкам.
– И что ему оставалось? Развернувшись, уйти?
– Не знаю. Но то, что в следующий раз номер с цепью не пролезет, в этом можешь не сомневаться.
– Не пролезет, не надо. Пусть двигают на все четыре стороны.
– Двигают? – от удивления у Рученкова приоткрылся рот. – Ты знаешь, что значит для Гришина заполучить архив?
– Догадываюсь.
– Если догадываешься, должен понимать, добром это не закончится. Не захочешь отдать по – хорошему, заберут силой.
– Ага. Богданов – лох. Взял и за здорово живёшь отдал.
– Отдашь. Ещё просить будешь, чтобы взяли.
– С какого такого перепугу я буду просить Гришина, чтобы он взял у меня архив?
– С такого, что ты даже не догадываешься, на что способен этот человек. Всё что происходило до этого – детский лепет, я бы сказал, игра в кошки – мышки. Пока полковник действует в интересах Лемье, тебе ничего не грозит. Стоит процессу выйти за рамки допустимого, как в ход будет пущено всё, что имеется в арсенале ФСБ, вплоть до ареста тебя и Веры Ивановны.
– Мать- то здесь причём?
– Притом, что вы члены одной семьи. Коли так, Вера Ивановна должна была знать о хранившемся в гараже архиве.
– Должна была, но не знала.
– Ты дурак или прикидываешься? Архив – достояние государства. Не понимать этого – преступление. Когда-то Соколов- старший передал данные исследований сыну. Тот, спустя годы, проделал то же, передав бумаги журналисту Богданову. Богданов – сыну. На лицо сговор, в котором ты есть главное действующее лицо. Почему главное? Потому, что остальных нет в живых. Мне продолжать?
– Не надо, – почувствовав, как слова Виктора, проникнув в сознание, начинают рвать нутро на части, Илья попытался остановить друга.
Но тот был неудержим.
– Если учесть, что архив есть документация по суперсекретному оружию, вывод напрашивается сам собой: ты и Вера Ивановна, зная, что архив ищут, скрывали местонахождение, не соизволив поставить в известность соответствующие органы. Прибавь влияние полковника и можешь представить, во что выльется противостояние.
– И что мне делать?
– Искать пути решения проблемы, по возможности трудно просчитываемые.
– Что, если заявить куда следует? Рассказать о Гришине, о желании его продать архив Лемье. Дать прослушать записи бесед? Тебя привлечь как свидетеля?
– Заявить можно. Не исключено, что поверят. Нет только гарантий, что Гришин- вершина айсберга?
Богданов задумался.
«Руча прав. Гарантии отсутствовали, впрочем, как и уверенность в том, что у полковника не было запасного варианта. Гришин мог в одночастие поменять приоритеты, вместо Лемье занять сторону государства. Денег бы не получил, зато погоны генерала могли открыть другие, не менее весомые в отношении материальных благ перспективы».
– И что ты предлагаешь?
– Отложить разговор.
– Но ведь ты сам говорил, что полковник попытается провести меня вокруг пальца.
– Говорил. Будь другие варианты, зациклился бы я на Гришине? Да не в жизнь. Сколько крови высосал. Мне бы убить его. Нет же, вместо того чтобы счёты сводить, вынужден играть роль предателя.
– Никакой ты не предатель. Сторону Гришина принял, чтобы помочь мне.
– Так – то оно так. В то же время изображать добродетеля перед тем, кто пытался сжить со свету.
Не договорив, Виктор поморщился. Было видно – на душе скребут кошки.
– Тем не менее ты должен это сделать, – почувствовав, что напряжение пошло на спад, произнёс Богданов. – Хотя бы ради того, за что отдали жизни Иван и Александр Соколовы.
– Чего – чего, а убеждать Богдановы умели всегда. К тому же других вариантов всё равно нет. Так что, как не крути, а за линию фронта всё же придётся идти.
Как и предполагалось, стороны не открыли ничего нового.
Гришин на протяжении получаса вытягивал из зятя информацию, при этом, не обременяя себя игрою в лесть.
Виктор уверял, что информацией относительно намерений Ильи не располагает потому, что тот особо не распространялся.
Богданов ждал звонка от Виктора, нервно расхаживая по комнате.
Рученков должен был позвонить с минуты на минуту, однако время шло, а звонка как не было, так и нет.
Прозвенел звонок, когда нервозность Ильи должна была достигнуть пика.
Позвонили не по телефону, а в дверь.
Богданов не сразу понял, что надо бежать в коридор, а не хватать со стола мобильник и не орать подобно потерпевшему:
– Алло! Я слушаю.
На пороге стоял Виктор.
– Ты чего? – глянув на друга, проговорил Богданов
– Как чего? Ты сказал прийти, я пришёл.
– Я не про это. Почему не позвонил?
– Зачем, когда я здесь?
– Ладно, – махнул рукой Илья. – Проходи.
Сняв куртку, Руча не спеша повесил ту на вешалку. Пройдя в комнату, занял место на диване, огляделся.
– Будто не уходил.
– И я про то же.
Сгорая от нетерпения, Илья, облокотившись на спинку кресла, всем видом своим призывал друга приступить к рассказу.
Говорил Виктор недолго. Ещё меньше рассказ его был интересен.
Богданов же смотрел на друга так, будто тот должен был сообщить нечто такое, отчего эмоции заставят появиться интересу к словам.
Но как зачастую бывает, чем желаннее ожидание, тем больнее разочарование.
Стоило Рученкову замолчать, взгляд Ильи застлала пелена непонимания.
Обойдя кресло вокруг, сел, уставившись в рисунок ковра так, будто в замысловатости разноцветья узоров был зашифрован шифр испорченного настроения.
Изменения в настроении хозяина дома не могли не пройти мимо внимания Виктора, на что тот отреагировал со свойственными ему подковырками:
– Мальчик губы надул. Не до конца повзрослел, потому не понимает, что жизнь- штука злая, подчас жестокая, потому не всегда приятная.
– Можно без наставнических отступлений? – ощетинился Илья.
– Можно, – кивнув, Виктор плотнее прижался к спинке кресла. – Если надеялся, что Гришин начнёт раскрывать секреты, то ты не только заблуждался, но и не давал отчёта тому, с кем имеешь дело. Полковник не из тех людей, что могут снизойти до исповедания. Прежде чем что-либо произнести, сто раз подумает, и не факт, что слова окажутся правдой.
На какое-то время комнату накрыла тишина.
Оба понимали, что в ситуации, когда особо обсуждать нечего, разговор следует перевести в иное русло. В какое именно, не знал ни тот, ни другой.
Может быть, поэтому звонок дремавшего на столе мобильника был воспринят как посланник судьбы, словно та, прочувствовав возникшее между друзьями напряжение, решила снять его простым, но в то же время достаточно эффективным способом.
Глянув на дисплей, Виктор удивлённо пожал плечами.
– Кузнецов?!
Сколько длился разговор, определить было трудно. Рученкову показалось, что не больше минуты. Богданову – все пять.
Интерес состоял в том, как вели себя друзья.
Виктора охватило такое воодушевление, что тот вынужден был забыть про привычку не давать волю эмоциям. Выражение лица менялось на глазах, особенно, когда с уст начали слетать возгласы:
– Да ты что? Не может быть! Откуда?
Богданов поначалу отнёсся к беседе по телефону без видимого любопытства. Стоило же Рученкову кинуть в его сторону пару многообещающих взглядов, как секунды стали казаться минутами.
Когда с разговором было покончено, Богданов, стараясь держать себя в руках, произнёс: «Что случилось?»
– Мы с тобой на пути новых открытий, а значит ещё больших проблем.
– Без ребусов можно?
– Можно. Жак Лемье не Жак Лемье. Мало того, он даже не француз.
– Как это?
Вскочив, Богданов уставился на Виктора взглядом удава.
– У Лемье – младшего два мобильника. Один -для связи с охранником, другой -для личных разговоров, его он всегда держит при себе.
Дмитрий заметил, что Жак скрывает вторую мобилу, чтобы телохранитель не увидел хранящиеся в памяти номера телефонов.
Сегодня француз, который вовсе не француз, попёрся в ванную, забыв трубку на столе.
Пока придавался наслаждениям, Кузнецов скопировал всё, что хранилось в записной книжке и даже успел сделать пару звонков. Абоненты в один голос называли имя того, кто им звонил: «Сергей».
Позже Дмитрий выяснил фамилию – Сергей Дробышев. Переводчик как по образованию, так и по призванию. Будучи сыном дипломата, мальчик воспитывался так, как и должен был воспитываться человек, принадлежащий к кругу избранных. Много читал, много путешествовал, отчего познания страны, которая не являлась Родиной, стали куда шире, чем той, в которой бывал от случая к случаю. Здесь надо заметить, что по паспорту Дробышев является гражданином России.
– Но зачем какому – то там Дробышеву понадобилось разыгрывать из себя сына франузского миллионера?
– Затем, что того хотел Гришин.
– Ты уверен? Может Лемье?
– С недавнего времени я не уверен ни в чём, особенно в таких тонкостях, как кто когонанял, кто чью роль играл и главное зачем?
– Час от часу не легче. Сначала Гришин заявляет о существовании какого-то там специалиста, который якобы знаком с архивом лично. Теперь выясняется, что Жак не Жак, а некто Дробышев, не имеющий к миллионеру из Франции никакого отношения.
– Не грузись, – зашёлся хохотом Рученков. – Это только начало.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты не догадываешься?
– Нет.
– В таком случае следи за ходом моих мыслей. Цель набегов Гришина мы знаем, это желание добраться до архива. Пути достижения налицо – выкупить бумаги, в крайнем случае захватить силой. Остаётся выяснить, кто во всей это истории играет главную роль. Если Лемье, то одно. Если кто-то другой или вообще никто, это другое.
– Что значит никто?
– То и значит, что Гришин может работать один. Нет ни Лемье, ни каких-либо других высокопоставленных лиц. Полковник решил самостоятельно овладеть «лучом смерти».
– В таком случае нарушается закон логики. С какой стати лгать Элизабет, называя Жака братом, когда тот ей совсем не брат?
– В том-то и дело. Рассказывая про Жака, француженка имела в виду настоящего брата, а так как тот по неизвестным причинам оказался не в состоянии исполнять роль наблюдателя, Гришин вынужден был прибегнуть к поиску того, кто мог бы восполнить потерю.
– Ответ или предположение?
– Один из вариантов.
– Если так, вывод можно просчитать заранее: Элизабет в связке с Гришиным, что объясняет экстренное прибытие её в Россию.
Понимая, насколько тяжело далась Илье последняя фраза, Виктор, решив, что пришло время действовать, вынул из кармана телефон, протянул тот другу.
– Звони.
– Кому?
– Элизабет.
– Зачем?
– Назначь встречу. Скажи, требуется срочно обсудить детали, имеющие значение для всего проекта.
– А если она согласится?
– Встретишься. Расскажешь всё, что знаешь. Потребуешь объяснений. Разработаете план дальнейших действий.
– В таком случае, зачем звонить по твоему мобильнику, когда у меня есть свой?
– Позвонишь по своему телефону, определитель выдаст номер. Если француженка в сговоре с Гришиным, скорее всего не возьмёт трубку.
– Не возьмёт, ну и не надо.
– Тогда не узнаем, кто под чью дудку пляшет, чем лишим себя главного козыря.
Подумав, Богданов взял мобильник, после непродолжительной паузы, в процессе которой то ли вспоминал номер, то ли принимал решение, начал тыкать пальцем в кнопки.
До сегодняшнего дня Илья представить не мог, что телефонные гудки способны вывести человека из себя. Тем не менее это произошло и ни с кем – нибудь, а с ним. На шестом прозвоне он вдруг почувствовал, что нервы находятся на грани срыва. Причина? То ли оттого, что Элизабет не хотела брать трубку, то ли боязнь, что, услышав знакомый голос, та не захочет отвечать и, отключив телефон, повергнет в полное непонимание происходящего. И это при том, что Илья до сих пор не определился, что для него лучше, чтобы Элизабет ответила или не стала брать трубку. Второе оказалось более предпочтительным. Поэтому, когда возникла мысль, а не пора ли проявить гордость, Илья вдруг ожил и даже успел подать знак Виктору: «Мол, видишь, не берёт».
В этот момент в мобильнике что-то щёлкнуло, и почти сразу же возник голос Элизабет:
– Алло! Говорите.
– Здравствуй! Это я, Илья, – произнёс Богданов, прислушиваясь к доносящимся из трубки звукам.
– Илья? Почему звонишь не со своего телефона?
– Потому что оставил его дома.
– Дома? И что же тебя заставило отступить от правил?
– Ситуация вокруг интересующих тебя бумаг.
Возникшее в трубке молчание имело два варианта объяснений. Первый -Элизабет могла оказаться не готовой к столь неожиданной новости, поэтому требовалось время, чтобы справиться с охватившим её волнением. Второй – француженка раздумывала, как быть, что так же не могло не породить в душе Ильи опасение по поводу игры в кошки – мышки.
Выдавал голос. Явно растерянный, он не был похож на голос, к которому привык Богданов.
– Я так понимаю, у тебя накопились вопросы, – после непродолжительной паузы произнесла Элизабет.
– Правильно понимаешь, – не задумываясь, ответил Богданов. – Поэтому предлагаю встретиться.
– Когда, где?
– Выбирай сама, любой ресторан столицы будет рад видеть нас в гостях.
– В баре отеля в девятнадцать часов?
– В баре так в баре. Хотя можно было выбрать место поуютнее.
Положив трубку, Илья какое – то время продолжал вглядываться в высветившуюся на дисплее надпись «окончание разговора», при этом искренне надеясь, что пройдёт минута, и Элизабет перезвонит.
– Что-то не так?
Видя, насколько озадачился разговором Илья, Виктор решил нарушить ход мыслей друга, чтобы вернуть того из состояния несовместимости с воспоминаниями в мир реальностей.
– Всё не так, – не отрывая взгляда от мобильника, произнёс Богданов. – Интонация, манера вести разговор, и что особенно не понравилось – отдаленность. После всего, что было пережито в Питере, я уже не говорю про личные отношения, столь разительные перемены. Ощущение такое, будто чем-то обидел. Чем, не знает даже сама Элизабет.
– Может, знает, но не хочет говорить?
– Не хочет говорить?! С чего бы это?
– С того, что ты скрыл местонахождение архива.
– В таком случае Элизабет должна знать, что архив находится в родительском доме.
– Ты думаешь, она не знает?
– Откуда?
– От Гришина. Полковник, не дожидаясь, когда ты сообщишь о том, что являешься хранителем архива, вызвал Элизабет в Москву. Сделал он это для того, чтобы Лемье смогла повлиять на тебя с позиции законной наследницы. Как ни крути, архив принадлежит ей.
– Есть ещё мать Элизабет.
– Мать – вопрос юпидический промежуточный. Сейчас главное выяснить, что могло такого произойти, отчего Элизабет поменяла отношение к тебе?
Звонок телефона заставил Богданова дёрнуться и в застывшем недоумении перевести взгляд с Виктора на трубку.
Тот, вскочив, замер.
– Думаешь, она?
– Уверен.
Не подозревая, какое готовит ему испытание судьба, Богданов поднёс мобильник к уху.
Звонил Гришин.
– Илья Николаевич?
– Я вас слушаю.
– Лемье выставил ультиматум. Если до конца недели не произойдёт повторной проверки архива, он умывает руки.
– Чем обусловлено?
– Не знаю. Сказал и точка.
– В таком случае пусть умывает.
– А как же архив?
– Будем искать другого покупателя, того, кого «луч смерти» заинтересует больше, чем Лемье.
– А я?
– Ваша роль остаётся прежней. Условия те же.
– А Элизабет? Узнав, что архив у вас, француженка вправе потребовать передачи документов ей.
– От кого она может узнать, если воочию архив видели только вы и я?
– От Рученкова.
– Исключено. Во-первых, Виктор не знаком с архивом. Во-вторых, если Элизабет узнает, что архив у меня, не факт, что я откажусь от того, что может обеспечить меня и мою будущую семью на всю оставшуюся жизнь.
– По-другому сказать, вы отказываетесь выполнять требования Лемье?
– Нет. Но и плясать под дудку француза не собираюсь. Досье на «луч смерти» у меня, значит, условия диктовать буду я. Что касается принимать или не принимать, удел покупателя.
Вернув мобильник на стол, Илья позволил себе хлопнуть в ладоши.
– Решение всех проблем.
– Не вижу повода для радости.
Нахмурившиеся брови говорили о том, что разговор озадачил Рученкова больше, чем Богданова.
– Что значит, не вижу повода? -Мы не знали, чем и как ответить полковнику. Проблема снята. Пусть теперь думает, принимать условия или не принимать.
– Ты считаешь, что Гришин блефовал?
– Разве нет? Какой дурак откажется от сделки в десятки миллионов евро, когда та вошла в завершающую фазу?
– То-то и оно. Когда нет возможности отказаться, приходится искать рычаги, способные заставить сделку завершиться во чтобы то ни стало. Сам того не подозревая, ты загнал Гришина в угол. Полковник подобных вещей не прощает. А значит, не сегодня – завтра наступит время действий.
– Физическое воздействие?
– Не знаю, силой или хитростью, но то, что от обороны Гришин перейдёт к нападению, уверен на все сто. Проработав бок о бок девять лет, я не то, что изучил повадки этого человека, мысли научился читать.
– И что они говорят?
– Что надо готовиться к войне.
