Александр Жигалин
Французская мелодия
Ушёл из жизни талантливейший журналист, величайшей души человек, Николай Богданов. Вещи, окружающие жизнь человека, продолжают смотреть на нас его глазами.
Со стороны дивана послышался стон, и все, как по команде, повернули головы в сторону Веры Ивановны.
– Извини, Вера! Не подумал», – произнёс Ростовцев. – У самого душа тоской обливается.
Затушив окурок, Алексей Дмитриевич, отодвинув пепельницу, поднял глаза на Илью.
– Я, когда в Россию вернулся, на третий день после вступления в должность затребовал дело, связанное с гибелью Соколова. Афишировать, что отец свёл наши с Сашкой дороги, было не с руки. Могли не понять, как майор НКВД смог нарушить клятву, при этом дослужиться до генерала. Кроме того, вписаться в новую жизнь, когда поменялся не только строй, но и поменялось мышление живущих в стране граждан, оказалось не просто настолько, что были моменты, когда я не знал куда себя деть. Ощущение было такое, словно, прожив большую часть жизни в слепоте, я вдруг прозрел. Если бы не Николай, не знаю, смог бы я начать жить по-новому.
Не ожидая, что Ростовцев начнёт говорить об отце, Илья вдруг почувствовал, как совесть начинает вгрызаться в сознание.
– На тот момент вы были уже знакомы?
– Да. Николай позвонил на пятый день после моего вступления в должность. Пригласил на вашу московскую квартиру, где мы проговорили всю ночь. Разговор начался с того, что мне было передано письмо, на конверте которого значилось слово РАД.
Увидев три буквы, мне вдруг стало невыносимо стыдно за то, что не нашёл возможность поддержать брата, когда тот нуждался в этом больше всего. Да, был далеко от дома. Да, не знал, что Сашке трудно и что жизнь его в опасности. Но я должен был почувствовать, предостеречь, проявить участие, дать совет, наконец. Нет же, отсиделся за стеной обстоятельств, прикрывшись бронёй невозможности вернуться к нормальной человеческой жизни.
– Что означали буквы РАД?
– Ростовцеву Алексею Дмитриевичу. Саша до последнего оставался верен принципам. Чтобы не скомпрометировать меня, ограничился инициалами адресата, зашифровав те в слово РАД.
В письме не было ничего, что касалось наших с Сашкой отношений. Только то, что я должен доверять Николаю, как самому себе. Прочитав, попросил ввести в курс дела.
У отца твоего на тот момент был план, как сохранить архив в тайне, заодно вывести Гришина на чистую воду. Речь шла об организации тайника. Я настаивал на том, чтобы архив был помещён в банк.
Николай слышать не хотел, убеждая, что лично обещал Александру сохранить бумаги, передав те в день двадцатипятилетия Элизабет.
Почему двадцатипятилетия, а не тридцати и не двадцати? Не знаю. Возможно, двадцать пять лет являлись для Александра гранью между созреванием человека в плане ответственности за содеянное. Возможно, что-то другое… Так или иначе, столь оправданный с позиции осторожности подход предоставлял возможность убедиться, способна ли будет Элизабет осознать то, что скрывал в себе архив. Лиза могла быть далёкой от всего, что значилось под грифом «совершенно секретно», а значит, посвящение в суть изобретения Теслы могло осложнить ситуацию до предела, а то и того хуже, вывести из-под контроля.
– Что вы имеете в виду?
– Папашу Лемье. Узнай тот, что Соколов завещал передать архив дочери, давление на Элизабет было бы такое, что та могла не выстоять. А так просьба Александра не была оформлена юридически, а значит, не имела статуса завещания, что предоставляло возможность действовать по обстоятельствам.
Поразмыслив, я и Николай приняли решение не спешить, понаблюдать, как будут развиваться события дальше.
– И как они развивались?
– Двумя путями. Тот, что избрал Лемье, имел характер межгосударственных отношений. Заручившись поддержкой министра культуры Франции, француз завалил Российские ведомства просьбами возобновить поиски реликвий Соколовых, при этом гарантировал не только финансовую поддержку, но и несусветные по тем временам премиальные тем, кто укажет на местонахождение тайника.
– Он что хотел поправить своё финансовое положение?
– Нет. Ювелирные украшения, картины интересовали Лемье поскольку – постольку. Француз был уверен, в тайнике хранятся документы по «лучу смерти».
– В чём его убедил Гришин?
– Наверное. До момента появления Ленковского позиция полковника была похожа на выжидательную. Активность начала проявляться с момента, как стало известно, где спрятан архив.
– О чём поведал ему Ленковский?
– Не думаю. По поводу дружбы Богданова с Соколовым Ленковский был в курсе. Что касается передачи архива на хранение журналисту, такого он даже представить себе не мог.
– В таком случае, откуда Гришину стало известно, что архив находится в Никольском?
– Общение с учёным научило Гришина мыслить по-иному, что дало возможность обрести способность сопоставлять грани между желаемым и реальным.
– По-другому сказать, Ленковский натолкнул полковника на мысль, что архив может храниться в Никольском.
– Вроде того.
На какое-то время комнату накрыла тишина.
Следившие за диалогом Ростовцева с Ильёй «зрители» жаждали продолжения, оттого ни у Рученкова, ни у Ленковской мысли не возникало произнести что-то, что могло сдвинуть разговор с мёртвой точки.
Богданов, впав в размышления, видел лишь то, что рисовало сознание: отец, сейф, полковник. Мыслей относительно Ленковского быть не могло, поскольку не было в сознании ничего, что могло дать хоть какую-то пищу к размышлениям.
Стоило паузе начать сходить на нет, Ростовцев заговорил так, словно всё, о чём говорилось до этого, было предисловием. От последовательности мыслей зависела последовательность слов. От последовательности слов зависело понимание того, без чего разговор мог потерять смысл.
– С момента знакомства Ленковского с Гришиным события начали развиваться с быстротой уходящего в неизвестность поезда.
Почувствовав, что цель рядом, полковник предпринял попытку убедить Николая передать архив ФСБ, то есть ему. Когда тот отказался, последовала череда подкупов. Суммы исчислялись не десятками и даже не сотнями тысяч долларов, счёт шёл на миллионы.
Подкупить журналиста не получилось. Пришло время перейти к угрозам. Запугивание с позиции ФСБ, воров в законе, чеченцев, которые якобы тоже разыскивают архив, сыпались, как из рога изобилия.
Нашлось место в этом роге и Лемье, который якобы готов был нанять киллера.
Естественно, продолжаться это долго не могло, и мы начали думать, как выйти из положения. Первое, что приходило на ум, обратиться к официальным органам.
– Но вы и есть представитель этих самых официальных органов, – не удержался, чтобы не уточнить Илья.
– Так – то оно так. Но Александр взял с Николая слово, что тот не отдаст «луч смерти» КГБ ни при каких обстоятельствах. Недоверие к службам безопасности страны было воспитано в Соколове с детства. Отсюда и неприязнь.
– И как вы вышли из положения?
– Путём внедрения в среду заговорщиков своего человека, имя которого Дмитрий Кузнецов.
От неожиданности Богданов на какое – то время потерял дар речи.
Когда обрёл, потускневшим от потрясения голосом произнёс: «И как давно вы его внедрили?»
– К сожалению, не тогда, когда следовало. Причин тому было две. Первая – поздно сообразили. Вторая – не подворачивался удобный случай.
– Помог Жак, который вовсе не Жак?
– Да. Обычный московский паренёк, хорошо знающий французский, при этом обладающий даром актёрского мастерства, которому понадобился телохранитель. Если быть совсем точным – человек, которого Гришин планировал использовать в виде машины для запугивания. Подыскать такого было поручено Рученкову. К тому времени Гришин знал, что Виктор в курсе всего происходящего вокруг «луча смерти», как и то, где находится архив.
– Руча был в курсе?
Вид у Богданова был такой, что даже Вера Ивановна не смогла удержаться, чтобы не прыснуть со смеха.
Ростовцев же продолжал говорить так, будто не было ни оторопи Ильи, ни улыбок, ничего, что могло нарушить последовательность слов. Всем видом своим он как бы подчёркивал: «Дальше будет ещё интереснее».
– Когда между Николаем и Гришиным началась война, было принято решение переговорить с Рученковым.
Встреча состоялась на следующий день.
Введя в курс дела, Николай решил не ходить вокруг да около. Перейдя к разговору о нейтрализации Гришина за счёт внедрения Кузнецова, задал вопрос, ответ на который должен был последовать незамедлительно.
Рученков всё понял правильно. И совсем скоро Кузнецов стал обхаживать того, кто был представлен в Ялте как брат Элизабет.
Смысл последней фразы Богданов постигал в тумане негодования.
– Получается, все про всё знали, при этом делали вид, что ничего не происходит. Играли в дурака, заведомо зная, что дурак это я.
– Илья! – подал предупредительный жест Ростовцев, – Не спеши делать поспешных выводов.
– Какие к чёрту выводы, когда близкий друг и тот вздумал играть со мной в шпионы.
– Тем не менее нет ничего хуже нанести урон самолюбию человека, когда тот того заслуживает меньше всего.
– Хорошо, – находясь в состоянии морального нокдауна, произнёс Илья. – Обещаю впредь ничему не удивляться и не возмущаться. С тобой же… – развернувшись лицом к Рученкову, Богданов сделал такое лицо, словно грозился по окончании разговора устроить другу взбучку, – разберусь позже. Это же надо… Я перед ним как перед иконой, а он…
– Друг твой здесь не причём, – не дал договорить Ростовцев. – Всё, что происходило до момента ухода из жизни Николая, было санкционировано им самим. При каждом разборе полётов отец твой не уставал повторять, что Илья не должен знать ничего. И надо сказать, Николай оказался прав. Узнав о нашем с ребятами сговоре, ты бы не вёл себя столь естественно, как вёл до этого и ведёшь сейчас. Где – нибудь на пустяке, на ничего не значащей фразе прокололся бы обязательно. И что тогда?
Вспомнив налитые кровью глаза Гришина, когда тот, наставив пистолет, извергал лаву негодования, Илья поморщился.
– Гришин мог пойти на что угодно.
– А я что говорю. Отец твой был человеком не просто умным, мудрость была его главным козырем. Отсюда решение относительно всего, что могло навредить тебе.
– Понимаю, – обменявшись взглядами с матерью, промолвил Илья. – Кроме того, что Руча был в курсе, ещё есть секреты?
– Нет. – развёл в стороны руки Ростовцев. – Что требовалось, рассказали. Остальное происходило при твоём участии.
– А Ленковская? Её присутствие здесь? Будучи дочерью отца, должна была выполнять волю Гришина.
– Выполняла. До определённого момента.
Выйдя из-за стола, Ростовцев, подойдя к Ольге, обнял ту за плечи.
– Думаю, будет правильно, если вы обо всём, что происходило, расскажите сами.
– Почему я? – дёрнув плечами, испуганно произнесла Ленковская. – Вы начали. Вам продолжать.
– Нет, – сделал шаг назад Ростовцев. – Кто был инициатором наших с вами отношений? Вы или я?
– Я.
– В таком случае вам слово.
– Слово! – губы Ольги дрогнули, щёки залились румянцем. – Легко сказать…
Переведя взгляд на Богданова, Ленковская улыбнулась улыбкой, которую тот не видел со дня вечера в Ялте.
– После встречи с Ильёй в Ялте стало ясно, что в жизни произошло нечто такое, отчего я не смогу избавиться никогда. Не могу сказать, что это было нечто необыкновенное, отчего люди кидаются в омут придуманных ими же иллюзий, но что заставило пересмотреть отношение к жизни в принципе, это абсолютно точно.
Живя прожектами отца, я не получала радости от жизни, которую должна была получать, ещё будучи ребёнком. Разговоры по поводу будущего, которого мы, Ленковкие, заслуживаем больше, чем кто-либо, утомили настолько, что в пору было бежать туда, где не было ничего, что могло напоминать о Гришине, о заискивающих взглядах отца, о том, кому и за сколько продать «луч смерти».
Прозрение наступило по возвращении в Москву.
– Кстати, зачем Гришину понадобилось возвращать вас в столицу? Зачем отправил в Ялту понятно, чтобы охмурять Илью. Но ведь в Ялте вы могли добиться большего, а значит, и результат мог оказаться куда продуктивнее.
Наблюдавший за разговором Рученков словно ждал подходящего момента, чтобы задать вопрос, который интересовал не только его.
– Изначально так и планировалось. Пять дней было дано на то, чтобы я, как вы выразились, охмурила объект. После чего должна была вылететь во Францию. В Париже ждала Элизабет. Лемье по поводу дня рождения жены устраивал приём.
– И?
– Гришин решил, что будет лучше, если я улечу на день – два раньше. С чем это было связано я не знаю, но то, что пошло на пользу мне, это совершенно точно.
– На пользу вам или на пользу Гришину?
– Мне, разумеется. Требовалось время, чтобы разобраться. Гришин время это мне предоставил. Четыре дня в Париже сделали своё дело. В Москву вернулась с конкретными мыслями и ещё более конкретным планом.
– И что вас к этому подтолкнуло?
– Что? – Ольга задумалась. – Одним словом выразить трудно. Произошло нечто, что заставило задуматься: «Не используют ли меня?»
Подробно объяснить трудно, но что-то внутри выключилось, чтобы дать возможность включиться беспокойству по поводу последствий деяний отца и Гришина. Страх оказаться проклятой подействовал настолько сильно, что, не давая отчёта ни действиям, ни мыслям, я начала прислушиваться к разговорам родителя с полковником.
– По-другому сказать, начали шпионить?
– Да. И надо признаться, что делала это осознанно. Хотелось выяснить, какая цель заговора и какая роль отведена мне?
Месяц ушё на то, чтобы понять, кто является кем. Разобравшись, решила поговорить с отцом в открытую.
Сказать, что разговор получился тяжёлым, означает не сказать ничего. Отец слушать не хотел о догадках, кричал, обвиняя в том, что я самовлюблённая эгоистка. Грязи было вылито столько, что начать разгребать не имело смысла.
На следующий день отец рассказал о нашем с ним разговоре Гришину.
Тот не мог оставить происшедшее без внимания и, как говорят в подобных случаях, попала овца в волчью стаю.
Это было нечто. Разъярённый до неузнаваемости полковник не только не стеснялся в выражениях, наоборот, подбирал наиболее обидные. Кем только не представлял: и продажной девкой, и Богдановской подстилкой. Основной удар приходился на то, что я предала отца, за что не будет мне прощения ни на том, ни на этом свете. Был момент, когда казалось, что ещё чуть – чуть и Гришин пристрелит меня на месте. Возможно, этим всё и закончилось бы, если бы не увидела себя со стороны. Увидела и ужаснулась. Неужели это я? Разъяренная до крайности волчица смотрела на меня в зеркале, говоря: «Не обуздаешь нрав, не начнёшь мыслить рационально, превратишься в Гришина».
До поздней ночи бродила по улице, потом два часа сидела в пропахшем куревом баре. Вспоминала Ялту, Петербург. От безысходности, от того, что рядом не было никого, кто мог дать совет, хотелось бежать куда глаза глядят. И чтобы рядом не было никого.
– Почему не позвонили Илье?
– Порывалась. Раз десять набирала номер, но так и не решилась.
– Не знали, что сказать?
– Боялась, что не поверит. А то и того хуже, усомнится в искренности.
– И что в итоге?
– Решила бороться в одиночку. Спрятав диктофон среди книг, после каждой встречи Гришина с отцом вынимала, прослушивала, анализировала, кое-что заносила в дневник. Из разговоров узнала о журналисте Богданове, о замыслах Гришина завладеть архивом с целью продажи. Единственное, о ком не было сказано ни единого слова, так это о Ростовцеве. Об Алексее Дмитриевиче впервые услышала от того, кто впоследствии стал для меня ангелом – хранителем.
– Это вы про Богданова – старшего?
– Да. Поведав, какую игру затеял Гришин и какая роль отведена мне, Николай Владимирович осторожно, боясь навредить мне, подвёл к тому, что отец продал меня полковнику. Тот искал подход к Богданову. Зацепиться было не за что, и Гришин решил подкрасться к журналисту со стороны сына. Меня использовали как приманку.
– Простите! Для того, чтобы убедить Николая Владимировича, следовало предъявить доказательства, что вы не шпионка?
По лицу Ольги пробежала усмешка.
– Этого я боялась больше всего. Сомнений было столько, что никак не могла заставить себя набрать номер телефона. А ведь ещё предстояло сказать, что я дочь Ленковского.
– И как воспринял звонок Николай Владимирович?
– С недоверием. Больше слушал, чем говорил. И только когда были произнесены слова, что речь идёт о «луче смерти», из трубки сначала раздались похожие на стон звуки, затем молчание, длившееся пару секунд. Потом услышала слова Николая Владимировича: «Приходите, буду ждать вас на Чистых прудах через час. Прошу не опаздывать».
– И вы не опоздали?
– На пятнадцать минут приехала раньше. Николай Владимирович был уже там.
– Как вы узнали, что это Николай Владимирович, если до этого никогда его не видели?
– Не видела, – взгляд Ленковской от Виктора переместился в сторону застывшего в ожидании Ильи. – Зато я знала Богданова – младшего. Та же походка, та же манера не обращать внимания на проходящих мимо людей и, что особенно бросалось в глаза, уверенность в себе.
– Сами подошли или?
– Николай Владимирович не мог подойти, потому что не знал меня в лицо. Я попросила о встрече, значит, должна была подойти первой.
Протянув руку, Николай Владимирович аккуратно так, будто опасался, что причинит боль, сжав ладонь, произнёс: «Будем знакомы, Богданов Николай Владимирович». Вроде бы ничего особенного, но от того, как сказал «будем знакомы», на душе стало светло и свободно. Захотелось улыбнуться, что я и сделала, протянув пакет с кассетами аудиозаписей. Николай Владимирович, приняв, поинтересовался, что внутри. Когда объяснила, сказал, что для ознакомления с записями потребуется время и что будет ждать меня на этом же месте завтра в тот же час.
– И вы опять прибыли на пятнадцать минут раньше?
– Опоздала. Не на пятнадцать минут, на целых полчаса. Не могла избавиться от приставленного Гришиным сопровождения. Трижды меняла станции метро, полчаса тряслась в троллейбусе.
Слава Богу, Николай Владимирович не ушёл. Выслушав, пригласил в кафе, где мы пробыли больше часа.
В кафе Богданов кому – то позвонил. Поговорив, сказал, что надо прокатиться за город. Я согласилась. На двадцатом километре Волгоградского шоссе нас ждал чёрный «Мерседес», в котором находился Алексей Дмитриевич.
– К тому времени был разработан план. Николай поначалу дал тому имя «Капкан», потом, подумав, добавил «для Гришина».
Прозвучавший подобно горну голос Ростовцева добавил разговору ещё больше интриги.
– Суть плана состояла в том, что в конечном итоге и произошло, заманить полковника в сейф, после чего сдать с рук на руки властям. При этом организовать всё так, будто покушался Гришин на часть архива. Дневники, результаты исследований, представляющие наибольшую ценность, Николай планировал вывезти заранее.
Вынув из внутреннего кармана конверт, Алексей Дмитриевич положил поверх стола.
– Письмо, написанное Богдановым – старшим за два часа до кончины. В письме инструкции, как следует действовать в случае непредвиденных обстоятельств.
Илья, подойдя к столу, взял в руки конверт.
– Но здесь нет отметок почтового отделения!?
– Письмо было передано Верой Ивановной.
Вера была в курсе всего, что предпринимал Николай в отношении архива, начиная с перестройки гаража с целью организовать в нём сейф, заканчивая планом нейтрализации Гришина.
– И о вашем существовании тоже?
– Когда стало возможным, Николай рассказал и про меня, и про отца, который, спасая Сашу Соколова, подарил мне брата. Он не скрывал от неё ничего, даже то, что единственный сын стал заложником войны с Гришиным.
Не зная, как вести себя, Богданов, подойдя к матери, обнял ту за плечи.
Губы потянулись к щеке. Солоноватый вкус слёз заставил, преклонив колено, прижать к себе родное существо.
Плечи матери дрогнули. Пахнущая домашним теплом рука, проведя по голове Ильи, замерла, прижав ту к груди.
Итак, – нарушив идиллию общения матери с сыном, Ростовцев собрался было вернуть внимание присутствующих к разговору об архиве.
Не дал звонок мобильника.
Вынув трубку, Алексей Дмитриевич приложил ту к уху.
– Да, я. Что уже? Так быстро? Нет – нет, никаких остановок. Въедете в посёлок, сразу к дому Богдановых. Мы наверху в кабинете, обсуждаем происшедшее.
– Я так понимаю, сюрпризы не закончились? – обменявшись взглядами с Рученковым, произнёс Илья.
– Правильно понимаете.
Подойдя к окну, Алексей Дмитриевич, глянув во двор, пробарабанил пальцами по стеклу.
И тут же, не поворачивая головы, словно обращался к находившемуся по другую сторону человеку, произнёс: «Помните, в начале разговора я сказал, есть нечто такое, о чём сообщу позже? Момент настал. Через пару минут все мы станем свидетелями рождения ещё одного сюрприза, возможно, самого долгожданного и самого неожиданного. Пока же мне бы хотелось задать пару вопросов госпоже Ленковской.
– Сколько угодно.
– Скажите, Элизабет в курсе, что Гришин хотел использовать вас?
– Да. И про полковника, и про то, что тот сумел перетащить на свою сторону отца.
– И как отреагировала на ваше заявление Элизабет?
– Известно, реакция понятная, возмущалась, кричала, грозилась подать на Гришина в суд.
– О реликвиях расспрашивала?
– Конечно. На тот момент они с матерью приняли решение обратиться к властям России с просьбой назначить повторное расследование.
– Понятно.
Произнеся, Ростовцев, стоя у окна, продолжал смотреть во двор.
Пауза затягивалась, создавая непонимание между действиями Алексея Дмитриевича и тем, чем в ту минуту жили остальные.
Первым не выдержал Богданов.
– Может, объясните, что происходит?
– Ничего особенного, – без тени смущения ответила Вера Ивановна. – Алексей Дмитриевич пригласил гостей, которые должны прибыть с минуту на минуту.
– Гостей?
Раздавшиеся со стороны лестницы шаги стали свидетелями начала очередного акта спектакля.
Спустя минуту, дверь в кабинет распахнулась.
На пороге возникла фигура Кузнецова, который после поданного знака Алексеем Дмитриевичем, сделав шаг в сторону, пропустил вперёд молодую особу того же возраста, что и Ленковская.
Войдя, та кинулась к Ольге. Обняв, что-то прошептала на ухо.
Ленковская ответила.
Незнакомка, глянув в сторону Богданова, сделала такое лицо, словно пыталась понять, что в Илье такого, отчего можно потерять веру в женскую неотразимость.
Минуты ушли на то, чтобы гостья могла освоиться с царившей в кабинете атмосферой. Стараясь вести себя без видимого любопытства, задержав внимание на висевших вдоль стен фотографиях, переместилась в сторону занимающей половину стены карты страны.
Стоявший по правую от незнакомки руку Ростовцев, шагнув, произнёс: «Ростовцев Алексей Дмитриевич. Это я вам звонил.»
– Элизабет Лемье, – коротко произнесла та, обнажив два ряда белоснежных зубов.
Эффект от прибытия в дом Элизабет превзошёл все ожидания.
И в этом не было ничего удивительного, если даже Вера Ивановна, предупреждённая о прибытии француженки заранее, и та выглядела крайне растерянной.
Дождавшись, когда гости займут отведённые им места, Алексей Дмитриевич начал со слов: «Наконец-то мы все вместе собрались».
И тут же подмигнув Элизабет с Ольгой, произнёс: «Да будет вам известно господа, что идея пригласить гостью из Франции принадлежит не мне и даже не Богданову – старшему. Всеми нами уважаемая Вера Ивановна посоветовала организовать встречу, цель которой передача архива владелице, Елизавете Соколовой. Такова воля отца Элизабет – Александра Ивановича Соколова».
Сделав глубокий вдох, при этом, не отрывая глаз от рук, которые, крутя пачку с сигаретами, то откладывали ее в сторону, то брали вновь, Ростовцев продолжил говорить так, словно ждал момента этого всю жизнь.
– Более ста пятидесяти лет назад Никола Тесла создал одно из величайших изобретений своего времени, так называемый – «луч смерти». Не найдя ответа на вопрос, как следует поступить с тем, что способно уничтожить мир, Тесла решил избавиться от всего, что касалось изобретённого им оружия, включая дневники, чертежи, а также результаты экспериментов, масштаб которых мог свести с ума любого, даже самого искушённого в подобных вещах учёного.
Так считало общество и продолжает считать до сих пор.
На самом же деле сто пятьдесят лет назад история «луча смерти» начала восхождение к олимпу славы, которое продолжается до сих пор.
Будучи приглашённым в Россию Тесла поделился идеей создания нового вида оружия с русским учёным по фамилии Соколов. Тот к тому времени успел достичь в той же области достаточно серьёзных результатов, но никак не мог осилить грань между уже созданным и тем, что предстояло создать. Не хватало масштаба мышления.
Как обычно в подобных случаях, в особенности, когда дело касается истории человечества, произошло слияние умов. Предоставив коллеге из России возможность заглянуть на десятилетия лет вперёд, Тесла сам того не подозревая, подарил «лучу смерти» жизнь.
Народный комиссар Берия, видя себя на троне славы, потирал руки в надежде, что новый вид оружия даст отпор не только шагающему по Европе нацизму, но и капитализму в целом. Как вдруг произошло то, чего не ожидал никто. Соколов, подобно Тесле, принял решение уберечь человечества от «луча смерти», чем обрёк себя и супругу на верную смерть.
Казалось бы, судьба сама отводит от человечества беду. Нет же проходит четверть века, и уже другой учёный, Александр Иванович Соколов, находит труды отца и Теслы недостаточно совершенными, в результате чего «луч смерти» обретает третью по счёту жизнь, теперь уже с позиции космического предназначения.
У Соколова были мысли последовать примеру отца, но он не спешил, надеясь уговорить руководителей проекта приостановить испытания.
Утопия. Прогресс на то и прогресс, чтобы развиваться, независимо ни от желаний учёного, ни от амбиций политиков и уж тем более от опасения уничтожения жизни на земле.
Одним словом, судьбе стало скучно, и она накалила ситуацию до предела.
Чего не желает совершать один человек, совершает другой. На сцене появляется очередное действующее лицо, не физик и не учёный, человек в погонах, именуемый себя полковником ФСБ Гришиным.
Здесь надо сказать, что это был не просто удар. То было крушение надежд.
Почувствовав, что за ним началась охота, учёный Соколов приходит к мнению, что без присутствия рядом человека, способного понять его, противопоставить себя Гришину, будет чрезвычайно трудно.
Насколько сложно далось решение обратиться за помощью к журналисту Богданову, с которым Александр Иванович не был знаком лично, неизвестно. Тем не менее, судьбы учёного и журналиста пересеклись, что позволило организовать тандем, целью которого стало уберечь архив от посягательств Гришина.
Проникнувшись ответственностью возложенной задачи, Богданов решает переехать на постоянное место жительство в Никольское, где в гараже собственного дома строит банковский сейф.
Приостановив речь, Алексей Дмитриевич подобно готовившемуся к бою боксёру провёл по лицу рукой.
– Не поверите, чем больше думаю обо всей этой истории, тем увереннее склоняюсь к мнению, что написана та ни людьми и ни временем. Судьба, затеяв спор с дьяволом, решила доказать, насколько непримиримой может быть борьба добра со злом.
Вдумайтесь, три поколения приложили к «лучу смерти» руку. Тот же как продолжал, так и продолжает делать своё чёрное дело до сих пор.
Даже сейчас, вглядываясь в лица тех, кому выпала честь написать очередную страницу увлекательной и в то же время невероятно жестокой по своему значению книги, я с замиранием сердца думаю о том, что нового уготовила «лучу смерти» судьба.
Браво будет, если госпожа Элизабет распорядятся архивом так, как когда-то распорядились дед, затем отец. А если нет?
То, как отреагировала на слова Ростовцева Элизабет, превзошло все ожидания.
Подойдя к Вере Ивановне, француженка, взяв ладонь хозяйки дома в свои руки, произнесла: – Скажите, когда в последний раз вы видели отца?
– За день до гибели, – чуть слышно проговорила Вера Ивановна. – Александр приехал в Никольское, чтобы передать вот это.
Вынув из кармана конверт, Вера Ивановна протянула Элизабет.
– Но откуда? Откуда отец мог знать, что я? Что мы?
– Александр Иванович был из тех людей, кто жизнь просчитывал наперёд. Помню, когда передавал конверт, я спросила, что можно написать в письме, адресованном в будущее? И знаешь, что он сказал?
– Что?
– Понятия душа и время несовместимы.
Я сначала не поняла, что он имел в виду. Александр Иванович, заметив в глазах моих растерянность, пояснил. Однажды он получил такое же письмо, датированное прошлым веком. Вскрыв, нашёл то, что развеяло все его сомнения. То было завещание твоего прадеда.
– Отец сумел расшифровать завещание?
– Не только расшифровать. Он сумел сделать то, чего не удалось сделать Ольге и Илье. Он нашёл реликвии Соколовых.
– Отец нашёл тайник?
Вздох удивления и восхищения подобно ветру пронёсся по кабинету.
Рученков, сидя в кресле, замер.
Илья и Ольга, как по команде, вскочили с дивана.
Находившийся возле двери Кузнецов с видом полного отсутствия понимания хлопал глазами так, что без смеха нельзя было смотреть.
Единственный, кто никак не проявлял себя, был Ростовцев, это означало, что он был в курсе.
Первым из состояния комы удивления вышел Илья.
Глянув на Алексея Дмитриевича, затем на Ольгу, Богданов перевёл взгляд на мать: «Если Александр Иванович посетил квартиру на Гороховой, почему Исаевы не сказали нам правду? И зачем было разыгрывать спектакль с расшифровкой плиток?!»
– Затем, что об этом их попросил Соколов. Посетившая их Элизабет могла оказаться не настоящей Элизабет. И тебя тоже Исаевы видели впервые. Отсюда недоверие, перешедшее в спектакль, в котором роли свои чета Исаевых сыграла отменно.
– Что правда, то правда, – произнёс Илья, глянув на Ленковскую так, словно та знала, но солгала по той же причине, что лгала раньше.
– Клянусь, – спохватилась Ольга. – О том, что Александр Иванович был на Гороховой, я узнала только сейчас. Да и откуда мне было знать.
– Да, да, – пришла на помощь подруге француженка. – Ни я, ни Оля ничего знали.
– Верю я, верю, – поднял вверх руку Богданов. – Уменя вопрос к маме. Александр Иванович попросил Исаевых не говорить Элизабет о том, что тот сумел отыскать тайник. Зачем? С какой стати понадобилось отцу усложнять жизнь дочери?
– Затем, что Элизабет до всего должна была дойти сама. Соколов не был провидцем, а значит, предвидеть, что жена вернётся во Францию, тоже не мог.
С другой стороны, ничего не изменилось. Элизабет при содействии Ольги сумела расшифровать завещание. Указанные в завещании пункты выполнены. Единственное, что осталось проделать, поменять имя и фамилию.
– Я уже подала заявление, – произнесла Элизабет.
