Александр Жигалин
Французская мелодия
Ответ на жужжащий в голове рой вопросов не заставил себя долго ждать. Погасший в хранилище свет, выдав намеренья одной стороны, поверг в темноту другую, что не могло не сказаться на общем состоянии.
Растерянность сковала сначала руки, через какое-то время ноги.
Лишённый возможности ориентироваться Богданов не то, чтобы не осознавал, но даже не мог предположить, в какой оказался ситуации, и чем именно грозило ему отключение электроэнергии.
Время будто замерло, предоставляя человеку возможность, соизмерив ум и силы, начать искать выход из положения.
И он его нашёл. Правильнее будет сказать, выход нашёл себя сам, напомнив о газовом фонаре, который отец вместе с аптечкой, огнетушителем и набором инструментов хранил в небольшом, похожем на чемодан ящике. Просчитывая любые, даже самые невероятные ситуации, тот не мог не учесть варианта отключения электроэнергии, потому и припас фонарь, не забыв снабдить его коробком спичек.
Найти и зажечь нехитрое устройство не составило труда, отчего сейф озарился скудным, но значимым для Богданова, светом.
Вспомнил слова отца: «Резервного освещения хватит на три часа». Илья, воспряв духом, позволил себе расслабиться. Он даже собрался продолжить знакомство с архивом, для чего вынул из коробки папку с надписью: «Год 1998. Заключительная серия испытаний», как вдруг до сознания дошло то, на что до этого не обращал внимания. Исчез звук проникающего в хранилище воздуха. Напоминающий работающий за стенкой вентилятор тот вдруг смолк, словно кто-то взял и выдернул провод из розетки.
Следующему мгновению суждено было стать роковым, ибо именно столько понадобилось времени для того, чтобы до Ильи дошёл смысл замысла Гришина.
Отключение энергии лишало узника не только света, но и воздуха.
– Скотина, – сорвалось с губ. – Измором решил взять. А я -то разбушлатился: фонарь, три часа гарантированного света. Хрен там. Не такой полковник дурак, чтобы довольствоваться малым. Запустит в систему какую-нибудь дрянь, тогда- то и начнётся настоящая свистопляска.
Звонок телефона, остудив пыл, заставил поморщиться.
То, что звонил Гришин, не вызывало сомнений.
– Ну как вы там, Илья Николаевич, не слишком жарко?
Прорывающийся сквозь провода голос был больше наполнен издёвкой, чем смыслом.
– Пока не очень, – вынужден был соврать Илья.
– А то пожалуйте наверх. Будем рады.
– Понимаю, о какой радости идёт речь, – усмехнулся Богданов. – Разберусь с замками, тогда и выйду.
– Интересно знать, как вы намерены разобраться, если мы отключили электроэнергию?
– У папы тут резервный источник предусмотрен, так что часа три в запасе имеется.
– За три часа вы, уважаемый, Богу душу отдадите, если, конечно, родитель ваш сейф кислородными подушками не оснастил.
На этот раз раунд невидимого боя оказался за Гришиным.
Первые признаки нехватки воздуха Богданов ощутил через пять минут. Через десять стало жарко. Через двадцать пот, струясь по телу ручьями, заставлял грудную клетку вздыматься так, будто лёгкие выросли до размера слоновьих. С каждым вздохом воздуха становилось всё меньше и меньше. Поглядывая на дверь, Илья ловил себя на мысли, что думает не об архиве, не о Гришине. Само существование Богданова было направлено на поиски силы воли.
«И зачем я себя мучаю? Ради чего? Ради заметки в газете: «Илья Богданов ценой собственной жизни пытался спасти архив суперсекретного оружия»? И что из того? Ну, спас. Ну, не дал преступникам завладеть «лучом смерти». Дальше что?
Ничего. Страсти улягутся, общественное мнение погрязнет в водовороте житейских проблем, и только участники истории, рассказывая детям, будут вспоминать, с чего всё началось и чем всё закончилось. Но ведь меня- то к тому времени уже не будет».
Представив расхаживающего вокруг гроба батюшку с кадилом, Илья невольно схватился за телефон, и только когда ладонь легла на трубку, внутри что-то екнуло: «Как бы повёл себя отец? Чего – чего, а уж сопли точно распускать не стал бы».
Очередной вдох не дал организму необходимую порцию воздуха и перед глазами поплыли разноцветные круги.
«Не дай Бог потеряю сознание».
Отложив в сторону папку, Илья, подойдя к двери, попытался набрать код замка. Пальцы слушались с трудом, к тому же постоянно приходилось смахивать со лба пот и переводить дыхание. Но даже несмотря на то, что общее состояние приближалось к критическому, желанный набор цифр был набран с первой попытки.
– Слава Богу! – прошептали губы. – Судьба благоволит, значит, есть шанс.
Отойдя в сторону, ригеля дали возможность двери сдвинуться с места.
Надеясь, что навстречу хлынет поток воздуха, Илья, невероятным усилием воли сдерживая рвущийся наружу порыв, как можно скорее покинуть ненавистный сейф, сделал шаг вперёд и даже приготовился сделать глубокий вдох. Каково же было удивление, когда по ту сторону хранилища его встретил всё тот же покоряющий волю страх оказаться во власти удушья. Воздуха не оказалось в проходе так же, как того не было внутри.
За удивлением последовало разочарование, затем отчаяние, и вот он уже в шаге от паники.
Для того чтобы открыть главную дверь, Илье пришлось сползти по стене на пол и, заняв полулежащее положение, какое-то время оставаться в состоянии полной отрешенности. Вспомнились слова из приключенческого фильма, в котором, попав в ситуацию подстать той, в которой оказался Богданов, главный герой произносит фразу: «Смерть не любит сильных. Сильные начинают бороться, от этого становятся ещё сильнее. Слабый же безволен, оттого и слаб. Лишать такого жизни – одного удовольствие».
Улыбнувшись, Богданов ощутил разгорающийся внутри огонёк страсти, будто он был не в сейфе, а в лесу, в котором ему, как участнику шоу, предстояло преодолеть ряд преград.
Оставалось открыть дверь, и вот оно ощущение превосходства над теми, кто не смог преодолеть и половины пути.
«Надо подняться, иначе так и останусь лежать, пока Гришин не вскроет сейф. Вскроет, чтобы забрать архив. Меня же прикажет вытащить наружу. В лучшем случае позвонит в скорую. В худшем – оставит лежать в гараже».
Вспомнив о матери, Богданов, цепляясь пальцами за стену, начал подниматься, при этом повторяя одну и ту же фразу: «Хрен дождётесь, господин полковник. Не на того напали».
Голова кружилась, тошнота, подкатывая к горлу, грозилась вырваться наружу приступом рвоты. Воздуха не то, чтобы не хватало, не было вообще, отчего тело начали бить судороги. Пальцы не хотели попадать по нужным кнопкам.
Отчаявшись, Илья, встав перед дверью на колени, прислонился щекой к металлическому остову. До этого он представить себе не мог, что воздух может иметь реальные очертания. Сейчас же видел его в виде мечущихся по пространству наполненных кислородом пузырьков, которые надо было, поймав ртом, раздавить языком. И вот оно наслаждение жизнью!
Холод металла заставил открыть глаза. Исходящая от стали прохлада казалась настолько соблазнительной, что возникало ощущение, будто пузырьки, перекатываясь с места на место, ждут, когда человек начнёт давить их губами, вдыхая в себя содержащийся в них воздух.
Как ни странно, именно это и придало те необходимые силы, которых хватило для того, чтобы набрать код.
Дальше всё происходило, как в тумане.
Сначала что-то протяжно пискнуло, затем послышался шум отодвигающихся запоров, после чего дверь начала отходить в сторону. Будучи в полусознательном состоянии, Илья повалился на пол, при этом не понимая, что за птица размахивает над его головой крыльями.
Разливающееся по телу блаженство напоминало полёт во сне. Богданов то парил, то устремляется вниз, сложив руки так, будто он и есть птица.
Открыв глаза, первое, что увидел, было лицо Ольги. Склонившись, та размахивала над ним руками, пыталась согнать в одно место весь, какой был в смотровой яме, воздух.
Похожий на крик совы голос Гришина заставил Илью прийти в себя.
– Ну что, Робин Гуд, очухался?
Приподняв голову, Ольга попыталась помочь сесть, но Илья, отстранив ненавистные ему руки, решил подняться сам.
Откуда-то возникла фигура Григория, отчего в смотровой яме стало темно. Загородив свет, охранник поверг всех во мрак, и было в этом нечто символичное со злом, которому всегда и во всём сопутствует тьма.
– Мы не сможем проникнуть в хранилище, – проговорил охранник, переведя взгляд с Богданова на Гришина.
– Почему? – опешил полковник.
– Потому что он захлопнул вторую дверь. Не зная кода, мы не сможем войти внутрь.
– Не сможем войти, говоришь?
Подойдя к Илье, который к тому времени был на ногах, Гришин, взяв Богданова за подбородок, сжал так, что губы того свернулись в трубочку.
– Код?
Илья, мотнув головой, попытался отстраниться. Удар в лицо заставил кулём свалиться к ногам полковника.
– Тащи наверх.
Приказ был адресован Григорию.
Тот, подхватив Богданова под руки, начал пятиться к лестнице.
Выбравшись из ямы, первое, что сделал охранник, пристегнул Илью наручниками к верстаку.
Богданов, дёрнувшись, хотел было продемонстрировать несогласие, но удар кулаком в грудь заставил забыть о желании оказывать хоть какое-то сопротивление.
Дождавшись, когда Илья придёт в себя, полковник, присев на корточки, попытался заглянуть тому в глаза.
Пахнуло запахом коньяка. Стало ясно – ожидания не прошли для Гришина даром.
– Значит так, Илья Николаевич! В вашем распоряжении час. Ровно через столько в Никольское прибудет человек, который поможет вскрыть сейф. При помощи автогена тот вырежет замки. Мы войдём в хранилище. И тогда…
Полковник хотел сказать, что архив перейдёт в его руки, однако вместо этого, зловеще улыбнувшись, произнёс фразу, от которой у Богданова вспотела спина.
– На место архива поселим вас и ваших родных, не забыв отключить электроэнергию и внутреннюю связь. Сколько продержитесь? Минут двадцать? Думаю, что не больше десяти.
Представив, как он, связанные мать и тётка задыхаются в хранилище, Илья почувствовал, как приступ тошноты начал сдавливать горло точно так же, как тогда в сейфе, когда воздуха оставалось на один вдох.
Заметив это, Гришин в знак подтверждения произнесённых им же слов, развернувшись лицом к Григорию, произнёс: «Приведи женщин. Охраннику скажи, чтобы встретил специалиста по резке металла и препроводил того в дом. Остальным сообщи, чтобы не суетились».
Тот молча развернулся, и ни слова не говоря направился к выходу.
– Так-то, Илья Николаевич, – присев на край стула, проговорил Гришин. – Думайте, анализируйте, делайте выводы. Через час нужда в кодах отпадёт, что, сами понимаете, станет для вас и для ваших родных просто приговором.
– Я согласен.
Илья даже не понял, как так получилось, что он произнёс ненавистные ему слова.
Полковник, обменявшись взглядами с Ленковской, помог Богданову встать на ноги.
– Согласен, говоришь?
– Да. Сообщу коды замков взамен на слово офицера, что вы не тронете ни мать, ни тётку.
– Обещаю, жизнь будет сохранена и вам, и вашим родным.
– В таком случае записывайте, хотя проще запомнить. Всего цифр восемь.
Сообщив код, Илья опустился на стул.
– И что эти цифры означают? – глядя на собственную ладонь, на которой красовался код, полковник не верил глазам своим.
– Вам не всё ли равно?
– В общем-то да.
– В таком случае снимите наручники. И можете начать вынимать архив.
– Наручники? – расхохотался Гришин. – Ну, уж нет. Таких, как вы, Илья Николаевич, лучше держать на привязи. Освободим сейф, тогда любой каприз, в пределах разумного, конечно.
Ещё раз, глянув на код, Гришин зачем-то вынул из кармана лекарство от астмы и, сунув баллончик в руки Ольге, произнёс: «Присмотри за ним. Если коды верны и дверь откроется, дам знать»
С того времени, как Илья узнал, что Элизабет вовсе не Элизабет и даже не Лемье, прошло полтора часа.
За девяносто минут Ольга не проронила ни слова.
Отсюда и эффект произнесённой Гришиным фразы. Не то чтобы та покоробила Илью или привела в бешенство, резануло так, что Богданова передёрнуло. Сколько раз он представлял их с Элизабет встречу, столько всего собирался сказать, и вдруг эта поражающая воображение новость, что француженка не есть француженка. И всё бы ничего, неважно даже какое у той имя, если бы не обман, предательство, сравнимое с плевком в душу.
До того, как поймать взгляд Ольги, Богданов знал, какие произнесёт слова, как будет смотреть на знакомую – незнакомую ему женщину, сколько вложит сил, энергии, преследуя цель ударить ненавистью так, чтобы Ленковская смогла прочувствовать то, что чувствовал он.
Возможно, поэтому Илье хватило жеста, чтобы ощутить, как всё, что рвалось наружу, спряталось, прикрывшись непонятно откуда возникшей растерянностью.
Глядя в вытаращенные на неё глаза, Ленковская, приложив палец к губам, давала понять Богданову, что пока лучше помолчать.
То, как развивались события дальше, не могло и не должно было найти объяснение, по причине отсутствия понимания происходящего. Хоровод вопросов, ответ на которые могло дать только время, загнал Богданова в такой тупик, что тот оказался не в состоянии произнести и двух слов, не говоря уже о выражении трепещущего в нём негодования.
Ольга, приблизившись к Илье вплотную, чуть слышно прошептала:
– Ты Гришину код от одной двери дал или от обеих?
– От одной.
– Получается, первую открыть изнутри он не сможет?
– Не сможет, – ответив, Илья не смог устоять, чтобы не сопроводить слова свои дополнением. – Причём здесь это, когда вторая дверь открыта?
– В том -то и дело, что открыта…Я хочу закрыть. Что нужно сделать?
– Изменить код.
– Как?
– Повернуть все шесть цифр в любую из сторон.
– Где они находятся?
– На внутренней части двери.
В этот момент со стороны хранилища послышался голос Гришина.
– Ольга Александровна! Архив в вашем распоряжении. Можете спускаться.
Ленковская и Илья переглянулись.
– Пришло время вступить в игру мне, – произнесла Ольга, улыбнувшись так, будто перед этим поцеловала Богданова в губы.
Что именно означали её слова, какую игру имела в виду Ольга, Илья не только не понимал, но и не пытался понять. На тот момент он был способен наблюдать за действиями, ибо всё, что видели глаза, воспринимал слух, не вязалось с тем, над чем столь напряжённо трудился мозг.
Не снимая с лица маски воинственности, Ольга, ответив на призыв полковника лаконичным «иду», провела по голове Богданова ладонью, что можно было расценить, как сиди и дёргайся.
После чего, чмокнув в небритую щёку, чем окончательно сбила Илью с толку, направилась в сторону лестницы, ведущую в смотровую яму.
Оставшись один, Богданов попытался произвести хоть какие-то заключения, однако запала хватило на то, чтобы успокоиться и заставить себя приготовиться к продолжению триллера. Другого названия он придумать не мог, потому оставалось сидеть и ждать, уповая на то, что справедливость восторжествует.
Справедливость восторжествовала раньше, чем ожидал Илья.
Не прошло и минуты, как до слуха Богданова дошёл писк, означающий включение в работу кода замков, затем шорох закрываемой двери и как заключительный аккорд симфонии глухой, словно выстрел, крик полковника: «Это что ещё?!»
Окончание фразы осталось за закрытой дверью. Но уже по одному напряжению, с каким та была произнесена, можно было понять, что ощущал в тот момент Гришин.
– Ты это чего? – находясь в полном недоумении, встретил вопросом Богданов Ольгу.
Вместо того, чтобы вступить в диалог, Ленковская, глянув на дверь, подскочила к столу и, схватив баллончик с лекарством, который Гришин зачем-то оставил в гараже, заняла место возле двери.
Понимая, что Ольга решила вывести из игры и Григория, Богданов не очень соображал, каким образом она собиралась это сделать, когда, кроме баллончика в руке у Ленковской не было ничего.
Время шло. Помощник Гришина не появлялся.
– Расстегни наручники, – воспользовавшись паузой, напомнил о себе Илья.
– Не могу, ключа нет, – отмахнулась Ольга, – к тому же вот – вот должен войти Григорий.
– И как ты намерена его остановить? Предложишь освежить дыхание?
– Дыхание? – глянув на зажатый в руке баллончик, Ленковская улыбнулась. – Ты всерьёз поверил, что Гришин астматик?
В этот момент за дверью послышались шаги, затем грохот, крики и вновь шаги, но уже не одного человека, а целой группы людей.
Готовившаяся к нападению Ольга в состоянии полнейшего недоумения глянула на Илью.
– Ты не знаешь, кто там?
– Что не мать и не тётушка, это точно.
– В таком случае нам конец. С одним Григорием я, может, и справилась бы. Два – перебор.
Грохот шагов переместился в сторону гаража.
Стало ясно, нашествие ботинок переступит порог, и тогда несдобровать.
Достигнув двери, звуки замерли, будто раздумывали, постучаться или войти без приглашения, после чего последовал страшнейший удар и то, что до этого называлось дверью, с треском отлетело в сторону.
Ворвавшийся человек с автоматом успел встать в стойку готовившегося к стрельбе бойца, как вдруг выпущенное из баллончика «лекарство», заставила того, взмахнув руками, кинуться навстречу Ольге.
Удар пришёлся точно в челюсть, отчего Ленковская отлетела метра на три.
Воин же, припав на колено, взвыл так, будто ткнули раскалённым железом в лицо. Отборный мат потряс стены с такой силой, что казалось ещё минута и не только гараж, но и дом развалится на части.
Ещё двое бойцов с отсутствием признаков сочувствия, проскочив мимо товарища, кинулись обследовать помещение.
Не обнаружив никого. кроме Ильи и Ольги, один из них, что был выше ростом, направился к смотровой яме.
Другой, подойдя к Илье, задал вопрос, на который Богданов не сразу нашёл что ответить.
– Вода есть?
– Зачем?
– Затем, что глаза промыть надо.
– В углу, в умывальнике. Если нет, то в ведре.
Дальше всё происходило, как в кино.
Появился Рученков. Выяснив, где Гришин, отдал команду командиру СОБровцев. Тот, получив от Богданова шифр кода и взяв с собой двоих, проследовал к хранилищу.
Потом появился Кузнецов, который, подмигнув Илье, помог подняться Ленковской. Подхватив ту под руки, увёл в направлении дома.
Кто-то снял с Ильи наручники. Кто-то протянул раскуренную сигарету.
Руча пытался выяснить, каким образом Гришин оказался в хранилище, да ещё запертый изнутри, но Богданов на тот момент меньше всего испытывал желания пускаться в объяснения.
Махнув рукой, те самым дав понять, чтобы оставили в покое, произнёс: «Потом. Всё потом».
Полковника выводили под руки. Завёрнутые назад и стянутые наручниками руки придавали вид сбитого с толку человека. Исчезла страсть во взгляде, и как результат появилось полное отсутствие одержимости, будто то был не Гришин, а другой, неизвестный Богданову человек.
Проходя мимо, полковник остановился.
– Торжествуете, Илья Николаевич? Думаете, ваша взяла? Ошибаетесь. Всё ещё только начинается.
– Иди, иди, – бросил в лицо тестю стоявший за спиной Ильи Виктор. – Отвоевался уже.
– А это ты…
Сплюнув под ноги, Гришин хотел было произнести нечто дерзкое, но сопровождающий его человек в маске, ткнув арестованного дулом автомата в спину, приказал двигаться дальше.
После того, как полковник покинул гараж, Рученков что-то долго обсуждал с командиром СОБровцев.
Илья не слышал, о чём шла речь, но по тому, насколько активно жестикулировал руками Виктор, становилось ясно, ребятам в масках надлежало перенести архив из хранилища в дом.
Закончив, Рученков, окинув гараж взглядом, произнёс: «Мда. И здесь хранилось будущее человечества».
– Будущее нельзя хранить. Будущее следует оберегать и по возможности как можно надёжнее.
Пнув ногой цепь, Илья дал понять, что он миссию обережения будущего выполнял как мог и как тому способствовала ситуация.
– Да. – улыбнулся Виктор, – Богдановы, что отец, что сын, привыкли решать проблемы радикально. Один строит сейф, другой сажает противника на цепь. Вопрос только в том, как это отразится на будущем?
– Ты о чём?
– О том, что нас ждут наверху. И что нам всем предстоит пережить кучу эмоций.
– Положительные?
– Более чем.
Глава 19
День, длинною в жизнь.
Распахнув дверь, Виктор, пропустив вперёд Илью, занял место у окна, в двух шагах от кресла, в котором восседала Ленковская.
Не ожидая увидеть предавшего его человека, ещё и в обществе матери, Богданов, переступив порог, замер.
Кроме матери, тётушки и Ольги, в кабинете находился мужчина, с которым Илья не только не был знаком, но никогда до этого не видел.
Седовласый, с иголочки одетый, в начищенных до блеска ботинках, в дорогих очках, мужчина представлял собой олицетворение человека, занимающего ранг не меньше, чем министра.
По тому, как тот поднялся и какой пружинистой походкой подошёл к Илье, стало ясно, незнакомец в прошлом или занимался спортом, или имел отношение к военным дисциплинам.
– Ну что, Илья Николаевич, пришло время познакомиться лично.
Протянутая рука обещала жёсткое рукопожатие.
Вложив ладонь, Богданов ощутил проникающее сквозь сознание тепло. Точно так согревала рука отца.
– Вы вообще кто?
– Ростовцев Алексей Дмитриевич, друг твоего отца, как и Александра Ивановича Соколова тоже. Слыхал о таком?
– Нет. У отца много было друзей. Про Ростовцева слышу впервые.
– Правильно. Николай не рассказывал обо мне, потому что не имел на то права. -
Сделав шаг в сторону, тем самым освободив проход, новый знакомый жестом предложил Илье занять место в кресле.
– Думаю, нам обоим стоит присесть. Разговор предстоит сложный, поэтому лучше будет, если мы позволим себе расслабиться.
Поддавшись располагающему к себе, тону, Илья, направляясь к креслу, не смог оставить без внимания присутствие в кабинете Ольги.
Поравнявшись, задал вопрос, который должен был хлестнуть псевдофранцуженку, как можно больнее.
– Вы здесь, мадам, с какого перепугу?
– Илья! – ударивший в спину голос матери заставил Богданова вздрогнуть. – Я попросила Олю присутствовать при разговоре с Алексеем Дмитриевичем.
– Ты?
– Да я. И очень тому рада. Если бы не Оленька, неизвестно, чем бы всё закончилось.
– Что значит, если бы не Оленька? Она предала меня. И я вправе потребовать объяснений.
– Окажись я на твоём месте, я бы повёл себя точно так же, – вмешавшийся в разговор Ростовцев заставил Илью перевести взгляд на себя. – Однако есть обстоятельства, которые вправе утверждать обратное. На обман Ольга пошла не по злому умыслу, и уж точно не во вред тебе. Могу сказать больше, обмануть тебя Ленковскую попросил я.
– Вы? – почувствовав, как пол начинает уходить из-под ног, Богданов непроизвольно сделал шаг в сторону ожидающего его кресла. – Да кто вы такой, чтобы вмешиваться в мою жизнь?
На мгновения вопрос Ильи повис в воздухе, причиной чему стала Вера Ивановна. Вслед за пением коснувшейся блюдца чашки последовали слова, благодаря которым Илье пришлось в корне пересмотреть своё отношение к новому знакомому.
– Отец твой, как и Александр Иванович, считал Алексея Дмитриевича близким другом. Это не просто то, что сближает мужчин, согласно жизненным интересам, это когда боль друга воспринимается так, какой ощущает её сам человек. Это трудно понять, ещё труднее принять, не испытав то, что довелось испытать всем троим. Посему прошу. Нет, я требую выслушать всё, о чём будут говорить до конца, не перебивая, не задавая вопросов, не имеющих отношения к делу. И это не моё требование. Это пожелание отца. Будь он жив, он в первую очередь произнёс бы слова благодарности.
– Благодарности?
Обескураженный словами близкого ему человека Илья не мог понять, почему сейчас, когда всё вроде бы встало на свои места, вдруг объявился тот, кого мать причисляла к числу близких отцу людей? И почему он, заняв место отца, должен их благодарить?
Поднятая вверх рука Ольги словно ждала, когда происходящие внутри Ильи противоречия начнут искать выхода и надо будет помочь тому обрести себя.
– Алексей Дмитриевич, разрешите, я всё объясню?
– Да, конечно, – глаза Ростовцева сощурились, уголки губ, дрогнув, прыгнули вверх.
– Спасибо.
Выждав паузу, что должно было расцениваться, как желание собраться с мыслями, Ленковская, получив поддержку от Веры Ивановны в виде кивка головой, перевела взгляд на Рученкова.
Виктор, улыбнувшись, на доли секунды прикрыл глаза, давая понять, что он на её стороне.
Воодушевление, отразившись на лице Ольги, материализовалось в слова, которые Богданов не только не ожидал услышать, но и явно не был готов к тому, что разговор начнётся с обвинений его в поспешности с выводами.
– Если Илья считает, что я виновна, пусть будет так. Как говорится, Бог ему судья. Единственное, чего я не могу принять, это обвинений в предательстве. Ибо нет оснований обвинять в том, чего я не только не совершала, но и не думала совершать. Почему? Потому что ты, Илья, половины не знаешь того, что должен был знать.
– Так объясните.
– Объяснить?
На доли мгновения потеряв контроль над концентрацией мыслей, Ольга, пожав плечами, перевела взгляд в сторону Ростовцева.
Тот, зная, насколько важно было для Ленковской получить благословление и начать, наконец, расставлять точки над «i», не стал ничего говорить. Вместо того чтобы успокоить, тем самым помочь снять напряжение, Ростовцев провёл рукой по поверхности стола так, будто смахивал нечаянно оброненные слова.
Ольга же, отыскав глазами глаза Ильи, впилась в них с таким остервенением, словно жаждала выжечь из сознания всё то недоверие, что Богданов продолжал испытывать до сих пор.
– Всё началось, когда ни тебя, ни меня не было на этом свете. В 1948 году, когда Иван Андреевич Соколов, считавший себя продолжателем учений Теслы, сделал главное в своей жизни открытие, смысл которого заключался в следующем: человечество не готово владеть «лучом смерти». Что последовало дальше, ты знаешь.
До того, как приговор привели в исполнение, учёному предстояло пережить арест жены, а также малолетнего сына, чего выдержать мог не каждый.
Помощь пришла оттуда, откуда Соколов не только не ждал, но и не предполагал, что такое возможно. Дело по исчезновению сверхсекретных документов было поручено вести майору НКВД Дмитрию Георгиевичу Ростовцеву.
Удивлённый в то же время не менее изумлённый взгляд Ильи метнулся в сторону Алексея Дмитриевича, что не могло и не должно было пройти мимо внимания Ленковской.
Пауза, длинною в пару секунд, и рассказ Ольги получил достойное тому продолжение.
– Так сложилось, что за полгода до ареста у майора НКВД Ростовцева умерла жена. Маленькому Алексею только – только исполнилось пять лет, ровно столько, сколько было Саше Соколову. Отцу было не до воспитания сына. Работа, учёба в академии отнимали столько времени, что домой приходил за полночь, а утром уже следовало идти на службу. Промучившись несколько месяцев, Ростовцев принимает решение отправить сына к сестре в Томск.
Вопрос, какая между майором НКВД и учёным Соколовым связь, когда у Ростовцева своя жизнь, а у Соколова своя? Связь есть, имя которой – судьба.
В своё время покидающий Россию Андрей Александрович Соколов, отец будущего учёного Ивана Соколова, не имел права оставлять сына без средств существования. Но как оказывать помощь, когда между заграницей и Россией пропасть потерянных надежд, рушились судьбы, в прах превращалось то, что создавалось веками.
Выход был найден в лице управляющего делами Георгия Ростовцева.
– Ростовцева? – вопрос Ильи прозвучал настолько громко и неожиданно, что плечи Алексея Дмитриевича непроизвольно дёрнулись. – Не хотите ли вы сказать, что управляющий делами прадеда Элизабет – отец майора НКВД?
– Да. Ростовцев- старший помогал юному физику, как мог, – продолжила Ольга, – деньгами, продуктами, оберегал от нападок чекистов, благо к тому времени тот занимал пост помощника министра финансов. Продолжалось это до исполнения Соколову двадцати пяти лет. Дальше Иван Андреевич мог идти по жизни сам. И тот шёл, время от времени навещая человека, столь вовремя подставившего своё плечо.
– Чудеса в решете, – произнёс Богданов, воспользовавшись тем, что Ленковская смолкла, чтобы перевести дух.
– Не знаю, чудеса или нет, но так сложилось, что отцы сами того не ведая, свели жизни единственно близких им людей так, что те стали друг другу братьями.
Спасти жизнь самому физику, как и его жене, майору НКВД Ростовцеву было не под силу. Что касается маленького Саши, то это оказалось возможным. Приняв решение отправить мальчишку вместе с сыном в Томск, Дмитрий Георгиевич начал готовиться к тому, что могло самого подвести под расстрел. Тем не менее он нашёл в себе силы переступить грань между страхом за свою жизнь и ответственностью за чужую. Сделав Саше свидетельство о рождении, в котором вместе с фамилией изменил и имя – Соколов на Соколовского, Александр на Анатолия, Ростовцев тем самым обезопасил судьбу мальчишки от нападок НКВД.
С именем этим Александр жил до совершеннолетия, пока не пришло время поступать в институт.
На тот момент майор уже был генералом, что не составило труда вернуть парню прежнее имя.
По исполнении семнадцати лет дорожки молодых людей разошлись надолго и, что самое неприятное, без права общения вообще. Александр уехал учиться в Москву.
Алексей подался в разведчики. Повторяя судьбу отца, сын генерала закончил пограничное училище, затем – высшую школу КГБ. Как судьба распорядилась жизнью Ростовцева – младшего покрыто мраком. По каким странам мотался, с какими людьми общался, знает только он и те, кто отдавал приказы.
Вернуться к нормальной жизни смог через год после гибели Александра Ивановича. Заслуги пред Отечеством, ордена, погоны полковника помогли получить такую же должность, какая числилась за Гришиным, только в ином ведомстве.
Закончив повествование жизней двух близких друг другу людей, Ленковская, развернувшись к Ростовцеву лицом, произнесла: – Я ничего не перепутала, Алексей Дмитриевич?
– Нет. Всё было именно так.
Поднявшись, Ростовцев достал из кармана сигареты, закурил. Какое-то время наблюдал за вырывающейся из пепла струйкой дыма.
– Всегда удивляло, почему в жизни так происходит. Человек умирает, а в это время всё, что его окружало, продолжает жить. Помню в детстве, рассуждая на тему, существует ли жизнь после смерти, до хрипоты спорили по поводу высших материй. Сашка на пальцах пытался объяснить, что смерть физиологическая и духовная есть единое, неподвластное воле человека явление. Так сказать, закон природы. Я же, наоборот, приводил факты, что душа есть душа, а кости и мясо, есть кости и мясо. Тогда мне казалось, что предметы, как и люди, имеют душу, а значит, умирая, человек забирает души близких ему вещей. Сейчас же, глядя на стол, за которым когда-то сидел Николай, начинаю понимать, насколько я ошибался. Умирая, человек оставляет часть души там, где ему было комфортнее всего.
Умер Александр. Мы, ныне живущие, говорим о нём так, словно человек вынужден уехать далеко и, что особо горестно осознавать, навсегда, оставив труды свои и ещё кучу всего, что не позволит нам забыть о нём никогда.
