Александр Жигалин
Французская мелодия
Я, обрадовавшись, пригласил на пироги.
Мать весь день у плиты простояла. Ждали, что Александр Иванович прибудет с супругой, но он пришёл один, с цветами, вином, пакетом деликатесов. Был день годовщины со дня смерти отца, вот он и решил помянуть вместе с нами. Посидели мы тогда изумительно. Соколов был весел, много смеялся, шутил, рассказывал анекдоты, пироги нахваливал так, что мать не знала, куда деться от смущения. Потом он и я уединились в кабинете, пили ром, курили сигары.
– Сигары?
Брови Ильи удивлённо вспорхнули вверх.
– Да, сигары, настоящие гаванские. Александр Иванович привёз их с Кубы.
Подступивший к горлу комок переживаний заставил Николая Владимировича замолчать. И только когда дыхание обрело прежнюю уверенность, а следом за ней и должный ритм, продолжил: «Видит Бог, я не принуждал затрагивать тему, на которую было наложено вето. Всё началось с того, что Александр Иванович сам начал рассказывать, кем был его отец».
– Ты что незнал, чем занимался Соколов – старший?
– Знал, в общих чертах. О том, что отец Александра Ивановича решил противопоставить себя системе, нигде не публиковалось. Единственное, что удалось отыскать, был некролог, в котором значилось, что учёный – физик Иван Андреевич Соколов умер от внезапной остановки сердца.
– На самом деле он был расстрелян по приказу Берии.
– Да. Но до того, как привести приговор в исполнение, были допросы, которые продолжались на протяжении пяти месяцев. Ивана Андреевича морили голодом, по несколько недель держали в одиночке. Били беспрестанно. Стоило арестованному прийти в себя, тут же тащили к следователю, где всё начиналось сначала. Судя по тому, что Берия каждую неделю менял следователя, можно догадаться, с каким рвением те пытались добиться от Соколова признания, куда тот спрятал документы.
Александр Иванович рассказал всё, что знал. Вот только знал он не так много. Когда арестовали отца, Александру было шесть лет.
– А от кого он узнал, что отец был расстрелян?
– Когда Соколову исполнилось восемнадцать, и он решил идти по стопам родителя, люди, что его воспитали, передали Александру архив отца. Сами они в этом ничего не смыслили. Но возложенный судьбой долг выполнили с честью.
– Не означает ли это, что всё то время, пока рос наследник, документы, касающиеся нового вида оружия, хранились в обычной квартире обычного дома?
– Не совсем так. В бумагах тех, кроме переписки отца с матерью, хранился конверт с письмом от отца к сыну. В нём Александр Иванович нашёл завещание деда, касающееся фамильных реликвий, тех самых, что вы искали в Петербурге. Прочитав, понял, какую загадку загадала ему судьба.
– Иначе сказать, Соколов, сумев расшифровать завещание, отыскал тайник на Гороховой?
– О тайнике, как и о завещании, мне ничего неизвестно.
– Тайник не вскрывал, а документы нашёл?! Чертовщина какая-то.
– Кто тебе сказал, что архив хранился на Гороховой? Может, отец Александра Ивановича нашёл более подходящее место.
Перед глазами Ильи возникла квартира Исаевых, камин, вошедший в тайник человек. Ни Элизабет, ни самих хозяев рядом не было.
Нельзя было определить лица незнакомца. Тот вошёл внутрь, оставив в воображении длинное тёмно-серого цвета пальто и точно такого же цвета шляпу.
Сбросить раздвоение сознания оказалось не так-то просто. Рядом сидел отец, следовало что-то говорить.
– Я так понимаю, к разговору по поводу реликвии вы больше не возвращались?
– Не имело смысла. Речь шла об отце Александра Ивановича. Отвлекать от темы, ради которой Соколов пришёл в наш дом, могло навести на мысль, что реликвии интересуют больше, чем судьба тех, кто сумел дважды подарить ему жизнь.
– И всё-таки. Если Александр Иванович сумел разгадать код завещания, почему не передал расшифровку дочери?
– Во- первых, Соколов погиб, когда Лизе только – только исполнилось пять. Во-вторых, Александр Иванович не мог знать, что дочь выберет тот же путь, что когда-то выбрал он, а до этого его отец. Отсюда ответственность перед фамилией в целом, заставляющая думать, что сделай он что-то не так, реликвии не найдут того, кому завещаны.
– Бог с ними, с реликвиями. Куда больше интересует, чем жил Соколов вне службы, в первую очередь, как и где познакомился со своей будущей женой?
– В Париже, куда Александр Иванович прибыл для участия в симпозиуме. То ли на второй, то ли на третий день пошёл прогуляться. Продрог, зашёл в кафе выпить кофе. Там и познакомились. Как рассказывал сам Соколов, прошёл бы мимо, если бы не звуки музыки и запах кофе. Маршрут передвижения оговаривался с сопровождающим его сотрудником КГБ, нарушив который, означало навести на себя тень подозрения. Тем не менее желание почувствовать атмосферу живущего вечерней жизнью Парижа оказалось сильнее обещаний не вступать в контакты с местным населением.
– Выходит, то была судьба!
По лицу Ильи скользнула улыбка.
– Не понимаю, что в этом смешного? – скорее насторожённо, чем удивлённо отреагировал на иронию сына Николай Владимирович.
– Ничего предосудительного, кроме того, что засекреченный учёный из страны советов пошёл прогулять по вечернему Парижу. Согласись, звучит неправдоподобно. Ещё более удивляет, что, оказавшись возле какого-то кафе, которых в Париже тысячи, он услышал звучащую из окон мелодию. Не в силах преодолеть желание скоротать вечер в обществе французов, вошёл внутрь, где повстречал незнакомку, влюбившись в ту с первого взгляда.
– И что в этом неправдоподобного?
– То, что знакомство с иностранкой, а затем женитьба на ней по тем временам являлось верхом безрассудства. Представляю, какие глаза были у КГБэшного начальства, когда Соколов объявил о намеренье заключить брак с француженкой.
– Да уж. Хлопот прибавил по самые уши.
– Но и это ещё не всё. До того, как уйти из жизни, учёный Соколов сознательно идёт на контакт с известным на всю страну журналистом. Впоследствии отношения их перерастают в такие, что один посвящает другого в тайны, от которых у нормального человека крыша должна были съехать в первые минуты общения.
– Выходит, я, Соколов, а с недавнего времени и ты ненормальные?
– Скорее избранные.
– Избранные?
– Да. Тебя судьба выбрала для того, чтобы дать возможность истории, связанной с таинством реликвий Соколовых, выйти из тупика. И как мне видится, сделала это преднамеренно. В то время, когда у вас завязывалась дружба с отцом Элизабет, я ведь уже был? Верно?
– Да. Тебе исполнилось семь лет.
– Видишь. Сначала сошлись ваши с Александром Ивановичем судьбы. Спустя четверть века – наши с Элизабет. Представляю, как удивился бы Соколов, узнав о том, что дочь его из миллиардов живущих на земле мужчин выбрала сына того, кого когда-то выбрал он сам. Получается, что все, кто замешан в истории с реликвиями Соколовых, «избранные».
Царь Роман, выбирая из двух десятков ловчих, отдал предпочтение Соколову, чем наложил клеймо быть «избранными» целому роду.
Спустя пять веков другой Соколов, теперь уже учёный, придаёт истории, связанной с фамильными реликвиями, ещё больше интриги, тем самым повторяя судьбу прапрадеда в изменённом виде, становясь при этом таким же «избранным».
Проходит столетие.
Для того, чтобы продолжить игру с историей завещания, судьба отправляет Элизабет в Ялту, сделав ту «избранной», как когда-то сделала деда.
И заметь, судьба не подтасовывает жизнь так, чтобы Элизабет оказалась в Крыму. Она её туда отправила. Как мне рассказывала Лемье, ей было всё равно куда лететь, лишь бы к морю и солнцу. В отеле «Амбассадор» она тоже оказалась случайно. Таксист порекомендовал.
– Но ты-то ехал в Ялту целенаправленно.
– Я! Да! Вопрос, зачем управляющий отеля поселил меня по соседству с Элизабет? Судьба решила, что пришло время познакомить меня с Лемье, и она это сделала.
– Тем самым придав тебе статус «избранного»?
– Совершенно, верно. Элизабет открывает мне тайну семейных реликвий, как когда-то открыл тебе её отец. Я соглашаюсь помочь, как ты в своё время согласился помочь Александру Ивановичу. Наступает момент развязки.
Потребовалось связать всё, и судьба отправляет меня в Никольское. Заметь, отправляет. Я планировал приехать в конце месяца, а один умный человек возьми и скажи: «А не пора ли тебе, Илья, отвлечься от давивших на мозг мыслей? Съезди к родителям в Никольское».
И вот я здесь. Сижу напротив и рассуждаю о том, что пару часов назад могло показаться бредом.
– И каков же вывод?
– Вывод один. Отец Элизабет прав. Всё, что нас окружает, есть частичка единого, не подвластного воображению временного измерения, в котором всё подчинено изменениям.
– Притом, что есть ещё один весьма важный аспект, о существовании которого ты даже не догадываешься.
– Куда делись бумаги Соколовых?
– Нет. Как погиб Александр Иванович. Была ли та трагическая случайность или же его убили.
– Только не говори, что ты обладаешь фактами насильственной смерти Соколова.
– Не обладаю, но знаю то, о чём не знает никто, ни Элизабет, ни её мать.
Вместо того чтобы продолжить говорить, Николай Владимирович встал, расправив плечи, улыбнулся.
– А не выпить ли нам чая?
Илье ничего не оставалось, как с видом полной растерянности произнести: «Чая, так чая».
Из комнаты выходили крадучись, боясь разбудить мать.
Думая, что хозяйка дома спит, отец и сын, как могли, пытались соблюсти тишину. Стоило же повернуть в направлении кухни, как пробивающаяся из-под двери полоска света разрушила все опасения. Пока мужчины занимались решением мужских проблем, женщина с возложенной на неё ответственностью ждала, надеясь, что муж и сын возвратятся к ней, единственной, кто был способен понять их душой и, конечно же, принять сердцем.
– Чего не спим? – с наигранным равнодушием произнёс Николай Владимирович, переступая порог кухни.
– Вас жду. Думаю, рано или поздно захотите чайком побаловаться.
Словно по приказу свыше отец и сын повернули головы в сторону печки. Из носика чайника тонкой струйкой струился пар, что стало подтверждением произнесённых матерью слов. Женское чутьё не обмануло. За пять минут до того, как мужу и сыну появиться в кухне, мать не только поставила чайник на плиту, но и приготовила чашки, в каждой, из которых позвякивали еле слышимым звоном две серебряные ложечки.
Какое-то время разгуливающая по комнате атмосфера была отдана на откуп тишине.
Молчал отец, глядя перед собой так, будто напротив него сидел не сын, а его второе я.
Мать, делая вид, что всё нормально, бросала полные волнения взгляды то на сына, то на мужа.
Илье досталось наблюдать, насколько гармонично отец и мать дополняют друг друга. В сознании невольно всплыл образ Элизабет. И тотчас, словно по велению волшебства, начали накатываться воспоминания, касающиеся последнего посещения Ялты. Отель, разговор на балконе, их первая ночь.
Глоток горячего, отдающего запахом смородины чая и мысли относительно их с француженкой дел, переместились в более близкие дни. Встреча в Москве, вечер в ресторане, путешествие в Петербург. Всё, как в приключенческом романе.
Должна была начаться следующая, не менее интригующая событиями глава, но всё вдруг растворилось в смысле произнесённых Богдановым – старшим слов.
– Вот, мать! Сын желает узнать, как погиб Александр Иванович. Была ли это случайность или его убили.
– Ну, зачем ты так, Коля? Прямых доказательств нет.
– А письмо?
– Какое письмо?
Рука Ильи дёрнулась, отчего чашка, наклонившись, чуть не пролила чай на скатерть.
– Какое я нашёл в почтовом ящике за час до гибели Соколова, – не поднимая головы, произнёс Николай Владимирович.
Вместо того чтобы взглянуть на сына, Богданов – старший перевёл взгляд на жену.
– Отдать что ли?
– Отдай, – улыбнулась та. – Молодым решать, что со всем этим делать.
Глава семейства, выйдя из-за стола, направился к стоявшей в углу иконе. Сунув руку за образ, вынул конверт. Возвратившись, протянул сыну.
– Владей! Но учти, никакого частного расследования, и постарайся уберечь Лизу от всего этого.
Приняв конверт, Илья собрался было вынуть вложенный в него листок.
Не дал отец. Накрыв ладонью конверт, произнёс: «Лучше будет, если прочтёшь у себя».
– Как скажешь.
Богданов, поднявшись, поблагодарил взглядом мать. Коснувшись в знак благодарности плеча отца, вышел из кухни.
Комната встретила томившимся в тишине ожиданием. Пробившийся сквозь шторы свет луны, забившись в угол, замер, глядя на человека так, будто спрашивал: «Ну, что дождался?»
Тихо тикали часы. Где-то далеко проехала машина, звук которой, добравшись до окон, напомнил о том, что всё идёт своим чередом. На смену солнцу приходят звёзды, луна, раскрыв объятия, приглашает окунуться в мир грёз. Всё как обычно. Нет только шума и суеты.
Письмо было написано мелким, на первый взгляд кажущимся чрезмерно торопливым почерком. Стоило же Илье окунуться в смысл написанного, стало ясно, прежде чем отразить мысли на бумаге, автор не раз и не два подвергал задуманное анализу, дабы не ввести в заблуждение тех, кому было адресовано письмо.
«Николаю Богданову.
Прости! Письмо может показаться несколько сумбурным, но физик Соколов не обладает талантом отражать мысли на бумаге так, как этот делаешь ты, журналист от Бога, человек беспокойного сердца, ещё более беспокойной души.
Прежде, чем изложить мотивы, заставившие взяться за перо, я хотел бы поблагодарить судьбу за то, что помогла обрести друга. Так сложилось, что ни у меня, ни у моей семьи никогда не было таких друзей, чтобы можно доверить сокровенное, при этом ощущать себя в безопасности от предательства, зависти и зла. Неважно на каком этапе, на пике жизни или в конце, главное, что человек такой появился, что он рядом, и я рад слышать голос его, видеть его глаза.
Пишу и вижу тебя, Николай!
Знаю, что ты скажешь, прочитав. Не осудишь, не удивишься, не усомнишься. Спросишь: «Ты уверен?»
Я отвечу: «Да».
И тогда ты понуро опустишь голову.
Убеждать, говорить что-либо бессмысленно, и ты, будучи удручённым настолько, насколько может быть удручён человек, ощущавший дыхание смерти, спросишь: «Что могу для тебя сделать?»
Я скажу – многое.
И мы будем говорить о жизни, о судьбе, о детях, о родителях. Если я к тому времени ещё буду жив.
Удивительно, но я начинаю привыкать к страху. Поначалу было жутко. Теперь воспринимается как часть жизни. Смешно, не правда ли?! Человек перестаёт бояться смерти.
Впервые я ощутил это состояние полгода назад. Оттого, что возникло оно из ниоткуда, я не сразу понял, что это и почему так дерзко дёргает за нервы. Спустя какое-то время начал осознавать, что душу одолевает страх.
Оказавшись сломленным, я не мог найти себе места. Предчувствие боязни и страха за себя, за семью, за тайну завещания деда настолько зримо вгрызалось в сознание, что хотелось бежать, спрятаться, чтобы никто никогда не смог найти.
Со временем душа успокоилась, на смену панике пришёл разум, и я впервые за многие дни предпринял попытку дойти до источника страха путём размышлений.
Устраивать слежку КГБ не могло, потому что сотрудники вездесущего ведомства и без того постоянно присутствовали в моей жизни.
Была мысль по поводу служб иностранных разведок. Поразмыслив, понял, если кто и вынашивал план выкрасть меня с целью заполучить секретные сведения, то КГБ об этом узнал бы первым. Были бы предприняты меры по усилению охраны объекта.
Объект – это я. Так величают меня те, кто переговаривается между собой по рации: «Объект вышел. Объект выехал. Объект следует домой».
Бег по круг продолжаться долго не мог, и я, устав от предчувствий, решил провести расследование.
Почему не стал обращаться в соответствующие инстанции? Не знаю. Что-то подсказывало, что не стоит торопиться, возможно, страх есть плод уставшего воображения.
Разработав стратегию, мне удалось провести ряд несложных мер, в результате которых стало ясно, что за мной следят и делают это достаточно профессионально.
Месяц в неведенье. Если бы не работа, сошёл бы с ума.
В последних числах августа пришло письмо с предупреждением: любое противодействие может сказаться на благополучии семьи. Затем состоялся телефонный звонок. Позвонивший предложил встретиться, не забыв сообщить, что встреча в моих интересах. Поражало не то, что злоумышленник непонятно каким образом сумел выйти на учёного, жизнь которого находится под контролем государства. Куда больше удивляла лёгкость, с которой человек превращал план свой в действие. Возникало ощущение, будто грозивший мне и моей семье смертью – злоумышленник из среды КГБ.
Я согласился.
Встреча состоялась в сквере в десяти минутах ходьбы от нашего дома.
Человек в плаще и шляпе, не называя ни имени, ни организацию, которую представляет, не стал мудрствовать лукаво. Предложение переехать на постоянное местожительство в США не удивило. Подобное случалось и раньше, предложения поступали от англичан, от немцев, от французов, от австралийцев. Немыслимый даже по меркам западных учёных гонорар, лаборатория, штат- всё, что требовалось для занятий наукой в том виде, в котором виделось мне.
Я, безусловно, отказался, пригрозив, что сообщу куда следует. На что незнакомец лишь только расхохотался. Как он сам объяснил, что всего лишь хотел убедиться в моей благонадёжности.
Дальше разговор пошёл в жёсткой форме. Речь шла о документах отца, о материалах, что позволили развить выдвинутую Теслой теорию.
Первым было предложено продать. Я отказался. Тогда посыпались угрозы. Речь шла не обо мне и даже не о супруге, угрозы сыпались в адрес Лизы, все сводилось к ее безопасности.
Дословно выглядело так: «Не отдадите документы – потеряете дочь. Заявите в КГБ – убьём жену».
На раздумье была дана неделя.
Двое суток находясь в полнейшей абстракции, я не соображал, что делаю, куда иду, о чём думаю. Благо супруга с дочкой отдыхали в пансионате, поэтому не могли видеть этого кошмара.
За три дня до их приезда я решил проинформировать вышестоящее руководство.
Семью мою, как и меня, взяли под усиленную охрану, что совсем скоро жизнь превратило в кошмар. Незнакомые люди в подъезде, возле квартиры, в институте. Супруге и дочери до особого на то распоряжения было рекомендовано не выходить из дома. Что касается осмелившегося посягнуть на мою жизнь и жизнь близких мне людей незнакомца, то он, не явившись на встречу, исчез, и как мне тогда казалось, навсегда.
Но я ошибся.
Спустя два месяца человек этот появился вновь. Один раз лицо мелькнуло в конференц-зале, и всё началось сначала. Через неделю я не находил себе места. Через две стал паниковать. Через три принял решение отправить жену и дочь во Францию к родителям супруги.
Одному Богу известно, чего мне это стоило.
Возвратившись из аэропорта домой, нашёл в квартире конверт, который лежал в гостиной на столе. Как он туда попал, когда дверь была закрыта на замок, непонятно.
В конверте записка: «Жду завтра в восемнадцать часов в сквере на том же месте. Ваша жизнь в ваших руках».
Не знаю, откуда возникло ощущение приближение смерти, но я совершенно отчётливо ощутил, как та дышит мне в спину.
Исчез страх, на его место пришла опустошённость.
Будь, что будет. Смирившись с судьбой, сознание отказывалось бороться за собственную жизнь, и это оказалось страшнее отчаяния.
Время проходило, состояние не менялось. Закрытая на замок душа продолжала метаться в предчувствии беды.
И тогда я решил рассказать о происходящем тебе.
Не знаю, что руководит мной, заставляя ощущать потерю самого себя, но то, что дни мои предрешены, в этом сомневаться не приходится. Предчувствие беды не оставляет ни на минуту. Иногда кажется, что это случится сегодня. К вечеру страх отпускает, чтобы с рассветом накинуться с большей силой.
Возможно, я преувеличиваю. Возможно, всё проще, чем есть на самом деле. Враг блефует, пытаясь вывести из равновесия. Я же вместо того, чтобы взять себя в руки, паникую, тем самым заставляю паниковать других.
Дай Бог, если так!
А если нет?
Как бы то ни было, я должен предупредить, если что-то случится и это что-то будет выглядеть как несчастный случай, не верь. Смерть планируема. Мало того, она имеет реальный человеческий облик. У человека, что разрушил мою жизнь и жизнь моей семьи, есть примета, это мизинец на правой руке неправильной формы. Будучи сломанным, тот неправильно сросся, от этого уродливо изогнут.
Вот кажется и всё.
Осталось напомнить о данном тобой слове, прошу просьбу мою выполнить до конца.
Будущее человечество отныне в твоих руках.
Может, громко сказано, но если бы ты знал возможности изобретённого Теслой оружия, то, чем оснастил его отец, и какую судьбу уготовил ему я, ты бы смог осознать нависшую над миром опасность.
Это не фантастика и уж тем более не причуды выжившего из ума учёного. «Луч смерти» – реальная сила, способная поставить вопрос о существовании жизни на Земле.
Вдумайся в слова мои, проникнись заложенной в них сутью, и ты поймёшь, с каким грузом ответственности мне пришлось жить на протяжении двадцати пяти лет.
Р.S.
Если письмо дошло до твоих рук, значит, меня нет в живых».
Прибывая в состоянии подавленности, Илья ощущал чувство двоякости. Всё, что описывал Соколов, имело место быть, и это не являлось игрой воображения. Подтверждением тому стали имеющиеся в памяти моменты, касающиеся примет человека, что описывал в письме Александр Иванович.
Илья собрался было напрячься, чтобы отыскать то, что скрывалось под натиском волнений, как вдруг дверь в комнату отворилась, и появившийся в проёме отец, перешагнув порог, протянул руку к выключателю.
Щелчок, и жизнь погрузилась в молчание.
Темнота оказалась настолько плотной, что какое-то время Богдановы не могли различать друг друга. И только когда глаза начали привыкать, Николай Владимирович поманил рукой сына.
Подойдя к окну, указал пальцем на разлившуюся за стеклом темень.
Луна пряталась за блуждающее по небу облако, отчего всё, что жило вне дома, представляло собой сказочно – зловещий вид.
– Ты чего? – проникаясь таинственностью действий родителя, проговорил Илья.
– Смотри, – ткнул пальцем в темноту Богданов – старший. – Видишь на той стороне улицы автомобиль?
– Вижу. И что?
– А то, что в нём люди. Двое: водитель и пассажир.
– С чего ты взял?
– С того, что в салоне огоньки мелькают. Те, кто там находятся, курят.
– И что из того? Людям захотелось покурить, что в этом такого?
– Такого ничего. Только на дворе второй час ночи, а находящиеся в машине люди не собираются уезжать.
Илья знал, дежуривший возле родительского дома «Мерседес» прибыл в Никольское по его душу. Однако нежелание вводить отца в курс связанных с тайником проблем заставляло придумывать версию за версией.
– Что ты хочешь этим сказать?
– То, что люди эти наблюдают за нашим домом.
– Почему решил, что наблюдают. Может, ждут кого?
– Кого можно ждать, когда есть мобильная связь? Если надо, позвонил, выяснил и поезжай себе подобру – поздорову.
– Ну, я не знаю, – развёл в стороны руки Илья. – Всякое может быть?
– Ничего тут быть не может. Следят. И привёл их сюда ты!
То, с какой откровенностью произнёс последнюю фразу отец, поразило Илью нисколько не меньше, чем его поведение.
– Почему я?
– Потому что до тебя машины здесь не было. Найдя место в жизни Элизабет, ты стал объектом внимании для тех, кто ищет подход к архиву Соколовых.
– И в этом есть вся моя ценность?
– Да. Потому как других причин устраивать за тобой слежку, я не вижу.
– Ну ты, батя, даёшь!
Илья хотел было обидеться, но Николай Владимирович не повёл даже ухом.
– Не юли. Ты понял, что я имею в виду. К тому же не время придаваться амбициям, особенно когда в жизни появляются вещи куда более серьёзные, чем выяснения отношений.
– И что ты предлагаешь?
– Ничего. Надо всё хорошенько обдумать, выработать стратегию, дающую возможность действовать организованно. Ситуация напоминает ту, что сложилась вокруг Соколова. За ним тоже следили, ходили по пятам из-за того, что тот обладал секретной информацией.
– Но я- то таковой не обладаю.
– Зато ты знаком с Элизабет. Через тебя те, кто прячется в автомобиле, могут выйти на неё. А я не хочу, чтобы на совести сына было несчастье другого человека. Так произошло со мной, и я хочу это предотвратить.
– Причём здесь ты? В гибели Соколова твоей вины нет.
– Ты так считаешь?
– Да. Письмо пришло после того, как Александра Ивановича не стало.
– Верно после. Но ты упустил одно весьма значительное обстоятельство, слова, что написаны в начале письма: «Я хотел бы, чтобы возникшее между нами понимание шло от сердца и от души».
– И что из того?
– То, что я чувствовал, с Александром происходит нечто такое, с чем он не в состоянии справиться в одиночку. Коли так, я должен был помочь.
– Чувствовать и знать- вещи разные. Откройся Соколов раньше, и выход бы нашли и того, кто преследовал, на чистую воду вывели.
– Умом можно и не такое понять, ещё легче найти оправдание. А как сердцу объяснить?
Сорвавшись, голос Богданова – старшего смолк. Судорожно задёргался кадык, стало ясно, что человек пытался проглотить подкативший к горлу комок.
Вглядываясь в лицо отца, Илья не верил глазам своим. Образ, что жил в сознании, растворился, оставив в памяти добрый взгляд, нотки суровости и сильные мужские руки, которые и сейчас выглядели, как двадцать лет назад.
Но куда делось остальное?
Вопрос, ответ на который найти было невозможно, создавал ощущение потери, будто кто-то взял и лишил самого дорогого.
Илья любил отца, ещё больше уважал, но то, что он испытал и продолжал испытывать сегодня, сводило на нет весь непререкаемый авторитет, что жил в нём с раннего детства.
«Вот значит, какая она старость, – подумал Илья. – Вроде бы человек тот, те же лицо, глаза, уши, в то же время другой».
– Что было после того, как ты узнал, что Александра Ивановича не стало? – понимая, что отец ждёт от него хоть каких-то слов, задал вопрос Илья.
– Был инфаркт. Была клиника. Пять дней в реанимации, два месяца в одиночной палате. Затем ещё столько же в кровати дома. И только когда встал на ноги, понял то, что должен был понять изначально, надо жить ради тебя, ради матери, ради данного Александру Ивановичу слова. Я обещал выполнить волю покойного и думаю, что исполнил её до конца.
Глянув на сына и не увидев в глазах понимания, Николай Владимирович похлопал Илью по плечу.
– Не мучайся. Ещё немного, и ты узнаешь всё. Пока же слушай, что было дальше. Придя в себя, я, не медлив ни дня, приступил к работе над статьёй о Соколове. Врачи в то время не то, что печатать, вставать не разрешали, поэтому пришлось надиктовывать. Мать твоя аккуратистка, записывала слово в слово, за что я ей безмерно благодарен. В таком виде статья легла на стол главного редактора.
– Так говоришь, будто участвовал в боевом сражении.
– Так оно и было. Без стрельбы и взятия высот, но шума статья о Соколове наделала много. Разговоры, обсуждения… Академия наук даже хотела присудить мне специальную премию. Но как только стало известно, что со смертью Александра Ивановича исчезла вся секретная документация, все сразу забыли и про статью, и про премию. Мало того, вокруг меня образовалось что-то вроде ореола таинственности. Поговаривали даже, что бумаги Соколов передал мне.
Безусловно, к персоне моей начал проявлять внимание комитет государственной безопасности. Они и раньше не баловали спокойной жизнью, с исчезновением же архива всё стало выглядеть по – иному. Непонятного вида личности возникали на моём пути постоянно. Беседы ни о чём со следователями стали частью жизни. Как минимум два раза в неделю вызывали на Лубянку, задавали одни и те же вопросы, на которые я давал такие же ответы. А однажды в московскую квартиру пробрались неизвестные и устроили погром.
– Почему я об этом ничего не знаю? – удивлённо воскликнул Илья.
– Мал был ещё, вот и не знал. К тому же произошло это летом, а лето ты всегда проводил в Никольском.
– Почему искали у нас, а не в доме Александра Ивановича? Соколов же мог передать документы супруге.
– Не передал, потому что не хотел подставлять. Женский характер слабый, чуть надавишь, и он уже на изломе. А не проверяли, потому что как такового дома у Соколовых не было. Супруга Александра Ивановича отбыла во Францию сразу же после смерти мужа.
– В таком случае вынужден задать вопрос, который, наверное, тебе задавали на Лубянке. Куда Александр Иванович мог спрятать архив?
Перехватив взгляд сына, Николай Владимирович усмехнулся: и ты туда же. Повторяю, тогда мне было не до бумаг. Инфаркт, клиника, три месяца полного бездействия.
– А когда оклемался?
– Был занят.
– Чем?
– Искал убийцу Соколова.
– Что?!
Почувствовав, что язык не прилипает, а прикипает к нёбу, Илья попытался что-то сказать, но вместо слов с губ сорвалось непонятное мычание.
– Ты что решил провести самостоятельное расследование?
– Вроде того.
– И как?
– Поначалу всё шло нормально. Следователь, что вёл дело, оказался человеком более чем порядочным. Благодаря ему удалось заполучить копии экспертизы, показаний свидетелей, а также гаишников, которые в один голос утверждали, что «КАМАЗ» сознательно выехал на встречную полосу. Заснуть за рулём при скорости тридцать километров в час, когда дорога идёт в гору, нереально. Надо быть или пьяным в доску, или трудиться всю ночь, а наутро сесть за руль. Ни того, ни другого следствием отмечено не было. Тем не менее ошибочными действиями были признаны действия водителя «Волги», якобы тот не справился с управлением автомобиля, и машину выкинуло на встречную полосу.
– Как было на самом деле?
– На самом деле Александр Иванович до последнего пытался избежать столкновения, о чём говорит характер повреждений автомобиля. Удар пришёлся в дверцу водителя. К тому же на дороге остались следы от шин. Об этом мне рассказывали сотрудники ГАИ, те, кто первыми приехали на место аварии. Позже они удивлялись, каким образом фотографии следов шин исчезли из дела. Ещё гаишники говорили, что кто-то до их приезда обшарил весь автомобиль.
– А водитель «КАМАЗа»?
– Исчез. По адресу, что значился в протоколе, не проживал. Выписался полгода назад. Куда выехал, неизвестно.
– А милиция?
– Разводили руками. Ищем. Найдём, дадим знать.
– Понятно.
Брошенное как бы вдогонку слово по смыслу означало понимание. Тем не менее Илья не чувствовал уверенности в том, что отец выговорился до конца. Попытка вытащить томившийся в сознании осколок прошлого была похоже на избавление от вины на самого себя.
– Что означает это твоё «понятно»? – опередил отец сына.
– То, что не удалось отыскать концы.
– Не удалось, говоришь, – Николай Владимирович улыбнулся так, как могут улыбаться только те, у кого противостояние чему-либо означает противостояние самому себе. – Ошибаешься сынок. Мы, Богдановы, тоже, знаешь ли не пальцем деланные, а потому фамилией своей гордимся не меньше, чем Соколовы.
