Юрий Александрович Штаб
Второй шанс
Гольцев с довольной миной откидывается в кресле. Судя по всему, он не сомневается в успехе своего детища. Он достает из портфеля бутылку с водой и пьет. Наверняка ждет каких-то бурных изъявлений восторга с нашей стороны. Первым подает голос мой адвокат:
– Это, как я понимаю, первая реклама будущего шоу?
Гольцев кивает головой:
– Да. Ну и как вам наша работа?
Думаю, пришло время и мне что-то сказать:
– Журналисты ваши шли к дверям тюрьмы, как будто на штурм Бастилии. Можно подумать, что они собираются человека силой освобождать и по ним сейчас огонь откроют, причем из пулеметов. Ну а в целом… Вы, конечно, постарались – ролик впечатляет. У меня один только вопрос – девочку, которая скучает за папой, вы где взяли? Малолетняя актриса?
– Нет, ну что ты. Никакой бутафории – это действительно дочка одного из зэков твоей тюрьмы, – Гольцев забирает у меня флешку и прячет в карман. – Мы у многих дома побывали. А эта девчонка просто находка – милая такая, глазастая. Глядишь, лет через десять станет звездой и скажет спасибо дяде Вове за то, что он в свое время открыл ей дорогу на телевидение.
Я выключаю компьютер и спрашиваю:
– А мое присутствие на шоу пока не афишируется?
– Как не афишируется? Ты чего, Витя? – удивляется Гольцев. – Ты же гвоздь программы. Это всего лишь первая ласточка, а за ней последуют и другие. По телевизору будут крутить разные роликов. Один из них посвятим полностью тебе.
Тут подает голос и мой адвокат:
– А вот с этого места поподробнее, пожалуйста. У тебя есть при себе эта запись?
Гольцев молча качает головой, но Меренков не отстает:
– Владимир, что будет показано в рекламе про моего подзащитного и как это будет преподнесено?
– Если говорить в целом, то там речь идет о том, что Виктор Иванчук, последний в мире человек, осужденный на смертную казнь, очень хочет помочь кому-нибудь из заключенных уйти на волю. Но для этого ему нужна поддержка и голоса телезрителей.
Меренков неодобрительно качает головой:
– Нет, такой настрой никуда не годится. Я хочу, чтобы перед тем как эту рекламу пустят в эфир, ее показали мне. Ты же знаешь, нам нужно, чтобы у зрителей создалось хорошее впечатление о моем подзащитном.
Я сижу, слушаю их спор и про себя думаю, что не ошибся, когда решил обратиться к адвокату. Если бы не он, то шефы СТЛ, наверняка, вовсе бы не задумывались над тем, как я буду выглядеть в глазах телезрителей. А Гольцев, похоже, готов уступить:
– Хорошо, это вопрос решаемый. У вас, Ярослав Витальевич, свобода передвижений имеется, так что как только мы утвердим этот ролик, то я вам позвоню.
Они так увлеклись беседой, что на меня и вовсе перестали обращать внимание. Придется напомнить о себе.
– Вова, а ты слышал про кредиты? – перебиваю я их диалог.
Он непонимающим взглядом смотрит на меня. Похоже, такого вопроса он не ожидал.
– Какие еще кредиты? Ты о чем?
– Я думаю, что ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Один банк готов предоставлять кредиты заключенным для того, чтобы им было на какие деньги голосовать.
Гольцев равнодушно пожимает плечами:
– Ну а мне-то что? Отношения между банком и клиентами это их личное, я бы даже сказал, конфиденциальное дело. Почему бы не одалживать зэкам деньги, если кредитный отдел им доверяет.
Теперь уже Меренков уступает управление беседой нам, а сам просто сидит и слушает. Приходит моя очередь бомбардировать Гольцева вопросами:
– А тебе известно, что кредиты выдают сейчас, когда еще не ясно, кто вообще попадет на шоу? Кстати, по каким критериям вы будете отбирать конкурсантов?
Гольцев энергично кивает:
– Да, это одна из тем, которую нам предстоит обговорить. Ты и сам понимаешь, что матерые уголовники не смогут принять участие – слишком уж много грехов за душой. Досрочное освобождение для таких преступников вряд ли понравится общественности. В нашей программе в финале окажется двенадцать участников. Каждую неделю будет выбывать один из конкурсантов, пока не останется победитель. Вот он и получит свободу.
– Все это мне известно, не морочь голову. Я спросил про отборочный цикл.
– Нам нужно чтобы программа получилась разносторонняя и увлекательная, поэтому мы постараемся набрать людей, не похожих друг на друга. У них должны быть разные характеры, внешность, преступления и сроки заключения. Ну и, разумеется, предпочтение отдадим тем, у кого это первая отсидка.
– Ага, замечательно. Но ведь кредиты-то берут сейчас все подряд, в том числе и рецидивисты. Когда ваша компания сообщит им, что их право на второй шанс практически равняется нулю?
Меренков удивленно смотрит на меня. Видать, не ожидал, что я буду с таким упорством отстаивать интересы собратьев по несчастью. Гольцев качает головой:
– Нет, ничего такого мы им говорить не будем. И ты тоже не будешь, Виктор, – он внимательно смотрит мне в глаза, пытаясь понять, не собираюсь ли я возражать. – Научись концентрироваться на главном. Для тебя сейчас самое важное – это завоевать симпатии зрителей, вот об этом и думай, а разборку банка с должниками оставь тем, кого это действительно касается.
– Вот значит, как…
Я смотрю на адвоката, тот равнодушно пожимает плечами, как бы говоря, что лезть в это дело мне действительно не стоит.
Гольцев еще раз повторяет:
– Ты не должен говорить никому, что рецидивистов в финальной части почти не будет. Пускай берут кредиты, это их личное дело. А у тебя совсем другие цели. Ты у нас на контракте, не забывай об этом.
Слова звучат с явным нажимом – Гольцева, похоже, немного беспокоят мои слова. Возможно, он уже начинает жалеть, что так много мне сказал.
– Хорошо, подведу черту в разговоре о кредитах последним вопросом. Скажи, этот банк тоже принадлежит компании СТЛ?
– Я не интересуюсь вопросами собственности нашей корпорации. Ей много чего принадлежит, всего и не перечислишь. Моя область работы – телевидение, а не финансовая сфера, вот о телевидении я и думаю. А ты, Виктор, вообще смотришь на нас неправильно. Мы тебе, наверное, представляемся сборищем мерзавцев, которые только и смотрят где бы сделать окружающим какую-то гадость. Ты не хочешь видеть очевидных фактов. Наша компания делает людям добро. Реалити-шоу – это шанс начать новую жизнь для всех участников проекта. Кто-то выйдет на свободу раньше срока, кто-то засветится на телеэкране, а там глядишь и знаменитостью станет, кто-то просто получит какое-то развлечение в череде однообразных и серых будней. Последнее касается не только заключенных, но и зрителей. Мы раскрашиваем повседневность яркими красками и все окружающие нам благодарны, только ты постоянно ждешь подвоха. Те же кредиты – разве это не возможность стать победителем? Оформлять их силой никто не заставляет, люди сами этого хотят, а мы лишь даем им инструменты для реализации их желаний. Чем быстрее ты откроешь глаза и научишься смотреть на мир правильно, тем проще тебе будет жить. Запомни – мы даем людям то, что им нужно.
– Вы просто вешаете человеку на шею ярмо, на котором высечен лозунг – «Тебе это нужно!» – пожимаю плечами я.
– Наша сфера деятельности тебе не нравится, – расплывается в улыбке лицо Гольцева.
Причин для радости я особых не вижу, можно подумать, я ему блестящий комплимент сделал. Вова же продолжает:
– Ну а сам-то ты нравишься кому-нибудь? Посмотри вокруг – наш мир подобен сказочному карнавалу, щедро дарящему наслаждения и развлечения на любой вкус. И как раз деятели шоу-бизнеса являются организаторами этого фестиваля, посреди которого сидит угрюмый и замкнутый зануда, отрицающий все радости жизни. «Я не смотрю реалити-шоу. Я не смотрю сериалы. Я не играю в онлайн-игры. Я не сижу в социальных сетях» – передразнивает он меня. – Ну и кто проникнется симпатией к такому мухомору? Если ты хочешь завоевать народную любовь, то нужно научиться веселиться.
– Более чем скудное у тебя представление о веселье, – отвечаю я. – Ладно. Вова, скажи, а какова дальнейшая судьба проекта?
Гольцев уже собирался уходить, но после моей фразы решил еще задержаться. Он снова садится.
– Мы пока можем только предполагать, что это шоу станет очень успешным. Вот когда оно появится на экранах, тогда и увидим, насколько хороша была вся эта затея. Кого-то возмутит сам тезис досрочного освобождения в результате простого голосования, кому-то может не понравиться то, что главными героями станут преступники. Но основная масса, я думаю, будет довольна. Люди падки на скандалы, а уж у нашего проекта концепция очень провокационная. В подобных шоу многих привлекает сама идея вершить человеческую судьбу, видимость того, что от их выбора что-то зависит. Разве не эта мысль лежит в основе любого голосования? Ну а там посмотрим. Если все пойдет хорошо, то на прицеле можно держать второй сезон.
– А если резонанс у программы будет большой и принять участие в шоу захотят обычные обыватели, не заключенные, тогда что станете делать? – спрашиваю я.
– Ну, тогда уже примемся искать выход из ситуации.
– Это как? Начнете уговаривать людей сесть в тюрьму? Судя по всему, слоган второго сезона будет звучать примерно следующим образом: «Зарежь соседа и получи возможность участвовать в знаменитом шоу «Второй Шанс!».
Гольцев насмешливо смотрит на меня и говорит:
– Вот когда мы тебя отсюда вытащим, то сразу же заберем к себе, будешь помогать при организации второго сезона. Рекламные слоганы – вот твое призвание. Ладно, мне пора.
Он прощается и уходит. Меренков пока остается.
– Если повезет, Виктор, то я добьюсь для тебя возможности встреч с психологом. Когда ты будешь под постоянным прицелом видеокамер, это окажется совсем не лишним.
– Спасибо, Ярослав Витальевич, но разве у организаторов не будет своего психолога?
Адвокат качает головой:
– Не знаю. Их корпорация могла бы обеспечить участников услугами первоклассного специалиста в этой отрасли, но не думаю, что она станет это делать. Сам подумай, им нужно, чтобы шоу было конфликтным, чтобы котел страстей кипел и бурлил. Кто же станет смотреть скучное шоу, кто станет за него переживать и уж тем более голосовать? Спокойные и уравновешенные участники – это гибель проекта. Но ты ведущий, к тому же у тебя есть адвокат, так что я постараюсь в этом вопросе помочь. Ну что же, Виктор, мне пора. Жди новостей.
7. Конфликты
На протяжении нескольких последних дней на территории тюрьмы кипела стройка – ревели экскаваторы, стучали перфораторы и визжали еще какие-то инструменты. Из моего окна, равно как и из дворика, место работ было не разглядеть и я подошел с вопросом к охраннику:
– Люди говорят, что кому-то из моих товарищей по несчастью удалось бежать через подкоп, который вы теперь с энтузиазмом заделываете. Правда, что ли?
Охранник тоже решил блеснуть чувством юмора:
– Брехня, это мы тебе плаху готовим, – рассмеялся он и пошел своей дорогой.
Наконец-то сегодня мое любопытство было удовлетворено. Выйдя во двор на прогулку я с изумлением увидел рекламные бигборды наподобие тех, что изуродовали своим присутствием не один городской пейзаж. Разве что размером они оказались поменьше обычных, что легко объяснялось сравнительно небольшой территорией тюрьмы. Подойдя к своим друзьям и поздоровавшись, я интересуюсь, что за архитектурное чудо красуется перед нашими глазами. Серега пожимает плечами:
– Слушай, Виктор, не задавай глупых вопросов. Не видишь, что ли? Бигбордов понаставили почти по всей зоне. Их тут добрых два десятка.
– Так что здесь рекламировать? Тюрьму?
Мой собеседник начинает злиться:
– На тебя заключение плохо влияет. Голова совсем соображать перестала. Какую тюрьму? Скоро же шоу, у него много спонсоров, вот для них и рекламная площадь. Чтобы телезрители видели.
– Короче, нам создают естественную среду обитания, – резюмирует Стас и поворачивает голову ко мне. – Слушай, ты ведь тоже участвуешь в этом шоу? Но ведь тебя не выпустят пораньше. Тогда зачем оно тебе вообще нужно?
– А я там буду в роли местной экзотической зверюшки. Надо же чем-то заинтересовать публику.
Мы сидим и обсуждаем предстоящее развлечение. Я рассказываю то, что сам знаю о шоу, мои собеседники делятся своей информацией, строим предположения, шутим.
Наш разговор прерывает подошедший зэк, который, не поздоровавшись, обращается ко мне:
– Слышь, Иванчук, там с тобой поговорить хотят, идем.
Манера обращения меня покоробила. Я решил вовсе не обращать на него внимания, повернулся к Стасу и спросил о последних футбольных новостях. Подошедшего называли Поляк и ему не понравилось мое поведение:
– Ты че, не слышал меня?
Поворачиваю голову в сторону Поляка:
– Кто поговорить хочет?
– Там узнаешь. Идем.
Я встаю со скамейки и говорю этому «гонцу»:
– Слушай сюда. Не думаю, что тебя прислали охранники или, например, мой адвокат. Скорее всего, увидеть меня хотят местные «авторитеты», так вот передай им, что если нужно, то пускай приходят и мы поговорим. И пускай больше не присылают своих «шестерок».
– За базаром следи! – огрызается мой оппонент.
Он заметно ниже и легче меня, к тому же в тренажерном зале не появляется, так что дальше слов его агрессия не заходит. Общую «тренажерку» он зря игнорирует, она удивляет размерами и количеством оборудования. Даже я туда захожу, хотя в моих «апартаментах» есть персональная.
– Поляк, я не думаю, что тебя станут больше уважать, если ты вернешься к своим «авторитетам» с разбитым носом, так что топай отсюда и скажи то, что я велел.
Мой соперник сверлит меня глазами, видно, боится возвращаться, не выполнив поручение, но и получить по морде и все равно не выполнить приказ он тоже не хочет. Наконец он поворачивается и уходит, бросив напоследок:
– Я передам твой отказ. Увидишь, что с тобой будет.
Антон сокрушенно качает головой:
– Зря ты так, Витек, Поляк все-таки не последняя шавка. Раз уж он на побегушках, значит, действительно его кто-то серьезный прислал.
Стас согласно кивает головой. Я запоздало понимаю, что могу остаться даже без этой компании – вряд ли им захочется рисковать своим здоровьем из-за общения со мной. Тем не менее, никто из них не спешит сбежать, сославшись на неотложные дела, и мы спокойно проводим вместе оставшееся время прогулки.
Так проходит еще два дня. Я созваниваюсь с родителями, хожу на прогулки, тренируюсь. А на третий день после конфликта с Поляком ситуация получает развитие. Стоит мне только выйти в тюремный двор и меня окликают с ближайшей скамейки:
– Витя, погоди, разговор есть.
Я поворачиваюсь к окликнувшему меня зэку. Всех местных «блатных» я, проводя почти все время в «одиночке», плохо знаю, но это один из известных мне.
– Привет, я тебя слушаю.
«Авторитет» говорить не спешит. Он тянет время, рассматривает меня, дымит сигаретой и ждет, пока я начну нервничать. Я тоже не спешу начинать разговор, в конце концов, это он меня позвал. Про себя думаю, что если мы промолчим еще десять секунд, то я просто пойду своей дорогой и тут мой «собеседник» наконец-то открывает рот:
– Когда тебя Поляк позвал, ты почему не пошел с ним?
– Поляк плохо подходит на роль парламентера, да он и не сказал, кто со мной поговорить хочет.
«Блатной» с досадой отбрасывает окурок:
– А ты не понял, что если Поляк зовет, значит, тебя ждут для разговора серьезные люди? Я че, бегать за тобой должен?
Я выдерживаю его взгляд и отвечаю:
– Ты хотел со мной поговорить, ну так давай поговорим.
Зэк усмехается:
– А ты спокойный мужик, да, Витек?
– А ты меня позвал нервы мои проверить? – отвечаю я вопросом на вопрос. Он машет рукой:
– Не. Ты же тоже участвуешь в шоу?
Я киваю головой. «Авторитет» достает еще одну сигарету, закуривает и продолжает:
– Вот и хорошо. Меня и моих корешей в участники не возьмут, это уж точно, но у нас тут свой интерес. Есть человечек, которому нужно помочь «откинуться» пораньше, а ты, как я понял, будешь в программе агитатором, вот и постарайся.
Теперь еще и зэки планируют меня использовать. Он, наверное, даже не предполагает, что я могу отказать.
– Ты мне скажи, как ты это видишь? Не думал, что у сценаристов свои взгляды на то, что должно звучать с экрана? Записи потом отредактируют и в эфир все равно пустят только то, что организаторам подойдет.
– Че ты дурачка из себя строишь? Там планируются и прямые эфиры, которые уже никто не порежет, вот тогда и начнется твоя работа. Говорить будешь все так, как мы скажем, позже узнаешь подробности.
– Тебя походу взяли продюсером в это шоу, только меня предупредить забыли, – мне не удается удержаться от сарказма.
– А кто ты вообще такой, чтобы тебя обо всем предупреждать?! И сидеть тебе здесь с нами, а не с продюсерами. Понимаешь разницу?
– Если ты, может, думаешь, что я твоя «шестерка», вроде того же Поляка, и буду делать все как ты скажешь, то ты сильно ошибаешься. Меня в это шоу не для того пригласили.
Зэк вскочил, как ужаленный. Он явно не привык, чтобы с ним так разговаривали. Я продолжаю речь:
– Что, не ожидал? Думал все будет по-твоему? Зря. Занимайся своими делами и не лезь в чужие. У меня на этот проект свои планы…
– Ты рот закрой! Сейчас я говорю! – соперник мой, похоже, всерьез разозлился. – Ты че думаешь, Иванчук, тебя уговаривать будут?
– Спор окончен. На «зоне» всем места хватит, так что давай больше не пересекаться.
Я разворачиваюсь и ухожу. «Авторитет» еще что-то говорит мне вслед, но я не прислушиваюсь – и так ясно, что ничем хорошим для меня сегодняшний разговор не закончится. Ладно, в конце концов, имея одиночную камеру, можно надеяться на успешное развитие конфликта. Я в своей «одиночке», как в цитадели.
…
Следующий день я с утра и почти до обеда провожу в гимнастическом зале. Когда Стас, пять месяцев назад, начал учить меня искусству кулачного боя, он сказал:
– Ты, Виктор, одними гантелями себя только угробишь. Занятия по боксу – это не только руками махать. Тут целый комплекс упражнений: растяжка, выносливость, чувство дистанции, правильное дыхание, ну и хорошо поставленный удар, конечно. Так что отойди от штанги и берись за скакалку.
С тех пор мало что поменялось. Силовыми упражнениями я занимался отдельно, а Стас старался развить меня разносторонне, ну и, разумеется, гонял до седьмого пота на спаррингах. Так было и в этот раз. Заметив, что я уже с трудом перемещаюсь по рингу, он машет рукой и говорит:
– На сегодня хватит. Отдышись.
Я с благодарностью киваю головой. Он подает мне полотенце и добавляет:
– Ты перекачался, Витек. Двигаешься с трудом. Для бокса это плохо.
– Да? А как же простое правило – более тяжелый боец сильнее бьет?
– Все должно быть в балансе, а твоя масса съедает скорость перемещения. Зато удар у тебя и правда будь здоров, не зря я с тобой столько времени занимаюсь.
– Спасибо, Стас.
Он также вытирается полотенцем и пожимает плечами:
– Да не за что. Как же можно отказать в обучении человеку, искренне увлеченному новой наукой? Знаниями нужно делиться. Да и где я нашел бы еще такого упорного спарринг-партнера?
– Слушай, Стас, а ты бы хотел поучаствовать в соревнованиях? Ну, если бы здесь их проводили.
Стас смеется и отрицательно качает головой:
– Нет, Вить, это если бы провели турнир между разными тюрьмами, тогда да. Но как ты себе это представляешь?
– А на нашей зоне тебе равных нет? – спрашиваю я.
– В обычной драке без правил, наверное, есть. А на ринге, – он еще раз качает головой. – Нет, не думаю. Его было бы видно, а ты сам посмотри – много ли местных хотя бы ходит сюда? Все больше в онлайн-игры режутся да на форумах зависают. Думаю, если бы не мы с тобой, местная груша умерла бы со скуки.
– Почему ты вообще когда-то решил заняться боксом?
– Причина банальна, Витек – для самообороны, ну и в целом, для поддержания себя в хорошей форме. Ты вот зачем мышцы качаешь?
– Да все из тех же побуждений. Но я раньше другими видами спорта занимался. Например, танцами. Тренировки тоже очень сложные, но мне они гораздо больше нравились.
Стас удивленно смотрит на меня:
– Вот уж не подумал бы, что ты увлекался танцами. Так почему же не стал заниматься профессионально?
– Путь к профессиональному спорту тяжел, тернист и невероятно дорог. Знаешь, сколько денег нужно выкладывать за занятия и экипировку? Не говоря уж о том, что приходится платить за право участия на соревнованиях.
Стас спрашивает:
– Ты слышал о китайском феномене? Когда их спортсмены в конце двадцатого века ни с того ни с сего ворвались на лидирующие места в олимпийских соревнованиях? Так до сих пор и не сдают позиций. Уже больше полувека.
Я об этом читал в свое время. КНР тогда в чем только не подозревали: и система допингов (которыми пичкали будущих спортсменов чуть ли не с пеленок), и нетрадиционная медицина (целебные травы, акупунктура, особый массаж), и невероятные нагрузки во время тренировок (не выдерживавших детей просто выгоняли из секций и набирали новых, благо людей там много). Никто не мог сказать точно, где заканчивалась правда и начинались домыслы. Все это я озвучиваю Стасу. Он соглашается и добавляет:
– Да, но кроме всех этих причин нужно помнить о том, что государство сделало все, чтобы спорт стал настоящим идолом для людей. Причем идолом, не требующим жертв, по крайней мере, финансовых. Получается так, что в Китае развитое, спортивное население – это престиж державы, а у нас – личное дело каждого человека. Всевозможные секции и продажа экипировки стали хорошо налаженным и очень прибыльным бизнесом. Хочешь быть здоровым? – Плати! Конечно, для китайского правительства подобные достижения – это, в первую очередь, дело пропаганды, но в вопросах финансирования спорта государством западным странам есть чему у них поучиться. Там спортсмены самим своим примером рекламируют здоровый образ жизни…
– Ну да, а у нас атлетически сложенные люди рекламируют все больше водку, – перебиваю его монолог я. – Ну и фаст-фуд, конечно.
Стас согласно кивает и спрашивает:
– Я тебе не рассказывал о том, как когда-то пытался организовать спортплощадку? Нет? Ну слушай. Ты и сам знаешь, какова стоимость подобного инвентаря. Наиболее известные фирмы поднимают цены до небес. Даже самая низкопробная пара гантелей обойдется тебе в такую сумму, как будто они позолочены.
– И при всем при этом культ спортивного образа жизни всячески пропагандируется. Владельцы спортзалов быстро нашли общий язык и взвинтили цены на абонементы, – добавляю я.
Действительно, теперь каждый тренировочный зал гордо блестел брендовыми логотипами на деталях тренажеров. Привилегия ходить туда стоила немалых денег. Время от времени вспыхивали маленькие очаги сопротивления, но разрастаться им не давали. Команда из хорошего сварщика и опытного слесаря могла бы сделать целый комплекс тренажеров своими руками, для чего им нужен был лишь качественный металл. Иногда такие стихийные спортзалы появлялись, бывало даже и под открытым небом, но их быстро закрывали. Профессиональные производители экипировки вовсе не желали делиться с кем-либо своей монополией, так что на самодельные спортивные снаряды обрушивался целый шквал работников самых разных инстанций. Сами изделия, сделанные кустарно, объявляли низкопробными и небезопасными для жизни тренирующихся, подвергали анафеме за отсутствие лицензии и запрещали.
Стас же продолжает:
– Ты и сам знаешь, что даже обычная перекладина или брусья не попадутся тебе на глаза во время прогулки по улице. Спортивные площадки, при тех же школах, ограждены заборами и чужих туда не пускают. Что, возможно, и правильно. «Но почему бы не организовать небольшой спортивный уголок возле своего дома?» – подумал как-то раз я. Нашел дома несколько стальных труб и необходимый инструмент, вышел во двор. Два часа работы и вот на боковой части кирпичного гаража, владелец которого дал добро на мою деятельность, появились перекладина и брусья, вмонтированные прямо в стену. Поработал на совесть – снаряды могли выдержать вес минимум троих взрослых мужчин, что тут же доказал я лично вместе с двумя друзьями. После чего я, весьма довольный собой, отправился домой, думая о том, чтобы вскоре повторить удачный опыт и нацеплять по окрестностям еще таких же снарядов. Но радужные мои планы весьма быстро развеялись. Не прошло и пяти дней, как мне принесли повестку в суд. Трудно понять, каким образом была достигнута такая оперативность. Не хочется думать, что производители спортивной экипировки имеют развитую агентурную сеть, выискивающую вот таких самобытных конкурентов. Но если отбросить такой вариант, то я не знаю, на кого и пенять.
– Ну и в чем тебя обвинили?
Стас разводит рукам, затем для пущей важности поднимает вверх указательный палец и начинает декламировать, явно цитируя то, что услышал во время обвинения:
– Преступное легкомыслие толкнуло меня на создание травмоопасного объекта, расположенного в общественном месте и находящемся в свободном доступе для населения, в том числе детей. К тому же, я занимался своими строительными подвигами, не получив сперва одобрения инженерной комиссии. В суде еще сказали, что мои снаряды могут быть опасны, поскольку никакая официальная организация не провела расчетов и не подтвердила, что укреплены они надёжно. Я пытался донести до противоположной стороны, что проверил это лично, но мне объяснили, что я не комиссия и вообще лицо частное и заинтересованное. Ты бы слышал этот абсурдный спор! «А вдруг с вашей перекладины кто-нибудь сорвется!» – «Так и с любой фирменной перекладины человек может сорваться!» – «Там возле него всегда будет тренер или другие занимающиеся, которые мгновенно окажут ему помощь» – «Мой снаряд тоже не в глухом лесу стоит, а во дворе, где постоянно хоть кто-то да есть» – «А если сами крепления перекладины плохо смонтированы?» – «Хорошо они смонтированы, я проверял. Установленный дома турник тоже может быть плохо зафиксирован» – «Это невозможно, вы же знаете, что их ставят исключительно профессионалы»
Это я и сам знал. В наше время нельзя было просто купить гимнастическую стенку, перекладину или брусья, не говоря уж о приобретении сложного силового тренажера. Прямо там же, в магазине, приходилось заключать договор о сборке и установке оборудования профессиональным мастером. Подобная услуга являлась обязательной и весьма недешевой. Благодаря этому итоговая стоимость необходимого снаряжения подскакивала еще выше.
– Короче, впаяли мне солидный штраф, – повествует Стас. – Дешевле было купить данную продукцию в магазине и заказать ее установку, но ведь и это невозможно! Такое оборудование должно находиться только в специально отведенных для занятия спортом местах.
Безнадежно махнув рукой, Стас переводит разговор в другое русло:
– Так ты толком и не рассказал, для чего тебя Поляк тогда звал. Кто с тобой поговорить хотел, если не секрет?
Я вкратце излагаю ему всю ситуацию и Стас заметно мрачнеет.
– Да, Поляк к тебе больше не придет, теперь стоит ждать более солидного разговора. Ты ведь отказал весьма непростому зэку. Думаешь, он это забудет?
– Что мне оставалось делать? Я не Труффальдино и не могу быть слугой двух господ. Да и не хочу, если честно. Этот «непростой», как ты выразился, зэк был убедителен, но не очень любезен в формулировках, а я ему не мальчик на побегушках. К тому же, у телеканала на меня свои планы, придется плясать под их дудку.
– Да, оказался ты между молотом и наковальней. Ну ничего, именно так куют сталь. Ладно, шуруй в душ, а я пока здесь порядок наведу.
Минут через пять я брожу по спортзалу из угла в угол, дожидаясь пока Стас выберется из душевой. Посреди тренажерного зала висит огромный телевизор. Показывают какой-то музыкальный клип. Вскоре он заканчивается и на экране начинают мелькать кадры на военную тематику – танки, пушки, солдаты в советской форме. Потом появляется надпись: Сталинград, 1943 год. Показывают сурового старшину, с морщинистым лицом и шрамом на щеке, который стоит перед группой рядовых и держит речь: «Ну, ребятушки, соберитесь с силами. Бейтесь крепко и победа будет наша. Я вас сейчас в бой поведу, а пока минутка есть, давайте выпьем наши наркомовские сто грамм. За победу!»
Речь его нарочито простецкая, со слегка хромающей дикцией. Все сделано для того, чтобы зрители поверили, что примерно так оно и было – что это вовсе не актер, а почти самый настоящий солдат, защищающий свою родину. Такой человек, готовый отдать жизнь ради спасения своих сограждан и потомков, не может лгать и не может посоветовать ничего плохого. Солдатики дружно запрокидывают назад головы, следуя совету командира. Все это сменяется несколькими общими планами боевых действий, потом показывают вереницы пленных немцев, их горящую технику, валяющийся на земле Железный Крест. И знамя, победное знамя над освобожденным городом. После чего на экране появляется бутылка водки со слоганом «Наркомовская – для победителей».
Беру пульт и выключаю телевизор, благо кроме меня здесь никого нет и возмущаться просто некому. Это, кстати, очень странно – обычно здесь людей занимается немного, но такого, чтобы к концу нашей тренировки остались только мы вдвоем еще ни разу не было. Все остальные удивительным образом разбежались, на что я не обратил внимания, и как оказалось, зря. Из зала в душевую ведет коридор с умывальниками. Я плетусь туда и зову Стаса:
– Эй, ну ты долго там? Идем быстрее, уже и пообедать пора.
Он выходит со словами:
– Иду, иду. Обжора, никто тебя без обеда не оставит.
– Какой я тебе обжора? – возмущаюсь я. – Ты только представь, сколько мы калорий сожгли, надо срочно пополнять запасы. Кстати, ты видел рекламу новой водки?
– Какой? – спрашивает Стас.
– Да пойди разбери, – морщусь я. – То ли «Наркомовская», то ли «Наркомановская».
Стас подсказывает:
– «Наркомовская», там, где Сталинградскую битву показывают. Так какая же она новая? Этот ролик уже месяц крутят, это ты просто телевизор не смотришь, вот и не видел его раньше. А что, реклама за душу взяла? Захотелось попробовать?
Я мрачно гляжу на друга и отвечаю:
– Ты же прекрасно знаешь, что я не пью. Наши прадеды заплатили за ту победу великую цену, а их доблесть и любовь к родной земле подстегнула уж точно не водка. По-моему, спекулировать той войной, ради возможности отравить потомков тех героев, которые одержали победу – это измена Родине.
Стас согласно кивает и говорит:
– Да, но согласись – реклама сильная. Сейчас от Великой Отечественной Войны осталась лишь тень, ее мало кто не помнит, только кадры кинохроники могут показать, как это было. Так что теперь древняя война – всего лишь поле для современной торговли. Кстати, производители этой водки даже выпустили совсем маленькую бутылку, на сто миллилитров. Она так и называется – «Наркомовские сто грамм».
– Очаровательно. Мне кажется, название «Наркомановская» ей бы гораздо больше подошло. Слушай, у меня к тебе гениальное бизнес-предложение. Давай продавать серебряные пули для самоубийц.
