Юрий Александрович Штаб
Второй шанс
Одиночество постепенно начинало меня донимать. Я вспоминал про условия содержания в тюрьмах девятнадцатого века и утешал себя тем, что мне подобную изоляцию терпеть придется недолго. К тому же жизнь моя была скрашена возможностью беспрепятственно читать. Но, несмотря на все это, желание поговорить хотя бы с охранниками становилось все сильнее. Они же в диалог вступали неохотно, отвечали на мои вопросы односложно и в камере у меня никогда не задерживались.
Мысленно махнув на них рукой, я решил сконцентрироваться на литературе. Уже не первый год я ставил перед собой задачу всерьез заняться изучением древней философии. Но поскольку это был гигантский объем информации, в течение веков пополняемый мыслителями разных стран и эпох, то на его освоение пришлось бы пожертвовать безумно много времени и сил. Так что я вечно откладывал, успокаивая себя мыслями о том, что впереди еще целая вечность и я все успею. Теперь я резко осознал, что времени не осталось вовсе и этой цели мне уж точно не достичь.
Я поспешно начал изучать аналитические статьи, посвященные работам древних философов. Но вскоре понял, что таким суррогатным способом мне не добиться того, к чему я стремился. Читая статьи современных авторов о философии давно прошедших дней, можно было получить лишь общую информацию о том, какие идеи пытались представить нам мыслители. Я очень сжато получал уже готовые концепции. Для поверхностного изучения этого было вполне достаточно, но давало очень мало пищи для ума. И все-таки я продолжал прилежно штудировать эти обзоры, больше похожие на студенческие рефераты. Нужно же было куда-то девать свободное время!
Неожиданно пришла в голову мысль составить список всех нереализованных за жизнь планов, но потом я от нее отказался. Такой перечень стоило бы написать намного раньше, когда еще не поздно было постепенно эти цели оттуда вычеркивать. В моей ситуации создание подобного реестра могло лишь вогнать в тоску.
В интернет я продолжал заглядывать. Я так и не смог принять решение, которое смог бы признать правильным и разрывался перед дилеммой – следить ли за объявлением даты казни или нет. Пару раз я ловил себя на том, что непроизвольно захожу на какой-нибудь новостной ресурс чуть ли не каждую минуту и лихорадочно ищу хоть какую-нибудь информацию о себе. Временами же я не следил за новостями целый день.
Имя мое по-прежнему часто мелькало на самых разных сайтах, но новых фактов не было. Хотя спекуляции вокруг меня не прекращались. Самые свежие фотографии прямиком из моей «одиночки» и давно позабытые скандальные старые снимки, сенсационные интервью с последним осужденным и даже стопроцентно точная дата моей казни. Все эти сногсшибательные сведения предлагались на каждом углу, но на самом деле нигде не было ничего конкретного и достоверного. Фотографии оказывались самыми обычными и, конечно, ничего скандального в них не было, интервью представляли собой обрывки того, что я говорил во время трансляций «Второго шанса». Эти слова слышала уже вся страна.
Иногда за мои откровения пытались выдать совершенно чужие бредни или же действительно мои высказывания, но настолько перекрученные и перефразированные, что смысл их искажался до неузнаваемости. Сообщить же день казни не мог пока никто, хотя многие сайты, в погоне за сенсацией, назначали эту дату, как мне казалось, наугад. В таком случае разлет датировок получался весьма велик – от ближайших выходных до чуть ли не года. Солидные же новостные источники обо всем этом пока молчали.
От нечего делать я решил написать Сверчку. Я подозревал, что он время от времени просматривает мой компьютер – из чистого любопытства, а то и по приказу начальства. Прямо на рабочем столе я оставил текстовый документ, назвав его незамысловато – «Обращение к Сверчку». Внутри я просил его рассказать хотя бы последние тюремные новости – как дела у него самого, у Антона, у Стаса. Я верил, что наш компьютерный бог найдет способ ответить мне, если захочет, конечно.
Заключение превратилось в однообразную, бесконечную череду часов, прерываемых только сном. Я с трудом смог бы сказать, какой сегодня день недели. Вспомнился рассказ одного знакомого, Влада, работавшего торговым представителем. Он, как и многие собратья по профессии, работал семь дней в неделю и буквально за месяц разучился отличать будни от выходных. Календарь стал для него очень абстрактным понятием, поскольку он знал, что следующий день будет более или менее похож на предыдущий – работа, работа и еще раз работа. Встречи с одними и теми же людьми, посещение одних и тех же торговых точек, заполнение документов до поздней ночи, в которых мало что менялось кроме даты. Достаточно быстро он лишился широты взглядов, позабыл прежние увлечения и все свое внимание вынужден был посвящать одной лишь работе. Мы познакомились, когда он уже сменил профессию, но сам Влад еще долго и с недоумением пытался понять, куда же пропало полтора года его жизни.
Однажды на одном из сайтов я наткнулся на рекламный баннер, гласивший: «Сенсационное интервью с родителями Виктора Иванчука!». Пройти мимо такой вывески я не мог. Немедленно захотелось разузнать, кто же не дает покоя моим родным. Меренков в свое время советовал им не общаться с прессой без его присутствия. Однако сейчас, когда наше с ним сотрудничество фактически подошло к концу, может быть, адвокат не тратит больше время на помощь и подсказки моим родителям.
Я взялся за интервью и понял, что оно очень древнее – его записали задолго до шоу. Впрочем, следовало признать, что с тех пор мало что изменилось лично для меня. Я выиграл более полугода жизни, но в итоге усилия этих семи, если не больше, месяцев пошли прахом. Так же как и тогда, я ждал исполнения приговора, поэтому все слова моих родителей звучали столь же актуально, как если бы их беседа с журналистом состоялась буквально вчера. Ко мне тогда пробиться было невероятно трудно, так что хитрые акулы пера нашли хоть такую возможность нагреться немного на моем имени. Странно, почему же эту запись не опубликовали сразу?
Самое интересное было оставлено на потом – когда я попытался закрыть этот сайт, на экране высветилось оповещение о том, что вторая часть интервью будет доступна на этом сайте на следующий день после казни. Я раздраженно выключил компьютер – эта фраза была уж очень похожа на ту, которую произнес в свое время Тарасов. К сожалению, мне вряд ли представится шанс испортить жизнь этим коршунам так, как удалось ее испортить Коле.
Следующий день начался отвратительно, поскольку мне отключили интернет. Хорошо хоть компьютер продолжал работать. До заключения это происшествие не стало бы для меня трагедией. Теперь же чуть ли не весь мой мир сжался до размеров монитора, стоящего на столе. Развлечься мне и так было чем – несколько книг и фильмов, хранящихся на самом компьютере, позволяли долго не заглядывать в глобальную сеть. Однако меня насторожила сама эта тенденция – в голову сразу полезли воспоминания о смертниках прошлых лет, которых изолировали от остального мира тем сильнее, чем ближе был день казни. Вскоре ко мне зашел охранник и принес меню, чтобы я выбрал, что же мне хочется на завтрак. Я обратился с вопросом об интернете к нему.
– Ничего по этому вопросу не могу сказать, – ответил он. – Я передам твой вопрос начальству. Еду принесу через несколько минут.
До конца дня я так и не получил вразумительного ответа. Прошел обед, прогулка и ужин, а интернета так и не было. Теперь я окончательно убедился в своих подозрениях. Нельзя сказать, что меня затопил беспросветный ужас или паника – я давно знал, что меня хотят казнить. А после того, как адвокат сообщил, что приговор остается в силе, я окончательно поверил, что надеяться больше не на что.
Я впал в тоску и то слонялся по камере, то лежал на кровати и никак не мог заставить себя заняться чем-то продуктивным. Мне было скучно ничего не делать, но стимул хоть для какой-нибудь деятельности пропал. Недочитанными оставались книги, без дела стояли тренажеры, а я сидел и скучал. День закончился и я с облегчением лег спать. Удивительно было то, что уснул я почти сразу и спал спокойно, прямо как в тот день, когда Меренков согласился меня защищать.
Утром я с затаенной надеждой на чудо включил компьютер, но ожиданиям моим не суждено было оправдаться – интернета не было. Я опять развалился на кровати и лежал, пялясь в потолок, ожидая завтрака. Когда охранник пришел, меня подмывало спросить его о дате казни, но я все же удержался – если бы от меня эту информацию не скрывали, то и интернет могли бы не отключать. Я перестал выбирать еду по вкусу – называл первое, что попадалось на глаза из списка меню. Ел также без аппетита, к вечеру уже с трудом мог вспомнить, что же у меня было на завтрак. Больше не возникало желания даже читать. Я жил воспоминаниями, причем старался возродить в памяти не события последнего времени, а те, которые уже стали забываться, погребенные под слоем прожитых лет.
Так я вспомнил о рассказе, прочитанном очень давно, когда я еще и не думал, что когда-нибудь окажусь в тюрьме. Там говорилось, что древние эллины, по какой-то причине пожелавшие свести счеты с жизнью, закатывали настоящий праздник и веселились в свое удовольствие, после чего совершали самоубийство. По их мнению, именно так, в радости и смехе, следовало уходить из мира живых. Я лихорадочно стал вспоминать, что это был за рассказ и много ли в нем правды. Мне вдруг стало очень интересно – действительно ли было так или это всего лишь выдумка автора. К сожалению, поиски истины были затруднены, по все той же банальной причине – отсутствию интернета. Еще больше нареканий возникало из-за того, что я был лишен возможности покончить с собой таким же способом. Не мог же я устроить праздник и веселиться на нем в одиночку. Воистину странно, что за смертниками так внимательно наблюдают. Почему бы не позволить им уйти самостоятельно и тем способом, который они сами могли бы выбрать.
В подобных раздумьях прошло несколько дней. Я по-прежнему разрывался между периодами бурной, нервной непоседливости и полного упадка сил. В окно нельзя было увидеть ничего интересного, лишь пару деревьев, кирпичные стены и рекламный бигборд. Да уж, реклама собирается меня преследовать до последнего вздоха! Я весь обратился в слух и сидел, внимательно слушая, что же происходит за пределами моих «апартаментов». Любой шорох бросал меня в холодный пот и заставлял бешено биться сердце. Я был совершенно не знаком с процедурой, которой меня совсем скоро должны были подвергнуть и потому терялся в догадках о том, как все будет происходить. Придут ли за мной утром или вечером? Куда поведут? Кто будет присутствовать? Много ли будет людей? Каким способом приговор будет приведен в исполнение? Насколько скоро об этом узнает моя семья?
Не имея четких ответов на все эти вопросы, я непрерывно прокручивал в голове бесконечно разные варианты казни. Иногда мне казалось, что я смогу встретить палачей достойно и вести себя сдержанно и мужественно. В другие моменты я почти не сомневался, что как только за мной придут, я тут же впаду в истерику. Я представлял себе, как буду идти по коридору под конвоем, потом выслушивать слова… Какие? Что будут мне говорить перед казнью? Просто зачитают приговор или будут давать инструкции, как правильно себя вести? «Положите голову на плаху, расслабьтесь и думайте о чем-то хорошем». Представив себе такую картину, я залился безудержным истеричным смехом. Хоть бы не сорваться так, когда за мной действительно придут.
Странно, но мне хотелось сохранить самообладание до конца и вести себя хладнокровно, чтобы мою нервозность никто и не заметил. Хотя, казалось бы – какая теперь разница? Особенно не давала покоя мысль о том, каким же способом меня планируют отправить на тот свет. Мне была предоставлена возможность перебирать в уме все возможные варианты казней в мельчайших подробностях, чем я частенько и занимался. Эти назойливые мысли постоянно возвращались в мою голову, как бы усердно я их не гнал.
Постепенно запас моих сил стал истощаться. Нельзя сказать, что я буквально за несколько дней стал слабым и немощным, просто у меня иссяк интерес к жизни. Чтобы жить дальше, нужны были новые эмоции и переживания, новые чувства, знания и устремления, а всего этого не было. Для горящего внутри меня огня попросту не хватало дров. Я неохотно просыпался по утрам, равнодушно ел, апатично бродил по камере или по прогулочному дворику. Угасли даже мои любопытство и жажда знаний, которые всегда раньше толкали меня к книгам.
С удивлением я должен был признать, что все-таки произошло то, чего я больше всего боялся – я начал умирать как личность. Большая часть моих целей теперь не будет достигнута, доступ ко многим прошлым увлечениям никогда не будет возобновлен. Короче, все, что было во мне индивидуального, постепенно стало растворяться и вскоре я не смог бы узнать самого себя в толпе людей. Вот осознав это, я понял, что бороться за жизнь больше не имеет смысла. Чем дольше я пробуду здесь, лишенный всех радостей жизни, тем меньше от меня останется личного и неповторимого. А ведь раньше многие осужденные могли дожидаться исполнения приговора годами, а в редких случаях и десятилетиями.
В голове всплыло еще одно воспоминание – один из осужденных требовал, чтобы ему поставили в камеру телевизор, чтобы он смог коротать время до казни, не отрываясь от любимых сериалов и шоу. Я бы никогда не поступил подобным образом. Современное телевидение только быстрее разрушило бы мою личность, а потерять ее мне казалось куда страшнее, чем потерять жизнь.
Я перестал следить за временем. Я бы не смог точно сказать, сколько дней я уже сижу здесь в изоляции, сколько прошло после победы Стаса, когда я последний раз видел Гольцева и Шевченко. Интересно, друга моего уже выпустили из тюрьмы? Или он по-прежнему находится где-то неподалеку, отделенный от меня всего несколькими стенами. Я дошел, казалось бы, до крайней степени апатии и равнодушия. Сейчас мне хотелось бы, чтобы все это поскорее закончилось. Я никогда не отличался терпением.
В один из дней, ближе к вечеру я сидел на кровати и привычно таращился в стену. Ужин прошел и я ждал, когда же придет время лечь спать. Однако к двери моей камеры подошли люди и я сразу вскочил. Сердце настолько бешено застучало, что мне показалось, что этот звук и за дверью можно было услышать. Никаких визитов сегодня больше не планировалось. По крайней мере, меня бы предупредили, что ко мне кто-то придет. Раз предупреждения не было, значит, они пришли забрать меня на то единственное мероприятие, дата которого столь тщательно скрывалась до последнего момента.
Дверь открылась и в камеру зашла целая куча людей. Почти все они были в стандартной форме тюремщиков. Здесь не оказалось ни Игоря, ни кого-либо другого из хорошо известных мне охранников. Андреевича также не было видно. Еще два человека не в форме приникли глазами к окулярам видеокамер. Они молча покрутились по комнате и вышли наружу. Интересно, это стандартная процедура или же их появление – следствие моей популярности? Зачем столько тюремщиков? Они думают, что я буду сопротивляться? Может и буду. Я не смог бы спрогнозировать, как поведу себя через минуту.
Один из вошедших сделал шаг вперед и сказал:
– Виктор, пришел день исполнения приговора.
Хотя я и догадался, зачем они пришли, но услышать эту фразу все же оказалось страшно. Хорошо еще, что ноги у меня не подкосились и я не упал. Но в ушах зашумело и картинка перед глазами поплыла. Я смотрел и слушал как сквозь пелену тумана, с трудом пытаясь понять, что же мне говорят. Судя по всему, по моему лицу можно было понять, что я не вполне адекватен, поэтому говоривший умолк. Он помолчал примерно минуту, потом окликнул меня:
– Виктор!
Я кивнул, в знак того, что я его слышу. В голове взвихрился водоворот мыслей, среди которых главенствующую позицию заняла одна: «Нужно вести себя достойно». Единственная сложность заключалась в том, что я никак не мог решить, какая же линия поведения будет наиболее достойной. Трудно трезво оценить ситуацию, когда тебя ведут на смертную казнь. Я решил, что нужно быть спокойным и не показывать страха. Я ответил:
– Говори, я тебя слушаю.
– Виктор, мы хотим, чтобы ты примерно представлял, что ожидает тебя за этой дверью. Мы не хотим, чтобы ты был шокирован. По пути от твоей камеры и до… – он замялся, подбирая слова.
– До места казни, – подсказал я. – Нечего ходить вокруг да около. Называй вещи своими именами.
Охранник облегченно вздохнул. Видно было, что его миссия ему тоже не особенно нравилась. Он заметно нервничал, может быть, впервые присутствуя на подобном мероприятии, ведь смертную казнь в наше время уже почти не применяли. Он продолжил:
– По пути довольно много людей. И в конечном пункте нашего… маршрута тоже довольно много людей. Вообще, сегодня в тюрьме довольно много людей и… Ну, я это говорю просто чтобы ты не удивлялся.
На казни, кроме работников тюрьмы, должны были присутствовать прокурор, мой адвокат и еще журналисты, наверное. Мне, казалось бы, удалось взять себя в руки, хотя я и сам этого не ожидал. Голос мой не дрожал, руки, как я надеялся – тоже. Я на них не смотрел, я смотрел в глаза собеседнику.
– Ну и что же это за люди?
– Ты видел, только что сюда заходили телеоператоры. Им нужно было снять… – он неопределенно взмахнул рукой. – Внутренности твоей камеры, ну и тебя тоже. Там, в комнате, в которую мы идем, их немного больше.
– Это журналисты?
– Да, журналисты Второго канала. Ну, тебе переживать не из-за чего – присутствие журналистов при казни является обычным делом.
– Так, а ну-ка стоп! Они что, будут снимать все происходящее на видео?!
– Да, но ты не переживай – это стандартный процесс. Тебя никто не будет трогать или отвлекать.
Пока мы переговаривались, остальные тюремщики как по команде стояли смирно и смотрели перед собой. Прямо-таки почетный караул.
– Гольцев здесь?
– Я мало смотрю телевизор, так что не знаю, о ком ты говоришь.
– Не придуривайся! Они что, хотят это видео потом по Второму каналу показать? Приведи сюда Гольцева!
– Виктор, успокойся. Если этот Гольцев присутствует, то ты его и так скоро увидишь. А для этого тебе нужно выйти с нами из камеры. Нам уже пора. Пойдем.
Дверь моих «апартаментов» была открыта, поскольку они планировали сразу же вывести меня наружу. Мне удалось услышать знакомый голос – Гольцев действительно здесь!
– Позови его! Он там, за дверью.
– Ну так мы сейчас выберемся отсюда и ты его увидишь. Сюда никто из посторонних входить по инструкции не должен.
– Сегодняшнюю запись покажут потом по телевизору? Только не надо мне лапшу на уши вешать, как будто ты ничего не знаешь.
Охранник вздохнул и начал мне медленно и спокойно, как ребенку, объяснять:
– Эта видеозапись будет сделана как часть официально утвержденной процедуры. Она попадет в архив среди прочих документов, собранных по твоему делу. Но Второй канал также вправе использовать ее по своему усмотрению, ведь это же его собственность. В любом случае журналисты присутствуют на казни и проводят фото- и видеосъемку.
Но слова охранника меня не воодушевили. Официальную запись для архива могли сделать и просто сотрудники тюрьмы. Главная же причина заключалась в том, что пока тюремщик меня успокаивал, я услышал фразу Гольцева, произнесенную кому-то из его подчиненных: «Давай быстрее, трансляция скоро начнется». Тут мне в голову закралось подозрение, что вся казнь будет показана в прямом эфире, о чем я тут же и спросил тюремщика. Он такого вопроса явно не ждал, замялся и не спешил с ответом.
– Понятно. Значит так и есть. Можешь не надеяться – я отсюда не выйду!
– Перестань, не заставляй нас применять силу. Ты же всегда вел себя хорошо. Собери волю в кулак и умри достойно.
– Что?! Достойно?! Ты что, издеваешься?! Казнь в прямом эфире – это, по-твоему, достойно? Я же не в цирке! Силой мне угрожаешь? Ну подходите, сейчас посмотрим чего вы стоите в бою.
Я прекрасно понимал, что мне не совладать с шестью или семью противниками, но перспектива попрощаться с жизнью на глазах у миллионов телезрителей повергла меня в ужас. Я собирался сопротивляться до последнего. Как по волшебству, перед лицом опасности улетучилась вся моя апатия и ко мне вернулись прежняя сила и энергичность. Я не стал ждать атаки и рванулся вперед сам.
Наверное, согласно инструкции на меня нужно было сразу же надеть наручники, еще до того, как вступать со мной в разговоры. Тюремщики этого не сделали – сказывалось отсутствие опыта в проведении казней. Соперники мои были ребята тренированные, но и я многие годы не терял спортивную форму. К тому же приговоренный к смерти дерется с непредставимым для прочих людей отчаянием. Недолго наша схватка продлилась, но пару человек из почетного караула придется заменить. Им уж точно не доведется сопровождать меня к месту экзекуции.
Услышав звуки потасовки, в камеру тут же сунулись оператор и Гольцев. Вряд ли у них получилась хорошая запись – слишком сумбурной получилась свалка из шести человек. Наверное, удачными оказались только последние кадры – я, лежащий на полу, со скрученными за спиной руками. На запястьях звонко щелкнули наручники. Меня подняли и я встретился взглядом с Вовой Гольцевым. Он кивнул мне совершенно спокойно, как будто констатируя факт того, что все идет по плану, после чего вышел из камеры.
Оператор также отступил в сторону, освобождая нам проход, но при этом не переставая снимать все происходящее. Его коллега стоял чуть дальше, снимая общий фон. Меня вывели в коридор, держа с каждой стороны под руки. Можно было продолжать упираться или толкаться, но я понимал, что с закованными руками мне уже не оказать им серьезного сопротивления. Такие потуги будут выглядеть просто смешно.
Тюремщика, который вел со мной переговоры, рядом не было – в камере он стоял ближе всех ко мне, а потому и первым попал под удар, когда я предпринял последнюю отчаянную попытку отстоять право на непубличную смерть. Я обратился с вопросом к надзирателю, который держал меня под руку справа.
– Где мой адвокат?
В драке ему тоже досталось, поэтому я предполагал, что он может и не захотеть мне отвечать. Но, то ли он зла на меня не держал, то ли видеосъемка заставляла его быть вежливым, так что он ответил:
– Не переживай. Он здесь. Сейчас подойдет и будет тебя сопровождать.
Все настойчиво советовали мне не переживать и это постепенно начинало выводить меня из себя. Я пытался сообразить, куда меня ведут – путь был довольно длинным и я пока не мог понять, где он закончится. Подошел мой адвокат.
– Здравствуй, Виктор.
Мне стало смешно. Разве не забавно приветствовать человека, ведомого на смерть фразой: «Здравствуй»? Его пожелания здоровья несколько запоздали. Я с трудом усмирил рвущийся наружу хохот. Если мне сейчас не удастся сдержаться, то я, наверное, так и буду смеяться, пока не умру.
– С удовольствием сказал бы «Добрый день, Ярослав Витальевич!», но не могу. Этот день трудно назвать добрым.
Адвокат сочувствующе склонил голову и зашагал рядом со мной. Так я и шел, окруженный целой группой людей, в том числе операторами, которые не отрывались от своих видеокамер. Со стороны это было схоже с выходом на поединок какого-нибудь известного боксера. Разница лишь в том, что мне этот бой точно не выиграть. Мне не особенно хотелось говорить с Меренковым, но все же были вопросы, на которые только он смог бы ответить.
– Ярослав Витальевич, где мои родители?
– Дома, Виктор. Я сегодня их навестил. Они хорошо держатся. Просили передать, что очень тебя любят.
– Где состоится казнь?
Адвокат помолчал, но потом все же ответил:
– Ты знаешь это место. Это там, где была студия во время съемок «Второго шанса».
Вот так. Никак не думал, что этот зал станет последним местом, которое я посещу в этой жизни.
– Почему там? Зачем такое большое помещение? Там сколько вообще человек будет?
– Там будет много людей. Ты же знаешь, аудитория эта довольно просторная.
Я резко остановился. Тюремщики приняли как должное тот факт, что я иду послушно, поэтому расслабились, лишь слегка придерживая меня под руки. Они явно не ожидали такого поворота событий и мгновенно напряглись, вцепившись в меня изо всех сил, но пока не спешили волочь силой.
– Аудитория, черт возьми?! Вы что хотите сказать, что там будут зрители? Прямо как во время съемок шоу?
– Виктор, успокойся, – адвокат примирительно поднял руки ладонями вперед. – Там же в любом случае должны присутствовать люди. Тайная казнь – это незаконно.
– Тогда почему в этой аудитории не нашлось места моим родителям?!
– Неужели ты думаешь, что для их психики было бы лучше увидеть гибель сына своими глазами?
– Неужели для них было бы лучше не иметь возможности хотя бы с ним попрощаться? – рявкнул я.
– Сюда доступа посторонние не имеют. Так что я никак не смог бы их провести.
– А в зал?!
– Билеты разобрали слишком быстро.
Услышав ответ адвоката, я чуть не упал. Вот такого я даже от Второго канала не ожидал. Интересно, сколько же они денег брали за входной билет? Я автоматически передвигал ноги и думал о том, как же так получилось, что моим родным даже не дали со мной попрощаться. Могли бы мне, как главной звезде предстоящего выступления, зарезервировать пару билетов. Подумав так, я снова с трудом подавил нервный смешок. Самый страшный вопрос я все никак не решался задать, но косвенный ответ на него я получил. Адвокат сказал:
– Сейчас ты зайдешь в комнату, а я подожду тебя снаружи. Там ничего плохого тебе не сделают. Через пять минут тебя оттуда выведут обратно.
В комнате мне действительно ничего плохого не сделали, если не считать того, что усадили в кресло и выбрили волосы на макушке. Это означало одно – электрический стул. Наверное, смертельная инъекция или расстрел показались боссам Второго канала не слишком зрелищными. Во рту пересохло, в висках стучало и все тело было как ватное. В эту секунду я искренне молился, чтобы сердце мое действительно не выдержало и избавило меня от публичной казни, а телевизионщиков лишило бы такой сказочной для них трансляции. Увы, у меня было крепкое сердце. С двух сторон от кресла стояли тюремщики и следили за тем, чтобы я себя хорошо вел. На самом деле, я был благодарен за то, что меня усадили в кресло, потому как ноги стали подкашиваться – где уж тут кидаться на людей. Разумеется, здесь меня тоже сопровождал оператор с неизменной видеокамерой. Я старался не обращать на него внимания и не давать эмоциям отражаться на лице. Но вот получалось ли? Не знаю…
В голове царил полнейший хаос. Мелькали обрывки самых разных воспоминаний, вперемешку с мыслями о тех людях, которых я здесь оставлял. Я думал о родителях, Стасе, Антоне, Сверчке, Сереге. Интересно, как изменится их жизнь после того, как меня казнят. Для кого-то это будет большой потерей, а для кого-то другого даже не станет поводом лишний раз подумать обо мне. И еще мне очень хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Однако глупо было тешить себя иллюзиями – трансляция наверняка рассчитана не на пять минут, так что впереди еще достаточно долгое и мучительное ожидание.
Мы вышли из этой комнаты и вместе с адвокатом двинулись по коридору. Теперь я узнавал дорогу – это был тот самый путь, который должен был привести меня в бывшую студию для съемок «Второго шанса». Я не хотел говорить ни с кем, в том числе и с Меренковым, но оставались вопросы, ответы на которые хотелось бы услышать.
– Ярослав Витальевич, Стас тоже будет присутствовать?
– Я не знаю. Вообще-то он должен быть среди приглашенных, но я его там не видел.
– А вы уже побывали в зале? Что там сейчас находится?
Адвокат несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями, затем ответил:
– Там мало что поменялось со времени съемок. Ты сейчас сам все увидишь.
– Весь… процесс будет очень долгим?
– Ну,… там стандартная процедура: зачитывание приговора и еще много чего. Короче, все это не так быстро.
Адвокат ответил не очень уверенно. То ли неприятные сюрпризы впереди еще не закончились и он не решается мне об этом сообщать, то ли он и сам досконально не знает, что и как будет происходить. Сразу видно, что подзащитных на эшафот ему еще не приходилось провожать.
Я немного успокоился и прикидывал, сколько же еще идти. По моим представлениям, мы совсем скоро окажемся на месте. Я не боялся боли – как бы там ни было, но двадцать первый век имел свои неоспоримые преимущества. Давным-давно не применялись такие леденящие кровь казни как распятие или посажение на кол. Гибель на электрическом стуле вызывала массу споров еще в те времена, когда его использовали регулярно. Медики утверждали, что боли человек не испытывает, но узнать точный ответ было не у кого.
Гораздо больше меня терзали мысли о том, что нужно, пока еще есть немного времени, подвести итоги своей жизни. А вот здесь результаты получались плачевными – я стал, конечно, крайне популярным человеком, но едва ли этот факт можно было внести мне в актив. Если бы вовремя не провозгласили мораторий на смертную казнь, то обо мне мало кто вспомнил, кроме самых близких людей. Даже сидя в тюрьме в ожидании смерти, я не позволял себе деградировать – читал, тренировался, обзавелся друзьями и нашел стимул для продолжения учебы. Но на все, что мне не нравилось, я просто закрывал глаза. Вспомнился один из разговоров с адвокатом, когда он говорил, что если я получу помилование, то это будет замечательной возможностью попытаться изменить современную культуру.
Увы, у меня, в отличие от победителя шоу, второго шанса уже точно не будет. Я слишком поздно понял, что жизнь может оказаться чересчур коротка. Каким будет наш мир через несколько лет? Захочет ли Стас попытаться его изменить? Он никогда не был так категорично настроен против всей той заразы, которая приводила в отчаяние меня. Однако участие в реалити-шоу, ежедневные нервотрепки, а теперь еще и моя казнь в прямом эфире, может быть, позволят ему по-другому посмотреть на всю индустрию современных развлечений. Кто знает, а вдруг он все-таки попытается донести до людей мысль о том, что нельзя позволять так засорять себе мозги. На это я мог лишь надеяться.
Пока я предавался таким размышлениям, вся наша процессия добралась до места назначения. Из зала доносился приглушенный гул, перекрываемый голосом Славика Шевченко. Ну конечно, куда же без него. Какую там международную премию они мечтали выиграть? Кажется, было сказано про лучшее реалити-шоу и про звание лучшего ведущего. Полагаю, там есть и такая номинация как «Лучший прямой эфир», на победу в которой они также наверняка нацелились.
